Глава 3 концептуальные основы и характеристика уголовного кодекса рсфср

1922 г.

§ 1. Формирование доктрины и разработка кодифицированного уголовного законодательства рсфср

Опыт подготовки и принятия УК РСФСР 1922 г. до сих пор имеет большое научное значение. Это был первый уголовный кодекс социалистиче­ского государства, в котором были выражены важнейшие принципы, общие положения советского уголовного права и нормы, относящиеся как к Общей, так и к Особенной частям. Большинство из них действовали долгие годы и со­хранились поныне благодаря тому, что параллельно с ними начала формиро­ваться уголовно-правовая доктрина, которая в дальнейшем придавала устой­чивость и жизнеспособность разработанным на ее основе уголовно-правовым положениям.

В критических для государства и общества социальных, экономиче­ских и политических условиях, которыми характеризовались 1917-1921 гг., советская власть была вынуждена принимать экстренные меры по обеспе­чению безопасности и реализации своих решений. В данный период закла­дывались и концептуальные основы теории нового (советского) уголовного права. Почему это происходило, что послужило предпосылками для столь серьезных преобразований в не самый, казалось бы, подходящий для этого исторический момент?

Чтобы ответить на этот вопрос, нужно обратиться к истокам и осо­бенностям формирования науки советского уголовного права переходного периода. Оно происходило под мощным влиянием классовой (марксист­ской) теории государства и права, по многим позициям противоречащей прежним воззрениям ученых-криминалистов и устоявшимся теоретическим

70

положениям, что и создало благоприятную почву для проведения слож­нейших дискуссий по ключевым вопросам уголовного права. Но, исходя только из этого, нельзя объяснить столь стремительную его эволюцию.

Как отмечалось, октябрь 1917 г. и последующие события коренным образом изменили социальную реальность. В новой системе координат не было места прежним социально-политическим явлениям, в том числе и праву. Несмотря на радикальность и даже некий экстремизм творцов рево­люции, они были правы в том, смена строя, экономического уклада повлек­ла за собой трансформацию системы социальных ценностей и складываю­щихся вокруг них общественных отношений. Следовательно, должны были меняться и нормы, регулирующие их, так как важнейшей функцией права является стабилизация и охрана существующего социального устройства. Независимо от того, осознавалось это или нет, создание нового права было в указанных условиях объективной необходимостью и обусловливалось ло­гикой исторического процесса.

Представители политического руководства РСФСР, работники На­родного комиссариата юстиции хорошо понимали необходимость кодифи­кации уголовного законодательства с учетом новой системы общественных отношений, сменившихся приоритетов в уголовно-правовой охране и сло­жившейся к тому времени практики судебных органов и действовали весь­ма последовательно.

Уголовное законодательство имело для советской власти, прежде все­го, политическое значение. Выступая на II Всероссийском съезде областных и губернских комиссаров юстиции Д.И. Курский заявил, что перед Комис­сариатом юстиции стоит задача «создать нормы судам ... чтобы они фикси­ровали внимание на тех явлениях, которые подтачивают и могут погубить великое дело, совершенное российским пролетариатом»⁷².

Уголовное право изначально рассматривалось большевиками как орудие классовой борьбы. «Раньше всего, мы грубо сорвали с Фемиды ее покрывало и показали, что оно слишком прозрачно, что оно выдумано экс­плуататорами для того, чтобы околпачить и одурачить массы. Мы показали, что нет и не может быть беспристрастной, внеклассовой, слепой Фемиды, которая с повязкой на глазах держит весы правосудия»⁷³.

В ст. 12 Руководящих начал по уголовному праву 1919 г. приводился перечень обстоятельств, который суды должны были учитывать при назначе­нии наказания. На первом месте стояла классовая принадлежность виновного, далее - наличие у виновного цели восстановления власти угнетающего класса, а уже затем сугубо уголовно-правовые (неполитизированные) характеристики

преступления, в частности совершение деяния профессиональным преступни- 2

ком и другие .

Преступление рассматривалось не как проявление отдельной воли преступника, а в качестве социально обусловленного явления, которому со­ответственно должны быть противопоставлены средства социальной защи­ты. Ст. 10 Руководящих начал гласила: «При выборе наказания следует иметь в виду, что преступление в классовом обществе вызывается укладом общественных отношений, в котором живет преступник»⁷⁴. Поэтому класси­ческий принцип возмездия был заменен принципом целесообразности.

Этим и была обусловлена политика террора проводимая с первых лет при­хода советской власти.

В процессе работы над Уголовным кодексом В.И. Ленин писал нар­кому юстиции: «т. Курский! В дополнение к нашей беседе посылаю Вам набросок дополнительного параграфа Уголовного кодекса... Основная мысль, надеюсь, ясна... открыто выставить принципиальное и политически правдивое (а не только юридически-узкое) положение, мотивирующее суть и оправдание террора, его необходимость, его пределы. Суд должен не уст­ранить террор; обещать это было бы самообманом или обманом, а обосно­вать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и без прикрас»⁷⁵. Кстати, этот же принцип целесообразности нашел в дальнейшем свое во­площение в концепции мер социальной защиты.

Исследуя процесс кодификации советского уголовного законодатель­ства, нельзя обойти вниманием вопрос о формировании соответствующей уголовно-правовой доктрины.

Характеризуясь определенной новизной, советское уголовное право не создавалось на пустом месте, не было чем-то принципиально иным, но восприняло «в снятом виде», как принято говорить в философии, ранее су­ществовавшие положения. Опираясь на правоприменительную практику, за­конодатель создавал право, отвечающее потребностям и реалиям данного ис­торического периода, а также согласованное с концептуальными идеями, за­ложенными в фундамент нового государственного строя и охватывающими все сферы социальной жизни. Вместе с тем это не исключало преемственно­сти в эволюции права, выражавшейся в восприятии основных идей и положе­ний, выработанных ранее правовой наукой и правоприменительной практи­кой. Криминалисты-коммунисты в своем большинстве отрицали преемст­венность буржуазного уголовного права (М.Ю. Козловский, Л.А. Саврасов,

H.B. Крыленко, H.A. Скрыпннк, С.Я. Булатов и др.). Исходя из этих рево­люционных требований, юристы того времени открыто заявляли о классо­вом характере пролетарского права.

Отрицательное отношение ко всему, в том числе и положительному, что было достижением передовой как русской, так и зарубежной уголовно- правовой мысли, базировалось на неприятии всей буржуазной культуры, поскольку она создавалась в классовом обществе, была дворянской или буржуазной⁷⁶. Такое отношение объясняется также и тем, что зарождение марксистско-ленинской доктрины уголовного права, как и общей теории права вообще, происходило в условиях ожесточенной идеологической борьбы. Было даже распространено мнение, что социалистическое уголов­ное право должно быть принципиально иным как по форме, так и по содер­жанию. Так, Д.И. Курский, будучи уже наркомом юстиции, одно время вы­л

ступал за создание кодекса «без точных дефиниций преступлений» . Мно­гие авторы, в том числе Н.В. Крыленко, полагали, что статьи Особенной части Уголовного кодекса не должны содержать санкций, судам следует дать только перечень карательных мер для свободного выбора⁷⁷.

П.И. Стучка выдвигал идею составления кодекса в форме вопросов и ответов, считая, что отказ от постатейного изложения материала «будет формой пролетарского права будущего, когда оно потеряет всякую тень буржуазного строя»⁷⁸.

Подобные суждения явились одним из проявлений «детской болезни левизны» и не имели ничего общего ни с основами марксистской филосо­фии, ни принципами советского государственного строительства. В.И. Ле­нин подчеркивал, что в общественной науке самое важное - «не забывать основной исторической связи»⁷⁹.

Закон перехода количественных изменений в качественные предполага­ет постепенность и означает, что происходят коренные изменения в процессе развития, что совершается переход от старого качества к новому. Но соверша­ется он не сразу, а по частям, через ряд звеньев.

Смысл же диалектического отрицания состоит в том, что оно высту­пает не только как момент уничтожения старого, отжившего, но и как мо­мент связи нового со всем положительным, что было создано при старых формах развития, как момент преемственности в развитии. «Если рассмат­ривать какое угодно общественное явление в процессе его развития, - писал В. И. Ленин, - то в нем всегда окажутся остатки прошлого, основы настоя­щего и зачатки будущего»⁸⁰.

Несмотря на критику буржуазных уголовно-правовых теорий, сами ее адепты (М.Ю. Козловский, Л.А. Саврасов, А.Я. Эстрин, Г.И. Волков и дру­гие) испытывали их влияние, поскольку получили юридическое образова­ние в дореволюционной России. Наибольшее предпочтение отдавалось ими социологическому направлению, так как последнее относилось самими представителями этого направления к социалистическому⁸¹. Для этого име­лись некоторые объективные предпосылки, известное влияние на социоло­гическую школу уголовного права марксизм, несомненно, оказывал, а мно­гие представители антрополого-социологического направления начинали свой политический путь как социалисты⁸².

Однако полностью на позицию социологов создатели советского уго­ловного права встать не могли по причине отрицания буржуазных теорий в принципе. При этом их подход не был последовательным и идеологически выдержанным. В результате уголовное право первых послереволюционных лет представляло собой гибрид, объединяющий в себе идеи классической, социологической и антропологической школ уголовного права. Причем многие положения были весьма вольно интерпретированы с позиции мар­ксистско-ленинской философии⁸³.

Из классической школы были заимствованы термины и формулиров­ки, которым был придан иной социальный смысл и диаметрально противо­положная классовая интерпретация. Такие понятия, как вина, умысел, неос­торожность, соучастие, наказание с формальной стороны были преемствен­но восприняты советским уголовным правом и теорией. Однако вокруг этих институтов шла упорная и напряженная идеологическая борьба в переход­ный от капитализма к социализму период.

Влияние антропологической школы состояло в том, что на основе достижений естественных наук советские криминалисты в союзе с психиат­рами осуществляли всестороннее изучение личности преступника. Однако такие исследования осуществлялись с ламброзианским уклоном.

Из арсенала социологической школы уголовного права были заимст­вованы: теория опасного состояния личности и меры социальной защиты. Разумеется, им также давалась классовая интерпретация. Это выразилось в дискриминационном подходе к ответственности представителей «враждеб­ных классов».

В целом нельзя сказать, что разработчики Уголовного кодекса испы­тывали доминирующее влияние какой-либо одной школы или одного науч­ного направления. Думается, что критическое их осмысление с учетом опо­ры на практику в целом сыграло положительную роль в формировании со­ветской уголовно-правовой доктрины.

Вместе с тем перед советской теорией уголовного права встала задача критического пересмотра всех основных институтов и понятий уголовного права, выработанных буржуазной наукой, и разработки новых уголовно- правовых положений, соответствующих марксистско-ленинскому мировоз­зрению и практическим потребностям борьбы с преступностью в переход­ную эпоху от капитализма к социализму. Этот процесс был сложным и про­тиворечивым.

Попытка создать новую науку уголовного права на первоначальном этапе также не увенчалась успехом. Коммунисты-криминалисты того периода не смогли создать принципиально новой социалистической уголовно- правовой доктрины, скомпилировав идеи марксизма с некоторыми положе­ниями основных предшествующих ему теорий. При этом «новизна» сводилась в основном к классовому отличию советского уголовного права от буржуазного.

В качестве причин подобного положения можно назвать объективную нехватку времени для серьезных правовых и методологических исследова­ний, потребность в скорейшей замене дореволюционного законодательства новым, отличающимся и по форме, и по содержанию, а также недостаточ­ность научной подготовки большинства разработчиков.

Немаловажным фактором являлась идеологическая борьба среди спе­циалистов в области уголовного права. На нее откладывало отпечаток то об­стоятельство, что большинство профессиональных ученых-правоведов и юри­стов-практиков не восприняло позитивно советскую власть и проводимые ею реформы, а следовательно, встало в оппозицию по ключевым вопросам, про­должая при этом вести профессиональную деятельность. Даже те авторы, ко­торые не отрицали полностью социалистических взглядов и были готовы участвовать в разработке нового законодательства, не могли отказаться от

77

своих научных позиций, от той правовой идеологии, которая сформировалась до революции и была неприемлема для новой власти. Среди последних можно назвать B.C. Познышева, М.Н. Гернета, Э.Я. Немировского, С.П. Мокринско- го, П.Н. Полянского, П.И. Люблинского, М.М. Исаева.

Приверженцы же марксистско-ленинской идеологии отрицали иной подход и активно выступали против сотрудничества с представителями буржуазной правовой идеологии. Е.Б. Пашуканис писал: «Буржуазная пра­вовая идеология и после Октября проявляла исключительную живучесть. Она постоянно давала о себе знать в болоте старой университетской науки, где профессура юридических факультетов в большинстве своем враждебно относилась к социализму и проявлялась во взглядах ученых, выразивших желание принять участие в строительстве нового общества»⁸⁴.

Таким образом, как отмечал О.Ф. Шишов, социальная характеристика теоретиков старых классов смешивалась с их субъективным отношением к общественному развитию и их собственным идеям . В результате большин­ство высококвалифицированных специалистов, хотя и сформировавшихся в дореволюционный период, но готовых сотрудничать в создании новой тео­рии и нового права, оказались невостребованными. Это серьезно замедлило развитие советской науки уголовного права.

Сами правоведы-марксисты, как отмечалось, в своем большинстве обладали недостаточным научным кругозором, что и послужило весомой причиной столь сумбурного с теоретической точки зрения содержания кон­струируемого ими уголовного права. По признанию Н.В. Крыленко, они были вынуждены «исходить лишь из общих предпосылок марксизма, из общих методов марксизма, практически до известной степени бродить в по­темках, на ощупь»⁸⁵.

Сказанное позволяет сделать выводы о характере и содержании фор­мирующейся в первые годы после октябрьской революции теоретической основы уголовного законодательства.

Результатами предпринятой в этот период попытки создать принци­пиально новую уголовно-правовую концепцию стали политизированность и эклектичность уголовного законодательства. Первое проявилось в том, что акцент был смещен с разработки теоретических проблем уголовного права на вопросы подавления классовых врагов. В целом перед уголовным пра­вом на первое место ставились политические задачи. «Нам надо не только сломить какое бы то ни было сопротивление, - писал В.И. Ленин. - Нам на­до заставить работать в новых организационно-государственных рамках... Это относится и к капиталистам, и к известному верхнему слою буржуазной интеллигенции, служащих и т.д.»⁸⁶.

Советское правительство пыталось приспособить все средства для ук­репления своей власти. В этой связи уголовное право рассматривалось не столько с юридических, сколько с политико-идеологических позиций. Не видя возможности утверждения нового строя силой самой идеи, власть рас­считывала в основном на репрессивный механизм. Эта особенность уголов­ной политики наложила наиболее существенный отпечаток на уголовно- правовую доктрину.

Относительно же эклектики в содержании уголовного права в период подготовки и принятия первого Уголовного кодекса РСФСР, нужно заме­тить, что приверженность идеалам марксизма в вопросе правотворчества, как правило, не шла дальше деклараций, которыми зачастую подменялись подлинные глубокие теоретические исследования. Это было хорошо под­мечено в 1927 г. Я.В. Старосельским. «Обычно, когда пишется марксист­ская статья по уголовному праву, - говорил он, - то сразу заверяется, что уголовное право, наше в частности, есть классовое уголовное право, после чего все утверждения раскалываются в очень специальных уголовно- юридических терминах и, собственно, больше ничего не остается от мар­ксизма»¹.

За неимением другой теоретической базы кодификаторы пытались при­способить для своих целей идеи различных уголовно-правовых школ. В ре­зультате вместо концептуального единообразия правовой доктрины теорети­ческая база создаваемого УК РСФСР 1922 г. представляла собой весьма пе­строе мозаичное панно. При этом серьезной ошибкой коммунистов- криминалистов того периода было то, что они не смогли как следует уяснить, что есть ценного в наследии уголовной правовой мысли, и отбросить все то, что было непригодно в условиях Советского государства. В правовую дейст­вительность некритически были перенесены такие институты уголовного пра­ва, как «меры социальной защиты» и «теория опасного состояния».

Фактически коммунистами не было изобретено чего-то принципиаль­но нового, им был учтен наработанный ранее опыт в сфере теоретической разработки проблем уголовного права. Именно в этом проявилась законо­мерность исторической преемственности в развитии социальных явлений. Если бы этот опыт вообще не воспринимался, то время, отпущенное исто­рией на воссоздание правовой базы борьбы с преступностью, было бы без­надежно упущено в бесконечных теоретических спорах. Развитие уголовно­го законодательства и правоприменительной практики опережало теорети­ческую разработку конкретных проблем уголовного права. При всем несо­вершенстве уголовно-правовой теории в это время, данное обстоятельство имело положительное значение, поскольку она развивалась не на пустом месте, а на конкретной эмпирической базе. Новые идеи, принципы и формы уголовной политики не могли быть сразу отражены в уголовных законах. Для этого требовалось определенное время в целях обобщения опыта борь­бы с посягательствами, которые представляли опасность в текущий момент, поскольку криминализация общественно опасных деяний требует выявле­ния социальной обусловленности уголовно-правовых норм. Поэтому ран­ние попытки представить на утверждение проекты уголовных кодексов бы­ли отвергнуты в силу своей преждевременности.

УК РСФСР 1922 г. был сформирован на весьма непрочной и противоре­чивой теоретической базе, поскольку для ее формирования требовалось гораз­до больше времени⁸⁷. Нельзя сказать, что к его принятию была окончательно сформирована советская уголовно-правовая доктрина. Этот процесс продол­жался в форме дискуссий и научных изысканий. В данной связи представляет­ся неверной точка зрения, высказанная H.H. Полянским об использовании применительно к правовой науке периодизации, связанной с развитием зако­нодательства⁸⁸.

Следует согласиться с О.Ф. Шишовым, что ставить периодизацию науки в зависимость от принятия того или иного крупного законодательно­го акта было бы неправильно. После принятия первого советского уголов­ного кодекса продолжались те же дискуссии⁸⁹.

Причины, в силу которых периодизация юридической науки не совпа­дает с периодизацией развития законодательства, весьма разнообразны. Здесь имеет место действие как объективных, так и субъективных факторов⁹⁰. Разви­тие правовой науки, ее переходы от одного периода к другому представляют собой развертывание основного, фундаментального противоречия между про­тивоположностями ее предмета, которое необходимо выделить из многих дру­гих его противоречий. «Каждая наука, - отмечает B.C. Добриянов, - опреде­ляет свой специфический критерий для периодизации истории своего объек­та»⁹¹.

Таким образом, уголовно-правовая наука находилась к моменту приня­тия УК РСФСР 1922 г. в стадии становления. Положительное же ее влияние в те годы выразилось в том, что за довольно короткий период времени была осуществлена кодификация уголовного законодательства с учетом конкретно- исторической обстановки, новых социальных условий и задач переходного от капитализма к социализму периода.

Потребность в скорейшей унификации уголовно-правовых положе­ний обусловливалась тем, что советское уголовное законодательство тех лет было крайне несовершенным: уголовно-правовые нормы содержались в большом количестве нормативных актов различного уровня, зачастую противоречащих друг другу, которые ограничивались, как правило, указа­нием на необходимость борьбы с теми или иными преступными деяниями, относя определение меры наказания на усмотрение судебных органов. Лишь в немногих декретах содержались четкие диспозиции отдельных со­ставов преступлений и устанавливались конкретные санкции.

Несовершенство уголовного законодательства, не столь ощутимое в первый период социалистической революции, в дальнейшем могло не только быть серьезным препятствием в деле укрепления социалистической законности, но и способствовать проявлению разнобоя в деятельности су­дебных органов, затруднять проведение единообразной карательной поли­тики Советского государства.

Член коллегии НКЮ М.Ю. Козловский в докладе на III Всероссий­ском съезде деятелей советской юстиции подчеркнул, что уголовный ко­декс прежде всего необходим для устранения «пестроты в наказаниях», имевшей место в судебной практике. «...Мы не можем, - говорил он, - сто­ять на той точке зрения, что каждый судья, каждый Совнарсуд разрешает тот или иной вопрос о тех или других преступлениях, по-своему реагируя на них; получается такая пестрота, что, например, за спекуляцию, которая считается преступлением важным, налагается в одном месте маленький штраф, который немыслим в другом месте, где применяется исключительно лишение свободы, и т.д. По целому ряду дел получается невероятное разно­образие и путаница. В интересах централизации власти мы должны издать кодекс. Ведь, в конце концов, что такое кодекс? Это те правила и директи­вы, которые центр дает местам, и так как мы централисты, то совершенно очевидно, что такой кодекс должен быть преподан»⁹².

Не менее известно справедливое высказывание В.И. Ленина о том, что законность должна быть одна. Он резко критиковал тех, кто желает «со­хранить законность калужскую в отличие от законности казанской». Все на­рушения законности, указывал В. И. Ленин, должны рассматриваться судами на основе единых принципов законодательства Советского государства⁹³.

Объективная потребность в кодификации уголовного законодательст­ва была обусловлена стабилизацией политической и экономической ситуа­ции в стране, централизацией власти, необходимостью создания надежных и эффективных механизмов управления столь большими территориями, на которых еще были сильны настроения сепаратизма и сопротивления новой власти. В этих условиях особенно требовалась унификация уголовной по­литики, создание единых для всех, четких и детально разработанных уго­ловно-правовых норм.

Таким образом, проблема уголовно-правовой кодификации стала ак­туальной и остро необходимой в условиях мирного строительства. Без ее решения нельзя было рассчитывать на успех в укреплении законности, нельзя было обеспечить единообразного применения уголовного законодательства на территории всей страны.

Важной задачей кодификации было обобщение накопившегося пра­вового и практического материала. Как уже говорилось, советский законо­датель шел по пути не рецепции дореволюционного законодательства, а создания нового уголовного права, приспособленного к новому укладу об­щественных отношений и новым политическим задачам. В связи с этим ко­дификация уголовного законодательства была необходимым этапом его эволюции.

Особого внимания заслуживает процесс кодификационных работ, по­скольку в ходе него проявлялись особенности весьма противоречивого раз­вития официальной идеологии в отношении уголовной политики и уголов­ного законодательства.

Весь этот период (с октября 1917 г. по январь 1922 г., когда проект Уго­ловного кодекса был одобрен IV съездом деятелей советской юстиции) весьма точно охарактеризовал непосредственный участник событий Н.В. Крыленко «...как эпоху борьбы в нашем правовом творчестве между разрушительными по отношению к старому праву тенденциями революции за новое содержание и новые формы права, с одной стороны, и боязнью затронуть устоявшиеся формы - с другой»⁹⁴.

Надо сказать, что данный вопрос имеет несколько аспектов, которые требуют самостоятельного и последовательного рассмотрения.

Первый из них - изначальная позиция большевиков об отказе от до­революционного законодательства. Хотя в декрете о суде № 1 временно разрешалось руководствоваться законами свергнутых правительств до из­дания соответствующих советских нормативно-правовых актов, однако принципиально вопрос об их замене был уже решен. В примечании к про­екту декрета говорилось: «Великая рабочая и крестьянская революция ру­шит основы старого буржуазного порядка, покоящегося на эксплуатации труда капиталом, и вызывает необходимость коренной ломки старых юри­дических учреждений и институтов, старых сводов законов, приспособлен­ных к отжившим общественным отношениям, и создания новых подлинно демократических учреждений и законов. Перед рабочим и крестьянским правительством встает неотложная творческая задача по созданию новых судов и по выработке новых законов, которые должны отразить в себе пра­восознание народных масс»⁹⁵.

Необходимость кодификации уголовного законодательства стала осоз­наваться большевиками практически с момента обретения ими власти. Уже на другой день после победы Октябрьской революции в своих заметках об орга­низации советского аппарата управления В.И. Ленин особо указал на важ­ность создания нового законодательства, на необходимость проведения работ по его упорядочению и систематизации⁹⁶.

Для решения этих вопросов в декабре 1917 г. в системе НКЮ РСФСР был организован специальный отдел законодательных предположений и кодификаций, на который была возложена задача создания «полного свода законов Русской Революции»⁹⁷.

Актуальность задачи для советской власти, по-видимому, была высо­кой, поскольку в апреле 1918 г. В.И. Ленин, принимавший весьма активное участие в создании уголовного права и формировании уголовно-правовой идеологии, обратился в НКЮ с вопросом о том:

«1) что именно сделано для создания Собрания Узаконений и Распоряжений,

2) - для кодификации...»⁹⁸.

При этом сама идея кодифицировать советское уголовное законода­тельство еще долгое время неоднозначно воспринималась специалистами. Поначалу по этому поводу не было даже единой официальной позиции. Так, высокопоставленный работник НКЮ РСФСР М.Ю. Козловский в 1918 г. утверждал: «Кодификация уголовного права во время социалистической революции - напрасный труд; я думаю, что задача власти в этой правовой области сводится главным образом к руководству, к инструктированию масс»⁹⁹. Правда позднее он переменил свою точку зрения. Выступая 28 июня 1920 г. на III Всероссийском съезде деятелей советской юстиции от имени коллегии НКЮ, он сказал следующее: «Для нас этого вопроса не существу­ет. Мы исходим из того положения, что если мы существовали до сих пор без кодекса, то не потому, что были противниками кодекса, а потому, что не было возможности создать его, и никто не сомневался в необходимости его создания»¹⁰⁰.

Однако же практически на всем протяжении работы над проектом вы­сказывались сомнения в ее целесообразности и даже активные возражения по данному поводу. Было распространено мнение о том, что уголовное за­конодательство вообще не нужно кодифицировать ввиду особого характера социалистического права. Многие в этом видели его коренное отличие от буржуазного права.

Одни считали, что кодекса не должно быть вообще. М.М. Исаев, на­пример, утверждал, что в эпоху революций должен быть период, когда от­сутствие кодекса - явление совершенно нормальное с точки зрения исто­рии права¹⁰¹. По словам А.А. Пионтковского, «пролетарская власть не может сразу выработать свой УК, ибо неизвестно, в какие формы выльется классо­вая борьба» .

Другие выступали за то, чтобы пролетарское уголовное право должно принципиально отличаться от буржуазного не только по содержанию, но и по форме, быть «примерной инструкцией», «директивой центра местам», «изложением общих основ социалистической карательной политики»¹⁰².

Правосудия, как уже указывалось, осуществлялось на основе револю­ционного правотворчества, на практике означающего ни что иное, как су­дебный произвол. Теоретики уголовного права пытались это теоретически обосновать. П.И. Стучка в августе 1918 г. ярко рисует роль суда в револю­ционном правотворчестве этого периода: «Старые законы были «сожже­ны»... Пролетарская революция обязывает к творчеству. И в этом именно заключается своеобразная роль суда в пролетарской революции, что он ста­новится творческою силою в создании нового правопорядка...»¹⁰³.

Он связывает такую политику с сущностью теории революционного правосознания. «Происходит живое творчество в области новых общест­венных отношений, но, конечно, не прямым путем, а через... заблуждения. И соответственно этому возникает и новое правосознание, т.е. внутреннее убеждение сначала отельных лиц, а далее групп, целого класса и, наконец, всего человечества»¹⁰⁴.

Возвращаясь к вопросу о конструкции норм Особенной части без санкций, которая предлагалась сторонниками новой формы пролетарского уголовного права, отметим, что она была напрямую обусловлена уголовно- политической идеологией того времени, ставящей задачи классовой борьбы и подавления сопротивления противников новой власти. Разработчикам Уголовного кодекса было весьма трудно преодолеть эти настроения, тем более что теоретическая работа над проектом кодекса, как и иными (теку­щими) актами уголовно-правового характера опиралась на практику, где, как отмечалось, приоритет отдавался социалистическому правосознанию и революционной совести. Для наглядности приведем еще одну цитату Д.И. Курского: «Опыт показал, что правосознание, поскольку оно проявляется в законодательных формах, определенно выдвигает следующее положение: устанавливается минимум наказания, а максимум не устанавливается. Обычная санкция - лишение свободы не ниже известного срока. И это все чаще и чаще вы видите в декретах»¹⁰⁵.

Впоследствии идеи об особой форме социалистического уголовного закона были признаны их же авторами излишне радикальными. В частно­сти, предложение о создании кодекса без санкций Н.В. Крыленко назвал «левацкой ошибкой» . Очевидно, что подобный радикализм был вызван особым революционным рвением, сопряженным с безоглядным отказом от всего прежнего опыта только на том основании, что он выработан до рево­люции, а значит - вреден для нового строя. Даже в 1920 г. на III Всероссий­ском съезде деятелей советской юстиции, когда уже была проделана доста­точно большая работа по проекту кодекса, определенная (правда, уже не большая) часть делегатов выступила против его разработки и принятия. Тем не менее была принята одобряющая резолюция: «Съезд признает необхо­димость классификации уголовных норм, приветствует работу в этом на­правлении НКЮ и принимает за основу предложенную схему классифика­ции деяний по проекту уголовного кодекса, не предрешая вопроса об уста­новлении кодексом карательных санкций»¹⁰⁶.

Однако противостояние на этом не закончилось. Так, на съезде работ­ников юстиции г. Петрограда и Петроградской губернии, состоявшемся 27­29 декабря 1920 г., было заявлено, что в социалистическом государстве «не может и не должно быть уголовного кодекса, ибо, если бы таковой был, пролетарское право многое бы потеряло». В резолюции, принятой съездом по этому вопросу, в частности, говорилось, что «при выборе соответствующей меры наказания суд должен руководствоваться индивидуальными особенно­стями обвиняемого. Поэтому совершенно недопустимо декретирование опре­деленного наказания, хотя бы в виде минимума и максимума за то или иное преступление»¹⁰⁷.

Таким образом, практически на всем протяжении работы над проек­том Уголовного кодекса не только делались попытки упростить его форму, но и высказывались сомнения в его целесообразности.