воспользоваться своим правом на понижение допустимой статьей 32 (часть 3) Конституции Российской Федерации максимальной меры ограничения избирательных прав граждан для исполнения нормы Конвенции в ее истолковании, которое дано в Постановлении Европейского суда по правам человека по делу "Анчугов и Гладков против Российской Федерации" <55>.

--------------------------------

<53> Поскольку толкование (уточнение) конституционного положения ограничено контекстом исполнения конкретного обязательного решения международного суда в отношении России, постольку утверждения о ящике Пандоры

ириске неконтролируемого "коренного пересмотра основ" конституционного строя представляются преувеличением (см.: особое мнение судьи Конституционного Суда РФ К.В. Арановского к Постановлению от 19 апреля 2016 года N 12-П, п. 8). Не является секретом также, что в случае с российской Конституцией пресловутый "ящик" был открыт уже довольно давно

ивовсе не по инициативе Европейского суда.

<54> См.: "Анчугов и Гладков". § 101.

<55> Особое мнение судьи Конституционного Суда РФ С.М. Казанцева к Постановлению от 19 апреля 2016 года N 12-П, п. 2.

2.2.2.Международные обязательства России

Врассматриваемом деле Конституционный Суд также использовал другую линию аргументации, а именно оспаривание обязательности для России Постановления Европейского суда по делу "Анчугов и Гладков против России" с точки зрения международного права. Ранее в Постановлении от 14 июля 2015 года N 21-П Суд уже намечал подобный путь: "...если Европейский суд по правам человека, толкуя в процессе рассмотрения дела какое-либо положение Конвенции

озащите прав человека и основных свобод, придает используемому в нем понятию другое, нежели его обычное, значение либо осуществляет толкование вопреки объекту и целям Конвенции, то государство, в отношении которого вынесено постановление по данному делу, вправе отказаться от его исполнения, как выходящего за пределы обязательств, добровольно принятых на себя этим государством при ратификации Конвенции" <56>. Сама по себе применимость данного метода анализа для оценки возможности исполнения постановлений Европейского суда вызывает вопросы. Прежде всего, остается совершенно непонятным, каким образом аргументы об объеме международно-правовых обязательств России соотносятся с рассмотренными выше аргументами о противоречии постановления Европейского суда основополагающим принципам и нормам Конституции. Являются ли международно-правовые аргументы своеобразным подкреплением конституционно-правовых? Если да, то означает ли это, что в отсутствие аргументов об упречности постановления Европейского суда с точки зрения международного права ссылка на те или иные нормы Конституции будет недостаточной для вывода о неисполнимости соответствующего постановления в российском правопорядке? И напротив, может ли Россия ссылаться лишь на ultra vires характер постановления Европейского суда с точки зрения международного права, если коллизия между постановлением Европейского суда и конституционными нормами отсутствует? Не будет ли это произвольным отказом от выполнения государством своих международно-правовых обязательств в нарушение общепризнанного принципа pacta sunt servanda (статья 26 Венской конвенции о праве международных договоров <57>)? Здесь необходимо подчеркнуть, что, в то время как высшие национальные суды ряда европейских правопорядков допускают в редчайших случаях отказ от исполнения постановления Европейского суда по причине его противоречия значимым нормам национального права, ни один из них не заявлял о наличии у него права оценивать правомерность постановления Европейского суда с точки зрения международного права <58>. Постановление от 14 июля 2015 года N 21-П оставляет все эти вопросы без ответа.

--------------------------------

<56> Постановление от 14 июля 2015 года N 21-П, п. 3 мотивировочной части.

<57> Венская конвенция о праве международных договоров // Ведомости Верховного Совета СССР. 1986. N 37. Ст.

772.

<58> См.: Письменные соображения по существу дела о проверке конституционности пунктов 3 и 4 части четвертой статьи 392 во взаимосвязи со статьей 11 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации в связи с запросом президиума Ленинградского окружного военного суда / Институт права и публичной политики. URL: http://ilpp.ru/netcat_files/userfiles/Delo_Markina_Amicus_Curiae_Briei_23-10-2013.pdf (дата обращения: 15.07.2016).

Так или иначе, в Постановлении от 19 апреля 2016 года N 12-П Конституционный Суд использует два аргумента

международно-правового характера в пользу вывода о неисполнимости Постановления Европейского суда по делу "Анчугов и Гладков против России". Первый аргумент касается обстоятельств подписания и ратификации Конвенции Россией: поскольку на тот момент "и Россия, и Совет Европы признавали, что статья 3 Протокола N 1 к Конвенции к моменту ее ратификации Российской Федерацией и статья 32 (часть 3) Конституции Российской Федерации находятся в полном соответствии друг с другом", а с тех пор "указанные корреспондирующие друг с другом нормы (правила) текстуально никаких изменений не претерпели", постольку "вывод о нарушении Российской Федерацией статьи 3 Протокола N 1 к Конвенции, к которому пришел Европейский суд по правам человека, основан на истолковании ее положений, расходящемся с их смыслом, из которого исходили Совет Европы и Россия как сторона данного международного договора при его подписании и ратификации" <59>. Следовательно, по мнению Конституционного Суда, Россия "вправе настаивать на интерпретации статьи 3 Протокола N 1 к Конвенции и ее имплементации в российское правовое пространство в том понимании, которое имело место при введении в действие данного международного договора Российской Федерации как составной части российской правовой системы" <60>. Второй аргумент касается злоупотребления "эволютивным" толкованием Конвенции со стороны Европейского суда в условиях, когда "сравнительные данные о правовом регулировании выборов в 43 государствах - участниках Конвенции свидетельствуют о том, что по вопросу об ограничении избирательных прав осужденных (заключенных) [европейский] консенсус отсутствует" <61>.

--------------------------------

<59> Постановление от 19 апреля 2016 года N 12-П, п. 4.2 мотивировочной части.

<60> Там же.

<61> Там же, п. 4.3 мотивировочной части.

Подобная аргументация Конституционного Суда является спорной. Во-первых, два приведенных аргумента взаимоисключающие: либо мы исходим из того, что обязательства государства по международному договору сохраняются неизменными в том виде, в каком они существовали на момент ратификации договора, либо признаем возможность эволюции обязательств государства и обсуждаем лишь степень такой эволюции.

Во-вторых, убедительность аргумента о неизменности текстуального содержания статьи 3 Протокола N 1 к Конвенции и, как следствие, неправомерности ее "эволютивного" толкования Европейским судом сомнительна с той точки зрения, что, реализуя свои полномочия (в том числе по разрешению вопроса о возможности исполнения решений межгосударственных органов по защите прав и свобод человека), Конституционный Суд руководствуется аналогичным набором весьма общих по содержанию норм Конституции. И национальные конституции, и международные договоры в сфере прав человека являются тем, что американский теоретик права К. Санстейн назвал "недотеоретизированными соглашениями" <62>: такие документы намеренно сформулированы наиболее общим образом, чтобы оставить пространство для маневра в конкретных правоприменительных ситуациях и для общественного развития в исторической перспективе. Аргумент о "заморозке" текста статьи 3 Протокола N 1 к Конвенции, выдвигаемый Конституционным Судом против Европейского суда, не только ставит под сомнение правомерность его (Конституционного Суда) собственной многолетней практики применения и толкования конституционных норм <63>, но и не объясняет, почему толкование Конституционным Судом норм Конституции должно иметь приоритет над толкованием Европейским судом норм Конвенции <64>. Юрисдикция Европейского суда по вопросам толкования и применения Конвенции и Протоколов к ней является для России обязательной по делам, в которых она является стороной <65>. Более того, сложившаяся к моменту подписания и ратификации Конвенции Россией практика Европейского суда по "эволютивному" толкованию Конвенции <66> означала, что Россия могла предвидеть возможность развития конвенционных норм (в том числе статьи 3 Протокола N 1) и приняла на себя соответствующие риски. Возникшие впоследствии между государством и международным судом разногласия относительно содержания международного договора (в терминологии Конституционного Суда - "выявившееся противоречие" <67> между международным договором в его истолковании международным судом и Конституцией) с точки зрения международного права сами по себе не могут являться основанием для неисполнения обязательного решения международного суда и оспаривания содержащихся в нем выводов <68>. В противном случае это означало бы, что Конституционный Суд (как и любой другой национальный суд) вправе оценивать правомерность постановлений Европейского суда с точки зрения Конвенции. Это не только было бы несовместимым с международными обязательствами России, но и означало бы вмешательство одного суда в компетенцию другого, которое Конституционный Суд считает недопустимым по отношению к себе самому <69>. Иными словами, если Европейский суд, по мнению Конституционного Суда, мог ошибиться в толковании статьи 3 Протокола N 1 к Конвенции, то закономерно поставить вопрос о том, не ошибся ли Конституционный Суд в толковании статьи 32 (часть 3) Конституции. Попытка Конституционного Суда "проверить" Постановление Европейского суда по делу "Анчугов и Гладков против России" на соответствие Конвенции лишь делает его собственные выводы о содержании конституционных норм более уязвимыми.

--------------------------------

<62> Sunstein C. Incompletely Theorized Agreements in Constitutional Law: Chicago Public Law and Legal Theory Working Paper No. 147. 2007.

<63> В частности, в контексте рассматриваемого дела нельзя не отметить, что конституционный законодатель в 1993 году вряд ли рассматривал понятие "лишение свободы" в статье 32 (часть 3) Конституции как эластичное и не предполагал, что Суд наделит федерального законодателя свободой уточнять объем этого понятия в целях корректировки установленного статьей 32 (часть 3) запрета (см. выше, раздел 2.1 настоящей статьи).

<64> Аргумент о большей юридической силе норм Конституции, равно как и аргумент о специальном характере нормы статьи 32 (часть 3) Конституции по отношению к общей норме статьи 3 Протокола N 1 к Конвенции в данном случае неприменимы, поскольку в данном фрагменте Постановления от 19 апреля 2016 года N 12-П речь идет об оценке правомерности неисполнения Постановления Европейского суда исключительно с точки зрения международного права, а не национальных (конституционных) норм.

<65> См.: пункт 1 статьи 32, пункт 1 статьи 46 Конвенции; статья 1 Федерального закона от 30 марта 1998 года N 54-ФЗ "О ратификации Конвенции о защите прав человека и основных свобод и Протоколов к ней" // Собрание законодательства Российской Федерации. 1998. N 14. Ст. 1514.

<66> См., например: European Court of Human Rights. Tyrer v. the United Kingdom. Application no. 5856/72. Judgment of 25 April 1978, Series A, no. 26; Marckx v. Belgium. Application no. 6833/74. Judgment of 13 June 1979, Series A, no. 31; Dudgeon v. the United Kingdom. Application no. 7525/76. Judgment of 24 February 1983.

<67> Постановление от 14 июля 2015 года N 21-П, п. 1 резолютивной части.

<68> Статья 27 Венской конвенции о праве международных договоров. Государство - участник Конвенции вправе ее денонсировать, однако это не освобождает его от конвенционных обязательств в отношении любого действия, которое могло явиться нарушением таких обязательств и могло быть совершено им до даты вступления денонсации в силу (п. 2 ст. 58 Конвенции). Вопреки мнению Конституционного Суда, статья 46 Венской конвенции о праве международных договоров касается лишь нарушения "положений внутреннего права, касающихся компетенции заключать договоры", то есть процессуальных, а не материально-правовых национальных норм. По этой причине в случаях коллизий между положениями заключенного международного договора и положениями национального права статья 46 по определению не может влечь ни недействительности договора, ни тем более "невозможности соблюдения обязательства о применении его нормы в истолковании, приданном ей уполномоченным межгосударственным органом в рамках рассмотрения конкретного дела" (Постановление от 14 июля 2015 года N 21-П, п. 3 мотивировочной части). Об этом см. также заключение юристов Центра экспертиз Санкт-Петербургского государственного университета: URL: http://spbu.ru/images/exp_zakl/exp01-121-230-1.pdf (дата обращения: 15.07.2016). С. 3 - 4.

<69> См., например, пункт 6 мотивировочной части Постановления от 14 июля 2015 года N 21-П: "...признавая фундаментальное значение европейской системы защиты прав и свобод человека и гражданина, частью которой является постановление Европейского суда по правам человека, Конституционный Суд Российской Федерации готов к поиску правомерного компромисса ради поддержания этой системы, но определение степени своей готовности он оставляет за собой, поскольку границы компромисса в данном вопросе очерчивает именно Конституция Российской Федерации" (выделено мной. - Г.В.).

В-третьих, неубедительной представляется попытка Конституционного Суда оспорить выводы Европейского суда о наличии европейского консенсуса по вопросу о допустимых ограничениях избирательных прав, заключенных путем использования другого масштаба сравнения: если Европейский суд акцентирует внимание на том, что абсолютный запрет на участие в выборах существует лишь в 7 из 43 стран Совета Европы <70>, то Конституционный Суд, используя ту же самую статистику, добавил к числу "несогласных" еще и государства, в которых сохраняются те или иные ограничения активного избирательного права заключенных. Подобные "накрутки" никоим образом не опровергают тезиса Европейского суда о том, что абсолютный запрет, подобный закрепленному в статье 32 (часть 3) Конституции, в подавляющем большинстве государств Совета Европы более не применяется <71>.

--------------------------------

<70> "Анчугов и Гладков". § 42 - 45.

<71> Во всяком случае, с точки зрения как общего международного права, так и практики Европейского суда консенсус среди государств вовсе не тождествен единогласию между ними, так что эволюция содержания международного договора может происходить и в условиях возражений со стороны государств, оставшихся в меньшинстве. См., например: Исполинов А.С. Роль последующей практики государств в праве международных договоров // Законодательство. 2016. N 9. С. 79 - 87; Dzehtsiarou K. European Consensus and the Evolutive Interpretation of the European Convention on Human Rights // German Law Journal. Vol. 12. 2011. No. 10. P. 1730 - 1745.

Наконец, в-четвертых, Конституционный Суд проявил непоследовательность в той мере, в какой он не стал применять собственный менее взыскательный подход к восприятию международно-правового регулирования. Так, например, в Определении от 19 ноября 2009 года N 1344-О-Р, рассматривая вопрос о возможности назначения наказания в виде смертной казни в свете статьи 20 (часть 2) Конституции РФ, Суд руководствовался в том числе "действующими в сфере международного права прав человека нормами о неприменении смертной казни как вида наказания и международными договорами Российской Федерации, а также... динамик[ой] регулирования соответствующих правоотношений и тенденций в мировом сообществе, частью которого осознает себя Российская Федерация (преамбула Конституции Российской Федерации)" <72>. Конституционный Суд признал, что в силу отсутствия факта ратификации Россией Протокола N 6 к Конвенции смертная казнь как вид уголовного наказания формально не может считаться отмененной в смысле статьи 20 (часть 2) Конституции. Вместе с тем Суд пришел к выводу о том, что "сложившееся в Российской Федерации правовое регулирование права на жизнь, основанное на положениях статьи 20 Конституции Российской Федерации во взаимосвязи с ее статьями 15 (часть 4) и 17... устанавливает запрет на назначение смертной казни и исполнение ранее вынесенных приговоров" <73>. В качестве международно-правовой составляющей подобной эволюции конституционно-правового режима, основанного на статье 20 (часть 2) Конституции, Суд сослался, во-первых, на обязательства из международных договоров России и, во-вторых, на складывающийся международно-правовой обычай ("в международном нормотворчестве существует устойчивая тенденция к отмене смертной казни") <74>.

--------------------------------

<72> Определение от 19 ноября 2009 года N 1344-О-Р, п. 4 мотивировочной части.

<73> Там же, п. 6 мотивировочной части.

<74> Там же, п. 4.1 мотивировочной части.

Аналогичные обстоятельства в настоящее время сложились в отношении правового режима предоставления избирательных прав осужденным лицам. С одной стороны, международно-правовое обязательство России по использованию дифференцированного и соразмерного подхода к лишению активного избирательного права лиц, отбывающих наказание в местах лишения свободы, вытекает не только из Конвенции (статья 3 Протокола N 1 к Конвенции, статья 46 Конвенции), но и из Международного пакта о гражданских и политических правах (пункт "b" статьи 25) с учетом практики его применения Комитетом по правам человека <75>. С другой стороны, ряд иных международно-правовых документов свидетельствует о тенденции к смягчению запрета на участие заключенных в выборах <76>. В конце концов что может быть более устойчивой тенденцией, чем снижение числа европейских государств с абсолютным запретом на голосование заключенных с 15 до 7 менее чем за десятилетие? <77> Используя свой собственный стандарт применимости международного права, вытекающий из Определения от 19 ноября 2009 года N 1344-О-Р, Конституционный Суд мог бы обеспечить восприятие российским правопорядком прогрессивных международно-правовых норм и прийти к выводу об отсутствии противоречия между Постановлением Европейского суда по делу "Анчугов и Гладков против России" и международно-правовыми обязательствами России. Такой подход представляется более конструктивным, чем попытка доказывать отсутствие европейского консенсуса, "по крупицам" собирая "отстающих".

--------------------------------

<75> UN Human Rights Committee. CCPR General Comment No. 25: Article 25 (Participation in Public Affairs and the Right to Vote), The Right to Participate in Public Affairs, Voting Rights and the Right of Equal Access to Public Service. 12 July 1996. CCPR/C/21/Rev.l/Add.7. URL: http://www.refworld.org/docid/453883fc22.html (дата обращения: 15.07.2016); Соображения Комитета по правам человека от 21 марта 2011 года N 1410/2005 по делу "Евдокимов и Резанов (Yevdokimov and Rezanov) против Российской Федерации" (CCPR/C/101/D/1410/2005, 9 мая 2011 года).

<76> См., например: UN General Assembly, Basic Principles for the Treatment of Prisoners: Resolution adopted by the General Assembly, 28 March 1991, A/RES/45/l 11. URL: http://www.refworld.org/docid/48abd5740.html (дата обращения: 15.07.2016); Venice Commission. Code of Good Practice in Electoral Matters. Adopted by the Venice Commission at its 52nd