2018 – Отмена иммунитета судей Конституционного суда Чехии.

Однако, не имея такой сильной политической позиции внутри государства и во внешнеполитической сфере, как Орбан и Качинь- ский, Бабиш и Земан в большей степени зависят от гражданского общества. Бабиш, в частности, неоднократно демонстрировал чувствительность к публичным протестам, меняя свои решения под прессингом общественного недовольства.

Хотя руководители Чешской Республики известны своим евроскептицизмом, большинство политиков, включая Бабиша, понимают, насколько их страна зависит от ЕС.

Хотя Чешская Республика и присоединилась к критической позиции других стран Вишеградской группы в вопросах миграции, представители политической элиты осознают, что они не могут зайти слишком далеко, выступая против ЕС.

Словакия.

С 2019 г. Президент Словакии - Зузана Чапутова

Сопоставляя ситуацию в Словакии с другими странами Вишеградской группы, стоит обратить внимание на следующие моменты, отмечаемые словацкими авторами как внушающие оптимизм в отношении перспектив конституционализма в Словакии.

Суммируя характеристики различных путей политических лидеров группы V4 к доминированию в механизме публичной власти и формированию патерналистских моделей государственного управления, стоит обратить внимание на то, что для достижения власти все они активно используют политические приёмы, свойственные популизму, и неформальные политические практики, но не ограничиваются ими.

По мере наращивания политической мощи политические лидеры и возглавляемые ими партии инициируют внесение в конституционное законодательство (а если позволяет ситуация, то и в конституцию) норм, обеспечивающих расширение контроля правительственных структур (Президента) за другими «ветвями» власти, а также институтов гражданского общества, включая СМИ.

Идеологические постулаты движения к «новому конституционализму» уже выдвинуты Виктором Орбаном.

В своём выступлении перед группой этнических венгров в Румынии в июле 2014 года Орбан указал на отличия «западной» модели демократии, основанной на либеральных ценностях и подотчётности, от названного им «восточного» подхода к организации публичной власти, который базируется на идее сильного государства при слабой оппозиции и номинальных сдержках и противовесах.

«Эластичный» конституционализм в цве (о содержательных пределах понятия).

Регулирующее воздействие конституционно-правовых норм, определяющих статусы президентов и премьер-министров, преследует, по крайней мере, две основных цели: ограничение власти в её практике контроля и принуждения, а также рационализацию управленческого процесса.

Оказываются уместными параллели между деятельностью современных политических лидеров государств, относящихся к группе V4, и руководителей «старых демократий». Таким образом, дискурс проблематики отказа от ценностей конституционализма под руководством лидеров Старой и Новой Европы приобретает универсальный характер.

Понятие конституционализма вполне устоялось как в науке конституционного права, так и в практике.

Вместе с тем данное понятие, подобно многим фундаментальным категориям общественных наук, подвергается в настоящее время деконструкции.

Отчасти эта деконструкция стала следствием мировой экспансии конституционных идей, которые вышли далеко за пределы первоначального ареала западной традиции права и заметно изменились по ходу «укоренения» в новых культурных пространствах.

Конвенционное понимание конституционализма в отечественной юридической науке объединяет три аспекта восприятия данного явления: идеологический: нормативный и функциональный (практический).

Иными словами, это феномен, имеющий три проявления: это система идей, направленных на ограничение практики осуществления публичной власти ради обеспечения свободы личности и защиты её прав; система конституционных норм, воплощающих данные идеи, прежде всего, в виде основополагающих правовых принципов, а также реальные общественные отношения (практика реализации норм), возникающие на основе следования конституционным предписаниям.


Опыт Центральной и Восточной Европы побуждает некоторых исследователей интерпретировать содержание современного конституционализма иначе.

В частности, обосновывается факт существования особого типа конституционализма в странах данного региона – защищающего народ, основанного на традиционных моральных ценностях (семьи и брака), антиплюрализме (в аспектах защиты национальной идентичности и особого положения традиционных христианских конфессий), коллективизме, без абсолютизации канонического понимания верховенства права и разделения властей.

В нормативном аспекте акцент делается не на обеспечении и защите прав индивида, а на коллективных ценностях. Именно нация, определяемая на этнической основе, заслуживает особой конституционной защиты.

В отличие от либеральной демократии, когда человек находится в основе конституционного строя независимо от его социальных характеристик, в нелиберальной демократии, получившей в Венгрии название «христианской демократии» нации, лица, которые этнически принадлежат к нации, могут обладать большими правами по сравнению с остальными субъектами права. Этот конституционный подход обеспечивает идею общего блага, понимаемого как благо большинства. Принижается роль правосудия, конституционного правосудия, прежде всего, как гаранта верховенства права. Утверждается приоритет демократии по сравнению с верховенством права и, соответственно, «политического конституционализма» перед «юридическим конституционализмом». При этом утверждается, что сама государственная власть должна подвергаться меньшему количеству ограничений, если она осуществляется эффективно и обеспечивает общее благо.

При этом утверждается, что сама государственная власть должна подвергаться меньшему количеству ограничений, если она осуществляется эффективно и обеспечивает общее благо. В институциональном плане это напрямую связано с меньшей потребностью в сложной системе сдержек и противовесов.

В связи со столь далёким от привычной парадигмы пониманием конституционализма возник предмет дискуссии: каковы допустимые пределы изменения и уточнения содержания этого понятия, насколько оно эластично, какого рода трансформации превращают конституционализм в иной феномен?

Если признать, что эластичность понятия «конституционализм» ограничена его конвенционной версией, основанной на классических либеральных ценностях, то из этого следует, что не существует особого типа конституционализма, характерного для указанной группы стран. Зато в ряде стран ЦВЕ сложились неконституционные режимы, которые заслуживают данной характеристики в той мере, в которой они отрицают своей политической практикой базовые конституционные принципы: верховенство права, независимость судебной власти, демократию, достоинство, свободу личности, её равноправие как в горизонтальных, так и в вертикальных отношениях.

Однако можно определять объём понятия «конституционализм» исходя из сохранности целей, ради которых должно происходить ограничение власти. В классической модели ограничение производится ради защиты личности, её свободы (на юридическом уровне выраженной, прежде всего, в правах). Что означает в этом контексте утверждение приоритета коллективных ценностей (интересов нации) перед частными – изменение системы правил или уничтожение конституционализма? Думается, что ответ на этот вопрос даёт практика: если коллективные ценности (публичный интерес) ограничивают власть в её репрессивных практиках и не приводят к массовым нарушениям прав отдельных лиц, то конституционализм, по-видимому, в таком обществе сохраняется. Если «неудобные» для власти конституционные нормы и ценности разными способами лишаются смысла и способности регулировать её деятельность, то конституционализм исчезает. Иными словами, конституционализм воплощает правовую форму реализации способности общества к саморегулированию, а публичной власти – к самоограничению ради общих для них ценностей и целей.

Кто виноват и что делать?

Как объяснять практику «деградации конституционализма» с позиций теоретического знания? Учёными предлагаются разные подходы к ответу на этот вопрос.

Цикличность развития.

Можно анализировать деградацию конституционализма в ЦВЕ исходя из цикличности конституционно-правового развития.

Так, завершение большого конституционного цикла возвращает общество к проблемам, сопоставимым с теми, что побудили к началу первой фазы. Через некоторое время в регионе вновь возникнет запрос на ценности либерализма.

Еще говорят, что все, что происходит в странах ЦВЕ в плане демократии, либерализма – подражание Западу. Имитационный вектор, избранный руководством бывших социалистических стран, в конечном счёте привёл к политической реакции, обусловленной тем, что жизнь «подражателя неизбежно порождает чувство неадекватности, неполноценности, зависимости, потерянной самобытности и вынужденной неискренности».

Более того, демократическая модель, которую копируют в бывших странах социализма, явно идеализирована. Уязвимость имитаторов из ЦВЕ состоит также в том, что они имплицитно признают право Запада оценивать их успех или неудачу в соответствии с западными же стандартами, как бы примиряясь с превосходством культуры Запада. Не столько интеллектуальные мотивы, сколько социально-психологические – в основе антилиберализма в ЦВЕ. Отвращение к принудительному подражанию стало первичным импульсом, побуждающим к критике либерализма. Бессмысленным стало копировать Запад в его провалах только потому, что он принуждает к этому подражанию в силу своего глобального доминирования. Поэтому антилиберальные выступления и последующие реформы в Венгрии в 2010 году и в Польше в 2015 году стоит, по мнению Крастева и Холмса, интерпретировать с социально-психологических позиций, как стремление выйти из-под прессинга навязанных императивов. Таким образом, примеры процессов трансформации Венгрии и Польши позволяют найти подтверждения гипотезе об имитационном характере демократий в этих государствах и обнаружить своего рода постмодернистские компиляции «западных институтов» в конституционно-правовых моделях власти.

Но не стоит упускать из вида то, на каком фоне развивались эти процессы. Находит всё больше подтверждений суждение Г. Дж. Бермана о глобальном кризисе Западной традиции права. Он предупреждал, что это не просто кризис индивидуализма или либерализма, это величайший кризис всей традиции права, какой она существует с конца XI века, который угрожает ей полным разрушением.