учебный год 2023 / budanov
.pdfЧАСТЬ ПЕРВАЯ
лах волости, составляет собственность ее жителей и прежде всего жителей ее главного города», но в волости находятся пригороды, князья, церковные учреждения, бояре и другие лица, владеющие землей. Кому же принадлежит эта земля «прежде всего», т. е. на правах собственности? Чтобы выйти из затруднений, мы должны бы конструировать это положение так: вся земля, на пространстве всего государства, принадлежит старшему городу, как общине; а в руках отдельных лиц (князей, бояр, церкви, других общин) остается только владение. Но мы, конечно, ошибаемся: у проф. Сергеевича приведен пример, где черниговцы говорят своему князю, что в случае войны «он погубит волость свою». Это значило бы, что вся территория принадлежит на праве собственности не жителям старшего города, а одному князю; сами жители старшей общины, не говоря о своих правах, приписывают их князю. Но мы снова ошибаемся: проф. Сергеевич приводит тут же пример: «Уведевше людие (о смерти Владимира Ярославича)… плакашася по нем; боляры акы заступника их земли (курс. проф. Сергеевича), убозии акы заступника и кормителя»; стало быть, земля принадлежит боярам и только им; остальные («убозии») в правах не участвуют, хотя бы и были жителями старшего города, которым «прежде всего» принадлежит земля. Разумеется, мы опять ошибаемся, ибо бояре жили не в одном старшем городе. Чтобы избежать всех этих затруднений, предпочитаем думать, что земля есть государственная территория, а не «собственность» как во всех вышеприведенных примерах, так и во множестве других, которые можно привести.
Д. НАЦИОНАЛЬНОЕ ИМЯ РУСЬ
Хотя вопрос о происхождении имени Русь, как чисто фактический, по-ви- димому, далек от интересов исторического правоведения, но нельзя сказать, чтобы он был совсем чужд истории права. Для истории национального права состав нации — вещь весьма небезразличная, а один из существенных элементов этого состава обозначается, между прочим, названием ее. Не имея вовсе намерения впутываться в вековечный норманнский вопрос, мы считаем своей обязанностью уяснить только мысль нашего летописца, что он думает о названии Русь.
Ответ на поставленный вопрос в нашей летописи отличается полной определенностью: Русью называлось одно из варяжских племен; другие племена той же национальности были: шведы («свее»), норманны («урмане» — норвежцы), англичане (анъгляне) и готы (первон. лет. под 962 г.).
331
М . Ф . ВЛАДИМИРСКИЙ - БУДАНОВ
«И от тех Варяг прозвася Руская земля». Далее летописец сообщает, что имя Русь перешло на славянские племена по мере завоевания их варягами, что в X и XI вв. Русью называлось не какое-либо одно славянское племя, а вся совокупность их.
Летописец выражает эту мысль неоднократно и ясно в следующих, например, местах: «Словенеск язык в Руси: Поляне, Древляне, Новъгородьци, Полочане, Дьрьговичи, Северо, Бужане, зань седять по Бугу после же Волыняне; се суть инии языце, иже дань дають Руси: Чюдь, Весь, Меря, Мурома, Черемысь, Мордва, Пермь, Печера, Ямь, Литва, Зимегола, Корсь, Норома, Либь». Итак, Русью называется вся совокупность восточных славянских племен, в том числе: новгородцы, полочане и северяне, а не только поляне; дань дают Руси между прочим Пермь, Печора
ипр., от которых киевляне, конечно, никогда не получали дани. Летописец сообщает, что Олег, взяв Киев, нарек его «матерью городов русских»,
идля ясности дела прибавляет: «И беши у него Словени и Варязи и прочии прозвашася Русью», т. е. Киев есть метрополия не только киевских пригородов (если они еще были в то время), но всех городов, состоящих под властью Олега, ибо и словене (новгородцы), как и варяги, именовались уже Русью. Точка зрения летописца уясняется окончательно, когда он говорит: «А словенеск язык и Рускый один; от варяг бо прозвашася Русью, а первее быша Словене; аще и Поляне звахуся но словеньская речь бе; полянами же прозвашася, занемже в поле седяху; язык словеньскый бе им един». Стало быть, Русью называется то, что прежде называлось вообще словенами; а какие это были славянские племена, об этом он говорил
ине один раз выше (т. е. поляне, древляне, полочане и пр.); теперь для примера он указывает на одно ближайшее ему племя полян. Изображая поход Олега на греков, летописец говорит, что Олег взял с собой множество варягов, словен, чуди, кривичей, мерю, полян, северян, деревлян, радимичей, хорватов, дулебов и тиверцев, а затем передает, что «Русь натворила много зла грекам». Кто же эта Русь? Очевидно, совокупность всех, исчисленных племен не только славянских, но и финских, бывших под властью Олега. Думаем, что всякий имеет право заключить, что, по мнению летописца, специальное варяжское имя Русь перенесено на всю совокупность племен, подчиненных варягам.
Простая ли это догадка летописца или исторический факт? У нас есть способ проверки другим источником, не подлежащим сомнению, именно: договорами русских с греками. В походах на Византию при Олеге участвовали (как мы знаем) варяги и все восточные племена славянские. Между тем договоры заключены только от имени Руси — «межы Грекы и Русью»,
332
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
или «межю Християны и Русью»; послы отправлены от «Олга великого князя Руского», клялись, «по закону русскому» страна называется «Рускою землею» и «Русью»; отдельные жители страны называются «Русинами»; наказания назначаются «по закону русскому». Нет никакого сомнения, что здесь под Русской землей, или Русью, разумеется вся совокупность территорий славянских, подчиненных Олегу, ибо дань, которую должны платить греки, назначалась «на Руские городы: первое на Киев, таже и на Чернигов, и на Переяславъль, и на Полътеск, и на Ростов, и на Любечь и на прочая городы». Итак, имя Русь здесь не означает какого-либо специального племени или отдельной территории (например, племени полян), а есть наименование, перенесенное от одной владеющей группы на все другие, подчиненные. Такой же вывод получается и из договора Игоря.
Само собой разумеется, что имя Русь распространялось на племена славянские в IX и Х вв. постепенно, по мере покорения их варяжскими князьями: так, древляне, до окончательного покорения, суть просто древляне, и князь их Мал — деревский князь; когда они убили Игоря, то говорят: «Князя убили мы руского» (т. е. киевского). Но после разгрома, произведенного Ольгой, вскоре специальное имя древлян исчезает навсегда. — Этим и объясняется, почему и, долго спустя, в летописи имя Русь иногда специализируется на Киевской земле, а затем в совокупности ближайших окрестных земель, т. е. южной Руси (см. текст, с. 42), т. е. на тех территориях, на которых раньше утвердилась власть варягов — Руси. Но уже во 2-й половине Х в., когда Ярополк убил брата своего Олега, а Владимир из Новгорода бежал за море, то Ярополк посадил посадника своего в Новгороде «и бе володея един в Руси». Таким образом, к концу X в., т. е. ко времени св. Владимира, вся совокупность владений рода Рюрика именуется Русью.
В XI в. общее имя «Русская земля» окончательно утверждается за совокупностью прежних славянских земель: два князя-братья «разделиста и по Днепр Рускую землю», а затем по смерти Мстислава, «Ярослав бысть единовластец Руской земли». Этот единовластец «постави Лариона митрополита Руси». Вообще владыки киевские именуются митрополитами русскими или всея Руси; власть их простиралась не на одну бывшую землю полян киевских, а на все земли русские. При усилившейся борьбе с варварами (половцами) прежний племенной сепаратизм сменяется уже единством национального сознания: в 1061 г. «пришли половцы в первый раз на Рускую землю воевать; Всеволод вышел против них», а Всеволод был князем Переяславльским, а не Киевским, и половцы, очевидно, вторглись в его владения.
333
М. Ф . ВЛАДИМИРСКИЙ - БУДАНОВ
Е.ОБ ОТНОШЕНИИ ПРИГОРОДНОГО ВЕЧА
КВЕЧУ СТАРШЕГО ГОРОДА
По мнению проф. Сергеевича («Вече и князь», 1867. С. 93–95), «порядки пригородного веча и предметы его ведомства ничем не отличаются от порядков
ипредметов ведомства веча главного города… Если город не хотел допустить решения, принятого на пригородном вече, он мог требовать его отмены; если его требование не уважалось, он вступал в борьбу с пригородом,
исмотря по ее исходу, или совершенно отменял неугодное ему решение, или только видоизменял его, или, наконец, сам бывал вынужден согласиться с ним… Как значение жителей пригорода на общем вече с жителями города условливается их силой, так точно и значение отдельного пригородного веча условливается силой пригорода». Эта идея борьбы и пропорции сил, всегда последовательно проводимая уважаемым автором (взамен права), встретила возражение с нашей стороны как в этом применении ее, так
иво многих других случаях. По данному вопросу мы говорим (с. 60 прежнего, т. е. 3-го изд. «Обзора»): «Пригородные веча, при нормальном течении дел, не имеют политической власти (решая лишь местные вопросы управления)». Действительно, случаи, приводимые проф. Сергеевичем, все относятся к исключительным явлениям такой борьбы пригородов со старшим городом, которая приводила или к низложению старшинства главного города и переходу его в пригород (борьба города Владимира с Ростовом
иСуздалем), или к разделению одной земли (государства) на две (Новгород
иПсков). Но эти случаи исключительные, отнюдь не доказывающие, что война есть постоянный, нормальный способ решения государственных дел. Чтобы уяснить, к каким результатам ведет указанная мысль проф. Сергеевича, мы (на с. 56 того же изд-я) говорим (в примечании): «Если пригородное вече совершенно равняется вечу старшего города, то, значит, пригороды суть государства, а равно и волости и даже каждое село, где (предположительно) также были сходки. И такие собрания в памятниках называются вечами». Чтобы еще нагляднее показать невозможность принять такое мнение, мы (на с. 59 того же изд-я) замечаем: «Относительно участия пригородов в политической жизни государств можно сделать еще одно предположение. Общеземские дела решались отдельно вечами всех городов (старшего и пригородов): вопрос, решенный в одном городе, тотчас же решается в другом, в третьем и т. д. Любопытно знать, что же воспоследует, если веча всех городов дадут противоречивые постановления? Разумеется, вопрос можно решить войной между ними, но это будут уже отдельные государства, а не части одного государства». Затем (имея
334
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
в виду все те же мысли проф. Сергеевича) мы приводим пример (Киевской Земли 1146 г.), когда пригороды, не согласные с решением старшего города, тем не менее «молчали и повиновались», а не воевали с ним. Итак, мы решительно и ясно высказались против мысли о решении политических вопросов войной между городами одной и той же земли, говоря, что иначе провинции одного государства были бы уже государствами.
Никак не могли мы ожидать, что кто-нибудь припишет нам самим эту мысль и станет доказывать нам ее неверность. К удивлению, это именно
ислучилось: проф. Дьяконов, хотя и приводит наши подлинные слова, но, не докончив их, говорит: «Автор “Обзора” не всегда остается верен своей точке зрения и расширяет иной раз понятие о древнем государстве даже за пределы оспариваемого им мнения… Полагаем, что автор не прав (конечно, мы как раз опровергаем эту самую мысль в этом самом месте)… Возникает борьба партий вечевых, нередко переходящая в войну (?). Неужели и здесь, в пределах одного города, автор признает два государства»
ит. д. (Журнал Мин-ва Юстиции, 1900, III. С. 299) доказывается против нас наша собственная мысль. Проф. Дьяконову стоило только прочитать одну предыдущую (56) и одну последующую (60) страницу нашей книги, но он мог бы легко избежать столь странной ошибки даже и без этого, а, только дочитав до конца то примечание, которое он цитирует: «Habent sua fata libella».
Ж. О ЗАКОННЫХ И НЕЗАКОННЫХ ВЕЧЕВЫХ СОБРАНИЯХ
Из многочисленных наших разногласий с проф. Сергеевичем проф. Дьяконов соглашается с нами в одном лишь предмете (взгляде на Боярскую думу, как учреждение); мы разногласим с В. И. Сергеевичем и по вопросу о вече и притом в пунктах весьма немаловажных, как, например, в самом понятии о вече: было ли оно собранием граждан старшего города или жителей всей волости? Всякое ли собрание, наименованное в летописях вечем, есть та политическая власть, о которой говорят те же летописи (и мы за ними)? Были ли периодические (срочные) собрания для решения текущих дел? Проф. Дьяконов обходит молчанием все эти предметы разногласий: полагать надо, что он молча соглашается с проф. Сергеевичем, не взвешивая вовсе наших аргументов. Он выбрал для своей оценки лишь один предмет разногласий, и выбор его нельзя назвать весьма удачным, именно: на с. 56– 57 прежнего (т. е. 3-го изд.) мы устанавливаем (в примечании)
335
М . Ф . ВЛАДИМИРСКИЙ - БУДАНОВ
истинное значение «веча», как власти политической, отличая его от других понятий, которые иногда выражаются тем же термином, и заключаем так: «Этими замечаниями о слове “вече” отнюдь не предрешается вопрос
оразличии законных и незаконных народных собраний. Мы полагаем, что наши летописные факты не дают нам оснований устанавливать такое различие». Яснее выразиться трудно. Между тем проф. Дьяконов пишет следующее
онашем взгляде: «Попытка разграничить нормальные вечевые собрания от ненормальных поставила автора (т. е. меня) в весьма трудное положение: ему пришлось сделать такие уступки, после которых настаивать на том разграничении совершенно невозможно». Как объяснить такой оборот, мы не знаем. Где были выражены наши попытки и уступки? Итак, проф. Дьяконов выбрал для полемики такой пункт наших разногласий (мнимый) с проф. Сергеевичем, в котором мы никогда не спорили. Что же могло подать повод проф. Дьяконову впасть в такое недоразумение? Вероятно, совершенно другая наша мысль, которой мы держались и теперь держимся, а именно: внешняя форма вечевых собраний постепенно упорядочивалась; утвердился обычай собираться на одном определенном месте; определился способ созыва колоколом; самый колокол («вечный») был специально для того назначен и сделался символом народной свободы; на местах собрания установилась даже канцелярия веча и завелось письменное делопроизводство; обычаем определилось лицо, председательствующее на вече. Не сомневаемся, что все это давно известно проф. Дьяконову из Новгородских летописей и др. памятников. Мы лишь решились предположить (и даже подтвердить), что нечто подобное совершалось и в других землях, например, в Киеве. Едва ли кто-либо будет спорить, что и в Киеве обычно собирались на Софийской площади и Ярославовом дворе и лишь по исключению в других местах. Мы пытались даже объяснить эти самые исключения. Почему бы народ, привыкший собираться у св. Софии или у княжеского терема, ни с того ни с сего сбежался на торговище — на Подоле? Думаем, что произошло что-нибудь необычайное, ненормальное. И действительно, в 1067 г. произошло нечто весьма ненормальное: народ окончательно разошелся со своим князем и его боярами; князь не находит возможным продолжать борьбу с половцами, а народ рвется в битву и требует оружия. Странно было бы при таких условиях собираться чинно к княжескому дворцу и здесь творить спокойно свое совещание, результат которого — изгнание князя, творить его на глазах князя и его бояр! Народ сбегается, где ему удобнее, где больше всего бывает и без того людей — на торгу, поближе к собственным жилищам и подальше от князя. На гору он ломится уже тогда, когда дело решено. Это — несомненно
336
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
вече, но происходящее при ненормальных условиях и формах. Впоследствии киевляне сами назвали это «злом» (а мы, однако, нигде не называем и этого веча незаконным: как говорить о законности в минуту политических переворотов?). Мы и делаем вывод, что соблюдение форм, установленных обычаем, есть признак спокойного, нормального отправления веча, и наоборот. — Внешние формы веча установлены обычаем; в этом смысле, т. е. в смысле обычных, мы употребляем слово «законность». Но, как бы предчувствуя возможность недоразумений, поспешили в примечании добавить, что нарушение даже установленных обычаем форм само по себе не ведет к признанию веча незаконным (если нет существенных других условий для такого признания; например, собрания шайки ночью по домам и т. п.) и привели примеры других правовых явлений, показывающих это. Но тщетно: это не гарантирует нас от недоразумений — не по нашему адресу.
З. О ФЕОДАЛИЗМЕ НА РУСИ
Около 10 лет тому назад выдвинут г. Павловым-Сильванским вопрос
отом, что мысль о существовании на Руси феодализма, прежде признаваемая некоторыми (г. Павлов-Сильванский говорит главным образом
оС. М. Соловьеве), впоследствии подверглась незаслуженному остракизму, так что между серьезными учеными «не принято» упоминать о ней. Г. Павлов-Сильванский мужественно отстаивает ее в целом ряде талантливых работ. В главной из них («Феодальные отношения в удельной Руси») он приводит точную (иногда — буквальную) параллель между отдельными явлениями западного феодализма и русскими удельного периода, каковы: вассальная служба, ленное землевладение и раздробление суверенной власти. Все это — пункты весьма существенные: будучи взяты в совокупности и исключительности, они составляют политический и социальный строй государства, совершенно непримиримый с господствующими воззрениями на наше удельное государство. Для действия феодальных порядков отводится около 700 лет (т. е. @/3 исторической жизни России) — время достаточное для проявления столь важной и столь выпуклой черты политического и социального быта. Нет надобности искать ее ощупью: она должна сама ярко выступать наружу.
Как могло огромное большинство историков и историков-юристов проглядеть ее? Надо полагать, что они сознательно отстранили ее. Почему? Неужели потому, как говорит один из современных сторонников идеи фео-
337
М . Ф . ВЛАДИМИРСКИЙ - БУДАНОВ
дализма (г. Терановский, «Феодализм в России». С. 45), что «и славянофилы и западники в постройке исторических теорий прошлого руководились
политическими соображениями о целесообразном устройстве будущего». Хотя эти, блаженной памяти, две школы потом сменились течением, пытавшимся примирить их, но уже сложилась известного рода условность, в силу которой «не принято даже говорить о феодализме в России» (16–46). Обвинение тяжкое: историки или приносили историческую истину сознательно
вжертву политике, или бессознательно подчинились чужому не голосу, а молчанию. Чей-либо могучий голос еще может гипнотизировать, но ничье молчание не может служить извинением для другого молчальника.
Не для обсуждения теории феодализма по существу ее (для чего, как увидим, еще время не настало), а в некоторое оправдание тех, кто молчал о ней, мы представим нижеследующие соображения.
Г.Павлов-Сильванский нигде не ставит вопроса, как относится его теория к установленным ныне воззрениям на историю русского государственного порядка. Это создает ему весьма благодарную позицию не вступать
впререкания ни в чем (кроме подробностей и фактов). В сущности же его теория вносит не дополнение или поправку к существующим воззрениям, а полный пересмотр господствующей историко-политической догмы или, точнее, разрушение ее до глубочайших оснований. Будущее покажет, как отнесется к этому радикальному перевороту науки сам г. Пав- лов-Сильванский; тогда только и можно будет согласиться или не согласиться с ним. Теперь достаточно наметить существеннейшие черты противоположности его теории господствующим воззрениям.
Но чтобы сделать такое сличение, нужно предварительно условиться насчет понятия об «удельной Руси». Если согласиться, что эта так называемая удельная Русь простирается от IX до XVI в. (а по книге г. Павло- ва-Сильванского так и следует: см. с. 4, 5, 7, 19 и др.), то проверка теории феодализма и сличение ее с господствующими учениями становится в высшей степени трудным делом. На этом огромном пространстве времени сменились весьма различные фазисы исторической жизни России. Считаем невозможной группировку явлений в такую громадную массу времени: Русь времен Олега и Игоря совсем не похожа на Русь времен Иоанна III или даже IV. Полагаем более правильным остановиться на XIII в. (до половины его), находя, что с половины XIII в. главный интерес жизни России сосредоточивается не на уделах (так называемых), а на зарождающемся единодержавии, т. е. образовании Литовского и Московского государств. Особенно не следует присоединять вторую половину XV в., т. е. правление такого первоначальника и творца самодержавия и единодержавия, каков
338
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
был Иоанн III. XIV и XV в. — не удельная Русь, а Русь Московская (и Литовская). Главные явления этой эпохи имеют очень мало сходства с древними вечевыми и земскими порядками; даже в XIV в. единодержавие сделало значительные успехи, так что союз князей, основанный на равенстве членов, уступил место подчинению, а затем подданству мелких князей великим. Так называемые великие князья сохраняют еще в идее взаимное равенство (Московский, Тверской, Рязанский, Суздальский). В XV в. и это равенство разрушается под напором тенденции к единству государства. Ко времени Иоанна III государство уже сложилось, именно государство самодержавного типа. Но именно к XIV и XV вв. г. Павлов-Сильванский приурочивает окончательное «господство феодализма на Руси». Полагаем, что самодержавие и феодализм — два понятия несовместимых. Из них надо выбрать какое-нибудь одно.
Обращаемся к обзору отдельных явлений феодализма, указываемых нам в нашей отечественной истории.
Относительно 1-го периода (от половины IX в. до половины XIII в.) ныне установлено, что государственный строй того времени зиждется на отношении старших городов к пригородам, т. е. на территориальном подчинении; несмотря на некоторые частичные разноречия, сущность дела остается у всех исследователей той же. — В системе западного феодализма, напротив, государственный порядок строится на личном подчинении, т. е. вассалитете. Но г. Павлов-Сильванский находит, что и в удельной Руси общественный и государственный порядок строится также на вассалитете. Он отметил несколько частных явлений, напоминающих вассалитет, именно: личную зависимость бояр-дружинников от князя и боярских дружин от бояр. Но обнимает ли вассалитет весь общественный строй и заменяет ли он начало территориального подчинения во всем населении государства, как в феодальной Европе? По-видимому, г. Павлов-Силь- ванский так и думает: он говорит: «Служебный князь был слугою великого князя или удельного — сеньора. В свою очередь он имел военных слугвассалов в лице бояр и детей боярских. Боярин в свою очередь имел своих слуг — мелких помещиков. Получается то же, что и на Западе: феодальная лестница землевладельцев, связанных вассальною службою» («Феодальные отношения». С. 40). Неизвестно, к какому времени относится эта картина; во всяком случае не к 1-му периоду, когда «служебных князей» еще не было, когда о «помещиках» еще не упоминается. Но к какому бы времени она ни относилась, существует большое сомнение в ее правильности. У другого сторонника теории феодализма, г. Тарановского, мы находим следующую оценку выводов г. Павлова-Сильванского: «Иерархия феода-
339
М . Ф . ВЛАДИМИРСКИЙ - БУДАНОВ
лизма, — говорит г. Тарановский, — имеет в высшей степени существенное значение. Строго говоря, на Западе вне иерархии нет феодальных отношений… К сожалению, наш автор (т. е. г. Павлов-Сильванский) по вопросу об иерархическом строении русского феодализма ограничивается одними лишь случайными указаниями и общим неаргументированным замечанием», а потому г. Тарановский считает этот вывод недостаточно обоснованным («Феодализм на Руси», 40–41). Мы расположены к менее строгому суждению, зная прекрасную манеру г. Павлова-Сильванского извлекать из источников все, что они могут дать для его мысли (иногда даже более того); поэтому полагаем, что не он виноват в скудости фактов, а источники, которые больше ничего не дадут и всякому другому исследователю. Мы отмечаем только, что скудные факты, подобранные им с такой тщательностью, призваны, однако, к тому, чтобы упразднить громадное количество материала, дающего противоположные выводы, т. е. выводы о территориальном строе древнерусского государства на пространстве 400 лет (1-го периода); вечевой строй должен быть вычеркнут из русской истории. Те же скудные факты должны победить и ту массу данных, которые говорят о начале самодержавия в XIV и XV вв. Мы не знаем на этот счет мнения г. Павлова-Сильванского, а потому должны ждать.
Точно так же он не говорит нам, примиримо ли установленное в господствующей исторической догме отрицание сословной организации общества с его идеей феодализма, за что и упрекает его последователь той же теории — г. Тарановский (с. 30 и 34), который признает начало сословности «крайне важным для феодализма» и предрекает (пока преждевременно), что этот пункт господствующего учения («Древняя Русь не знала сословий») обречен на отмену, так как своим установлением он обязан будто бы одному проф. Сергеевичу, склонному «к неподвижному догматизму», и «грешит против верховного начала истории — идеи движения», а потому «нуждается в пересмотре в пределах так называемого удельного периода» (с. 13, 14). Но такой пересмотр — дело будущего; пока его нет, и г. Павлов-Силь- ванский (как сказано) вовсе обходит данный предмет молчанием. А пока еще у нас есть налицо факты, отрицающие сословный строй в 1-м периоде, именно: связь боярства с общинами и отсутствие сословных привилегий (по землевладению, государственному управлению, гражданской правоспособности и уголовному праву). Несомненно, что и до появления книги «Вече и князь» многие говорили об этом предмете также, а после появление ее у многих в руках была не одна эта книга, но и летописи. В будущем мы узнаем, когда на Руси сословий не было, и когда они образовались «в пределах удельного периода».
340