Экзамен зачет учебный год 2023 / Криминология2 / УП Криминология. Доклады / Доклад про Суицид / Молтсбергер Антология суицидологии

вершения суицидальной попытки?». Один юноша 19 лет решительно отрицал наличие гнева на кого-либо, а затем прибавил: «Я вообще никогда не сержусь».

«Никогда?», – переспросил интервьюер.

«Никогда, – ответил пациент, уточнив: – Я боюсь сердиться».

Подобное уточнение, естественно, предполагает иную интерпретацию его отрицаний, чем отсутствие гнева или интернализация агрессии.

Мы считаем, что анкеты, заполняемые респондентом, являются не лучшим методом исследования столь сложного феномена, как «обращенная вовнутрь агрессия». Гипотеза интернализованной агрессии подразумевает процесс, протекающий вне сознания или в состоянии предсознания. Таким образом, подобные ответы можно принимать лишь в качестве данных для анализа, а не как бесспорные факты.

Кроме того, при исследовании с помощью тестов и шкал проблема изучается вне актуального контекста. Все те инструменты, которые оценивают агрессию, подходят к суицидальному действию только как производному от враждебности или агрессии пациента, исключая реципрокность взаимодействия людей и другие жизненно важные переменные изучаемого явления.

В клинической литературе высказываемые пациентами пожелания смерти обсуждались довольно часто (Menninger, 1938; Furst, Ostow, 1965), однако сравнительно мало внимания уделялось пожеланиям смерти, направленным против пациентов. Вместе с тем Фрейд (1925a) подчеркивал повсеместность подобных мыслей в бессознательном каждого человека. Чтобы испытывать желания смерти, совсем необязательно иметь суицидальные тенденции.

Нас поразила не только проблема агрессии суицидента, но и чрезмерная степень враждебности и агрессии, направленных на него со стороны других. Проведенные нами исследования семей позволяют предположить, что агрессия является отличительной особенностью поведения всех людей, вовлеченных в ситуацию. Кроме того, большое впечатление произвела та частота, с которой члены семей представляли себя жертвами пациента, безнравственного или дискредитировавшего себя родственника с суицидальными тенденциями, и подобное враждебное или отвергающее отношение находило оправдание в обществе, поэтому мы сочли достойным специального изучения отношение общества к группам повышенного суицидального риска.

Испытуемые

Нами проведен опрос более 100 суицидентов, по крайней мере, вместе с одним из членов их семей, 36 из них прошли более детальное исследование. Через аналогичную процедуру были проведены 30 человек, поступивших в стационар по причинам, не связанным суицидальной попыткой, например, из-за острого психоза или приступа шизофрении, депрессии без отчетливых суицидальных мыслей, нарушения поведения, тревожного или панического состояния.

Четверо пациентов контрольной группы признались, что в прошлом совершали суицидальные попытки. Они остались в этой группе, поскольку

Исследование роли враждебности и пожеланий смерти со стороны семьи 213

их настоящее поступление в стационар было связано с другими причинами,

анас прежде всего интересовали отношения и события в актуальной ситуации. У нескольких лиц контрольной группы во время текущей госпитализации было выявлено наличие скрытого суицидального поведения или мыслей. Например, женатый мужчина 24 лет, у которого в анамнезе отмечались суицидальное поведение и приступы мании, поступил в больницу, поскольку почувствовал приближение очередного «нервного срыва». Он категорически отрицал суицидальные мысли или намерения. Только после беседы с семьей выяснилось, что его психиатр недавно звонил его жене с предупреждением о появлении суицидальных тенденций. Другая пациентка, женщина 38 лет

спараноидным синдромом, включавшим бредовые идеи о том, что любовник шлет ей по телевизору зашифрованные сообщения, предупредила сестру о намерении покончить с собой, если будут предприняты попытки их разлучить. Следует отметить, что в контрольной группе вообще оказалось всего несколько пациентов с полным отсутствием суицидального поведения. Более того, было очень трудно найти для контрольной группы испытуемых, у которых суицидальное поведение и соответствующие мысли, чувства и побуждения не играли совсем никакой роли в их теперешней декомпенсации. Поэтому возник важный вопрос: существуют ли вообще больные с серьезными психическими нарушениями, у которых отсутствуют суицидальные тенденции.

Вгруппу испытуемых-суицидентов вошли лица в возрасте от 8 до 86 лет,

ав контрольную группу – лица от 14 до 70 лет. Образовательный уровень

вобеих группах колебался от начальных классов общеобразовательной школы до колледжа и профессионального образования. Однако большинство больных не имело законченного среднего образования. В графе «род занятий» у мужчин преобладал ответ «безработный», а у женщин – «безработная»,

«домохозяйка» и «служащая».

Методы исследования

Индивидуальные и семейные интервью проводились со всеми испытуемыми, при индивидуальном интервью на каждого испытуемого заполняли опросник. Эта статья, в первую очередь, основана на выборочном анализе ответов, внесенных в опросник, и результатов семейных интервью, записанных на магнитофон. Интервью и беседы касались широкого круга тем, включая осведомленность о конкретных событиях, предшествовавших суицидальному или отклоняющемуся поведению и спровоцировавших его, описание этих событий, данные о наличии агрессивных, депрессивных и суицидальных чувств или действий, сведения о социальном функционировании, о различных семейных и личных кризисных событиях и о других сферах их жизни.

На встречах с семьями в основном были заданы открытые вопросы, участников интервью просили рассказать о событиях, повлекших госпитализацию пациента или обращение за медицинской помощью. Эти встречи проводились с прицелом (не всегда реализуемым или достижимым) на минимизацию интервенции со стороны интервьюеров.

Мы полностью осознаем, что наши вопросы и интервью затрагивали глубокие и болезненные чувства и переживания, смешанные с большой долей вины, обвинениями других лиц и предрассудками общества. О многих подобных чувствах и ситуациях очень сложно рассказать посторонним людям в одном интервью. Необходимы интенсивные и детальные исследования, когда пациенту и его семье предоставляется возможность разобраться в себе и постепенно, проникшись доверием к терапевту-интервьюеру, излить свои чувства. Наш опыт убедительно доказывает, что требуется скорее тщательное изучение истории каждого случая, чем статистические расчеты, в которых нередко присутствуют артефакты. Следует уточнить, что эта статья основана только на материале, который осознавался респондентами и который они могли и были согласны вербализовать.

Полученные данные подтверждают гипотезу, что со стороны членов семьи в адрес суицидента направляется гораздо больше агрессии, враждебности

иотвержения, чем им возвращается, и этот паттерн взаимодействия отличается от того, что было выявлено в контрольной группе пациентов и их семей. Например, большинство суицидентов положительно ответило на вопросы: «Вы чувствовали когда-нибудь, что надоели им (членам семьи)?»; «Вы ощущали когда-либо, что они хотели вашей смерти или расставания с вами?»; «Вы чувствовали когда-нибудь, что другим стало бы лучше, если бы вы умерли или расстались с ними?» Эти данные показывают, что большинство суицидентов действительно воспринимали враждебность или отвержение членов своей семьи.

Вбольшинстве опрошенных семей был, по крайней мере, один человек, положительно ответивший на вопросы: «Сердились ли вы на него (пациента)?»; «Вы когда-либо чувствовали, что он надоел вам?»; «Возникало ли ко- гда-либо чувство, что вы не можете его больше выносить или что он является для вас тяжкой обузой?». Положительные ответы на эти вопросы встречались существенно реже у пациентов, не имеющих суицидальных тенденций,

иу членов их семей. Таким образом, различия, выявленные между исследуемой и контрольной группой, касались не только индивидуальных ответов на вопросы, но и моделей отношений между пациентом и его семьей.

Проведенные в исследуемой группе индивидуальные интервью позволили выявить взаимные чувства неудовлетворенности отношениями у суицидентов и у членов их семей. Гнев последних по отношению к первым был гораздо сильнее, чем то, как осознавали его суициденты. Члены семьи заявляли, что суицидент им надоел, воспринимали его как обузу; со своей стороны, суицидент соглашался, что является для членов семьи тяжкой ношей, и им жилось бы лучше в случае его смерти или расставания с ним. Количественно и качественно эти ответы подтверждали суицидогенное влияние чувства, что ты не только не нужен своей семье, но и обременителен для нее, затрудняешь жизнь людей, которые ощутили бы облегчение в случае избавления от тебя.

Влитературе есть упоминания об этих чувствах суицидента, однако, по нашему мнению, их межличностный характер остался недооцененным. Например, Литман и Табачник (Litman, Tabachnick, 1968) описывали чувства паци-

Исследование роли враждебности и пожеланий смерти со стороны семьи 215

ентов, говоривших, что другим стало бы лучше без них и что они приносят только вред, как бессознательные системы фантазий, играющие определенную роль при самоубийстве. Наши же данные позволяют предположить, что эти фантазии являются взаимными, сообщения о них обычно передаются суициденту в скрытой форме, однако на удивление часто значимое лицо или люди из ближайшего окружения выражают их вполне осознанно и открыто. Любые фантазии, вероятно, станут более понятными в контексте реальных ситуаций, особенно их актуальной реципрокной межличностной динамики.

Семейные интервью

Тот паттерн взаимодействия, который был описан при сравнении ответов, полученных при индивидуальном опросе пациентов и членов их семей, подтвердился и во время семейных интервью. Обычно суицидент обвинял себя или молчал, а родственники критиковали, порицали и обвиняли его. Родственники много говорили о том, что семья в самом деле воспринимает его как обузу и хочет избавиться от него независимо от того, высказывали ли члены семьи соответствующие чувства во время индивидуального опроса. Члены некоторых семей, включая пациента, молчали, держались настороженно и замкнуто, вступая лишь в слабое словесное взаимодействие, однако обильно обменивались жестами, взглядами, предостерегающими движениями и другими невербальными знаками, которые свидетельствовали о какой-то интенсивной, но скрытной активности.

Всемьях с меньшими суицидальными проявлениями пациент гораздо чаще выражал гнев в адрес других или, по крайней мере, не был основным объектом обвинения и осуждения. Он чаще состоял во враждебном сговоре

содним членом семьи против других и нередко выражал отношение к семейным баталиям от имени молчащего партнера.

Всуицидальной группе чем более серьезной была попытка, тем сильнее суицидент и его родственники отрицали какую-либо причастность семьи

кслучившемуся, несмотря на возникновение серьезных разногласий в ходе семейных интервью.

Пример отрицания мы находим в случае врача 40 лет, участвовавшего в интервью вместе с матерью и сестрой. Пациент приписывал свою суицидальную попытку легкой депрессии, а роль семьи в случившемся решительно отрицалась всеми участниками. Однако вскоре после начала беседы сестра заявила, что если каждый из них правдиво выскажет все, что думает, то последует взрыв. Мать возразила, сказав, что в семье нет никаких раздоров, и с ней сразу все согласились. Тем не менее к концу беседы пациент описал серьезную ссору с матерью, вызванную ее критическими замечаниями в адрес девушки, с которой он встречался. Мать отрицала наличие какого-либо конфликта, добавив, что рассказ сына заставил ее почувствовать себя маленькой (и она сделала соответствующий жест пальцами). Тогда сын отказался от своих слов, вновь согласившись, что в семье никаких раздоров не бывает. Он также отрицал у себя наличие каких-либо суицидальных намерений и не желал при-

знать, что случай, едва не стоивший ему жизни, был попыткой самоубийства. Вскоре после семейного интервью его выписали из больницы. И на следующий день он вновь предпринял серьезную суицидальную попытку.

В другом случае, в котором участвовали суицидент 70 лет, его жена и двое детей, по отдельности все отрицали, что в семье есть какие-либо раздоры. Семейное интервью, напротив, в основном состояло из жалоб жены и критики, направленной на мужа, в то время как он слабо и безуспешно защищался, а дети сидели тихо и отмечали, что ситуация очень напоминает домашнюю, хотя при индивидуальном опросе они об этом не говорили. Мы наблюдали

иряд других случаев отрицания разногласий при индивидуальных интервью

идлительного обсуждения ссор, происшедших за сутки или в день совершения суицидальной попытки, в ходе семейных встреч.

Таким образом, выяснилось, что степень разногласий между семьей и пациентом была более серьезной, чем та и другая сторона демонстрировали в ходе индивидуальных интервью. Одна пациентка 67 лет и ее сестра в беседах порознь отрицали какие-либо раздоры и негативные чувства. Однако на семейной встрече пациентка признала, что в семье чувствовала себя скорее чужим человеком. Очень обиженным и недовольным тоном сестра ответила:

«Ну, погоди, теперь наши домашние узнают, что ты сказала!» – и почти весь оставшийся час в ответ на довольно мягкие жалобы пациентки высказывала завуалированные и открытые угрозы разоблачения и отвержения.

Люди, пытавшиеся совершить самоубийство, характеризовались отсутствием возражений в ответ на критику, причем часто они явно сдерживали себя. На вопрос о причине подобной уступчивости они обычно отвечали: «Моя мама (отец, жена, муж) больна (болен), ей (ему) нельзя волноваться». Семейные интервью еще нагляднее, чем индивидуальные встречи, показывали, что суицидент является реципиентом очень сильной агрессии со стороны других, но не позволяет себе реагировать на нее, подавляя возмущение. В итоге ему приходится преодолевать свою и чужую агрессию, причем последней оказывается больше.

Лучшие описания того влияния, которое оказывает пожелание смерти, направленное на суицидента, можно найти в художественной литературе. Например, когда муж Анны Карениной узнал, что она больна, то сразу осознал, насколько сильным является его желание смерти жены. Хотя с собой она покончила позже, но основания для самоубийства появились уже тогда. В пьесе Стриндберга «Фрекен Юлия» слуга соблазняет героиню, и это ставит их обоих в ситуацию, когда продолжения жизни становится практически невозможным. Обесчестив Юлию, соблазнитель вручает ей пистолет, предлагая покончить с собой. Те, кому довелось читать «Страдания юного Вертера», возможно, помнят, что и там героиня через посланного Вертером человека передает ему пистолет, чтобы он мог совершить самоубийство. (Вертер является примером никому не нужного человека.)

Следует подчеркнуть, что значение имело не просто выражение агрессии, но и внешние санкции на проявление суицидентом этого чувства и боязнь магического воздействия, которое его агрессия оказывает на других. Ряд пациен-

Исследование роли враждебности и пожеланий смерти со стороны семьи 217

тов прямо говорили об опасениях, что человек, на которого будет направлена их агрессия, заболеет и умрет. Многие пациенты применяли суицидальные угрозы как средство манипулятивного контроля над ситуацией, но во время серьезных конфликтов некоторые члены семьи также называли перспективу своей смерти в качестве орудия сохранения власти или предотвращения изменений, хотя их воображаемая смерть должна была наступить не от собственной руки, а по умыслу или недосмотру суицидента. Таким образом, пациент становится не только обузой, но и человеком, который несет смерть другим.

Пожелания смерти

Многие родственники открыто или завуалировано выражали словами мысли и пожелания смерти суициденту, и хотя часто это говорилось в шутливой манере, такие пожелания звучали весьма назойливо. Казалось, убийством и смертью пронизана вся атмосфера. В ходе индивидуальных или семейных интервью редко встречались семьи, в которых хотя бы кто-то один, включая пациента, не использовал слово «убить». Первые слова, которыми мать встретила в больнице сына 24 лет, были: «Следующий раз выбери мост повыше». Мужчина 70 лет в состоянии депрессии сказал жене: «Если бы у меня был пистолет, я бы застрелился». Она ответила: «Что же, я куплю его тебе». В ту же неделю он попытался отравиться таблетками. Многие родственники иронически или раздраженно предлагали свою помощь человеку, заявлявшему о желании покончить с собой. Мать сказала своей дочери 29 лет, замкнутой и находившейся в депрессии, но не говорившей вслух о побуждении к самоубийству: «Я сделала бы все, что угодно, и показала, как люблю тебя; даже открыла бы окно, чтобы ты могла выброситься». Другая мать сказала мужу, что волнуется за дочь-подростка и хотела бы обсудить создавшуюся ситуацию. Придя в ярость, он ответил: «Если ты не способна заботиться о нашей собственной дочери, почему бы тебе не убить себя!» Последовав его совету, она проглотила пузырек аспирина, а выздоровев, никогда не заводила с мужем разговора о детях.

Мать объявила дочери 28 лет: «Нам всем стало бы лучше, если бы ты умерла». Аналогичное заявление сделал отец сыну 17 лет и добавил: «По крайней мере, мы бы знали, где ты обитаешь». Девочка 13 лет сообщила матери, что приняла несколько таблеток назначенного ей транквилизатора, пытаясь покончить с собой. Мать, обозвав дочь лгуньей, добавила: «Если бы ты была действительно взрослой и хотела сделать то, о чем говоришь, то проглотила бы целую упаковку таблеток!» Она поставила перед дочерью почти полный флакон с лекарством и ушла из дома. Вернувшись спустя несколько часов, она нашла девочку в состоянии комы. Так дочь доказала матери, что является «действительно взрослой».

Приведенные реплики, естественно, произносились на фоне кризиса и семейных неурядиц. Родственники и близкие люди часто упоминали об этом, признавая, что их гневные реплики в отношении пациента сыграли определенную роль в его попытке самоубийства. Однако они считали, что пытались

помочь пациенту и облегчить его состояние, поэтому их высказывания не достойны обвинения или порицания.

Пожелания смерти могут быть признаком искренней, но неадекватно высказанной озабоченности состоянием пациента. Мать одной девушки-ин- валида с органическим поражением головного мозга и суицидальными тенденциями в процессе заполнения вопросника отрицала, что считает свою дочь обузой. Однако к концу интервью она вдруг заявила: «Я хочу, чтобы она умерла раньше меня; правду сказать, она действительно бывает очень трудной, и никто, кроме меня, не будет заботиться о ней». Подобное мнение соответствует распространенному в обществе отношению к тяжелым психическим и соматическим больным, которые стали инвалидами и беспомощными людьми. Об этом пойдет речь ниже. Пожелания им смерти выражаются в контексте реального или предполагаемого сочувствия и заботы. В приведенном случае любовь и сострадание матери были вполне реальными, хотя и отличались амбивалентностью.

В психиатрической литературе встречаются сходные наблюдения. Например, Мэддисон и Маккей (Maddison and Mackey, 1966) описывают женщину, сказавшую своему мужу, что она приняла двадцать таблеток снотворного. Он ответил: «Ты шутишь? Не верю!» На следующее утро, не сумев разбудить ее (она была в состоянии комы), он ушел на работу. Шнейдман и Фарбероу (Shneidman, Farberow, 1961) писали о женщине, предпринимавшей многократные суицидальные попытки, о которых она предупреждала. Она составила завещание, на следующий день возникла ссора с мужем, завершившаяся его уходом. (Большая часть предсуицидальных ссор у наших испытуемых также оканчивалась уходом партнера.) Вернувшись домой, он застал ее на полу в холле, она лежала и «тяжело дышала». Подложив ей под голову подушку, он ушел из дома в гостиницу, а тем временем его жена скончалась.

Стрэкер (Straker, 1958) провел обследование 24 пациентов, совершивших суицидальные попытки, и изучил обстоятельства гибели 9 человек, покончивших с собой. Он пришел к выводу, что человек, предпринимающий серьезную суицидальную попытку, желает умереть, чтобы удовлетворить враждебные желания другого значимого человека. Для обозначения этой модели поведения Мирло (Meerloo, 1962) предложил использовать термин «психический гомицид». Федерн еще в 1910 году отмечал: «Совершает самоубийство только тот, кому желает смерти кто-то другой» (цит. по: Maddison, Mackay, 1966). Наши исследования внутрисемейных отношений показывают, что в более мягкой форме то же самое можно сказать о людях, которые совершают суицидальные попытки.

Пожелания смерти обладают особой силой, если у пациента нет кого-то, кто бы поддерживал его или был на его стороне. Одна девушка 17 лет сбежала из дому с юношей, а вернувшись, оказалась участницей бурного скандала с родителями, после которого отравилась прописанными матери транквилизаторами. В беседе с интервьюером в больнице мать возмущенно заявила, что ей легче пережить смерть дочери, чем напряжение и волнение, которые она испытала. Кроме того, девушка рассказала, что юноша, с которым

Исследование роли враждебности и пожеланий смерти со стороны семьи 219

она ушла из дома, вел себя столь противоречиво и враждебно, что она заявила ему: «Если ты хочешь, чтобы я умерла, почему не скажешь об этом прямо?».

Другая пациентка, близкая этой девушке по возрасту и этнической принадлежности, также сбежала с юношей, и родители по возвращении устроили ей ужасный разнос. Однако она не пыталась отравиться, хотя конфликт был не менее серьезным, чем у первой девушки. Отличие последней ситуации состояло в том, что, во-первых, члены семьи, насколько известно, не высказывали девушке пожеланий смерти. Во-вторых, ее союзницей была бабушка, к которой она иногда уходила, если ситуация дома становилась невыносимой. Бабушка критиковала поведение внучки, но не выступала против нее вместе с остальными членами семьи. В-третьих, юноша, с которым она ушла, оставался с ней и полностью принял ее сторону. Если бы бабушка выступила единым фронтом с родителями против внучки, если бы юноша отступился от нее, выразил враждебность или высказал обвинения, то ситуация стала бы суицидогенной.

При внимательном прочтении специальной литературы становится очевидно, что пожелания смерти, исходящие от родственников сиуцидентов, упоминаются там гораздо чаще, чем их распознают и признают таковыми сами авторы. Например, Коблер и Стотленд в книге «Конец надежды» (Kobler, Stotland, 1964) приводят цитату из протокола интервью социального работника с матерью Гарри Эйнстона, пациента, который впоследствии покончил собой, а именно: «Одна из бесед была настолько насыщена смертью и болезненными переживаниями, о которых в той или иной форме говорила собеседница (включая заявление, что ей легче приспособиться к смерти сына, чем к его психическому заболеванию), что я всерьез обеспокоилась и начала сомневаться в ее способности владеть собой» (р. 114).

Хотя этот материал представлен нам в форме точного и объективного отчета о том, что мы регулярно слышим и в наших интервью, авторы приводят его как яркий пример «негативного отношения персонала больницы к родителям» (р. 113). Можно предположить, что обвинение основано на неправильном понимании сути вопроса, поскольку в суицидогенной ситуации пожелание смерти выражается человеком, который не только любим пациентом, но и отвечает ему любовью. Гнев и пожелания смерти, исходящие от членов семьи, характеризуются выраженной амбивалентностью, а суицидальная попытка часто представляет собой реакцию на невраждебные требования значимого человека.

Можно возразить, что не следует уравнивать пожелание смерти с использованием слова «мертвый». Однако нужно подчеркнуть, что во время наших семейных интервью значительная часть общения проходила на невербальном уровне и слова являлись только одним из способов передачи подобных чувств. Кроме того, следует отметить, что речь идет не о прямом стремлении убить другого человека, а о пожелании, чтобы он сам убил себя. Фраза «Я мог бы убить тебя!» не является суицидогенным посланием, а реплика «Я не могу тебя убить, но нам всем было бы лучше, если бы ты умер» ведет к самоубийству.

Совершенно очевидно, что всесторонне поднятая проблема смысла, функций и динамики враждебности и пожеланий смерти со стороны значимых людей, их амбивалентных и даже любовных компонентов, а также их места в многогранном явлении самоубийства является чрезвычайно сложной.

2. РОЛЬ ОБЩЕСТВА

Этот раздел посвящен отношению общества к группам, которые известны своей повышенной частотой суицидов. Отношение общества к самому самоубийству общеизвестно. Оно осуждалось церковью и государством как позорный и греховный поступок. В иные времена имущество самоубийцы подвергалось конфискации, ему отказывали в обычных церковных ритуалах и его тело подвергалось постыдным и позорным актам (Williams, 1957). В XIX веке отношение некоторой части общества к самоубийству изменилось, его стали воспринимать как результат заболевания. Тем не менее враждебность общества по отношению к этому явлению ощущается до сих пор, проявляясь в окружающей самоубийство атмосфере секретности и порицания.

Роль общества в возникновении суицидального поведения исследуется уже много лет. Дюркгейм и другие социологи подчеркивали, что оно связано с нарушением интеграции индивида и общества. Мы предполагаем, что в основе этого нарушения интеграции лежат враждебность и пожелания смерти суициденту, исходящие от общества.

Среди состояний, достоверно связанных с суицидальными попытками и самоубийством, можно отметить: алкоголизм, наркоманию, старость, соматические и психические расстройства, ведущие к инвалидности, хронические болезни, сексуальное отыгрывание и психопатии. Эти признаки отмечены у большинства из наших суицидентов, и лишь очень немногие из них были где-либо встречены с распростертыми объятьями. Кроме того, изучение литературы, а также многолетний личный опыт и наблюдения не оставили у нас сомнений в том, что большинство названных состояний являются объектами презрения, раздражения и отвержения со стороны общества, а оно, безусловно, включает и представителей медицинской профессии. Общество передает членам названных групп пожелание, чтобы они ушли, исчезли или умерли.

Например, многие больницы отказываются принимать больных хроническим алкоголизмом. Посредством всестороннего анализа медицинской практики в отношении к алкоголикам Бейли (Bailey, 1968) было выявлено, что «трем четвертям врачей не удается добиться госпитализации в те больницы, с которыми они аффилированы, пациентов, имеющих диагноз “алкоголизм”» (р. 26). Больные с хроническими психическими заболеваниями отправляются в места, которые Шмидт назвал «мусорной свалкой демократии». Больные хроническими соматическими заболеваниями, калеки и увечные отвергаются более утонченными способами; о них обычно говорят, что они себе в тягость. Преобладающее отношение к ним проявилось в прокатившейся по миру волне одобрения, последовавшей за вынесением в Бельгии оправда-

Исследование роли враждебности и пожеланий смерти со стороны семьи 221

тельного приговора мадам Ван дер Пут, привлекавшейся к ответственности за убийство своего младенца, родившегося с уродствами, вызванными воздействием талидомида (St. John-Stevas, 1964). Психопат, естественно, является изгоем общества в полном смысле слова. Что касается стариков, то само собой разумеется, что часто они являются обузой и помехой, и все, включая престарелого человека, надеются, что скоро он окажет обществу услугу, благополучно преставившись.

Если кто-либо сомневается в сказанном, ему стоит посетить любую большую городскую больницу, палаты которой переполнены больными пожилого и старческого возраста. Можно нанести визит в некоторые частные лечебницы, в государственные больницы или послушать спор дежурных врачей разных отделений о том, какое из них должно принять престарелого пациента, подброшенного в палату неотложной помощи родственниками, персоналом частной лечебницы или скорой помощью из другой больницы. Другие общества поступают более откровенно с престарелыми и увечными. Например, эскимосы рассказывали антропологу Расмуссену об их обычае помогать старым и беспомощным людям покончить с жизнью. Он давал этому следующее объяснение: «Они поступают подобным образом не только, чтобы избавиться от жизни, которая больше не приносит удовольствия, но и для избавления ближайших родственников от забот, которые они им оказывают» (Leighton, Hughes, 1955).

Интересно, многим ли отличается ситуация в нашем обществе? Чессер (Chesser, 1967) указывает на наличие «психологического отвращения в отношении престарелых, которые чувствуют себя преданными забвению и отправленными на свалку» (р. 97). Он осуждает подобное отношение, но приходит

квыводу, что самоубийство престарелых является оправданным (с приведенными ниже уточнениями). Он также считает совершение самоубийства во избежание мучительной смерти от неизлечимой болезни «совершенно рациональным мотивом» (р. 112). Сходное мнение высказывает Гизборн (Gisborne, 1928), составивший длинный список лиц, которых общество обязано избавить от страданий из милосердия. В него входят престарелые, соматически и психически больные, калеки, лица с врожденными психическими нарушениями и преступники. Чессер осуждает убийство нацистами душевнобольных и безнадежных пациентов из-за предосудительности их мотивов, но оправдывает эвтаназию в Англии, поскольку она основана на сострадании

кстраждущим. В свою очередь, мы считаем, что пожелание смерти остается пожеланием смерти, как его ни подслащать.

Наша критика защитников самоубийства престарелых, больных, инвалидов и т.д. вызвана тем, что они игнорируют роль общества, поскольку именно оно чувствует себя обремененным и не нуждается в больном человеке. Например, не существует достоверной связи между телесной болью и самоубийством страдающего от боли человека (Farberow, Schneidman, Leonard, 1963). Но Чессер полагает, что самоубийство старика нередко является рациональным поступком. Возможно, не случайно он не сказал «старухи», поскольку уровень самоубийств у стареющих женщин относительно ниже, чем у мужчин.