РЕЦЕНЗИИ

При принятии Акта «Об атомной энергии» 1946 года Конгресс наделил Президента США неконтролируемой властью над бомбой «для применения, когда он сочтет необходимым и в интересах национальной безопасности». «Природа президентства, – пишет Гарри Уиллс, – была безвозвратно изменена наделением этой уникальной властью». И без того неограниченная «кризисная президентская власть» теперь была «приведена в состояние готовности мгновенно дать ответ на ядерную угрозу» и, благодаря президентскому «единоличному праву использовать оружие уничтожения наций», оказалась окутанной своего рода аурой сверхчеловеческой.

Уиллс называет это «Правом бомбы» и утверждает, что оно способствовало возникновению в Белом доме иллюзии всемогущества и понизило роль Конгресса до стороннего наблюдателя. В обществе оно породило культ, возвышающий Президента от главнокомандующего войсками до главнокомандующего нацией и предписывающий всем американцам быстро вскакивать по стойке смирно и отдавать ему честь.

*Рецензия на книгу: Wills G. Bomb Power: The Modern Presidency and the National Security State. New York: Penguin Press HC, 2010.

Размышления Уиллса о «великой тайне» президентской «власти над самой продолжительностью существования Земли» могут показаться преувеличением, но он проводит и, таким образом, утверждает идею Дика Чейни, который действительно полагает, что Президент, в силу его контроля над ядерной бомбой, освобожден ото всех конституционных – и даже просто этических – ограничений. Смысл бахвальства Чейни на «Fox News» однозначен: существование большей власти – убить сотни миллионов гражданских лиц – подразумевает существование меньшей власти – пытать подозреваемых в терроризме. Поражает согласие Уиллса с такой точкой зрения: «Чейни был прав, говоря, что истинная логика этих вещей» – пыток, бессрочного содержания под стражей без суда и тому подобного – «это единоличный президентский контроль над бомбой». Его поддержка использования пыток, специальной транспортировки заключенных и секретных тюрем, где и практиковались пытки, служит, согласно Уиллсу, демонстрацией того, что «монополия на ядерную войну, которая дана на заре Права бомбы, ныне распространилась на прочие аспекты войны».

Ослабление системы сдержек и противовесов стало также результатом специфики

создания первого оружия на основе делениясинтеза ядер. Успешное сохранение в тайне от немцев и японцев этого огромного и сложного промышленного проекта привело к формированию устойчивых ассоциаций между совершенно секретными операциями и изумительным триумфом государственной безопасности. Однако Уиллс указывает, что в процессе создания первых американских атомных бомб ответственные лица, особенно генерал Лесли Гровс, саботировали контроль со стороны Конгресса за финансированием, и, поскольку, как утверждает Уиллс, Конгресс оставался в неведении, проект Манхэттен был ужасающим «нарушением конституции». В попытке победить врагов Америки без оповещения общественности и парламентского контроля «проект Манхэттен продемонстрировал новый способ осуществления президентских полномочий». Вскоре этот культ секретности был «распространен на многие другие части правительства», и Хиросима с Нагасаки не положили этому конец: «Поскольку правительство было хранителем важнейшей тайны, оно стало специализироваться в сфере сохранения тайн».

После предыдущих войн аппарат национальной безопасности быстро распускался, но после Второй мировой войны объем полномочий Президента, конституционно ограниченный ранее, не был возвращен в свои границы. Согласно Уиллсу, «поддержание в надлежащем состоянии и хранение этого оружия положили начало целой серии мер безопасности, сделавших невозможным возврат нации назад, к по-настоящему мирному существованию». Среди этих мер было создание «огромного и засекреченного аппарата национальной безопасности государства», включая «сеть разведывательных и контрдиверсионных учреждений». Уиллс использует свой подход c’est-la-faute-à-la-bombe даже применительно к авантюрам мастеров плаща и кинжала из ЦРУ. «Что, – спрашивает он, – заставляет столь многих американских чиновников чувствовать, что они имели право бродить по свету, тайно убивая “нежелательных”»? Его ответ четко выражен в следующем утверждении: «Право возникает как одна из неотъемлемых составляющих Права бомбы». Другим прямым последствием Права бомбы было учреждение «всемирной сети военных баз для поддержания боевой готов-

ности и превосходства». И поэтому, на самом деле, «наши опасения, что государства “станут коммунистическими”», по сути, «были в большей части опасениями, что это сократит площадь для таких баз». Потребность в районах для сосредоточения войск, складских площадях, транспортных привилегиях и стартовых площадках куда более, чем страх перед коммунистический экспансией, дали рождение эпохе «неприкрытого вторжения как средства свержения правительств».

Уиллс посвящает четыре главы политическим злоупотреблениям и непредвиденным последствиям скрытности исполнительной власти. Государство национальной безопасности, возникшее во время, как он его называет, «постоянного чрезвычайного положения, связавшего Вторую мировую войну с “холодной войной”», контролировалось «секретными разведывательными агентствами», которые стали специализироваться на «сокрытии фактов и информации». Секретность позволяла решать сразу три политические задачи: утаивание неудач, маскировка преступлений, уход от надзора и обструкционизма со стороны Конгресса.

Разрушительные последствия сокрытия информации исполнительной властью, обращает внимание Уиллс, имели место и в ее границах: даже в едином агентстве одна группа будет зачастую скрывать что-то от другой, опровергая консервативную теорию о том, что обособленность и единоначалие исполнительной власти оправданны в кризисные времена, поскольку дают полномочия специалистам. Это словно позволить горстке искусных политиков, используя ссылки на конфиденциальность и опасность утечки информации, исключить специалистов-соперников из политического процесса. Уиллс приводит пример с операцией в Заливе Свиней, когда Ричард Бисселл, глава Директората планирования ЦРУ, скрывал свой план вторжения на Кубу от других специалистов ЦРУ. Уиллс также говорит, что «номинально» подчиненные органы исполнительной власти скрывали важную секретную информацию от Президента, что также опровергает правые теории об исполнительной власти: как конституционные полномочия главнокомандующего могут служить оправданием тайных операций и программ, о которых сам Президент умышленно не был проинформирован? Приводя

эти примеры, сложно увидеть, как Уиллс может доказать, что исполнительная власть – это «единоличный актор» и что «единственно кто был обманут» такой секретностью, были Конгресс и американцы.

Тем не менее Уиллс приводит сильный пример, развивая аргумент Дэниэла Патрика Мойнихана из его книги «Секретность: американский опыт» (1998) о том, что краткосрочные политические преимущества от сокрытия преступлений и трудностей и козней против оппонентов в Конгрессе перевешиваются потерями в долгосрочной перспективе. «Политика, – как он верно отмечает, – часто страдает от утаивания информации от компетентных критиков». Лос-Аламос, где креативное мышление не было задушено секретностью, является исключением, подтверждающим правило. Чиновники, главенствующие в формировании американской политики национальной безопасности, в послевоенный период обычно оценивали сведения слишком высоко на основании логически хрупкой, но психологически мощной причины, что они, «каста допущенных», являются единственными, кто знает о них.

Здесь мы можем проследить параллели с аргументами Уиллса, изложенными в другой его книге «Грех Папы» (2000) и еще кое-где, против сверхконцентрации исполнительной власти в Католической церкви. Для того чтобы быть хорошим американцем, не требуется отдавать честь Президенту, как он считает, равно как и, чтобы быть хорошим католиком, не требуется подчиняться Папе. Обман в обоих случаях создается с целью поддержания иерархической власти. Президент и его окружение, как и Папа со своим окружением, распространяют ложь и вносят неразбериху в попытке защитить то, во что они верят, и чтобы поддержать политически выгодную иллюзию, что глава исполнительной власти не способен на ошибку. «Вверять “судьбу мира” одному человеку, без конституционной проверки его действий, – говорит Уиллс, – это нецелесообразно по той простой причине, что лидеры всегда подвержены ошибкам и могут вести себя неуравновешенно или, по крайней мере, периодически находиться в состоянии оторванности от реальности. Чиновники от исполнительной ветви власти вдруг не перестанут ошибаться в случае наступления чрезвычайной ситуации в сфере национальной

безопасности. Поэтому секретность и скорость, институциональные преимущества исполнительной власти, могут быть полезны для проведения в жизнь национальной политики безопасности, но не когда дело доходит до установления приоритетов в лабиринте угроз.

Аргументация Уиллса не лишена недостатков. Возьмем его повторяющееся предположение о том, что президенты поствоенного периода не только обладают неконтролируемой властью, но и одновременно являются беспомощно скованными. Этот сбивающий с толку парадокс возникает в начале книги, в рассуждениях о Трумэне, которому ничего не сказали о проекте Манхэттен, когда он был вице-президентом, и после смерти Рузвельта в апреле 1945 года у него осталось лишь несколько месяцев для принятия решения о ядерной бомбардировке Японии. Согласно Уиллсу, Трумэн вообще не принимал этого решения, этот выбор был ему навязан: «Опекуны бомбы поставили себя в положение, когда они не могли НЕ использовать ее. Они были узниками своего детища». Уиллс не пытается объяснить, как президентское всемогущество может мириться с таким очевидным президентским бессилием. Решение, скорее всего, заключается в несформулированном различии между конституционными ограничениями, которые Уиллс рассматривает как существенно попранные Правом бомбы, и ограничениями, наложенными технологиями и бюрократией, которые Право бомбы эффективно укрепило.

Идея о том, что новые технологии производства вооружений могут изменить и в этом смысле ограничить не только военную стратегию, но и осуществление политической власти, достаточно убедительна. Техническая инновация, такая как беспилотный летательный аппарат «Хищник», это не просто средство для достижения существующих военных целей. В некоторой степени новые технические возможности подталкивают органы военного планирования искать новые цели, которые могут и не быть морально или стратегически взвешенны. Таким образом, частые технические изменения заставляют военные цели меняться быстрее и менее предсказуемо. Способность творений рук человеческих корректировать и иногда искажать человеческие намерения хорошо известна. В этом

смысле американские президенты – в равной степени хозяева и слуги того, что всегда считалось их самым могущественным оружием.

Впрочем, трудности осуществления президентских полномочий могут быть связаны с более приземленными и проще документируемыми причинами. В борьбе с проблемами, вызванными принятием решений ad hoc, Белый дом неизбежно подвергается манипуляциям со стороны могущественной разрастающейся бюрократии, созданной в течение и после «холодной войны». Это основной момент, на который делает акцент Уиллс, говоря об Обаме, которого он изображает как пленника его собственной бюрократии, отвечающей за национальную безопасность. Объясняя провал Обамы в свертывании таких политических решений Буша, как, к примеру, бессрочное содержание подозреваемых в терроризме без суда, Уиллс списывает все на Право бомбы. Обама, пишет он, может искренне желать избавиться от перегибов времен Буша, но «реформирование громадной секретной империи, построенной государством национальной безопасности, – это тяжелая, возможно, невыполнимая задача». Министерство юстиции Обамы не может выдвинуть обвинения против чиновников ЦРУ, ответственных за нарушение Закона о запрете пыток, потому что ему нужно будет сотрудничать с ЦРУ в будущем, поэтому нельзя превращать ЦРУ в помеху и тем более в противодействующий орган. Он вынужден поддерживать на высоком уровне «моральный облик» тайных агентов. Неизбежная зависимость избранного Президента от назначаемых агентов национальной безопасности – это одна из основных причин юридически необъяснимого роста полномочий исполнительной ветви власти, и она не может быть «легко ликвидирована, ограничена или даже ослаблена». Важнейшая идея, что подчиненные с доступом к секретной информации властвуют над своими номинальными руководителями, помогает объяснить, почему «злодеяния исполнительной власти редко бывают наказаны или бывают наказаны несущественно и затем прощены».

С одной стороны, Уиллс делает акцент на ограничениях президентских полномочий, наложенных бюрократией после войны; с другой стороны, он отрицает, что Конгресс когда-либо препятствовал Президенту или

заставлял его делать вещи, которых тот предпочитал бы избежать: Право бомбы, доказывает он, дает Президенту возможность управлять, не консультируясь с Конгрессом и, как следствие, избегая демократических процедур отчетности. Чтобы понять, в чем здесь суть, мы должны осознать, что Уиллс имеет оригинальное представление об устройстве США как о системе, в которой власть была поделена между ветвями, но при этом подразумевалось, что Конгресс будет первым среди равных. В частности, он говорит, что главенство законодательной власти должно быть обязательным в случае войны, точно так же как и в мирное время, поскольку, согласно Конституции, «Конгресс – это верховный судья национальной безопасности, не Президент». Нельзя сказать, что авторы Конституции недооценили угрозу для национальной безопасности: напротив, они не доверили одному человеку неопределенных добродетелей и мудрости (или его политическим приверженцам) принимать значимые решения в ситуации действительно серьезного кризиса. Эта система со временем рассыпалась, но сохранялась как общая практика для мирного времени до Второй мировой войны, когда Право бомбы нанесло ей coup de grâce и «стало причиной насильственного слома в нашей системе управления». В действительности Уиллс использует такую интерпретацию оригинального текста Конституции как оружие, с помощью которого он собирается сразить сторонников более широкого взгляда на исполнительную власть. Его примеры – от сброса атомной бомбы до вторжения в Ирак – предостерегающие истории, предназначенные для иллюстрации внутренне разрушающих последствий отказа Президента привлечь Конгресс к решению вопросов национальной безопасности. Однако проблема с такого рода доказыванием через примеры в том, что существуют равносильные обратные примеры. Трумэн, возможно, одобрил атаки на Хиросиму и Нагасаки частично потому, что он был напуган импичментом после войны, если он не сделает этого. Но если это правда, то логично предположить, что процедуры демократического контроля далеки от того, чтобы быть святыми из святых, как предполагает Уиллс, и неоднозначны в своих последствиях. Напротив, Трумэн переступил через Конгресс, уволив чрезвычайно попу-

лярного генерала Макартура, который настаивал на массированной ядерной атаке Китая. Трумэн, далекий от реализации Права бомбы, в этом случае действовал как бастион на его пути.

Уиллс настолько убежден в опасности отстранения Конгресса от секретных операций, что склонен забывать некоторые выгоды изоляции Президента от Конгресса. Эйзенхауэр отказался удовлетворить требование Джозефа Маккарти передать имена чиновников Пентагона, которые выдавали допуск к секретным материалам. В этом случае, не упомянутом Уиллсом, противоречащее Конституции расширение права Президента на конфиденциальность бесед и переписки защитило государство от бешеных антикоммунистов. Этот пример демонстрирует позитивную роль, которую исполнительная ветвь власти сама по себе должна играть в любой эффективной системе сдержек и противовесов.

Паника вокруг национальной безопасности в течение «холодной войны», как ее видит Уиллс, была всецело вызвана аппаратом национальной безопасности, который заманил непредубежденных конгрессменов и граждан в сеть пагубной лжи. «Чувство опасности возникло из-за огромной переоценки силы Советов», – утверждает он, предполагая также, что идея безосновательного раздувания вражеского потенциала была взращена внутри инкубационной камеры исполнительной ветви власти. Это странная картина «холодной войны», особенно, когда ее рисует человек с биографией Уиллса. До того как он стал откровенным либералом в 1960-х, он был protégé архиконсервативного Уильяма Бакли-младшего. И, как Уиллс упоминает, сам Бакли был последователем Джеймса Бернхема. Бакли и Бернхем были двумя влиятельными интеллектуалами, которые разжигали пламя антикоммунизма в 1950-х помимо учреждений национальной безопасности.

Ястребиные решения, к которым Уиллс наиболее нетерпим, были не просто последствием изоляции исполнительной ветви от Конгресса и процедур демократического контроля. Напротив, как это задокументировал Джулиан Зелизер в своем выдающемся исследовании «Арсенал демократии», многие наиболее агрессивные решения времен «холодной войны» были результатом попыток

действующего Президента избежать обвинений в излишней слабости в сфере национальной безопасности1. Лихорадочные и иногда сумасбродные ответы на коммунистическую угрозу (такие, как программа лояльности Трумэна) возникли не в силу изолированности Президента. Достаточно того, что он вынужден был отвечать на нападки общественности, которые старательно подогревались политиками и СМИ.

Президент неизбежно находится в окружении хорошо организованных и обеспеченных социальных сил. Уиллс осознает это, когда он пишет о президенте как узнике, но забывает этот парадокс, когда возлагает ответственность за любой пример недостойного поведения на ничем не ограниченную исполнительную власть. Он описывает кубинский ракетный кризис, как «высший пример использования секретности для обмана Конгресса». Опровергая национальный миф, он доказывает, что Кеннеди «безответственно поднял температуру кризиса» своими публичными заявлениями о том, что советские ракеты, недавно установленные на Кубе, были наступательным, а не оборонительным вооружением. Кастро и «умеренный и ответственный» Хрущев, заявляет Уиллс, только пытались защитить Кубу от американского вторжения, что было полностью оправдано безумным планом Бобби Кеннеди по свержению Кастро после операции в Заливе Свиней.

Этот ревизионистский подход вполне заслуживает рассмотрения по существу, но в нем выдается одна деталь, а именно: замечание Кеннеди, оставленное здесь без комментариев, о том, что он надеялся избежать «Мюнхена». Иначе говоря, Президент поднял температуру кризиса не потому, что он был изолирован от Конгресса, а, напротив, потому, что опасался суровой критики со стороны республиканцев в Конгрессе как бесхребетный умиротворитель Москвы. Похожая история может быть рассказана о Линдоне Джонсоне, который, помня, что Трумэн был политически погублен обвинениями в потере Китая, обострил ход Вьетнамской войны в период подготовки к промежуточным выборам 1966 года.

Партии стараются превзойти друг друга в ястребиной политике, поскольку избиратели реагируют на жесткие заявления перед лицом

главных лиц из команды национальной безопасности Буша царила настоящая паника по поводу возможности, что Аль-Каида могла заполучить ядерное оружие от государстваизгоя.

После событий 9/11 страх от ужасающей угрозы, основанный на гипотетически приватизированном Праве бомбы, циркулировал за пределами аппарата национальной безопасности, завладев обеими партиями в Конгрессе, прессой и обществом. Этот страх дал поддержку для пыток утоплением и войны, но он проигнорирован Уиллсом. Это любопытное упущение, потому что общественная паника помогает объяснить широкое одобрение захвата полномочий Бушем. Американские избиратели переизбрали Буша в 2004 году после того, как фотографии из Абу-Грейб были опубликованы для общественности. Поражающие страхом и злостью, они доказали безразличие к смерти и страданиям десятков тысяч гражданских лиц в Ираке, которые никогда не навредили ни одному американцу. Первоначальное вступление страны в ничем не обусловленную войну нельзя объяснить только смоделированным правительством обманом.

Почему Уиллс, при всей его безмерной эрудиции, объясняет развитие имперского видения президентства в таких односторонних терминах? Почему он делает такой акцент на атомной бомбе? В конце концов, исторически изобретение бомбы совпадало с другими значительными изменениями, такими как коллапс европейской империи и появление Америки как мировой силы. Эти события также потворствовали усилению исполнительной власти, и тем не менее Уиллс почти не упоминает их. Он не обсуждает громадный рост исполнительной власти в сфере национальной экономики в результате Великой депрессии, то есть до того, как бомба была даже задумана.

Для чрезмерного сосредоточения Уиллса на роли бомбы есть одно отчасти правдоподобное объяснение. Ему было семь лет, когда атаковали Перл-Харбор, и одиннадцать, когда бомбы сбросили на Японию. Повзрослев в 1950-х, он мог рассматривать атомное оружие как главный символ окончания американской невинности. Вероятно, поэтому он представляет проект Манхэттен столь странно, как нарушение Конституции. Возможно,

он подразумевает, что изобретение бомбы было первородным грехом, нарушением природы естественной чистоты и человеческим прорывом к запретному знанию. В своем заключительном параграфе, упав духом, Уиллс старается объяснить, почему он остается твердо преданным безнадежно проигранному делу: «Некоторые из нас питают нежность к притягательной старой Конституции. Может быть, уже слишком поздно возвращаться к ее идеалам, но попытка должна быть сделана.

Как сказал Сирано, “on ne se bat pas dans l’espoir du succès”». Но за что бьется Уиллс, если не за успех? Ответ может быть только таким: чтобы сосредоточить внимание своих соотечественников на всем том, что они потеряли.

Такой безнадежный финал обращает нас, возможно, к самому сбивающему с толку пассажу в книге. Обсуждая американские секретные (и для автора морально не имеющие оправдания) программы саботажа, переворотов и убийств, Уиллс замечает: «Можно сказать – и это было сказано – что все правительства делают такие вещи. Но США не делали это так систематически до окончания Второй мировой войны. Кроме того, другие государства не имеют Конституции США». Преступления, совершенные правительством США, менее простительны, чем преступления «других стран», по-видимому, потому, что они представляли собой совокупное пренебрежение лучшим обликом страны. Иными словами, то, что оскорбляют пытки, транспортировка и бессрочное содержание под арестом без суда, – это не Конституция в ее обычном понимании, а воплощение моральной невинности, которой американцы, предположительно, когда-то наслаждались.

Таким образом, обнаруживается, что такой неуважительный критик американских мифов (и столь сведущий в вопросах всеобщего нарциссизма племен и народов), как Уиллс, придерживается идеи американской исключительности. Его патриотизм, кающийся и несамодовольный, тем не менее опирается на сильную асимметрию или моральное неравенство между США и другими нациями. Но, быть может, преступления, совершенные в течение последних 65 лет американскими правительствами под эгидой национальной безопасности, являются результатом не изобретения оружия невообразимой разруши-

тельной силы, а глубоко укоренившегося способа видения мира, веры в невыразимую связь Америки с правдой и справедливостью, никем более не разделяемую и от которой не могут избавиться даже самые оппозиционные критики государства.

Стивен Холмс – профессор права НьюЙоркского университета (США), научный директор Центра права и безопасности Нью-Йоркского университета, член

Редакционного совета журнала «Сравнительное конституционное обозрение». stephen.holmes@nyu.edu

Перевод с английского И.Чернышева.

1Zelizer J.E. Arsenal of Democracy: The Politics of National Security in America – from World War II to the War on Terrorism. New York: Basic Books, 2009.

А. Л. Бурков

Конвенция о защите прав человека в судах России

(М.: Волтерс Клувер, 2010)

В работе исследуется степень применения Конвенции о защите прав человека и основных свобод в судах России и проблемы, с которыми юристы сталкиваются при ведении дел с использованием положений Конвенции. Также исследуется специфический инструмент российской правовой системы, которым оперируют юристы для применения Конвенции, – постановления Пленума Верховного Суда РФ. Исследование предлагает представителям академических кругов вступить в дискуссию относительно предложенного видения природы постановлений Пленума Верховного Суда РФ (скорее административный, нежели судебный акт), а также вопроса применения Конвенции в российской правовой системе. Представители юридической профессии могут воспользоваться предлагаемыми методами применения норм Конвенции, чтобы у россиян не возникало поводов для обращения в Европейский Суд по правам человека. Ученые, преподаватели, аспиранты, студенты могут воспользоваться не только выводами данной книги, но и первичными материалами, собранными в процессе проведения исследования (судебная практика, интервью).

Бурков Антон Леонидович – доктор юридических наук (Университет Кембриджа), ма-

гистр международного права (Университет Эссекса), кандидат юридических наук (Тюменский государственный университет). Входит в число авторов журнала «Сравнительное конституционное обозрение».

Nuala Mole, Catherine Meredith

Asylum and the European Convention on Human Rights

(Strasbourg: Council of Europe Publishing, 2010)

Политические перевороты, экономические реформы, социальная неустойчивость и гражданские войны – это те факторы, которые послужили причиной увеличения потоков мигрантов. Многие из тех, кому требуется международная защита, вынуждены искать ее в Европе, в связи с чем новые государства – члены Совета Европы теперь также испытывают проблемы притока лиц, ищущих убежища.

В новом, доработанном издании книги анализируется прецедентное право Европейского Суда по правам человека, который рассматривал меры, принятые государствами в отношении всех аспектов процесса предоставления убежища, на предмет их соответствия Конвенции о защите прав человека и основных свобод. Книга также иллюстрирует вспомогательную роль системы Конвенции в защите тех, кто рискует быть подверженным запрещенному обращению. Кроме того, в книге указывается, что предписания законов

Европейского Союза, как и меры, принятые в контексте террористических угроз, оказали значительное влияние на принятие и практическую реализацию законов, касающихся беженцев и лиц, ищущих убежища.

Книга издана на английском языке.

Ugo Mattei, Laura Nader

Plunder:

When the Rule of Law is Illegal

(Wiley-Blackwell, 2008)

В своей книге Лаура Надер и Уго Маттей рассматривают следующий парадокс: как верховенство права может быть неправомерным? Если этот вопрос вызовет у Вас интерес или сомнения относительно концептуальной основы книги, то, прочитав ее, Вы найдете аргументы, предложенные авторами, еще более выразительными и убедительными, несмотря на первоначальный скептицизм.

Авторы показывают, как законы могут использоваться для того, чтобы поддерживать структурное неравенство, ограничивать доступ к ресурсам и капиталу. Осторожный, критический и реалистический анализ, проведенный авторами, говорит о двойственной сущности права: с одной стороны, оно добивается справедливости, а с другой – маскирует несправедливость. Авторы пытаются заставить читателей увидеть мир по-иному и выдвигают идею о том, что люди должны быть «свободными в построении своих собственных экономических систем».

Монография представляет собой результат серьезного междисциплинарного исследования, которое показывает, как международное право стало не инструментом защиты слабого против сильного, а средством узаконивания доминирования и обогащения сильного. Уго Маттей и Лаура Надер высказывают весьма тревожную мысль о том, что верховенство права – это не только барьер на пути к достижению справедливого общества, но и идеологический механизм порабощения народов и закрепления несправедливости.

Несмотря на это, книга заканчивается весьма оптимистически: существующее неравенство, покорение одних другими и доминирование – не что-то раз и навсегда предопределенное, а лишь ситуация, вызванная человеческим поведением и существующими

законами, которые могут быть изменены. Авторы полагают, что люди могут самодисциплинироваться, чтобы избежать возможных злоупотреблений, посягательств на права друг друга.

Книга издана на английском языке.

Sam Harris

The End of Faith: Religion, Terror,

and the Future of Reason

(New York: W. W. Norton, 2005)

Всвоей книге Сэм Харрис пытается доказать: вера – это самый опасный элемент современной жизни. Автор призывает отказаться от религиозной веры в современном мире. Мало того, что такая вера испытывает недостаток в рациональной основе, так еще и убеждения в религиозной терпимости позволяют легко принимать мотивы религиозных фундаменталистов. Религия, согласно Харрису, требует, чтобы ее сторонники цеплялись за абсурдные мифические истории идеальных райских миров, которые обеспечивают альтернативы их собственным каждодневным мирам. Кроме того, многочисленные акты насилия, по мнению автора, могут быть приписаны религиозной вере, которая цепляется за один или другой набор догм. Таким образом, религия – это форма терроризма для Харриса. Он утверждает, что рациональное и научное представление, которое опирается на силу эмпирических доказательств, основываясь на знаниях и понимании, должно заменить религиозную веру. Мы более не нуждаемся в богах, которые даровали бы нам законы, мы сами принимаем их непосредственно.

Вмонографии делается смелое утверждение о том, что мистика есть рациональное действие, а религия нет. Хотя Уильям Джеймс давно умело продемонстрировал, что мистика далека от рационального основания, в то время как религия частично его использует, чтобы функционировать должным образом.

Вмонографии рассматривается справедливость религиозной веры и супернатурализма в частности.

Автор показывает, что религия весьма существенная сила – так часто она вредит миру во всем мире и счастью. По мере прочтения книги перед нами складывается неприятная

картина – религиозный экстремизм широко распространен, и большинство бед в мире непосредственно касается вопросов веры. Наблюдения автора относятся не только к Усаме бин Ладену и его роду, но также и к Президенту Бушу и аналогично мыслящим евангелистским христианам.

Книга издана на английском языке.

В. И. Лафитский

Сравнительное правоведение в образах права

(М.: Статут, 2010)

Первый том книги посвящен вопросам истории, теории и методологии сравнительного правоведения, а также тем правовым системам, которые относятся к христианскому сообществу права: славянскому, романо-гер-

манскому, общему (англосаксонскому), скандинавскому и латиноамериканскому праву. Во втором томе рассмотрены иудейская, исламская, индуистская, буддийская, конфуцианская, синтоистская и традиционные системы права. Помимо этого предметом анализа стали правовые системы бездуховной традиции права, присущей тоталитарным и технократическим обществам.

В книге анализируются не только правовые документы разных цивилизаций и эпох, но и священные писания, памятники литературного и народного творчества, определившие духовную суть, отличительные черты и в конечном счете судьбы основных правовых систем современного мира.

Лафитский Владимир Ильич – автор многочисленных публикаций. Входит в число авторов журнала «Сравнительное конституционное обозрение».