§ 2. Развитие уголовного законодательства и карательная политика Советского государства в 1917-1921 гг.

Как показывает исторический опыт многих стран, с приходом новой власти приоритетной задачей становилась реформа уголовного законода­тельства, посредством чего власть могла утвердить новый правовой и поли­тический режим, обезопасить себя, обеспечить выполнение собственных указаний, минимизировать саботаж, расправиться со своими врагами.

Советское государство уголовной репрессией решало свои действи­тельно насущные и не терпящие отлагательства задачи. Так, Г.Н. Тоскина справедливо отмечая политизированность карательной политики, аргумен­тировано указывает на то, что применение наказания зачастую подчинялось политико-экономической целесообразности³³.

Формирование советского уголовного права на начальном этапе шло от наказания. Суды и иные карательные органы не были связаны какими- либо нормами, определяющими преступность и наказуемость деяний, руко­водствовались революционной совестью и социалистическим правосозна­нием³⁴. Все виды наказаний, возникшие в результате революционной ини­циативы и творчества масс и применявшиеся на практике с декабря 1917 г., стали юридически закрепляться во многих нормативных актах, издавав­шихся в форме декретов, постановлений, приказов, инструкций и т.д.

Правотворчество данного периода: а) осуществлялось спонтанно, бес­системно (государство вынуждено было оперативно управлять сложившей­ся обстановкой, решая параллельно многие задачи, поэтому первые право­вые акты имели комплексный характер); б) нормативные установления из­давались разными субъектами и на различных уровнях (меры уголовной от­ветственности предусматривались центральными органами власти, отдель­ными ведомствами, например Народным комиссариатом юстиции, местны­ми властями и даже непосредственно правоприменителем).

Это было обусловлено тем, что прежняя правовая система была от­вергнута. Согласно декрету от 20 июля 1918 г. «О суде» (декрет № 3) совет­ский суд должен был осуществлять социалистическое правосудие на основе советских законов; при отсутствии и неполноте закона руководствоваться социалистическим правосознанием. Использование старых законов катего­рически запрещалось³⁵.

Множественность нормативных актов, устанавливавших наказания, от­сутствие единого закона об их системе, необходимость которого тогда даже отрицалась, также является особенностью рассматриваемого периода. Если в инструкции НКЮ от 19 декабря 1917 г. «О революционном трибунале, его со­ставе, делах, подлежащих его ведению, налагаемых им наказаниях и о порядке ведения его заседаний» хотя бы содержался перечень наказаний, которые мог назначать виновным революционный трибунал, руководствуясь при этом «об­стоятельствами дела и велениями революционной совести», то в п. 2 поста­новления НКЮ от 16 июня 1918 г. «Об отмене всех доныне изданных цирку­ляров о революционных трибуналах» указывалось: «Революционные трибу­налы в выборе мер борьбы с контрреволюцией, саботажем и пр. не связаны никакими ограничениями, за исключением случаев, когда в законе определена мера в выражениях: «не ниже» такого-то наказания».

Таким же образом регламентировалась деятельность военных судов. Постановление Революционного военного совета республики от 4 февраля 1919 г. «О революционных военных трибуналах» гласило: «В своих реше­ниях и приговорах Революционный военный трибунал Республики руково­дствуется интересами социалистической республики, обороны ее от врагов социалистической революции и интересами классовой войны за торжество пролетариата, как это подсказывается ему революционным коммунистиче­ским правосознанием и революционной совестью»³⁶.

В дальнейшем подобные дела были переданы в ведение ВЧК, дея­тельность которой изначально не была ограничена какими-либо уголовно- правовыми рамками. Согласно Декрету ВЦИК от 17 января 1919 г. «О Все­российской Чрезвычайной Комиссии» за ней и чрезвычайными комиссиями на местах закреплялось право непосредственной расправы³⁷.

Карательные органы не были ограничены какими-либо процессуальны­ми требованиями. Например, декрет СНК от 21 октября 1919 г. «О борьбе со спекуляцией, хищениями в государственных складах, подлогами и другими злоупотреблениями по должности в хозяйственных и распределительных ор­ганах» провозглашал, что «особый революционный трибунал в своих сужде­ниях руководствуется исключительно интересами революции и не связан ка­кими-либо формами судопроизводства... Заседания особого революционного трибунала окончательны и обжалованию в кассационном порядке не подле­жат»³⁸.

Таким образом, советская карательная политика начального периода, особенно после принятия декрета о суде № 3, осуществлялась на основе ре­волюционного правотворчества и правосознания. Это было необходимым условием так называемого «красного террора», который, будучи санкцио­нирован верховной властью, не нуждался в детальном правовом обоснова­нии. На первый план выходил принцип целесообразности, подменявший собой законность. В том, что карательная политика была направлена на ре­шение прежде всего политических задач, коренится объективная предпо­сылка замены наказания вначале понятием «кара», а затем - «мер социаль­ной защиты».

Теоретики уголовного права, исходя из приверженности той или иной школе, течению, направлению уголовно-правовой мысли, пытались обеспе­чить революционное правотворчество научными разработками, в частности концепцией о соотношении принудительной и воспитательной сторон нака­зания, понятий «кара», «наказание» и «воспитание»³⁹. Большинство авторов находилось под влиянием социологической школы уголовного права, дру­гие пытались эклектично соединить положения этого направления с прин­ципами классической школы, приспособить их к условиям пролетарского государства⁴⁰. Разумеется, это не могло не сказаться на уголовном законода­тельстве и на карательной политике первых лет советской власти.

Первые правовые акты не содержали конкретных указаний о видах, сроках и размерах наказаний, а лишь имели ссылку на необходимость нака­зания «по всей строгости революционного закона». Иначе говоря, судей­ское усмотрение при выборе наказания конкретному лицу не было ограни­чено, по существу, ничем, кроме как «революционной совестью и револю­ционным правосознанием». В силу этой концепции ни трибуналы, ни иные органы, правомочные применять наказания, не были связаны правовыми ограничениями.

Уголовная репрессия зависела не от тяжести совершенного преступ­ления или сложности исправления лица, его совершившего, а от статуса по­следнего. При назначении наказания суд должен был учитывать степень и характер социальной опасности преступника, его социальную принадлеж­ность, что подчеркивало классовый характер репрессивной политики. Ука­занные методы играли, таким образом, роль средств дифференциации от­ветственности по отношению к враждебным классовым элементам.

Подобное же имело место и при объявлении человека «вне закона». По­следнее к тому же, как нам представляется, не предусматривало соблюдения юридической процедуры применения уголовной репрессии.

Сами меры репрессии были весьма разнообразны, что во многом обу­словливалось известной свободой правотворчества и правоприменения.

В рассматриваемый период (1917-1921 гг.) единая (универсальная) система наказаний не была предусмотрена ни одним правовым актом, она не сложилась и на практике. Наказания устанавливались отдельными нор­мативно-правовыми актами, посвященными регулированию определенных общественных отношений:

1. в отношении группы деяний, либо отдельного преступления;

2. для специально созданного судебного органа.

Перечень уголовно-правовых наказаний, который был дан в Инструк­ции НКЮ от 19 декабря 1917 г. «О революционном трибунале, его составе, о делах, подлежащих его ведению, налагаемых им наказаниях и о порядке ведения его заседаний»⁴¹, охватывал следующие виды: 1) денежный штраф; 2) лишение свободы; 3) удаление из столиц, отдельных местностей или пределов Российской Республики; 4) объявление общественного порица­ния; 5) объявление виновного врагом народа; 6) лишение виновного всех или некоторых политических прав; 7) секвестр или конфискация (частичная или общая) имущества виновного; 8) осуждение к обязательным общест­венным работам. Их содержание, срок и размеры в Инструкции не опреде­лялись, что оставляло несомненный повод для судейского усмотрения.

По декрету СНК «О революционном трибунале печати» от 28 января 1918 г. суд, который был учрежден при революционном трибунале специ­ально для рассмотрения дел о преступлениях и проступках, связанных с ис­пользованием печати (сообщениях ложных или извращенных сведений о явлениях общественной жизни), руководствовался особым перечнем нака­заний.

Декрет внес изменения как в определение преступлений и проступ­ков, так и в перечень наказаний, регламентированных в предыдущем декре­те с аналогичным названием. К указанным правонарушениям относились всякие сообщения ложных или извращенных сведений о явлениях общест­венной жизни, признававшиеся посягательством на права и интересы рево­люционного народа, а также нарушения узаконений о печати, изданных со­ветской властью. Увеличился и перечень мер воздействия, а содержание некоторых из числа упоминавшихся в постановлении было изменено. Так, к мерам, применяемым трибуналом, наряду с ранее известными, были отне­сены: лишение свободы (п. 6); удаление из столицы, отдельных местностей или пределов Российской Республики (п. 7); лишение виновного всех или некоторых политических прав (п. 8). Их уголовно-правовой характер, на наш взгляд, очевиден.

Итак, в каждом случае предусматривался собственный особо сформу­лированный перечень наказаний.

Важно отметить, что способ формулировки мог быть двух типов: а) пу­тем составления списка конкретных наказаний; б) путем общего указания «от и до», как правило, даваемого революционным трибуналам, получающим го­раздо большую свободу судейского усмотрения, чем обычные суды, в том числе и при выборе наказания, либо в отношении особо опасных преступле­ний. Например, постановление Совета рабочей и крестьянской обороны от 25 декабря 1918 г. «О дезертирстве» предписывало Революционному военному трибуналу Республики наказывать пойманных дезертиров «в пределах от де­нежных вычетов (в утроенном размере причитавшегося за время отсутствия из части содержания) до расстрела включительно»⁴²; в) путем простого указания наказуемости, что давало суду самые широкие полномочия.

Существенный шаг в развитие системы наказаний был сделан в По­ложении о революционных военных трибуналах, утвержденном декретом ВЦИК 20 ноября 1919 г.⁴³ Согласно указанному Положению по приговорам революционных военных трибуналов могли налагаться: а) выговор; б) штраф; в) конфискация части или всего имущества; г) лишение всех или только некоторых политических прав без срока или же на определенный срок; д) лишение свободы; е) сдача в штрафные части (для красноармей­цев); ж) расстрел. При этом предусматривались как условное осуждение к лишению свободы, так и досрочное освобождение от наказания.

Становление системы уголовных наказаний в советский период ха­рактеризовалось тем, что революционное правотворчество было присуще не только центру, но и местам, о чем красноречиво свидетельствуют мате­риалы Народного комиссариата юстиции. В с. Лубны Лебедянского уезда Тамбовской губернии было разработано и принято «Уложение о наказани­ях». Одна из его статей предусматривала следующее: «Если кто кого уда­рит, то потерпевший должен ударить обидчика десять раз. Если кто кого ударит с поранением или повреждением кости, то обидчика лишить жиз­ни». Для реализации «Уложения» был создан революционный суд, который на первом же заседании приговорил к смертной казни двух воров⁴⁴.

В некоторых регионах были прецеденты применения по большинству деяний более мягких наказаний. Так, по сообщению представителя Ураль­ской области в виде наказаний назначались общественные работы. Это при­вело к сокращению нескольких мест заключения за ненадобностью.

Таким образом, наблюдалась неразбериха в карательной политике. Однако уже в то время раздавались голоса о необходимости создания еди­ной системы наказаний, которой бы руководствовались суды и трибуналы России. Ставропольский губернский комиссар юстиции Тесленко по этому поводу, в частности, писал: «Необходимы законоположения, ясно и точно выраженные и обязательные для всех судов. Центральная советская власть должна собрать в них общечеловеческие демократические правовые нормы, которые в силу своей общечеловечности и должны быть обязательны для всех граждан и учреждений Российской Советской Республики, но наряду с этими общечеловеческими законами должен быть представлен известный простор местному законодательному творчеству правомочных органов Со­ветской власти и народа. Законы, составленные местной властью и предста­вителями из народа - местные законы, имеющие в своей основе местные правовые обычаи и местную судебную практику, кодифицированную и надлежащим образом изученную, и законы, изданные Центральной Совет­ской властью - общенародные законы, - должны составлять одно стройное целое, не противоречащее друг другу, а взаимно дополняющее и усовер­шенствующее»¹.

Из предыдущего анализа можно сделать следующий вывод: уголов­ное законодательство России периода 1918-1922 гг. представляло собой разрозненную совокупность большого числа нормативных актов, регули­рующих отдельные уголовно-правовые проблемы. Оно характеризовалось также отсутствием точно обозначенных составов и нередко - конкретных санкций.

В этой связи, говоря об особенностях уголовного законодательства данного периода, A.A. Герцензон писал: «Эта особенность в те годы вос­принималась некоторыми деятелями советской юстиции, в особенности ра­ботниками трибуналов, как якобы сущность советского уголовного права, которое, как они полагали, и в дальнейшем будет развиваться без Уголов­ного кодекса или хотя и на основе Уголовного кодекса, но без определения в нем мер наказания за отдельные виды преступлений»².

В соответствии с тем, что карательная политика Советского государства претерпевала в своем развитии значительные изменения, соответственно изме­нениям развития в политической и социально-экономической конъюнктуре, в динамике преступности, в составе правонарушений, указанное выше положе­ние ни теоретически, ни практически не отвечало потребностям государства. Поэтому все острее вставала проблема систематизации и кодификации уголов­ного законодательства.

К 1919 г. советское уголовное законодательство представляло собой совокупность еще несистематизированных норм, относящихся по характеру к Общей и Особенной частям уголовного права, с явным и значительным преобладанием норм Особенной части. Если в законодательстве 1917­1918 гг. встречаются какие-либо общие директивы о характере подлежащей применению репрессии, то они адресуются главным образом революцион­ным трибуналам.

Необходимость систематизации и кодификации была объективно обу­словлена рядом обстоятельств.

В первую очередь следует назвать усиление централизации государ­ства, требующее концентрации правотворческих функций в руках верхов­ной власти, установление единства карательной политики и уголовного за­конодательства в качестве ее инструмента.

Кроме того, требовалось единообразие судебной практики, что в свою очередь диктовало необходимость установления четких оснований и кон­кретизации мер уголовной ответственности.

Зарождение мысли о разработке системы социалистического уголов­ного права следует отнести к середине 1918 г. Ее развил Д.И. Курский на II Всероссийском съезде областных губернских комиссаров юстиции, состо­явшемся 2-6 июля 1918 г. в г. Москве. Выступая с докладом, он отметил, что перед органами юстиции встала задача создания уголовного права. «...Мы здесь, в центре, уже выходим из той стадии, когда мы говорили вам - работникам на местах: мы сломали старые суды, создавайте новые народ­ные суды и пусть они решают дела, руководствуясь своей революционной совестью. Для нас в центре стало ясно, что необходимо создать нормы этим судам. Пусть они будут абсолютно свободны в отношении, что будут смяг­чать наказания насколько они находят это нужным, будут освобождать от наказания, если считают, что этот человек невинен, будут миловать, если этот человек - случайный преступник, - пусть это будет, но нужно, чтобы у

59

суда были нормы, которыми он мог бы руководствоваться, нужно, чтобы он фиксировал внимание на тех явлениях, которые подтачивают и могут погу­бить важное дело, совершенное российским пролетариатом»⁴⁵.

Таким образом, уже в середине 1918 г. четко осознается необходи­мость устранения пестроты и противоречий в следственно-судебной прак­тике, внедрения обязательных для всех судов и трибуналов советских зако­нов. Осознав, насколько мощным орудием осуществления государственной политики является уголовное законодательство, государство предприняло энергичные попытки установления всеобъемлющего контроля над право­творчеством.

На основании сказанного можно проследить начало пути развития социалистического уголовного законодательства: слом и уничтожение ста­рого буржуазного уголовного права, широчайшее правотворчество револю­ционных масс на основе революционной совести и социалистического пра­восознания, создание первого социалистического законодательства по уго­ловному праву.

Отправные принципиальные положения в отношении дальнейшего развития системы уголовных наказаний в Советском государстве были за­фиксированы в Программе партии, принятой VIII партийным съездом в марте 1919 г.

Основываясь на положениях, разработанных В. И. Лениным в «Кон­спекте раздела о наказаниях пункта программы о суде»², а также на его ука­заниях об «исправлении исправимых», о дифференциации средств воздей­ствия на лиц, совершивших преступления⁴⁶, Программа партии констатиро­вала, что «в области наказания организованные таким образом суды уже привели к коренному изменению характера наказания, осуществляя в ши­роких размерах условное осуждение, введя как меру наказания обществен­ное порицание, заменяя лишение свободы обязательным трудом с сохране­нием свободы, заменяя тюрьмы воспитательными учреждениями и давая возможность применять практику товарищеских судов»⁴⁷. Программа стави­ла перед партией задачу стремиться к тому, «чтобы система наказаний была окончательно заменена системой мер воспитательного характера»⁴⁸.

По существу Программа партии в этой части положила начало широ­кой выработке и законодательному закреплению принципов построения системы уголовных наказаний в нашей стране. В целом ее указания в об­ласти уголовной и исправительно-трудовой политики были пронизаны идеями гуманизма и целесообразности в осуществлении репрессии. Впер­вые в качестве практической задачи партии была поставлена проблема дальнейшей перспективы наказаний, постепенного их эволюционного раз­вития и замены системой мер воспитательного характера.

После принятой VIII съездом РКП (б) Программы партии и определе­ния в ней основных теоретических принципиальных положений построения системы карательных мер на повестку дня встал вопрос о необходимости систематизации советского уголовного законодательства в целях единооб­разия применения уголовных наказаний. Предпосылки для этого уже были созданы в результате правотворчества местных народных судов, революци­онных трибуналов и иных государственных органов, применявших кара­тельные меры.

Первой попыткой систематизировать нормы советского уголовного права явились Руководящие начала по уголовному праву РСФСР, утвержден­ные 12 декабря 1919 г. В них впервые были сформулированы исходные юри­дические нормы Общей части уголовного права. Они отразили на себе осо­бенности периода гражданской войны, но вместе с тем сыграли значительную роль в дальнейшем развитии социалистического уголовного права. Впервые в данной инструкции, получившей силу уголовного закона, было дано новое (классовое) понимание государства и права. Это был исторически первый за­конодательный акт, раскрывающий особые задачи советского уголовного пра­ва.

Таким образом, в отношении мер борьбы с преступностью советское законодательство пережило довольно значительную эволюцию. Будучи аб­солютно новым систематизированным источником уголовного права, соз­данным при советской власти, Руководящие начала все же не отказались от понятия наказания. Речь пока не шла о «мерах социальной защиты».

Вместе с тем они впервые в истории отечественного права дали дву­единое материальное определение преступления, сочетающее признаки противоправности и общественной опасности (ст. 5, 6.), сделали первую попытку законодательной формулировки социалистического понимания наказания и его задач.

Руководящие начала не закрепили принцип определенности - одного из важнейших принципов системы наказаний, перечень наказаний в них по- прежнему был примерным. Более того, ими допускалась возможность на­значения лишения свободы и «на неопределенный срок, до наступления из­вестного события».

Определение понятия преступления было сформулировано не четко. Однако, несмотря на некоторые недостатки, Руководящие начала явились прообразом Общей части Уголовного кодекса 1922 г., послужили своеоб­разным толчком к дальнейшей систематизации советского уголовного зако­нодательства.

Однако Руководящие начала не могли заменить собой кодифициро­ванного источника уголовно-правовых норм, при их разработке и не стави­лось такой задачи. В них были закреплены лишь основные принципиальные

62

положения нового, социалистического уголовного права. По словам Н.В. Крыленко, Руководящие начала «впервые в чеканной и выпуклой форме из­лагают основные руководящие идеи нашего понимания содержания и целей всякого уголовного права, во-первых, и нашего пролетарского права, во- вторых»⁴⁹.

Поэтому после издания Руководящих начал существовали и продол­жали издаваться иные акты уголовно-правового характера, которые либо устанавливали ответственность за конкретные преступления (например, декрет СНК от 30 декабря 1919 г. «Об устранении волокиты» , постановле­ние СТО от 11 мая 1920 г. «О борьбе с контрабандной торговлей»⁵⁰, декрет СНК от 2 февраля 1921 г. «О борьбе с дезертирством»⁵¹ и др.) либо регули­ровали применение наказаний и других мер уголовно-правового характера (например, декрет СНК от 16 апреля 1920 г. «О реквизициях и конфискаци­ях»⁵², Положение об общих местах заключения РСФСР, утвержденное по­становлением НКЮ от 15 ноября 1920 года⁵³, декрет СНК от 21 марта 1921 г. «О лишении свободы и о порядке условно-досрочного освобождения за­ключенных»⁵⁴, декрет СНК от 5 мая 1921 г. «Об ограничении прав по судеб­ным приговорам»⁵⁵ и др.).

Ситуативность уголовно-правового регулирования хотя и была его объективным недостатком, однако - недостатком неизбежным. Принципи­ально новая форма политического устройства и обусловленная ею специ­фика системы общественных отношений не могли регулироваться прежним законодательством. Для того же, чтобы выработать новое, требовалось вре­мя и соответствующая практика. В том, что в первые годы советской власти в уголовном праве, как и в других отраслях, существовал декретный прин­цип регулирования, не было ничего противоестественного. Это было обу­словлено закономерностями исторического процесса, сложившейся соци­ально-политической ситуацией.

Первые декреты, содержащие уголовно-правовые нормы, свидетель­ствовали о трудном пути становления концептуальных основ нового уго­ловного права, брали начало не в теоретических изысканиях, а в живой практике. И в этом их большая ценность. Они в то же время имели полити­ческий характер, являлись формой выражения уголовно-правовых взглядов новой власти. «У нас была полоса, когда декреты служили формой пропа­ганды, - писал В.И. Ленин. - Простому рабочему и крестьянину мы свои представления о политике сразу давали в форме декретов»⁵⁶.

A.A. Герцензон отмечал, что отсутствие в большей части первых дек­ретов советской власти описания точных признаков преступных деяний, а иногда отсутствие указания на конкретные санкции, породило у некоторых юристов ошибочное мнение, будто в этом как раз и состоит специфика про­летарского уголовного права . Так, М.Ю. Козловский писал в 1918 г.: «Ко­дификация уголовного права во время социалистической революции - на­прасный труд; я думаю, что задача власти в этой области сводится главным образом к руководству, к инструктированию масс»⁵⁷.

Некоторые юристы высказывались против кодификации уголовного права даже на III съезде деятелей советской юстиции в 1920 г., ссылаясь на то, что «революция еще не закончена»⁵⁸.

При оценке этих высказываний необходимо учесть естественное стремление коммунистов все строить принципиально иначе, по-новому, не так, как в дореволюционной России либо в других странах. Это относилось и к правовому строительству. «Переходный строй от капитализма к социа­лизму, переживаемый впервые на земном шаре после Октябрьской револю­ции в России, творит в процессе социалистической революции особое, не­виданное нигде право», - писал М.Ю. Козловский⁵⁹.

Большинство же советских юристов того периода рассматривали от­сутствие Уголовного кодекса как явление временное и нормальное с точки зрения истории права. Они при этом считали, что пролетарский закон дол­жен быть принципиально новым не только по содержанию, но и по форме⁶⁰.

Таким образом, в первые годы советской власти в уголовном законода­тельстве отсутствовали единообразие и стабильность. Это непосредственно влияло и на карательную политику. К примеру, по вопросу о смертной казни явные противоречия наблюдались как в самом законодательстве, так и между законодательством и карательной практикой. Смертная казнь была отменена большевиками еще в 1917 г. В декрете II Всероссийского Съезда Советов от 26 октября 1917 г. «Об отмене смертной казни» говорилось: «Восстановлен­ная Керенским смертная казнь на фронте отменяется»⁶¹. Однако этот запрет полностью нивелировался постановлением СНК от 5 сентября 1918 г. «О красном терроре»⁶² и последующими нормативными правовыми актами (по­становление НКЮ «Об отмене всех доныне изданных циркуляров о револю­ционных трибуналах»⁶³, декрет ВЦИК от 20 июня 1919 г. «Об изъятиях из об­щей подсудности в местностях, объявленных на военном положении»⁶⁴, Руко­водящих началах по уголовному праву РСФСР 1919 г.⁶⁵ и др.). Кроме того, в 1917-1920 гг. прослеживается тенденция внесудебного применения смертной казни. В постановлении Совета рабочей и крестьянской обороны от 10 октяб­ря 1919 г. «Об ответственности за злоумышленное разрушение железнодо­рожных сооружений» говорилось: «Для пресечения участившихся за послед­нее время случаев злоумышленного разрушения железнодорожных сооруже­ний или покушения на таковые пойманных на месте преступления расстрели­вать в порядке непосредственной расправы...»⁶⁶.

Вскоре смертная казнь была введена официально. Декретом СНК РСФСР от 21 февраля 1918 г. «Социалистическое отечество в опасности» было разрешено применение расстрела, причем даже без суда - на месте, за достаточно широкий круг деяний - совершение преступлений «неприятель­скими агентами, спекулянтами, погромщиками, хулиганами, контрреволю­ционными агитаторами, германскими шпионами». Такие практически без­граничные права предоставлялись ВЧК, которая не преминула ими вос­пользоваться⁶⁷.

Вторая попытка отмены смертной казни была предпринята постанов­лением ВЦИК и СНК РСФСР от 17 января 1920 г. «Об отмене применения высшей меры наказания (расстрела)». Но уже спустя три месяца был издан декрет ЦИК от 22 мая 1920 г. «О порядке приведения в исполнение губерн­скими революционными трибуналами приговоров к высшей мере наказания в местностях, объявленных на военном положении, а также в местностях, на кои распространяется власть революционных военных советов фрон­тов»⁶⁸.

Следует согласиться с мнением Г.Н. Тоскиной, что по большому счету, санкционированное государством лишение жизни в этот период нельзя рас­сматривать как наказание в уголовно-правовом смысле. Это была политиче­ская мера, выполнявшая три основные функции: подавление сопротивления, принуждение к выполнению властных предписаний центральной и местной власти, физическое устранение политических противников и целых социаль­ных сословий, которых власть считала для себя опасными, например духовен­ство, дворянство⁶⁹.

На примере применения смертной казни в период 1919-1921 гг. вид­ны расхождения нормативных и политических деклараций с реальной кара­тельной политикой, которая напрямую зависела от общегосударственной политики.

Применение наказания зачастую подчинялось политико- экономической целесообразности; это касается в первую очередь конфи­скации имущества, лишения свободы, принудительных работ, смертной казни. Судя по тому, что наряду с регламентацией оснований применения репрессивных мер законодатель весьма часто делал из нее исключения, можно сделать вывод: наказание имело более политический, нежели юри­дический характер, было одним из важнейших средств самоутверждения власти.

Однако изменения развития в политической и социально- экономической конъюнктуре, в динамике преступности, в составе правона­рушений поколебали философию «красного террора». В 1919-1921 гг. при­менение высшей меры наказания резко пошло на убыль; в 1922 г. это со­кращение еще более усилилось. Применение лишения свободы, интенсивно росшее до 1921 г. и достигшее ⁷⁰/4 всех наказаний, к 1922 г. сократилось бо­лее чем в 2 раза. Наконец, имущественные взыскания, колебавшиеся от 8 до 1%, в 1922 г. сразу достигли 49% всех наложенных взысканий⁷¹. Объяснение причин этого, по нашему мнению, заслуживает особого внимания.

Резкое изменение карательной политики ревтрибуналов, как отмечает E.H. Тарновский, было вызвано уменьшением тяжкой преступности и уве­личением мелкой, главным образом из числа преступлений против порядка

л

управления (продналоговые).

На наш взгляд, главным фактором выступали смена экономических и политических условий развития страны и произошедшее вслед за ней изме­нение уголовной политики, заменившей характерные ей ранее революцион­ную аффектированность и гипертрофированную классовую нетерпимость, актуализированные борьбой за власть и ее удержание в экстремальных ус­ловиях.

В любом случае такие изменения были очевидны и объективны. Их первейшим следствием стала потребность в унификации уголовного зако­нодательства. Дело не только в смягчении уголовной репрессии. Государст­во, обретшее некоторую стабильность и централизацию власти, не могло больше мириться с тем, что преступность и наказуемость деяний устанав­ливались множеством нормативных правовых актов разного уровня, при­нимаемых, к тому же, различными субъектами правотворчества, вплоть до местных органов власти. Уголовная политика государства, жесткая или мягкая, должна быть единой и стабильной, иначе ее трудно признать поли­тикой вообще.

Процесс формирования советского уголовного законодательства был обусловлен как социальными потребностями в полноценном правовом регули­ровании борьбы с преступностью, так и объективными политическими и эко­номическими условиями становления молодого Советского государства. Ска­занное подтверждается тем, что к 1919-1920 гг. (период государствообразую- щих процессов) все больше и больше начинала осознаваться задача кодифика­ции уголовного законодательства.