ТОЧКА ЗРЕНИЯ

Состояние вопроса о социальных правах

Обсуждение социальных прав осложнено тем, что в обыденном представлении и в политической риторике суть их бывает спрятана за мнимой очевидностью, когда все сводится к вопросу, у кого и как взять, чтобы дать то, что по ним причитается. Бывает и хуже: «Где возьмете, не знаем, но дайте, раз есть пра-

во». Все кажется ясным, и не нужно думать о существе и пределах социальных прав, их месте среди прав человека.

Законодательство о социальных правах выглядит не столь запутанно и даже обнадеживает, в первую очередь благодаря хорошему качеству российской Конституции: она верна традициям конституционного права, а в части социальной государственности и социальных прав изложена достаточно сдер-

не обязывает, оставляя эту возможность для малоимущих и для других случаев, столь важных, чтобы издать особый для них закон3.

В общем, наша Конституция предписывает не социальную опеку, а меры общей социальной безопасности4 и отчасти публичного человеколюбия в отношении тех, кто реально в них нуждается. Лишь на таких условиях современная действительность позволяет себе демократию, верховенство права и конституционные свободы. Теперь уже ясно, что общество граждан, привыкающих спокойно воспринимать чужое бессилие и несчастье, с вероятностью обречено на распад или, во всяком случае, не достойно оправдания и не может притязать на лучшее. Но гражданской человечности на всех и на все не хватает, и эту недостачу замещает эрзац-гуманизм в исполнении государства, которому приписывают любовь к человеку, заодно оправдывая и граждан причастностью к общей филантропии, разгружая их совесть от обязанности тратиться на сочувствие ближнему.

Кроме социальной безопасности и гуман- но-сострадательных целей, Конституция ставит целью поощрение граждан к личной свободе и, чтобы обеспечить свободное их развитие, прибавляет к личным стараниям в получении образования, работы, жилья или в сбережении здоровья еще и публичный ресурс, не замещая им частные усилия, но поддерживая их. Есть и общий интерес в развитии граждан, их социальной, трудовой вовлеченности, в достижении ими личных успехов, которыми и прирастает сила России.

Так позволяют понимать себя конституционные положения, если уважать слова и выражения, в которых они изложены, не впадая в слишком свободное их истолкование. Конституция не обязывает власть удовлетворять жизненные потребности человека и тем более не дает властям права держать граждан в уютной несвободе за обещание заботиться об их благоденствии. Конституция велит государству и субъектам, действующим его именем, признавать, уважать и защищать права и свободы человека и гражданина и понуждает видеть в них смысл и содержание всех видов государственной и муниципальной деятельности (ст. 18). И российские законы содействуют освобождению личности от публичной опеки, предписывая, например, приватизацию, отчуждение непрофильного пуб-

личного имущества и противодействие его хищениям, которых тем меньше, чем оно скромнее; монетизацию льгот и наведение в них порядка. В законах открывается и разность статусов наемного работника и гражданского служащего, что дает возможность более свободно, чем это установлено общими гарантиями трудового права, увольнять служащих5, сообщество которых приближено к потреблению социальных благ (бесплатное

ильготное жилье, оздоровительные услуги, проезды в отпуск и др.).

Иными словами, сложности в понимании

исудьбе социальных прав создают не Конституция и, в общем, не законы, а состояние права в его человеческом измерении, социальноэкономическая, административная, финансовая обстановка. Она поощряет как ответственный риск ради свободы6, так и опасную беспечность или уклончивость полумер; обнадеживает свободой и угнетает ее; поддерживает соразмерность целей доступным средствам и позволяет вольной мечте не уважать необходимых ограничений.

Впонимании социальных прав нет единодушия: к ним относят многое и многое им приписывают, а многозначность, утоляя жажду к юридической словесности и позволяя называть общим именем разное, путает смыслы, навязывает игру метафор, созвучных политической или житейской вере, придает актам согласия и разногласиям научный вид. Социализация прав набрала столь внушительную силу в состязаниях за власть и в науке, что разница между состоянием вопроса и его осмыслением стала чрезмерной. О социальных правах и гарантиях пишут и говорят в политической, административной, ученой и медийной среде с начальственной решительностью и негодующим благородством, в светлой мечте и в отчаянии. Вовлеченность мешает, отчего изучение социальных прав превращается подчас в их разнословное одобрение, и не только в честном беспокойстве о социальной государственности и справедливости, но и в модной конъюнктуре, которая дает верный признак если не правоты, то влиятельной силы социальных прав.

Социальные права обсуждают их верные сторонники, их противники и полуубежденные симпатизанты. Их объяснения, однако, ненадежны – согласие единомышленников не столько объясняет, сколько объединяет

отрицать и умалять права общепризнанные, но не поименованные среди конституционных прав, значит ли это, что нельзя повысить возраст выхода на пенсию или издать законы о снижении расходов на строительство и ремонт социального жилья, на государственную медицину безотносительно к состоянию публичных финансов11? Вместе с тем, если часть третья статьи 55 Конституции РФ допускает ограничение федеральным законом прав и свобод человека и гражданина в защиту конституционно значимых ценностей, позволяет ли это ограничивать конституционные свободы одних граждан в пользу социальных правопритязаний других? Кроме академических и прикладных вопросов, есть и конституционная футурология: не суждено ли социальным правам, обитая вблизи гражданских свобод, стать лишь общим пожеланием великодушной человечности и, напротив, не обещано ли вдохновляющей новизне их и свежести возобладать над правами человека – слишком простыми и старыми, чтобы отвечать велениям прогресса?

Социальные права среди поколений прав и в других

классификациях прав человека

Прежде социальных прав в их существе и содержании обратимся к правам и свободам человека в том виде, как они расставлены в классификациях. В их распределении на поколения и по составу носителей, по условиям признания и защиты, по содержанию обременений, возлагаемых на обязанных субъектов, по областям правопользования социальные права либо покажут себя отдельным видом прав человека, либо разойдутся по другим их видам, если ничем, кроме общего имени, не подтвердят родовой своей общности. Не исключим и ту возможность, даже если это покажется предосудительным, что часть социальных прав в семействе прав человека места не найдет и попадет в иные классы юридических или неправовых явлений.

Распределение вещей на классы имеет познавательный смысл, когда оно следует достоверному критерию и фактам. Не отрицая иных классификационных линий, по иным критериям проводимых, оно не должно вовлекаться в них и с ними смешиваться. Если, скажем, право на коллективный договор или

на профсоюз относится к третьему поколени- ю и вместе тем попадает в линию социальноэкономических прав, это образует частное пересечение двух классификаций, но не основание к выводам, столь дальним, чтобы, смешав классификационные ряды, все третье поколение прав записать в социальные права, а историю социальных прав свести к последней волне свобод. Из того, что право на объединение в профсоюзы относят к социальноэкономическим правам по роду отношений, а по правообладателю – к числу коллективных прав, только то и следует, что две классификации сошлись в отдельном случае: правом учредить партию и участвовать в ней тоже пользуются коллективно, но это право, примыкая по признаку коллективности к праву на профсоюз, по предмету остается политическим. Классификация противоречит себе и себя опровергает, если ее не вести по общему основанию. В неверности ему можно упустить свойства противополагаемых и рядоположенных предметов.

Различать поколения принято во времени, и для прав человека это время их признания12. Временной признак, однако, для прав человека не единственный и даже не главный, потому что их судьбы, как и судьбы человечества, размещаются во времени неравномерно. В разных обществах их история протекает с опережением и с задержками, вплоть до упадка, и в неодинаковых направлениях, отчего права получают признание где-то раньше, где-то позже13, а где-то остаются и без признания. Поэтому градация прав на поколения больше отражает не астрономическое время, но последовательность человеческого освобождения, и тем она ценна. Отражая их развитие во времени, она сообщает законы эмансипации, от которых нельзя уклониться.

Свобода не заведется и не удержится в народе, если граждане уповают на свободу от нужды и на попечение заботливой власти, не утвердив себя в личной свободе, в разных видах неприкосновенности, в свободе мысли и слова, не впитав инстинкта частной собственности, права на законный суд и на участие в общих делах с народным господством над властью. Отступление от последовательности поколений обещает закрепощение под властью, свободной от ограничений и столь широкой, что граждане, доверяясь началь-

ствам, теряют способность противопоставить им свое право.

Естественную очередность, которая распределяет права на поколения, легко упустить, имея дело с конституционными и международными каталогами, будто бы завершенными и вневременными. В них права и свободы объявлены общим достоянием и приглашают собою воспользоваться, не беспокоясь о постепенности. Но как человеку нельзя без вреда здоровью вступить во взрослую жизнь, минуя детство, так и его гражданской свободе опасно и даже пагубно поощрять права поздних поколений прежде, чем состоятся их предшественники. Поступательность показывает себя и в отдельных правах. Так, свобода совести со светским государством могли явиться не прежде, чем христианские народы освоили веротерпимость, давая иноверцам пусть и не равноправие с носителями главной веры, зато насущную и единственно доступную на первых порах свободу от преследований.

Нет серьезных видов даже на свободное избирательное право, пока влиятельная часть общества не войдет во вкус к собственности и личной неприкосновенности, неприкосновенности семьи и дома, пока нехитрые эти права не станут бесспорными и не обяжут всех, особенно власть, запретом на них посягать. Что за палаты общин собрались бы в Англии, когда бы не было самих общин горожан и землевладельцев с привилегиями от незаконных повинностей и от посягательств на имущество, которые вошли в оборот еще до Великой хартии вольностей? Как обыкновение созывать эти палаты открывало бы дорогу избирательному праву и парламентаризму без правообладателей, готовых в представительстве дать защиту своим вольностям? Без них палаты вели бы себя подобно той поздней римской общине, которая лишилась республики, растеряла гражданственность, а свободы свои уступила за благодеяния, беззаконно ожидая их в гражданском бесчувствии или в сочувствии произволу императоров в той же мере, как имперским переворотам. Напоминали бы они и парламенты тех народов, что отреклись от социализма в торжестве свободы, но, не имея ни собственной решимости к ней, ни крепкого евро-амери- канского надзора, скоро возобновили начальстволюбие, надежду на покровительство

иразочарования во власти, вплоть до бунта. Аркадаг (Покровитель) – так чествуют Президента Г. Бердымухамедова (С. Ниязова величали Отцом туркмен – Туркменбаши), позволяя прихотливой деспотии украшать себя электорально-парламентскими эмблемами и радовать народ благодеяниями за счет части углеводородных доходов.

Череда прав отражает последовательность побуждений, создающих в человеке притязания, которые при нужной их силе и подходящей обстановке получают признание как право. Что раньше и вернее себя проявит

иподтвердит – свобода от личной зависимости и произвольных арестов, неприкосновенность семьи, имущества, право на договор и торговлю, на возмещение вреда и защиту в честном суде или же свобода мысли и слова, право голоса или право на пособие по безработице? Не предрешена ли поступательность притязаний – от насущных к тем, что взволнуют лишь людей, напитавшихся своим и чужим опытом правопользования, обнадеженных взаимностью в признании и защите простых прав, чтобы обращаться к следующей волне свобод, предлагаемых социально-по- литической, хозяйственной и правовой обстановкой? Когда притязать – не в предчувствии, а по праву – на академические свободы, на объединение в партию и на достойный уровень жизни – разве не со становлением научного дела; не с превращением партий из клуба и фракций в широкие объединения граждан, получивших почти всеобщее избирательное право; не с благополучием ли, которое из привилегии стало образом жизни многих и всех соблазняет видимой доступностью? До времени благополучие, здоровье, долголетие были столь недоступны, что обращать их в предмет общих чаяний и тем более прав можно было лишь в мечтах. Но когда часть человечества довольно внезапно и во многом за счет других получила благополучие в досягаемой очевидности, появился смысл представлять его как право, а не как привилегию узкого круга людей. Мода и успехи спортивного движения вызвали к жизни право на доступ к физкультуре и спорту. И не забавно ли полагать исконными права на охрану здоровья или образование, если еще в XIX веке санитарное дело лишь зарождалось, медицина не вполне отделилась от астрологии и знахарства, пандемии косили населе-

ние, а просвещение было доступно лишь для избранных?

Отступление от поколенческой очередности осложняет освобождение, если не пресекает его. Это условие печально, потому что обойти его, кажется, нельзя, а политические, экономические и другие обстоятельства не складываются так, чтобы давать каждый раз правильную последовательность становлению свобод. Прожитое, общественные тяготения и неприязни, успехи и бедствия порой располагают пожертвовать свободой, для того чтобы жили государство и народ, традиция

ивера. В испытаниях, когда государственной общности нужно отвести от себя опасность и победить, дать народу пищу и кров, она отвлекается от свобод. И чем дольше она это делает, тем труднее их возвращает, тем более что многие народы упадка прав не знали, потому что не знали их расцвета, поддерживая опеку властей как исконную часть своего уклада.

Поколенческая предрешенность относится не только к перечню и содержанию прав, но и к составу их носителей. Равенство в правах как направляющее начало известно давно, но как состояние длится не так долго, еще не завершено и едва ли завершится. Права приписали собственно человеку около XVII века, а прежде относили их к общинам

исословиям, связывали с пожалованными, купленными или наследственными титулами, с положением людей в корпоративных образованиях, но не с их принадлежностью к роду человеческому. Хотя свобода ассоциаций и кажется первым поколением прав человека, но прежде не отдельный человек был носителем городских, цеховых, общинных, приходских и гильдейских привилегий, а сами образования как первичный субъект подчиняли личность, позволяя ей, однако, пользоваться выгодами от корпоративных прав и получать в них защиту. Лишь с торжеством протестантского индивидуализма старую корпоративность потеснила та свобода объединений14, где личное решение граждан стало условием их учреждения и участия в них, кроме, быть может, муниципальных корпораций, полупринудительных профсоюзов и профсоюзного коллективного членства в некоторых социалистических партиях. Впрочем, до свободы ассоциации на европейском пространстве уже была, хотя бы в предполо-

жении, свобода, например, научного общения.

Признавая неотчуждаемые права, даже «оплоты» демократии оставляли в политическом, имущественном и личном бесправии большую часть соплеменников и чужаков. «Отцы-основатели» США, поддерживая положения Декларации независимости о том, что все люди рождены свободными и равными, сами имели рабов15. В сельских районах Швеции вплоть до первой четверти XX века наемные работники и их семьи находились почти в крепостной зависимости от своих хозяев, работая в основном за пропитание и проживание в холодном хозяйском жилище на казарменных, по сути, условиях. К правам не имели доступа дети, довольно долго женщины, люди небелых рас и еще многие. Утверждались права человека в узком кругу полноправных при бесправии многих16. Там они и получили приемлемые условия, чтобы сложился опыт правопользования, который не мог стать общедоступным без готовых к нему людей и обстановки. И при видимом торжестве равноправия новые приобретения гражданская свобода делает усилиями немногих. Вновь признаваемые права остаются привилегией узкого круга созидательных, умных или, напротив, не утруждающих себя сомнениями, упорных и решительных, высокопоставленных и влиятельных, бодрых и беспокойных, счастливчиков или страстотерпцев. Права потребителя, например, казались поначалу чудачеством или чрезмерностью, но

всчитанные десятилетия стали едва ли не всеобщими.

Для многих прав, включая права социальные, действительно то, что новы не они, а субъекты, которым прежде права были недоступны. В этом смысле даже избирательное право – такое же новшество, как право на профсоюз и коллективный договор. В договороспособности работников новое только то, что давно известное право на договор вошло

втрудовые отношения, несколько меняя и сам договор в части состава и содержания обязательств по сравнению с гражданским контрактом или старинной крепостью. Что нового в забастовке и в локауте, если договорное право не исключает ни правомерный отказ от обязательства, ни остановку в его исполнении? Если право торговать считается старым, считать ли новым право на торговлю

по поводу размеров вознаграждения за труд

ипо условиям труда или это прежнее право с новыми носителями – торговыми союзами работников (trade unions; у нас – профсоюзами)? Коллектив среди субъектов разве новость, если общности (аллодная, бюргерская

идр.) стали правосубъектными раньше, чем отдельная личность?

Поступательность – условие гражданской свободы, которое нужно принять, если чувствовать в ней не фигуру речи, а настоящую и неотступную ценность. Принять его придется с побочными последствиями и с той неприятностью, что права и свободы не достанутся каждому вполне и сразу, что они пойдут в рост, расширят содержание, наименования и круг носителей, лишь если деятельной и значительной части общества хватит веры в свободу, терпения и удачи, чтобы стоять на своем праве и уважать право, по меньшей мере, равных себе. Те социальные права, что имеют виды на позднее признание, не могут опережать права ранних возрастов, не навлекая опасности на свободу и не закрепощая людей узами социального попечения.

Классификация прав по поколениям объясняет многое, но не определяет существа социальных прав и даже не отводит им отдельного участка в историческом времени. Свобода от принудительного труда, право на вознаграждение за работу, право на семью и еще многое, даже социальное устройство сирот и бедных известны так давно, что омолаживать социальные права и каждое из них помещать в последнее поколение свобод едва ли правильно. Но довольно о поколениях прав и волнах освобождения.

По имени своему социальные права позволяют так о себе думать, будто они противоположны индивидуальным правам и заведомо коллективны, ибо исходят из общественной природы человека. Это обстоятельство вместе с этикой христианского братства и светской филантропией дает основание общему запрету лишать человека участия в хозяйственном, культурном, гражданском общении

ив тех выгодах, которые оно сулит. Но это не значит, что каждое социальное притязание можно исполнить лишь сообща – право на забастовку коллективно, но права на отдых, на обещанный законом уровень жизни доступны и отдельному лицу. Следовательно, и

в классификации прав человека по свой-

ствам их носителя социальные права не открывают исключительных особенностей субъектного состава.

Не содержит нужной определенности и

классификация прав и свобод по условиям их признания и защиты, начало которой дает понятие основных (фундаментальных) прав. В них видят фундамент человеческой свободы, отчего нельзя как отменить эти права, так и отказать им в защите. Даже когда обеспечить их защиту невозможно, отказ в защите не имеет оправдания и образует нарушение безотносительно к его причинам. Ссылки на то, например, что нечем оплатить работу судов, не оправдают отказа в праве на законный суд. Нельзя отказать в признании и защите неприкосновенности жилища и личной неприкосновенности, тайны переписки или презумпции невиновности, свободы труда, экономической деятельности и торговли, в том числе права коллективно торговаться о заработной плате. И даже если иное из основных прав защиты не получит, останется ясным, по крайней мере, сам факт его нарушения. Упразднение основных прав и свобод или их отрицание равноценны падению правовой государственности и верховенства права; нарушение их непростительно, пока права пользуются признанием как основные.

Когда говорят об основных правах, не простирая их титул на все права, это значит, что, кроме фундаментальных, есть и такие права, признание которых зависит от обстоятельств, от принятия закона, заключения договора, административного решения и т. п. Конституционный Суд Российской Федерации не раз утверждал, что право приобрести жилое помещение в порядке приватизации к основным правам не относится, что его приобретают в силу закона17. Установить законом право на приватизацию – учредительная и в своем роде обеспечительная мера. Главное в ней, если говорить о последствиях, не гуманитарный и даже не правозащитный смысл. Ведь приватизация не столько обогащает, сколько перелагает бремя заботы о жилье на человека, который мог оставить его публичной власти. Восстанавливать же права российская приватизация тоже не может, потому что собственного жилья у граждан не было и, следовательно, не было нарушенного права, которое возобновила бы приватизация. Приватизация должна была дать граж-

данам доступ к частной собственности, учредить конституционные экономические отношения, вытесняя господство публичной собственности. Без нее не возникли бы конституционные отношения собственности, не говоря уже о том, что в широком смысле приватизация должна была преобразить тоталитарную государственность в конституционную, лишив государство экономической монополии и попечительских прав, в том числе в жилищном устройстве граждан. Но все сказанное не делает приватизацию предметом фундаментальных прав. Не может быть основным и право на различные льготы, право на гарантии продолжения служебного контракта, которыми обеспечена стабильность положения служащих. Права на льготы могут менять объем и содержание через монетизацию натурального довольствия, их можно видоизменить и даже упразднить, не нарушая, конечно, основ доверия граждан к закону и государству.

Переменные права подвижны в силу не законов правовой эволюции, а обстоятельств – экономической, административнополитической конъюнктуры, например в зависимости от срока выборов или доступности средств. Обстоятельства и последствия промышленной, научной, информационной революций, не говоря уже о социальных и антиколониальных революциях, вызывают к жизни неизвестные прежде права. Однако возможности, открываемые конъюнктурой или революциями, сами по себе оснований праву не дают. Это вводит в обсуждение вопрос о том, к правам ли относятся переменные права. Подвижные обстоятельства делают возможными законодательные, бюджетные и другие правовые решения, которые и могут установить права. Но взамен одних решений можно принять другие, придавая важность иным обстоятельствам, отчего и права, некогда установленные, можно не только нарастить или расширить, но и упразднить и сократить18.

Согласно части третьей статьи 56 Конституции РФ, даже в чрезвычайных обстоятельствах (и не только в них, как это следует из правовых позиций Конституционного Суда России) некоторые конституционные права и свободы не подлежат ограничениям: это право на жизнь, достоинство личности, свободу и личную неприкосновенность, право на не-

прикосновенность частной жизни, личную и семейную тайну, на защиту чести и достоинства, свободу совести, вероисповедания, экономические свободы, право на жилище при запрете произвольно лишать человека этого права, право на судебную защиту, презумпцию невиновности, на возмещение вреда, причиненного беззаконием властей, материальные и процессуальные свободы от противоправного уголовного преследования.

Не сказать, что конституционный иммунитет исчерпывающе маркирует основные права и отделяет их от прав зависимых – запрет ограничивать право обусловлен, кроме его защиты, еще и возможностью такую защиту дать, не навлекая чрезмерного риска на другие конституционные ценности. Список «заповеданных» прав может быть, однако, ориентиром. Он включает, например, право на использование своих способностей, имущества в законной экономической деятельности, право на жилище, социальное значение которых общеизвестно. Социальным правам не заказано войти в высшую касту прав, но это не значит, что каждому из них суждено быть основным.

Обременениями, которые связывают обязанных субъектов, и средствами, позволяющими дать защиту от нарушений, относи-

тельные права отличаются от прав аб-

солютных19. С этим, впрочем, согласны не все. Европейский Суд по правам человека время от времени делает о каком-нибудь праве, даже о праве собственности, замечание, из которого следует, что оно не является абсолютным и поэтому может быть ограничено. Это позволяет думать, что абсолютные права ограничить нельзя, а относительные, напротив, ограничениям открыты. Но ограничить, в сущности, можно все виды прав, не исключая права на жизнь20, свободы слова и др. Абсолютные права противоположны относительным не мерой свободы от ограничений, а самим устройством – тем и другим отвечают долженствования разных видов, они связывают правообременениями разные составы субъектов и в разных правоотношениях получают применение. Средства их защиты тоже разные.

С абсолютным правом соотносится общий запрет посягать, например, на собственность, вторгаться в свободу совести или мысли. Осуществлять их каждый волен по-

своему, соблюдая сопутствующие законные ограничения. Абсолютное право обязывает каждого, кто может учинить ему препятствие, этого не делать. Свободе передвижения, праву на жилище, свободе труда нужно от третьих лиц лишь одно – не мешать. И защиту им, рассуждая в цивилистических понятиях, дает негаторное требование, то есть акт, пресекающий или устраняющий препятствия правопользованию, создаваемые посторонними субъектами, в том числе властями.

Иначе устроены относительные права – невмешательства им мало; с ними сопоставлена обязанность определенных, а не всех субъектов совершить нечто положительное, чтобы ответить на правопритязание и дать праву исполниться. Осуществляют эти права относительно кого-нибудь; общий и абсолютно ко всем обращенный запрет не выражает их существа. Защищают их понуждающие требования, обращенные к тем, кого право обязывает. Активное избирательное право не исполнится лишь оттого, что ему не мешают – избирателя нужно учесть, дать ему бюллетень, посчитать его голос и еще многое; право на судебную защиту осуществится, лишь если суд соберется в законном составе, исполнит справедливую процедуру и разрешит дело. Конституционному праву на вознаграждение за труд нужно, чтобы работодатель вознаграждение уплатил, а в защите от безработицы обязательно нужно принять соответствующие законы, содействовать в поиске работы, смене квалификации, назначить правообладателю пособие.

Разница в конструкции и видах защиты абсолютных и относительных прав не создает разницы в их достоинстве. Следовательно, по этой классификации нельзя определенно судить о значении и месте социальных прав. А поскольку они встречаются в группе относительных прав и замечены среди прав абсолютных, то противопоставлять социальные права правам человека эта классификация также не позволяет.

В отличие от обозначенных выше классификаций, в которых социальные права разобраны по разным группам и не составляют общего класса, распределение прав человека по областям правопользования ка-

жется вполне подходящим, чтобы отвести им отдельную классификационную ячейку. Эта классификация следует разнообразию жизни

и общественных отношений, в которых она протекает, разнообразию правопритязаний человека. Человек лично ведет биологическую, психическую, нравственно содержательную жизнь, притязает на жизнь как таковую, на безопасность и на право следовать своей совести и общаться с подобными себе

внеприкосновенности и свободе от чужого посягательства, от произвольного преследования властями. В политически устроенном обществе человек на правах гражданина способен притязать на участие в общих делах,

вучредительных, электоральных, законодательных решениях, в судьбе публичных финансов, в политике, управлении, правосудии. Участвуя в обществе, где создают, распределяют и потребляют стоимости, вещественные блага, услуги и культурные ценности, человек может притязать на место в производстве и обмене, соразмерное своим способностям, удаче и хозяйственной обстановке, на законную выгоду и пользование благами экономической среды. Сказанное имеет в виду личные, политические и социально-экономиче- ские права с добавлением к ним культурных и экологических прав как подвида или отдельной разновидности.

Оставляет ли эта классификация место социальным правам? Судя по их имени, социальные права много значат для всего общества. Но изрядное общественное значение имеют и личные права. Каждым правом человек притязает на нечто свое лишь в социальности, а не в уединении, даже если по личному или культурному праву удаляется от общества как творческий отшельник, анахорет или мизантроп. Личные и социальные права порой имеют дело с одним предметом, например с жилищем и жизнью, здоровьем и достоинством. Жилище, например, неприкосновенно в силу статьи 25 Конституции России, а статья 40 признает за каждым социальное право на жилище. Статьи 20 и 21 признают личное право на жизнь и запрещают подвергать человека медицинским опытам без его согласия, а статья 41 устанавливает социальное право на медицинскую помощь, связанное с жизнью и здоровьем.

Вотличие от прав, по которым нужно тратиться главным образом на меры их обеспечения и защиты, например на проведение выборов или судопроизводство, где затраты нужны как условие правопользования, соци-

альные права прямо включают в свой предмет стоимость – деньги, вещи, услуги21. Не напрасно их ставят рядом с экономическими правами. И все же стоимости, поставленной в предмет права, мало, чтобы сделать социальные права отдельным видом. С таким предметом они и останутся частью экономических прав наряду, например, с предпринимательской свободой или правом собственности. В настроениях, вдохновляемых ценностями социализма (пострадавшими, но вполне жизнеспособными), такое соседство сочтут едва ли не унизительным – оно не только деклассирует социальные права, но, лишая их отдельной ячейки, не позволяет всю эту группу возвести на пьедестал.

Сочувствуя таким беспокойствам, все же заметим, что, например, право пользования дорогами и транспортом (по предмету экономическое и личное – в зависимости от целей), бесспорно, имеет столь значительный социальный смысл, что его ограничения обещают прямые и косвенные утраты всем и каждому. Право на распространение и получение информации по социальному своему значению стоит исключительно высоко. Право на семью – социальное право, и Конституция России обязывает государство поддерживать и защищать ее. Но это и личное, индивидуальное, абсолютное и основное право первого поколения, связанное с родительской властью, аллодом и другими юридическими древностями. Право на охрану здоровья и медицинскую помощь считается социальным, хотя охрану эту и помощь получает не общественный, а человеческий организм.

Объединяя права разных классов, общественная их значимость перестает быть надежным отличием. Решимся утверждать, что личные, политические и те экономические права, которые избегают называть социальными (собственность, право работодателя на локаут, на увольнение работника, право на защиту от недобросовестной конкуренции и прочие), свободе и конституционному строю нужны не меньше, чем социальные права. Более того, если «классические» свободы не противопоставляют демократии, правовому государству, конституции и свободному рынку, то социальные права в таких дилеммах обсуждают. Приватизацию, например, предназначенную дать пространство конституци-

онным экономическим свободам, обвиняют, кроме злоупотреблений, еще и в расточении публичного имущества, которое утоляло социальные притязания и давало работу в государственном хозяйстве. Тем самым социальные права ставят в оппозицию конституционным свободам, оставляя неясным, на чьей стороне эти права22.

Если приведенных отличий мало, не определит ли социальные права, кроме их общественной значимости и затратности, тот признак, что притязания по ним граждане удовлетворяют за публичный счет? Пусть, в самом деле, удовлетворение по социальным правам дают общество и его институты. На первый взгляд, это предположение обнадеживает. Но общественный источник питает не все социальные права, и многие обязательства, с ними сопоставленные, обременяют не бюджет, а работодателей, собственников – частных лиц, обремененных «социальным долгом»23. Публичная же власть тратится не только на социальные права, но и на обязательства по возмещению вреда, на защиту предпринимательства от нечестной конкуренции, несет расходы на правосудие, преследование преступности и прочее, чтобы осуществились и получили защиту права, которые социальными мало кто назовет.

В общем, обзор классификаций позволяет сделать существенные для социальных прав замечания, но не все в них объясняет. Приводя исследование в правильный вид, классификации его же и ограничивают, вынуждая оставлять в стороне или в попутных замечаниях то, что не охвачено различительными классификационными признаками. Поэтому изучаемый предмет полезно представить не только в сравнении, но и в собственных его свойствах.

Социальные права как социальные блага, намерения

и как субъективные права

Рассудим социальные права в их основаниях, объеме, в соотношении правомочий с долженствованиями, в составе участников правоотношений. Право без них, как и без представлений о его защите, теряет определенность и едва ли себя подтверждает.

Сначала об основаниях. Субъективное право может быть установлено законом, и,

действительно, многие социальные права имеют именно это основание. Из договора они возникают тоже, хотя в социальных правоотношениях договор иной раз имеет значение средства, предназначенного исполнить закон. Не исключим и правопреемства, в частности принятия Россией тех обязательств Советского Союза, которые касаются социальных прав, хотя оно и представляется в этом случае спорным24: государственность России учреждена не взамен, а в отрицание советской государственности с ее социалистической справедливостью, обобществлением и распределением. Обойдем стороной вопрос о том, хороша ли была советская власть, но учтем, что она пала, а советские граждане ее отвергли уже тем, что не поддержали. Конституционные же государство и право устроены решительно иначе, чем социалистические.

Кроме закона, договора и правопреемства за основание прав можно взять и обещание25, в том или ином виде сделанное и, главное, так или иначе усвоенное другой стороной. Силу его не стоит принижать, особенно в социальных притязаниях, значительную часть которых составляет именно право на обещанное26. К сказанному добавим факт причинения вреда и другие основания.

Сказанное касается более или менее фор-

мальных оснований, но праву этого мало – ему нужны основания этические27. Без них опорочены будут закон и договор, вынужденное обещание и любая иная форма, если она, предназначенная выразить этически состоятельное право, этого не делает. В этическом обосновании ссылкой на закон не отделаться, потому что несправедливый закон дисквалифицируют в суде, в парламентской нуллификации или даже в бунте, отрицая в нем право. Противоправному договору или обещанию тоже откажут в действительности.

Социальным притязаниям можно дать силу закона, административных установлений, но если они определяют собой трудовые отношения или судьбы частного и публичного имущества вопреки справедливости и гражданской свободе, поощряют социальный паразитизм служащих и других лиц, то получателям выгод достанутся неправомерные приобретения. Если социальная справедливость велит установить равенство имущества и выгод на том основании, что они разошлись между людьми неравномерно, то прав это не

создает и обязанность изменить положение из этого не следует. Обогащение, конечно, тоже можно опорочить ссылкой на противоправное отобрание собственности, труда и прочих благ, но это требует законной процедуры восстановления и защиты нарушенных прав. Если же из неравенства выводить преобразование социально-экономических правоотношений вслед бесформенным побуждениям, гневу и горю, оскорблению, зависти и надежде, то исполниться оно может лишь вопреки правам человека и праву.

Конечно, и у социальных притязаний есть основания – это принадлежность людей к общему роду и ценность человека. Безотносительно к справедливости и заслугам нельзя человека оставлять без пищи, одежды, медицины и помощи в житейских нуждах, когда он не может о себе позаботиться. Необязательно он имеет право на такую заботу, но, бросив его, общество и его участники теряют основания для самоуважения и не могут считать себя хорошими людьми (просто людьми). Оставлять людей вне социальности еще и опасно, и, если общество не впало в беспамятство, а его влиятельные члены не потеряли инстинкт самосохранения, эту опасность они чувствуют и отвечают на нее, быть может, установлением социальных прав.

Но с такими основаниями социальные права – это не столько права человека чеголибо требовать, сколько долг оказать помощь ближнему и его усилиям удержать свое присутствие в обществе. По общему правилу, долг сочувствия и соображения безопасности не создают права на помощь; потребность или нужда сами по себе не образуют оснований праву на помощь постороннего. Долг деятельного сочувствия расположен в области нравственной свободы, а меры защиты от социальной опасности – в пространстве целесообразности и доступных возможностей. Целесообразность и нравственность располагают оказать поддержку, но не обязывают к ней28. Пока социальное право на помощь формально и предметно не установлено, оно остается намерением или пожеланием. «…Желательно, – сказал Европейский Суд по правам человека 18 января 2001 года в четырех постановлениях сразу, – чтобы каждый имел место, где он мог бы проживать с достоинством и которое он мог бы назвать домом… многие не имеют жилища. Вопрос о

том, выделяет ли государство фонды для обеспечения каждого жильем, является вопросом политического, а не судебного решения» (дела Джейн Смит (Jane Smith), Костер (Coster), Берд (Beard) и Ли (Lee) против Соединенного Королевства).

Социальные притязания имеют не только обездоленные, но и те, кто общественного положения не утратил. Им тем более не все обещано. Так, среди экологических притязаний есть несомненное право на защиту от нарушений и возмещение причиненного вреда, на получение значимой информации от субъектов, выполняющих экологически небезопасную деятельность. Совсем иное – сделать доставшуюся человеку среду удобной и безопасной. В одном случае притязания имеют значение свободы человека и сообществ от причинения вреда, а во втором – притязания, намерения, интересы уважения заслуживают, но сами по себе никого не обязывают. Одно дело – справедливая зарплата как предмет права, имеющего основанием договор, но действительного и без договора, и другое – выходное пособие, прочие денежные вспомоществования. Их можно сделать предметом обязательств по договору или по закону, которые и определят содержание и объем соответствующих прав. Притязание же на такие деньги, если не признать его законом, договором или обещанием, не порождает чьих-либо прав, подобных неприкосновенности, свободе от причинения вреда или заслуженному вознаграждению.

Чтобы субъективное право признать, нужна определенность не только в его ос-

нованиях, но и в составе участников пра-

воотношений. Без нее не разобрать, кто обладает правом и кто по этому праву обязан. Социальные права и в этом смысле не имеют, на первый взгляд, общего знаменателя. Возьмем право на приемлемые условия жизни (удовлетворительные, достойные, достаточные и т. п.)29. Кому такие права заявлять и кто обязан предоставить человеку, его семье достойные условия, кто должен его обслуживать? Сторонние лица этих обязанностей не призна\ют, пока их не обяжут к тому закон, договор, правопреемство, обещание, причиненный вред и другие основания, отнесенные к справедливости. На милосердие сограждан в поддержании достойной жизни можно надеяться, но нельзя его требовать30.

Поскольку помощь частных лиц достается не по праву, то притязание на «хорошую жизнь» примеряют к другому кому-нибудь, кто обнадеживает способностью отвечать по таким обязательствам. Небезнадежны народ, государство; годится и работодатель – заключая договор, он становится не вполне частным лицом, чем и открывает себя социальным требованиям как «сильная сторона в трудовом правоотношении»31, даже если он держит лавочное хозяйство и едва сводит концы с концами. Немецкая формула «собственность обязывает» вдохновляет если не самих немцев (они не выводят из нее смелых обязанностей), то других испробовать право на достойную жизнь на владельцах состояний32. Впрочем, «капиталистов» обязывают и без формул.

Что до народа, то не похоже, чтобы он себя обязывал по правам, подобным праву на достойную жизнь33. Такая обязанность явно заставляла бы народ содержать часть своих граждан вопреки справедливости. Народы выставляют вместо себя в такие правоотношения государство. Правда, этот ход используют не все, и, например, у англосаксов образ государства во внутреннем юридическом обороте почти не водится. Ему предпочитают образ народа как общности людей (the people), образы нации, Короны, парламента, правительства, президента, штата и федерации, муниципальной корпорации и прочих субъектов, не столь многозначных, зато ясно очерченных

иготовых отвечать либо выставить иммунитеты. Вместо правового и тем более социального государства у них в ходу верховенство права – оно передает строй отношений и оставляет государство без дела. Г.Д.Гурвич замечал, что теоретики демократического государства видят в нем, в отличие от «государства доминирования», «систему множества правоотношений», «обеспечивающий равновесие порядок», «соисполнение публичных функций», но не субъект34. Социальными правами непросто обязать государство, если его смутная правосубъектность не обнадеживает способностью следовать обязательствам. С такой государственностью трудно множить социальные права – они слишком прямо обязывают собою налогоплательщиков, правительство, муниципалитеты, а те считают свое

ине спешат брать обязательства, чтобы платить по ним или отвечать за их нарушение.

На Континенте, однако, правосубъектность государства утвердилась. Государство предоставляет благополучателям социальную поддержку и защиту собственной персоной, собирая и распределяя, обременяя права одних и наделяя ими других. Его именем социальные притязания возводят в право и порой даже поощряют их, благо что обязательства ложатся на государство и на казну, а полномочиями брать и тратить пользуются властвующие люди. И они властвуют подчас даже там, где конституционные свободы поставили бы их власти предел, не обременяй себя государство социальными заботами.

Передача государству социальных обязательств и освобождение от них народа кажется изящным способом, не обязывая граждан лично, обязать их в действительности помогать постороннему благополучателю при посредничестве государства. Посредничество же обращается в замену стороны по социальным обязательствам, ибо по ним отвечает уже не народ, а государство. Но условное это послабление не дается даром, потому что граждане, вместе образуя свободную от социального бремени народную общность, получают обременения по отдельности – уже не перед получателями социальных благ, а перед государством. Передвижение субъектов внутри связанной совокупности отношений преобразует нравственный долг в налоговые обязательства, в ограничения собственности и в изъятия из трудовых, предпринимательских выгод, которые государство берет, чтобы сделаться защитником и благоустроителем. Снимая с граждан личный долг содействовать ближнему, государство за их же счет открывает врата щедрости, раздавая благодеяния заметно проще, чем если бы их творили частные лица. Этот паллиатив, однако, как любая полумера, оставляет без решения нечто важное, что касается справедливости, права, нравственности.

Государственные средства даже формально считаются достоянием народа, и эта формальность, в отличие от многих, не фиктивна, потому что правильно объясняет их происхождение. Утоляя житейские надобности части граждан, государство расходует именно общее достояние, которое досталось народу от прежних поколений (недра, возобновляемые ресурсы, инфраструктура и т. п.), а равно средства, изъятые у частных лиц, которые

потратили на них свой труд и удачу, свободу и собственность, здоровье, наконец.

Именем государства действуют люди, которые по своему усмотрению распределяют не свое. Они, быть может, и действуют из человеколюбия, однако эта человечность ничего им не стоит и даже вознаграждается. В благих намерениях они расточают средства, отвлекая их от устройства коммуникаций, науки, образования, обороны, правосудия и еще от многого. С этим «многим» большинство граждан могли бы при щадящих налогах

ив состоянии свободы обеспечить себе и своим близким достойную, безопасную жизнь и снизить социальную нагрузку государства до величин, в которых она необходима нуждающимся.

Вдвижении средств, собранных на обслуживание социальных притязаний, велика доля «усушки», и эта «естественная» убыль обходится тем дороже, чем больше распорядители удерживают – законно или не совсем. Их выгоды тем выше, чем выше траты, от которых отсчитывают «административный процент». И чем бо\льшими средствами распорядятся они, тем меньше достанется гражданам.

Граждане же в итоге не используют изъятые средства во благо себе и своей свободе, хотя, выйдя из нужды, они перестали бы давать власти поводы устраивать их благополучие. Но подобными поводами власти предержащие дорожат, особенно, когда им позволено решать, кого из благополучателей предпочесть. Так, ограниченные в праве распределять социальное жилье по своему усмотрению, они берегут специальные жилищные фонды, кому-то позволяя приватизировать служебную квартиру, а прочих держат в своего рода жилищной «крепости»35. Она ограничивает и свободу труда со справедливым вознаграждением, и право на развитие, и возможность строить достойную жизнь в пригодных для этого условиях. Условия благоприятными быть не могут, если не хватает средств,

играждане, зависимые от начальства-рабо- тодателя, служат за вознаграждение, которое при других обстоятельствах не удержало бы их на работе.

Недостаток средств стесняет и ту свободу, в которой большинство граждан поддерживает и содержит родителей, детей, вообще близких и даже чужих – больных, оставленных, несчастных. Поддержка эта иной раз

ненадежна именно из-за скудости средств, которых гражданам, конечно, не хватит, если власть распоряжается слишком многим. И ее недостаток располагает не доверять великодушию и ответственности человека в противоречие, например, части 3 статьи 39 российской Конституции, которая обязывает поощрять благотворительность, то есть одобряет побуждения, которые приводят ее в действие.

Но, положим, благотворительности верить нельзя, и предпочесть ей следует государственную филантропию. Для этого государству нужно приписать нравственное достоинство, совесть, сочувствие и прочее человеческое. Сила, источаемая образом государства, кому-то позволяет видеть в нем волю, ум и другие достоинства (и ему же приписывать демонический нрав). В стороне от подобных фантазий заметим, что носителем нравственного может быть, кроме Бога, лишь человек с его чувством, рассудком и совестью, а в государственных «организмах» такие способности не водятся. И поскольку их нет, таланты государственного гуманизма переходят на лиц, облеченных властью и вовлеченных в гражданскую службу.

Выбор, следовательно, сводится к тому, на чью помощь и защиту вернее полагаться – частных лиц или чиновников. Оплошать, конечно, могут все, и неуспехи властей предержащих, не говоря уже об их корысти, давно и повсеместно замечены36. Но разве сравнимы величина и качество публичного социального обеспечения с помощью, которую заурядно и обыденно получают люди от людей – больше от своих, но частью и от чужих? Поддержать своих – все еще главный и самый надежный способ социальной поддержки тех, кто в ней нуждается; публичная же поддержка остается второстепенной, хотя обходится все дороже. Понятно, что, имея родню, товарищей и прочих близких, многие все же бедствуют. Но, во-первых, дает ли им социальная поддержка достойную жизнь или все же оставляет их в большинстве своем прозябать? Во-вторых, не участвует ли в этом бедствии и расчет на социальные права? Ведь именно тем, кто желал бы избежать издержек своей совести и репутации, очень удобно положиться на социальные обязанности государства и не входить в расходы на заботу о пожилых и младших, о больных и бедствующих, а заодно не отвечать и за себя.

В общем, в представленном сочетании правоотношений с перемещением субъектов, долженствований и притязаний открываются не одни лишь приемы и средства социального благоустроения, но и значительные последствия, которые можно считать судьбоносными.

Будем исходить из того, что Конституция опирается на нравственность37, которая существует лишь в побуждениях и решениях человека. Не станем обсуждать, какая именно этика сообщается с конституционным правом, но позволим себе утверждать, что государство, когда его обращают едва ли не в главного носителя и деятеля нравственности, занимает пространство, отводимое человеку для проживания и для исполнения личного долга. Такая замена нужна, конечно, той совести, которая не справляется со своей работой, и социальные права нельзя делать лишь причиной того, что может казаться этическим упадком. Скорее наоборот: когда народ приближается к моральному бессилию и уступает вызовам, теряет будущее и настоящее, он все же пытается продолжить, пусть по инерции и с перерывами, свое этическое наследие. Даже в нравственном нездоровье люди обличают падение нравов, ибо подозревают, может быть безотчетно, что в бесчестии и неправде жить опасно.

Справедливость и честность, однако, налагают бремя ответственности и долга, непосильное при этическом бессилии. И тогда, не полагаясь на себя и друг на друга, граждане рассчитывают на государство. Умозрительно снабдив его способностью чувствовать долг, они обязывают его к нравственному. Фантастический этот ход удобен и убедителен тем, что приносит облегчение, которого ищет психика. Но такое утешение непозволительно народу, который расположен себя продолжать и в состоянии это сделать.

С видами на свое народное будущее граждане не вправе уклоняться от личного усилия и от справедливости, взятой за цель. Не вправе они и перелагать риск своих заблуждений и неуспехов на государство. Это относится и к социальным правам, которые, как и социальная государственность, представляют собою лишь средство, способное дать отдельные решения, но не заменить ни свободу, ни гражданский и нравственный долг. Впрочем, не сами социальные права и не государство,

а избиратели и лица, ими избранные, министры и депутаты, родители и дети, то есть люди в разных ролях и качествах, отвечают за легкомысленный на них расчет и за его последствия.

Социальные права в той мере, в какой они обязывают государство, отменяют нравственные решения и деяния как личную обязанность. И они же отнимают нравственное у благополучателей, угнетая в них рефлекс справедливой благодарности. Социальная помощь, получаемая по праву и, соответственно, из обязанности «донора», делает благополучателя кредитором, чем и лишает его оснований благодарить за оказанное ему добро. Впрочем, комбинация правоотношений со сменой субъектов не так хитра, чтобы благодарное чувство совсем не отвечало на помощь, получаемую по социальному праву. Но такой «сопутствующей» благодарности не хватает нравственных оснований, и в нее входит примесь личного унижения: благодарность, кроме могущественного государства, обращают еще и к начальственным чинам, а иной раз и к работодателям-хозяевам38. Конституционному же строю и гражданской свободе униженное начальстволюбие противопоказано.

И добавим, что неумеренная социальная помощь, а главное – социальные обещания, расточаемые как социальные права, заметно обесценивают блага. Если бы человек откровенно получал их в дар либо приобретал их по праву своими силами и за свой счет, то дорожил бы приобретенным. Иные из социальных благ люди стараются получить не столько из нужды, сколько в беспокойстве о том, что другим достанется больше, а это исключает человека из конституционного и нравственного общения.

Если граждане не смирились с тем, что их народное существование завершено, они должны своей ответственностью и виной проживать свой долг, опасности, ошибки и нести бремя их последствий. Им нельзя вымышлять всесильное государство, чтобы на него сложить попечение о стариках, детях, родителях, соседях; чтобы обязать его всем помочь и всех накормить, поселить, обогреть, вылечить и выручить. Не вправе они, оберегая свой эмоциональный уют, не замечать и той очевидности, что государство приводят в действие люди, не столь одаренные и совест-

ливые, чтобы именно им вручить огромные средства в расчете на их наилучшее употребление. Ведь известно, что с общим достоянием время от времени обращаются плохо и нечестно, распределяя средства, в частности, по социальным правам. Публичная раздача благодеяний, особенно шумная, убеждает в том, что приобретать и сберегать свое по праву не так выгодно, как получать его по начальственной благосклонности. Например, пострадавшие в громких катастрофах получают порой такие «утешения» от сердобольных чиновников, перед которыми меркнут и страховые возмещения, и личные старания удержать свой имущественный, социальный статус. Конституционный, ответственный образ поведения при этом проигрывает выгодам от начальственной заботы.

Не упустим «побочное», однако важное последствие комбинации правоотношений и субъектов, о которой идет речь. Она, перерабатывая моральный долг в обязательства государства и ограничивая имущественную основу свободы, открыта развитию, то есть чревата расширением государственного вспомоществования, которое опасно для конституционных основ. Это расширение может незаметно перейти границы, за которыми гражданская свобода пресекается. Широкая социальная опека если не прекращает свободу, то вымывает из-под нее почву. Когда бы не эта опасность, социальные права следовало бы наращивать настолько, насколько позволяют средства – почему бы не предложить гражданам обильную социальную помощь, если она безвредна?

Но человеческая стойкость к соблазнам, как и решимость к свободе, небезгранична. И если возможность получить по праву содержание, кров, лечение, поручить свои заботы государству открыта, то отклонить ее не так просто. Соблазна больше даже не столько в получении благ, которые нечасто радуют и больше утомляют хлопотами и унижением, сколько в обещании, которое возбуждает надежду на льготно-социальное – будто бы бесплатное и якобы выгодное. Такая надежда, впрочем, представляет собой благо особого рода, для многих ценное – это благо покровительства, широко востребованное, но противоположное конституционным ценностям. В надежде на покровительство человек утоляет нужду в защите, которая порой так

сильна, что прочие потребности ей уступают. Даже еды, одежды, жилья и свободы человеку может быть мало, когда он не чувствует защиты и заботы; чувствуя же их, он стерпит, быть может, и лишения, и строгости, и несвободу. С такими потребностями человек посчитает себя обойденным в самом насущном, если субъект, позволяющий распознать в себе покровительственную силу, не выкажет подопечному внимания в обещаниях и знаках сочувствия. Нужду в безопасности иной раз удовлетворит само присутствие сильного покровителя, который, кстати, должен в этом случае источать еще и угрозу, чтобы она, укрепляя веру подопечных в его могущество, оттесняла в них страх перед иными опасностями. Нужда в защите бывает насущной настолько, что эту «хозяйскую», «начальственную» угрозу терпят с надеждой отвести ее ласковой покорностью.

Итак, отношения по поводу социальных прав субъектной определенности не лишены, а это признак, который позволяет отнести к субъективным правам человека, по крайней мере, те из них, что обязывают государство, работодателей и прочих контрагентов. Государство, однако, убеждая своею мощью и давая определенность правоотношениям со своим участием, не позволяет войти в прямой с ним контакт. Его заменяют субъекты, отношения с которыми обращаются в прозаиче- ски-формальные либо лично насыщенные связи с начальственными чинами, от которых, кстати, тоже зачем-то ждут заботы и душевности – «бездушие», пожалуй, самая известная к ним укоризна.

Сложный состав субъектов и переплетение правоотношений затемняют существо социальных прав и обязательств. Заменяя собою нравственный долг, они приобретают привкус его и оттого теряют требовательную силу, уступая в ней полномерным правам человека. С неясностью своих оснований социальные права и навлекают на себя славу намерений и программ.

Субъективным правам нужна определенность в объеме, ибо, если он меняется от нуля до бесконечности, а стороны не могут согласованно определить его по предсказуемым признакам, право теряет предмет и не может быть обеспечено ни уверенным признанием, ни защитой. Иначе говоря, права нет, если нельзя решить, на что это право,

иопределить пределы и величину обязательств, с которыми оно сообщается. Известны и фидуциарные обязательства из доверия или «доброй совести», как и обязанности, по которым должнику следует общим образом принять «необходимые меры», действовать разумно, осмотрительно, добросовестно. Но

иони позволяют выявить свой объем по сложившимся правилам и условленным признакам.

Между тем иным из социальных прав противополагают обязанность что-либо исполнить или дать «в максимальной мере», обеспечить «непрерывный рост» или «достойный уровень». Это поощряет злоупотребление правом и побуждает получить вместо справедливого все, что удастся взять. Благорасположение тех, кто решает что-нибудь комунибудь предоставить, лоббирование законов, личные связи делают реализацию таких «прав» неравномерной. Неясность объема прав искушает и обязанную сторону предложить по ним видимость исполнения или исполнение в несправедливом объеме. Все это «дерзит» верховенству права, конституционному равноправию и достоинству личности в любых ее положениях – как просителя, который благосклонности ищет, так и того, кто благосклонностью обделен.

Чтобы не порочить социальные права, нужно ту часть ожиданий и обещаний, что лишена условленного объема, освободить от звания субъективного права и позволить им продолжаться под сообразными их существу именами – определить их как намерения, программы или гарантии. Отклонение от социальных намерений не нарушает обязательств и права. Кроме честности в правоотношениях и в политике, это посодействует и оправданию тех социальных прав, определенность которых делает их действительными.

Втех случаях, когда сама возможность притязаний и объем ожиданий зависят от доступных ресурсов (денег, жилья, рабочих мест, транспортных средств и т.п.), обращать их в права и обязанности как таковые, предрешая тем самым содержание законов, договоров, административных и финансовых решений, непозволительно. В частности, конституционному правосудию не предназначено дисквалифицировать законы на том лишь основании, что те не предложили денежного, жилищного и других видов обеспечения или

не распространили его на всех желающих. Ведь иммигрантов ограничивают в социальных гарантиях, полагая достаточным лишь то, что они не граждане и что средств на их обеспечение не хватает. У судов общей юрисдикция тоже есть причины воздержаться от осуждения законодательных, административных, договорных решений, не отвечающих социальным ожиданиям: они не удовлетворят притязание, когда оно не имеет оснований в законах, трудовых, коллективных договорах или административных актах. А их суд не дискредитирует, даже если заявитель переживает свое ожидание как право.

Социальные притязания и гарантии обязаны своим объемом и самим признанием не тому, что право на их объект бесспорно, но тому, что бесспорны права (полномочия) принимать законодательные, административные решения и заключать договоры, которые и придают им силу права и сообщают им условленный объем. С бесспорным правом участвовать во власти граждане вправе влиять на публичные решения о социальных гарантиях; бесспорно право заключать договоры соци- ально-обеспечительного значения; административные полномочия по социальным вопросам тоже должны получать применение. Но целесообразные материальные основания решений – это не сами решения, а их предпосылка. Предметом прав социальное благо становится, лишь если эти права такими решениями установлены. Конечно, конституция любого социального государства обязывает его органы принимать решения по вопросам социального обеспечения, однако российская Конституция (не в пример некоторым) не предрешает ни точного их содержания, ни объема прав, которые должны быть установлены. Она дает лишь направления предполагаемых законодательных, бюджетных и прочих решений, принятием которых граждане, их представители осуществляют право народовластия и права, с ним связанные, но не социальные права.

Тем более спорно право на рост объема социальных благ, однажды установленных, – решение, которым социальные гарантии однажды установлены, не прекращает и не сокращает ни законодательную власть, ни свободу договоров, ни управленческие полномочия, а потому его можно изменить или отменить. Уже поэтому нельзя позволять соци-

альным ожиданиям или гарантиям утвердиться в однажды установленных размерах и впредь обязывать к росту их величины.

Утверждать их неизменность и внушать беззаветную веру в рост благополучия неверно и опасно еще и потому, что такие притязания или ожидания исполняются в пределах доступных средств. А условия и средства подвижны сообразно обстоятельствам даже

вотношении основных прав, не говоря уже о правах социального благоденствия. Но если неотчуждаемые права даже при плохом их обеспечении не могут быть оставлены без признания и защиты, разве что в случае падения самого конституционного строя, то у прав социального вспомоществования такой привилегии нет. Их происхождение, состав и объем не просто допускают их сокращение вплоть до «ничего», но и понуждают себя сократить, когда исполнение их невозможно или нецелесообразно, когда это будет решено

вправомерной законодательной, бюджетной, договорной или в административной процедуре. С оскудением бюджета или страховых фондов просто необходимо менять размер пособий, а то и отменять право на иные из них; изменение возрастного состава населения делает обязательным изменение возраста выхода на пенсию; в отсутствие рабочего места работник должен быть уволен; при нехватке социального жилья части возможных его получателей должно быть отказано в притязаниях на него; нехватка учителей и школ, врачей, лекарств и оборудования исключает получение образовательных и медицинских услуг в той мере, в какой получить их невозможно39. Целесообразность, которую имеют

ввиду лица, обладающие правом принимать решения, тоже позволяет сокращать либо упразднять права, ранее установленные как социальные гарантии.

Правомерная целесообразность бывает нерасчетливой, но и тогда решение, на ней основанное, следует уважать просто потому, что уважать нужно конституционные свободы, которыми граждане создают публичную власть, выбирают способы своего существования, решают судьбу публичных и договорных обязательств. Но у целесообразности бывают иногда значимые доводы. Например,

вРоссии, как сказал В. В. Путин на встрече с главой Пенсионного фонда А. В. Дроздовым 11 апреля 2012 года40, свыше 40 млн пенсио-

неров, то есть треть населения (и еще 17 млн льготников), что требует совершенствования пенсионной системы. Обстоятельства рано или поздно вынудят вернуться к вопросу о пенсионном возрасте, поскольку продолжительность жизни, достигая 70 лет, позволяет надеяться на ее дальнейший рост. Пенсионеров вдвое больше, чем детей до 14 лет, а это значит, что скоро при росте числа пенсионеров платить пенсии за счет отчислений от заработка работающих станет трудно или невозможно, а публичное пенсионное обеспечение в существующем виде нельзя будет сохранить41. Необходимой станет накопительная система по личным счетам, чтобы переложить пенсионное бремя на самих граждан. Она, конечно, рискованна неисправностью корпоративных фондов, но государственная система рискованна не меньше, хотя и кажется иногда надежной.

Долг заботы о старших, особенно о тех, кому предстоит стать старшими уже не в советское, а в конституционное время, не преобладает над обязанностью позаботиться о младших, слабых и о народном будущем. В России младшее поколение не так многочисленно, что обязывает поощрять рождаемость и поддерживать семьи с детьми. Около 700 тысяч детей оставлены сиротами, и их нужно ввести в социальную жизнь. Этим и другим согражданам, поставленным в сходное положение, помощь должна поступать в таких величинах, чтобы это действительно обеспечивало свободное их развитие в достоинстве и достатке, пока они не смогут за себя отвечать. Она должна быть затратной, и потому доступ к ней придется ограничить, вероятно, всем, кто способен себя кормить, заботиться о себе42 и получать заботу близких. Во всяком случае, социальными гарантиями нельзя обнадеживать, а расчет их не должен разрушать веру в субъективное право, которая особенно страдает, если гарантии, неосторожно возведенные в право, остаются без удовлетворения или резко меняют свои содержание и объем.

Право заслуживает признания, если оно подлежит защите, особенно если дей-

ствительно ее получает. Вернее всего существование прав подтверждает судебная защита, может быть не строго, но близко к английской поговорке: «No remedies – no rights» (без процессуальных средств судеб-

ной защиты нет и материального права). Дать защиту основным правам и свободам человека по европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод средствами наднационального правосудия оказалось сложно, и не из-за сомнений в них самих, а из-за беспокойства о суверенитете, из-за разногласий об условиях имплементации Конвенции и т. п. Права же, которые ставит целью Европейская социальная хартия, остались без наднациональной судебной защиты. В государствах-участниках эти права нередко трактуют как благое политическое намерение. В апреле 2012 года Европейский Суд по правам человека, удовлетворяя требования двенадцати российских миротворцев о выплате им денежного довольствия за службу на Балканах во время югославских столкновений, дал защиту не социальным, но основным правам – праву на справедливый суд и праву собственности; он обязал Россию платить причитающееся по праву, а не утолять притязания на социально значимые блага.

Не совсем как Европейский Суд по правам человека, но похоже оценивает социальные притязания и гарантии Конституционный Суд Российской Федерации. В его решениях, конечно, о социальных правах сказано много уже потому, что под защиту российского Конституционного Суда, в отличие от Европейского Суда, поставлен полный, по сути, набор прав и свобод. Но и он не дисквалифицирует проверяемый закон на том лишь основании, что государство и его органы решили не тратить какую-то часть казны на социальные нужды. Отрицательную оценку закон получит, например, за дискриминацию, но социальным гарантиям в этом случае защита конституционной юстиции достанется лишь постольку, поскольку ее получит равноправие – бесспорный конституционный принцип.

Несудебные виды защиты, включая са-

мозащиту, тоже маркируют и подтверждают право. Но сомнительным становится право, защита которого состоит в том, чтобы получить помощь, особенно если ее объем определяет по своему усмотрению начальственная сторона. Это не та защита, что стоит в общем ряду с требованиями, например, о понуждении к исполнению обязанности, о прекращении нарушений права или о его восстановлении, о возмещении вреда и проч. Если права располагаются в русле государствен-

ной поддержки, они не убеждают как права, потому что не предназначены отразить нарушение или пересилить противоправную угрозу превентивными или ретроспективными мерами. Угроза социальной оставленности, бесприютности и нужды при всей тяжести ее не противоправна, если не связана с деяниями известного субъекта. Поэтому притязаниям, обеспечивающим социализацию человека, нельзя предоставить правовой защиты. Можно лишь содействовать исполнению социальных ожиданий и нужд, предоставляя вещи, деньги, услуги по политическому, административному усмотрению, по почину работодателя или по соглашению сторон трудового договора.

Разницу между правами человека и его социальными ожиданиями обозначают меры уголовного преследования и ответственности иных видов, установленные в защиту субъективных прав. Ответствен-

ность нельзя установить лишь за то, что гражданин остался без пищи, крова, поддержки его достоинства, но она наступает за посягательства на собственность, достоинство личности и другие неотчуждаемые права. Известно так называемое «негативное» (английское) признание прав, когда права признаю\т не потому, что кто-то их узаконил, но оттого, что суд привлекает к ответственности за посягательство на них. Так, ответственность за оставление в опасности, обозначая собой право лица на помощь при угрозе его жизни, маркирует не столько личное абсолютное право на жизнь, сколько социальное право: помощь в опасности должна быть оказана в обществе и отвечает не тот, кто создает угрозу, но всякий, кто, имея возможность помочь, на помощь не пришел. Сходным образом выглядит ответственность родителей за оставление своего ребенка без воспитания, образования и заботы, а это верно доказывает его социальное право на эти блага.

Ограничения, налагаемые в защиту социальных притязаний, дадут если не бес-

спорные доказательства, то верный признак субъективного права. В самом деле, если права и свободы человека считать высшей ценностью, но допускать их ограничение в защиту чего-то иного, то это «иное» – тоже первоклассная ценность. К высшим ценностям относится, конечно, и сам человек, но защищать человека от конституционных прав

исвобод едва ли возможно, если оставаться в конституционном измерении и не впадать в социализм, где права и свободы ограничивают для защиты человека от нужды и неравенства состояний. Кроме защиты других прав, права можно ограничить в защиту того, что позволяет им существовать, а это основы конституционного строя, нравственность, здоровье человека, оборона страны, безопасность государства, о чем и сообщает часть 3 статьи 55 российской Конституции. И если бы ради того, что зовется социальными правами, можно было ограничивать неприкосновенные конституционные свободы человека

игражданина, то пришлось бы подозревать, что и они заслуживают звания субъективных прав того же порядка либо относятся к средствам общей безопасности43.

Имя социальных прав, однако, иногда дают какому-то благу, например жилищу,

здоровью или жизненному достатку, при том что благо это предметом вещных прав еще не стало, в заработанные деньги не обратилось, в установленный по праву объем медицинских услуг не вошло и осталось намерением или нуждой. Такие блага и притязания на них до ценности прав человека и гражданина не возвышены, а поэтому их защитой ограничения прав и свобод обосновать нельзя. Нельзя, например, у одного забрать «избыток» имущества, ограничить его предпринимательскую свободу или свободу труда, потому что другой нуждается и хотел бы жить лучше. И то, что действительно для двух, остается в силе и для многих, если, конечно, множество не дает нового качества в «диалектическом скачке». Конституция, однако, не связывает переходы из неправа в право с тем, что одиночное притязание становится общим. Она позволяет отказать даже многим, если чаемые ими блага не составляют предмета прав. В ином случае пришлось бы решить, что многолюдное благоденствие дороже свободы человека.

Конечно, этические основания, позволяющие жертвовать правами человека в пользу социальных благ, буквально лежат на поверхности, с тем, однако, что располагаются они за пределами конституционного права. Их излагают в требованиях социальной справедливости, выразительных и вдохновляющих: «благо народа – высший закон»; «мир хижинам»; «война дворцам» и т. п. Такая со-

циальная справедливость дает правоограничениям этические основания двух родов: утверждающе-положительные и осуждающеобличительные. Положительно обосновать ограничения прав человека можно из веры в человеческое братство, из уважения к страданию ближнего и к труду. Еще вернее можно отказать в правах и в равном их признании, например, «эксплуататорам» (работодателю, нанимателю), «толстосумам», то есть тем, кому христианская (кроме протестантской) этика, этика социализма адресует свои подозрения и порицания. Государство, кстати, в таких этических системах тоже подозревают, с тем, однако, чтобы не ограничивать, а нарастить государственную власть и ею установить социальную справедливость. Из оснований обоих родов и выводят ограничения прав – каждый раз во благо народа, ради общей пользы.

Конституция решает дело иначе: права человека можно ограничить, если их использование нарушает или угрожает нарушить права других лиц либо если правопользование, ничего явно не нарушая, имеет следствием опасность, исполнение которой не позволит продолжаться, в первую очередь, свободе. Это опасность военного поражения, общего нездоровья, хозяйственного расстройства, разрушения окружающей среды и др.

Опасность социального расстройства тоже угрожает гражданской свободе.

Нельзя, в частности, упускать из виду социальные разочарования большого числа людей, способные отлучить граждан от участия в общественном укладе и пробудить к нему вражду. Во внимании к ним нужно обсуждать и принимать меры, среди которых не исключены и ограничения конституционных свобод. Такие правоограничения, однако, легко перерастают в социальную справедливость в ее правоотрицающем смысле. Поэтому важно, имея в виду конституционные ценности, обставлять ограничительными условиями сами эти ограничения.

Среди них первое и главное условие состоит в том, чтобы вред или угроза правам и свободам были действительными – сами по себе социальные нужды нельзя принимать за основание правоограничений. Человеку всегда что-нибудь нужно, и не всегда неутоленные чаяния грозят свободе, даже если они увлекают за собою общество. Напротив, на-

сущные или не очень потребности пробуждают силы, с которыми человек может проявить себя в свободе и действии.

Другое условие правоограничений заключается в том, чтобы угроза, которую нужно отвести или встретить, была опасна именно свободам человека, а не его, например, благополучию. Иначе ограничение свобод себя не оправдает и, меняя все местами, обратится в главную цель по устройству социальной опеки, где граждане свободе предпочитают благоустроение.

Но и таких предосторожностей мало, ибо поддержка социальных притязаний с ограничением прав – средство с тяжкими побочными последствиями для защищаемой гражданской свободы. Привыкая к социальным благодеяния и заботам, человек развивает вкус не к свободе, а к зависимости, впитывая ее безотчетно и постепенно. Тогда предпринятые правоограничения становятся средством, более опасным, чем сама социальная опасность, которую ими собирались предотвратить.

Не все угрозы социального свойства следует встречать, выбивая «клин клином», погашая социальную опасность обещанием социальных благ. Опасность социальных взрывов нужно брать на учет не для того, чтобы каждый раз ее топить в море социальных подношений, покупая ими у граждан сравнительно сытое и недолгое спокойствие, – налаживать его позволительно, лишь если меры успокоения, как и распространители благ вместе с их получателями, подчиняются конституционным, а не социалистическим или иным правилам. По этим правилам, следуя конституционному равноправию, социальные выгоды полагалось бы раздавать поровну в тех случаях, когда образовался избыток публичных средств, а после – снизить налоги и отдать в приватизацию все лишнее, чтобы государство, не увлекаясь прибыльной эксплуатацией имущества, оставило это занятие гражданам и не собирало бы запасов, чтобы благодетельно их расточать. Избыток можно было бы откладывать и «на черный день» как «неприкосновенные запасы», но это скорее фантазия, больше востребованная в мечтах о народном счастье за государственный счет. Легче представить нехватку средств, при которой тем более нужно, во-первых, экономить, а во-вторых, оказывать именно

помощь в нужде, а не поощрять социальную беспечность. Решительно важно не лгать и не потакать побуждениям, плохо совместимым с конституционными правилами, не выдавать защитные меры за благодеяния или за надежную социальную солидарность. Ведь они обязательно оскудеют и этим себя опровергнут, оставляя сиротствовать неосторожно обнадеженных благополучателей. Нельзя же, в самом деле, полагаться на безграничность ресурсов и неизменно хорошую экономическую конъюнктуру.

Помощь нужно сопровождать ясными условиями о возможном пересмотре видов ее и величин вслед политическим, экономическим

идругим обстоятельствам. Полезно определять ее как временное социальное содействие, меры которого и пределы подлежат изменению, вплоть до упразднения. Тогда социальная помощь, быть может, не обратится в предмет неотчуждаемых прав, а истощаясь время от времени, не опорочит ни их, ни себя

исможет содействовать социальной безопасности. Если же социальная опасность выдает себя в знаках шантажа и вымогательства, то недопустимо отвечать на нее социальными щедротами или тем более признанием прав, не имеющих в основании своем справедливости. Они лишь отсрочат исполнение ближайших угроз, чтобы приготовить угрозы новые и более опасные, чем прежние.

Социальные права как родовая общность и российская их перспектива

Родовая общность социальных прав во всем разнообразии явлений, обнимаемых этим просторным понятием, подтверждается не вполне, и не все, что ими зовется, относится собственно к правам человека и гражданина, тем более к неотчуждаемым правам. Среди них встречаются инверсии и противоположности прав, включая обременения экономической свободы, учиняемые для общей пользы, а также основания таких обременений. Социальными правами называют и просто социальные блага, если они кажутся пригодными к тому, чтобы стать предметом права. К ним примыкают и гарантии – всевозможные условия и средства, объективно способные или намеренно предназначенные обеспечить признание, осуществление, защиту прав и притязаний на различные блага. Обычно к

понятию социальных прав присоединяют отнесенные к ним обязательства государства, работодателей, пенсионных фондов и других субъектов, включая обязанность использовать власть по тем направлениям деятельности и областям отношений, где обращаются притязания на благополучие, на доступ к вещественным ценностям и распространенным услугам в жизнеобеспечении человека. Во исполнение таких обязанностей время от времени устанавливают права на те или иные социальные блага.

Вместе с тем многие среди социальных прав, действительно, права человека,

причем старые, бесспорные и фундаментальные, со сменой обстановки зазвучавшие, быть может, в новом содержании и приспособленные к новым носителям и обстоятельствам, включая разобщенную массовость (вместо прежней замкнутой корпоративной коллективности). Это, например, экономические свободы, включая право на договор в отношениях наемного труда, право на справедливое вознаграждение, свобода ассоциаций, выраженная в учреждении, деятельности профсоюзов и участии в них. Некоторые культурные права можно считать социальными, тем более что так и делают, приобщая их иногда к социально-экономическим правам. Так, право на образование вносит в социализацию людей ни с чем не сравнимый вклад и вместе с тем имеет своим предметом измеряемую в стоимостях услугу. К социальным относятся или примыкают к ним личные права, например свобода от принудительного труда.

Право на минимальное образование и право на неотложную медицинскую помощь за общественный счет не имели силы настоящих прав, но обрели эту силу, потому что теперь можно почти уверенно полагаться на то, что публичные средства позволят предоставить в каком-то приемлемом объеме и образовательные услуги, и медицинскую помощь.

Иные из прав будто бы отлучены от социализации человека и от общего блага, имея между тем прямое к ним отношение. Так, например, предпринимательскую свободу, собственность, иные вещные права избегают причислять к социальным правам. Но что может быть более социальным, чем они, если именно с ними человек получает свою часть жизненных благ и возможность обеспеченного присутствия в обществе и признание своей

общественной состоятельности? И когда обращаются к праву на жилище, поясняя смысл его запретом произвольно лишать кого-либо его жилища, это означает не что иное, как защиту вещных прав собственности или владения и пользования по найму. Если этих прав нет, то к выселению лица, которое завладело жильем без правовых оснований, названный конституционный запрет не относится. Редко можно услышать о правах работодателя на хорошую работу нанятого лица, на расторжение с ним трудового договора, на локаут или отклонение профсоюзных требований при заключении договора, право на санкцию за неисполнение работником своих обязательств. Эти права хотя и выведены из обсуждения, но заявляют о себе уже тем, что пользуются судебной защитой. В латентной социальности действует право должника на неприкосновенность минимума его имущества, какое необходимо ему и его семье для существования. Это социальное право, пожалуй, можно считать неотчуждаемым, без вывода, конечно, о неизменности его объема, который, впрочем, поддается правомерному, то есть не произвольному, исчислению, когда его нужно установить. Право это сродни библейским правилам о прощении в условленное время долгов и об отпущении на свободу лиц из долгового рабства. Как и прежде, подобные права и правила предназначены помешать окончательной утрате человеком места в обществе. Социальное это право так значительно, в том числе как мера защиты гражданских свобод от социальной опасности, что позволяет ограничить собой даже неотчуждаемые права других лиц – права кредитора и его судебную защиту44.

Есть и права сугубо социальные, причем не только в создаваемых ими последствиях, но в предмете и прямом их предназначении. Однако число этих прав уже не так велико в сравнении с тем, как их понимают в широком смысле. Скажем, в пенсионном обеспечении, при выплате пособий по нетрудоспособности или возмещений за вред, причиненный жизни и здоровью работника, имеют силу права благополучателя по страховым обязательствам. Социальные по смыслу и предмету, притязания в этой области частью получили правовую силу из договорного права: договор, а не социальная (не социалистическая) идея с апелляцией к общему благу, сделал из надеж-

ды на безбедную старость пенсионные права. Другая часть этих прав получила признание благодаря политическим свободам граждан создавать власть, правомочную издавать законы и устанавливать ими права на пенсию и на пособие или же давать защиту праву на договор и на возмещение вреда.

В общем, под именем социальных прав сходятся разнородные явления, из которых только часть позволяет считать себя собственно правами человека и гражданина, имеющими понятных контрагентов, таких как государство, муниципалитет, работодатель или иные обязанные третьи лица, в том числе неопределенный их круг. Прочее же из того, что зовут социальными правами, – это не сами права, но упования и требовательные притязания, подчас лишенные правовых оснований, неясные по объему и не обеспеченные справедливо установленной защитой, а также отправления социальной политики, в том числе намерения, цели, программы, обещания публичной власти и сами ресурсы (деньги, блага, услуги), которые собирают, изымают, присваивают, распределяют и перераспределяют сообразно чаяниям части членов общества и решениям властей.

Социальные права, взятые именно как разновидность прав человека и гражданина, не заслуживают сомнений на свой счет лишь оттого, что они образуют средство держать людей в социальном, общественном состоянии. В них сомневаются в той лишь связи, что к понятию социальных прав примыкают не совсем права и даже совсем не они. Под их сенью пробивает себе дорогу притязание на свободу человека от угнетения жизненными трудностями, рисками и от груза ответственности. Свободу от этого гнета, однако, люди получают, простившись с гражданской свободой и решимостью в ней жить. Освобождаясь от свободы, человек слагает с себя все риски и перелагает их на общество, на работодателя, но больше всего – на государство.

Государство, однако, не акционерное общество с правами участников на свою долю выгод. Видов на успех в прибыльном хозяйствовании, чтобы справедливо распределить нажитое, у государства, в общем, нет. Поэтому рассчитывать на него как на источник благосостояния нельзя. Государство – само по себе дорогостоящее дело, на которое нуж-

но тратиться ради преимуществ гражданского существования, а не для того, чтобы оно обставляло свободу граждан своими социальными обязательствами. И без них государство обходится столь недешево, что само сокращение государственных расходов иногда требует едва ли не разорительных мер. В России лишь за текущий год предполагают сократить штаты государственных органов, подведомственных правительству, на 100 тысяч человек, которых нужно выпустить в общественную жизнь, предпринимая дорогостоящие меры социальной безопасности.

Преамбула Конституции Российской Федерации сообщает об ответственности перед будущими поколениями и о почитании памяти предков. Если видеть в этих положениях не просто предваряющую красивость и находить в них обязывающий смысл, то, говоря вкратце, они запрещают все истратить и проесть. Народное достояние предназначено не только живущим поколениям, а потому потреблять и требовать нужно не только с видами на свою достойную жизнь. К тому же не наше поколение победило в великих войнах, создало Россию, Империю, Советский Союз, космическую отрасль и оборону, вырастило интеллект и культурную традицию, собрало богатства, завладело территорией и ресурсами. Нынешние граждане этой мощью питаются и, многое растратив (позволив растратить), еще не восполнили потерь. Они отреклись от великой государственности и привели в негодность социально-политическую систему – спорную, но не бессильную. Допустим, что им просто не посчастливилось, либо переложим вину на преступный умысел или на небрежность руководителей, на врагов и на обстоятельства. Но и тогда выходит, что гражданская общность не нашла в себе решимости и сдержанности, обманулась и дала себя обмануть, не удержала взаимности в доверии и не сохранила того, что нужно было сберечь, то есть уступила и не справилась. От этого ответственность перед прежними и будущими поколениями не слабеет, а растет, а при таких «активах» нельзя принимать все свои желания за социальные права и отбирать будущее у тех, кто, может быть, и не лучше нас, но обвиноватить себя еще не успел. Социальные права, чем бы они ни были, не отменяют ни справедливости, ни, если угодно, социальной справедливости для будущих поколений,

как и ответственности перед поколениями минувшими.

Россия не в том положении, чтобы обнадеживаться затратными социальными правами45, но и не может, пренебрегая ими, спокойно следовать конституционному пути с видами на гражданскую свободу. Позволив себе социальную беспечность, а потом отказав гражданам в праве на нее, Греция получила пугающие последствия. Их скрашивают греческие масштабы и положение младшего участника Европейского Союза, которому помогают деньгами и наставлениями, изрядно ограничивая в самостоятельности. У России покровителей быть не может, и выгодно отдавать частями свою независимость ей не позволено, пока она остается собою в политическом, географическом, культурном и прочих смыслах. Где Грецию ждут долгая печаль

иупадок, но продолжение исторической судьбы, России грозят фатальные несчастья.

Если грубо отвергнуть надежды граждан на благоустроение за государственный счет или за чей-нибудь еще, если оставить их без уважительных и честных объяснений и не дать им с собою совладать, угроза станет недопустимо высокой. Но еще опасней такие надежды поощрять, отступая от Конституции. Конституция и свобода дают России последнюю, вероятно, возможность наладить себя и продолжить свою историю. Не станем утверждать, что эта возможность досталась России как бесспорная и единственная. Заметим только, что Конституция и свобода обещают многое, если им верить и твердо на них стоять, не измышляя в них того, чего они не предлагают. Оставим без обсуждения и вопрос о том, не лучше ли было избрать иную дорогу, потому что выбор сделан, а другие способы обустроиться Россия испробовала

инастолько в них истощилась, что и они теперь, скорее всего, недоступны. Дело не столько в способах и средствах, сколько в силе и стойкости, с какими народ исполняет решенное. Россия же на свою Конституцию решилась, и теперь ничего хуже нет, чем неверность ей и гражданской свободе в попытках перехитрить время и себя самих, чтобы вернуть из утраченного то, взамен чему Конституция явилась.

Арановский Константин Викторович – судья Конституционного Суда

социальной опеки нереально, если не «разгружать» публичную власть от социально-регули- рующих функций и от имущества, позволяющего ей неумеренно господствовать.

7Само словосочетание «социальные права» делает вопрос неясным, ибо в буквальном смысле в социальном праве можно видеть право, обязанное своим существованием обществу. Примерно так и представлял социальное право

представитель юридической социологии Г. Д. Гурвич (см.: Гурвич Г. Д. Идея социального права // Гурвич Г. Д. Философия и социология: Избранные сочинения. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2004), не имея в виду социальное обеспечение и прочее, с чем социальные права связывают теперь. Правда, в таком понимании социальное право звучит тавтологично, если учесть, что право существует лишь в социальности. Юридической социологии «социальное право» понадобилось, чтобы противостоять юридическому этатизму, который ставит нормы закона, изданного именем государства, над социальными отношениями.

8Права человека и гарантии прав излагают сходным образом, а иногда права сообщаются так, что одно становится гарантией другому, как политические права – праву собственности по английской присказке: «без представительства в парламенте налогов не платим»; как справедливый суд, гарантируя всевозможные права, составляет предмет неотчуждаемого права. Играя в мяч, дети развиваются, и неотчуждаемого права на развитие их лишить нельзя. Но имеет ли ребенок неотъемлемое право непременно на мяч или и без гарантированных мячей его право на развитие остается в силе?

Различая права и гарантии, возьмем для примера любопытный спор о доступе в Интернет. К социальным правам причислять его не станем, но учтем, что их роднят предмет (услуга, имеющая стоимость) и новизна – в сравнении с почтенными неотчуждаемыми правами. Конституционный совет Франции в 2009 году, Конституционный суд Коста-Рики годом позже признали право на доступ в Сеть фундаментальным; это право установлено в Эстонии; Финляндия запретила пропускную способность Интернета для граждан ниже мегабита в секунду. В опросе Би- Би-Си 2010 года 79% ответивших из 26 стран назвали доступ в Сеть основным правом (см.: Амзин А. Средство с целью // Lenta.ru. 2012. 8 января (http://lenta.ru/articles/2012/01/08/ cerf/). Есть сведения (преувеличенные), что

ООН придерживается того же мнения (см.: http://lenta.ru/news/2011/06/07/basicright/).

На 17-й сессии 16 мая 2011 года в докладе Комитету по правам человека «О продвижении и защите права на свободу мнения и выражения» сказано об «уникальной и преобразующей природе Интернета, обеспечивающей использование индивидами не только права на свободу мнения и выражения, но и других различных прав

исодействующей прогрессу общества». Иначе говоря, комитет ООН видит в доступе в Сеть не право, а гарантию прав: «Обеспечивая права человека, распространение информации в Сети должно быть максимально свободным и подлежит ограничению, лишь если это может привести к нарушению чьих-нибудь прав» (http:// www2.ohchr.org/english/bodies/hrcouncil/docs/ 17session/A.HRC.17.27_en.pdf).

В. Серф, известный как отец Интернета, доступ в Сеть неотчуждаемым правом не признает

исравнивает его с доступом к лошади – незаменимому когда-то средству передвижения, которое, однако, вышло из употребления и этим доказало, что не все, на что человек притязает, относится к незыблемым правам (см.: Cerf V. G.

Internet Access Is Not a Human Right // The New York Times. 2012. 4 January (http://www. nytimes.com/2012/01/05/opinion/internet-access- is-not-a-human-right.html?_r=4). Когда бы до-

ступ в Сеть был правом, это обязало бы государство платить провайдеру (см.: Ingram M. Is Internet Access a Fundamental Human Right? (http://gigaom.com/2012/01/05/is-internet- access-a-fundamental-human-right)) или понуж-

дать его дарить свои услуги.

9«Частные лица, конечно, обладают известными правами по отношению друг к другу, но по отношению к государству они бесправны… мысль противопоставить их друг другу не могла бы найти места в системе господствовавших тогда идей» (Мишель А. Идея государства: Критический опыт истории социальных и политических теорий во Франции со времени революции. М.: Издательский дом «Территория будущего», 2008. С. 32, 33).

10В тезисах на тему «Обеспечение социальной справедливости и защита социальных прав

граждан в конституционном правосудии» В.Д.Зорькин сообщает о 2,6 млрд человек, живущих менее чем на 2 доллара США в день, о двукратном росте (с 600 млн до 1,2 млрд) населения, живущего на 1 доллар в день, и о том, что эти числа впредь будут лишь расти (см.: Журнал

жилища и корреспонденции, все же не исключает этого вмешательства на установленных ею правомерных условиях.

21В Постановлении от 27 февраля 2012 года № 3-П Конституционный Суд РФ замечает, что предоставление жилища бесплатно или за доступную плату из государственных, муниципальных и других жилищных фондов (ч. 3 ст. 40 Конституции) обязывает устанавливать источники обеспечения нуждающихся жильем «с учетом финансово-экономических и иных возможностей, имеющихся в настоящее время у государства» // Вестник Конституционного Суда Российской Федерации. 2012. № 2.

22Оппозиция эта не единична. Даже в США попытка Б. Обамы сделать всеобщим доступ к медицине разъединила американцев – Верховный суд США обсуждает, а многие и осуждают обязательное медицинское страхование как вторжение в свободу под знаменем социальных прав: если граждан понуждают к договору, ограничивая фундаментальную свободу и запрещая под угрозой санкций оставаться вне общей системы медицинского обеспечения, то что еще государство сделает обязанностью или запретит?

23Например, Конституционный Суд РФ в Постановлении от 9 февраля 2012 года №2-П установил, что положение части 8 статьи 325 Трудового кодекса означает обязанность работодателя за свой счет возмещать работникам их расходы на проезд и провоз багажа из районов Крайнего Севера к месту проведения отпуска и обратно.

24Если признавать правопреемство, то в первую очередь оно должно продолжить подлинные обязательства советской власти по денежным долгам (облигациям, вкладам) из причиненного властями вреда, а не по социалистическим ожиданиям – сомнительным и предполагающим политический торг.

25Так, «в англо-американском праве… именно из симбиоза между обещанием и consideration рождается договор… договор немыслим без обещания… каждый договор включает хотя бы одно обещание, которое имеет юридические последствия». См. об этом: Осакве К. Доктрина встречного удовлетворения (consideration) в англо-американском праве // Российский ежегодник сравнительного права. 2007. № 1. СПб., 2008. С. 438 и далее.

26Ссылаясь неоднократно на принцип поддержания доверия граждан к закону и действиям государства, Конституционный Суд России, в сущности, выражает представление об обещании

как основании обязательства. Отчего граждане доверяют государству как субъекту или закону как акту власти, чем себя обнадеживают? Образным их могуществом, но не только. Полагая недопустимым без конституционных на то оснований и предупреждений менять, например, налоговые правила или условия социального обеспечения, Суд подразумевает, конечно, что законодательная власть выразила себя в таких решениях, которые создают или подразумевают обещания. Они и связывают будущие решения обязательствами, которые нельзя свободно менять или упразднять.

27Общим местом у самых уважаемых юристов (Г. Еллинека, Б. Н. Чичерина и многих еще) стало определение права как нравственного минимума. Утратив со своим этическим минимумом связь, право теряет и себя, свою идентичность.

28Не имеют поэтому силы притязания работника, если их величина и содержание не позволяют использовать наемный труд, налагая на работодателя непосильные обременения и отнимая у него возможность продолжать свое дело. Так, работники из районов Крайнего Севера России, получив право возмещать за счет частного работодателя расходы на проезд к месту проведения отпуска и обратно с провозом багажа, в разных случаях затрудняются это право использовать и даже избегают заявлять по нему требования. Сторонам трудового договора понятно, что, например, хозяин парикмахерской или родители, нанявшие няню, не в состоянии и, в сущности, не должны платить эти компенсации, а право работника их получить за счет работодателя небесспорно.

29Положения пункта 1 статьи 25 Всеобщей декларации прав человека зовут к тому, чтобы каждый человек имел «право на такой жизненный уровень, включая пищу, одежду, жилище, медицинский уход и необходимое социальное обслуживание, который необходим для поддержания здоровья и благосостояния его самого и его семьи, и право на обеспечение в случае безработицы, болезни, инвалидности, вдовства, наступления старости или иного случая утраты средств к существованию по независящим от него обстоятельствам».

30Можно обращаться к их помощи и получать ее без просьбы, не жертвуя, кстати, достоинством: помощь, предложенная человеку в непритворной нужде, обязывает к благодарности, но не унижает. Если же она имеет иную подоплеку, то помощь перестает быть собою, и достоинству

вредит не она, а то низменное, что побуждает благодетеля унижать, а получателя унижаться за малую корысть.

31Например, согласно Постановлению Конституционного Суда РФ от 15 декабря 2011 года № 28-П по делу о проверке конституционности части четвертой статьи 261 Трудового кодекса Российской Федерации в связи с жалобой гражданина А. Е. Остаева, работодатель, даже если ему не нужен труд работника, не вправе его увольнять, то есть обязан платить ему зарплату, если этот работник – кормилец многодетной семьи. Иначе говоря, частное лицо считается в той или иной мере ответственным за решение социальных задач, потому что, примерив на себя роль работодателя, оно, по сути, возлагает на себя обязанность заботиться о социальной поддержке работников и даже членов их семей в силу спорной презумпции обладания более устойчивым экономическим положением в трудовых правоотношениях. См.: Вестник Конституционного Суда Российской Федерации. 2012. № 1.

32Иногда в основание берут «социальное партнерство» с тем, однако, что оно замкнуто в границы трудовых отношений. Не забывают и «социальную ответственность бизнеса» и, не определяя заблаговременно ее содержания и пределов, свободно из нее выводят, например, обязанность авиаперевозчика за свой счет нести издержки по провозу детей за полцены. В Постановлении от 20 декабря 2011 года № 29-П российский Конституционный Суд обратил внимание на то, что государство не вправе уклоняться от вопроса о балансе интересов сторон, вовлеченных в обеспечение льготного порядка предоставления российскими авиакомпаниями своих услуг этой категории пассажиров. См.: Вестник Конституционного Суда Российской Федерации. 2012. № 1.

33Народ, представляемый в качестве единого субъекта, вообще плохо поддается обязыванию, особенно в странах континентального права, где его права возносят до суверенитета и господства над государством. Значительные права, предположительно, должны сообщаться со значительными обязанностями, но в случае с народом это предположение слабо подтверждается. За рамками статьи заметим, что нехватка народных обязанностей до полного их отсутствия обращает на себя внимание в сравнении с обильными обязанностями и весомой ответственностью государства, которые сопоставимы разве что с необъятными его правами. Недостатку обязанно-

стей обычно сопутствует скромность прав, как в статусе ребенка. Кто от обязанностей свободен, тот и правами своими не убеждает…

34См.: Гурвич Г. Д. Идея социального права. С. 72.

35В Постановлении от 30 марта 2012 года № 9-П Конституционный Суд РФ установил, что общий запрет приватизации служебных жилых помещений, находящихся в муниципальной собственности, обусловлен их целевым предназначением, основу которого образует забота об удовлетворении потребности местного населения в получении социально значимых (медицинских, образовательных и др.) услуг, но вместе с тем не лишает собственника (муниципальное образование), хотя бы и в порядке исключения, принять решение об их приватизации с соблюдением установленных законом оснований, условий и порядка принятия таких решений // Вестник Конституционного Суда Российской Федерации. 2012. № 3.

36В России не вполне верят частным пенсионным фондам и застройщикам, опасаясь разорения или обмана. Реальность таких опасений подтверждают случаи банкротств, скандалы с денежными «пирамидами», пропавшими в банках деньгами. Государственное пенсионное обеспечение или обещания жилья кажутся иной раз надежными, как надежным кажется и само государство. Но потери от государственных дефолтов, замораживания вкладов и других потрясений ни с чем не сравнимы. Не имеет себе равных и разрушение надежд на государственную квартиру, которую миллионы граждан заслужили десятками лет труда. Незыблемость не только государственных обещаний, но и самой государственности не стоит преувеличивать – пальцев руки хватит, чтобы пересчитать в Европе государства, которым посчастливилось избежать в последние 100–150 лет разрушения и потери населенных территорий. У граждан России, потерявших с падением СССР одно свое государство, есть причины опасаться потери другой государственности и нет оснований слишком себя обнадеживать государственными обязательствами.

37В целях защиты нравственности часть 3 статьи 55 Конституции РФ позволяет вводить ограничение даже конституционных прав и свобод – конституционной ценности высшего ранга.

38Благодарят еще и врачей, и преподавателей. Их оставим до времени, но заметим, что этих создателей и распространителей социальных услуг благодарят иной раз деятельно и не вполне за-