Учебный год 22-23 / V_A_Belov_Grazhdanskoe_pravo_Aktualnye_problemy_teorii_i_praktiki_v_2t_T_1-1

юридических возможностей, т.е. правомочий. Вероятно, это действительно так, по крайней мере в общем случае - тогда, когда идет речь о субъективном праве в собственном смысле этого слова, т.е.

омере возможного фактического поведения.

Вто же время следует оговориться, что ситуация выглядит совершенно иначе в том случае, если заходит речь о возможностях совершения юридических действий. Если требование должных чужих фактических действий (чужого бездействия) всегда рискует остаться безответным или безрезультатным, ибо долженствование действия не равнозначно неизбежности такового (см. выше), то юридические последствия определенных действий управомоченного лица наступают неизбежно, в том числе и тогда, когда пассивный субъект того не желает. Допустим, совершается такое одностороннее юридически значимое действие, как принятие наследства. Возможно, что для других наследников, подлежащих призванию к наследованию, такое действие было бы нежелательным, ибо непринятие наследства любым из наследников влечет приращение наследственных долей других сонаследников. Тем не менее, что бы сонаследники ни делали, каких бы мер ни предпринимали, они не смогут ни воспрепятствовать наступлению юридических последствий акта принятия наследства, ни изгладить таких последствий*(546). Нет, стало быть, и никакого смысла в том, чтобы вкладывать в состав субъективного наследственного права наряду с правомочием совершения собственного активного действия (принятия наследства) еще и правомочие на требование чего-нибудь от других сонаследников: если оно будет - положение наследника оно не упрочит, если нет - не ослабит. Нет, следовательно, ничего невозможного в существовании юридических возможностей (в том числе и субъективных прав), состоящих из правомочий только одного вида и даже одного единственного правомочия (так называемых односложных прав*(547)).

Влитературе почти не обсуждается вопрос о соотношении единого субъективного права, состоящего из нескольких правомочий, с несколькими субъективными правами, каждое из которых исчерпывается одним правомочием. Почему, например, о праве собственности всегда говорят как об одном (едином) субъективном праве, состоящем из трех правомочий (владения, пользования и распоряжения), но никогда - о трех различных субъективных правах - праве владения, праве пользования и праве распоряжения? И если с правом собственности словоупотребление является единообразным, то в других областях дело обстоит далеко не так однозначно. Так, например, одни ученые пишут об одном едином субъективном авторском праве или даже праве автора, слагающемся из множества правомочий, причем возможностей разнородных (имущественных и неимущественных), а другие говорят о множестве субъективных авторских прав (на использование произведения, на его воспроизведение, копирование и т.д.). Нет определенности и с возможностями акционера: одни ученые пишут о них как о правомочиях, образующих одно обширное акционерное право в субъективном смысле, в то время как другие считают их несколькими отдельными субъективными правами акционера (правом на дивиденд, правом голоса, правом на ликвидационный остаток и др.)*(548).

Единственным фактором, "цементирующим" правомочия в субъективное право, может быть только интерес: субстанция, ради которой за лицом и признается субъективное право. Наверное, можно утверждать, что правомочия составляют содержание одного субъективного права, если все они необходимы для достижения промежуточных результатов, стоящих у субъекта на пути удовлетворения своего интереса. Но такой подход (который, по аналогии с разграничением права на публичное и частное по критерию интереса, можно было бы именовать материальным) был бы мало продуктивен в практическом отношении, поскольку в реальной действительности одни и те же субъективные права используются их обладателями для удовлетворения различных интересов - не конструировать же, в самом деле, для каждого интереса собственное субъективное право*(549)! И наоборот: удовлетворение одного и того же интереса может достигаться посредством таких поведенческих актов, которые по своему содержанию (один акт - выполнение работ, другой - передача вещи) и направленности (один акт - собственное действие управомоченного, другой - чужое действие) явно не могут входить в одно субъективное право. По этим причинам следует

отдать предпочтение подходу формальному, положив в основание объединения правомочий в субъективные права внешне всем видимые факторы. Речь, несомненно, идет о различных субъективных правах, когда входящие в их состав возможности имеют различное юридическое качество (одни - абсолютные, другие - относительные) либо принадлежат различным субъектам, либо имеют различные объекты, либо, наконец, возникают, изменяются и прекращаются по различным основаниям. И лишь в том случае, когда исследователю незаметны различия ни в одном из четырех признаков, можно попытаться прибегнуть к помощи "последней инстанции": установить, удовлетворению каких типических интересов управомоченного служат искомые возможности. Служение их одному и тому же интересу управомоченного подтверждает предположение о том, что искомые возможности принадлежат одному и тому же субъективному праву; служение же возможностей различным интересам (или хотя бы интересам различного свойства - например, имущественному и неимущественному) это предположение опровергает и означает необходимость рассмотрения обсуждаемых возможностей как элементов различных субъективных прав.

6.2. Вопрос о структуре юридической обязанности в отечественной литературе практически не разработан. Вообще "...исследования гражданско-правовых обязанностей носят фрагментарный, отрывочный характер. Обязанности подвергаются анализу лишь в связи с изучением обязательственных правоотношений и, как правило, через призму субъективных прав, что породило не только одностороннюю направленность цивилистических работ, но и послужило причиной отсутствия в советской цивилистической науке цельного концептуального учения, посвященного обязанностям как самостоятельной, фундаментальной категории гражданского права"*(550). Эти слова, написанные вот уже более 20 лет назад, не утратили актуальности и по сей день: в учении о гражданско-правовых обязанностях ничего так и не изменилось. Создается ощущение, что наука попала в ситуацию, подобную той, что была описана в самом начале настоящего очерка - в ситуацию научного тупика. Но если причина такого тупика в случае с пониманием правоотношения как фактического отношения, урегулированного нормами права, вполне очевидна, то до факторов, препятствующих самостоятельной разработке учения о юридических обязанностях, еще предстоит докопаться.

Нам известно, по сути, лишь два взгляда по вопросу о содержании юридических обязанностей: первый из них был высказан Н.И. Матузовым и Б.М. Семененко в 1980 г., второй - год спустя В.С. Емом. Сущность первого воззрения заключается в поэлементном представлении юридических обязанностей, подобном тому, как разлагается на правомочия субъективное право. По мнению авторов, обязанность распадается на четыре следующих элемента*(551): 1) необходимость совершения определенных действий; 2) необходимость воздержаться от совершения определенных действий; 3) необходимость требовать совершения или несовершения определенных действий; 4) необходимость отвечать за несовершение предписанных действий*(552). Интересно, что этот взгляд был сформулирован вопреки очень точному методологическому предупреждению, высказанному на 20 лет ранее А.Г. Певзнером, который писал, что хотя и "соответствующая субъективному праву правовая обязанность... не представляет собой единого целого", тем не менее "...не требуется, чтобы каждому отдельному правомочию противостояла (точнее, соответствовала) определенная конкретная обязанность", ибо "правовая обязанность противостоит субъективному праву как целое целому"*(553).

Справедливо критиковал взгляд Н.И. Матузова и Б.М. Семененко также и В.С. Ем, но с несколько иной (предметной) позиции. В действительности эти четыре элемента сводятся к двум - к необходимости определенного поведения обязанного субъекта, которое может выражаться в действии (в том числе и по заявлению требований к третьим лицам) либо в воздержании от действия, составляющего содержание обязанности, и к необходимости претерпевания обязанным субъектом негативных последствий своей неправомерной деятельности, лежащей, вообще говоря, вне юридической обязанности*(554). Далее он бросает очередной (и, в общем, справедливый) упрек юридической науке, представителями которой "...понятие "содержание обязанности"

применяется как нечто само собой разумеющееся", а "попытки раскрыть, что скрывается за ним", по причине своей малочисленности и чисто описательного характера, "...в конечном счете вызвали к жизни ряд методологических неточностей и неясностей в вопросах, имеющих непосредственное значение для определения содержания обязанностей"*(555). Казалось бы, за таким заявлением сперва должно следовать устранение "методологических неточностей и неясностей" в столь важных вопросах, а после - разрешение вопроса о содержании юридической обязанности. Но нет! ничего подобного в работе В.С. Ема мы не находим. Ничего, кроме широко известного разделения обязанностей по их содержанию на обязанности активного и пассивного типа (обязанности действовать и воздерживаться от действий)*(556), а также общих методологических замечаний о причинах фиаско любых попыток постичь содержание и поэлементную структуру юридических обязанностей*(557), в ней и нет. Обещанное устранение "неточностей и неясностей" свелось к обсуждению вопросов о содержании обязанностей отдельных видов (по передаче вещей в рамках различных договоров, производству работ и оказанию услуг), а обобщенного (теоретического) знания на этой базе автору получить не удалось. Во всяком случае, авторский запев (в виде упомянутых методологических пассажей) позволял читателю рассчитывать на что-то более определенное, чем, к примеру, такой вывод: "содержание гражданско-правовых обязанностей активного типа зависит как от особенностей предмета, на которые они направляют действия субъекта, так и от цели обязанности, ее места и функций в обязательстве"*(558). Естественно! а как же еще-то может быть?!

Отмеченные обстоятельства - количественная бедность попыток изучения юридических обязанностей и их явная теоретическая бесплодность - не могут не навести на мысль о тщетности любых построений структуры юридических обязанностей, "зеркальной" структуре субъективного права. Даже разделение обязанностей на активные и пассивные, являющееся на первый взгляд именно зеркальным "отображением" структуры субъективного права, слагающегося из правомочий требования чужих и совершения своих действий, в действительности таковым не является: требование своих и совершение чужих действий - это виды правомочий, элементов субъективного права, а не самих субъективных прав, в то время как разделение на активные и пассивные касается обязанностей в целом, а не их структурных частей (элементов)*(559). Но если структура юридической обязанности не зеркальна (тождественна по модулю и противоположна по знаку) структуре субъективного права, то возникает вопрос: как же в таком случае обязанность может обеспечивать реализацию субъективного права, которое, как мы помним, по крайней мере по общему правилу, может состоять из правомочий обоих типов - как совершения собственных, так и требования чужих действий? Если структура обязанности однородна, то какова она и каков механизм обеспечения ею процесса реализации каждого из правомочий, в том числе - различного вида? На этот вопрос мыслимы три ответа различной степени правдоподобности.

Ответ первый заключается в уточнении традиционного определения субъективного права в том смысле, что всякому субъективному праву корреспондирует как минимум одна юридическая обязанность. Вообще же говоря, обязанностей-корреспондентов одного субъективного права должно быть столько, сколько в субъективном праве правомочий. Это - совершенно неправдоподобное и откровенно неадекватное решение проблемы*(560), ибо оно рождает иной и совершенно неожиданный вопрос: а какую субстанцию образует система обязанностей, обеспечивающих одно субъективное право? что корреспондирует не отдельным правомочиям, а субъективному праву в целом?

Второй ответ будет заключаться в представлении юридической обязанности в качестве не многоэлементной, а многослойной (эшелонированной) структуры с содержанием, подлежащим конкретизации. Такая конкретизация происходит в зависимости от того, какое субъективное право приходится обеспечивать той или иной конкретной обязанности: обязанность вообще как бы подстраивается под то субъективное право, которому ей приходится соответствовать. В этом и проявляется зависимость содержания юридической обязанности от содержания обеспечиваемого ею субъективного права. Всякая юридическая обязанность, таким образом, заключает в себе

несколько "слоев" должного поведения: так, ее носитель связан юридическими последствиями действий управомоченного лица, а также должен воздерживаться от совершения всяких собственных действий, которые могут воспрепятствовать реализации управомоченным лицом своего субъективного права и, при необходимости, должен совершать определенные действия, требуемые управомоченным лицом. В зависимости от содержания субъективного права один из обеспечительных "слоев" выходит на первый план; два других находятся на подхвате (на посылках) у первого, основного, т.е. играют вспомогательную роль, роль второго и третьего эшелонов обороны*(561). При определенных обстоятельствах (например, при посягательстве на субъективное право) в линию обороны может превратиться любой из эшелонов, ранее имевший подчиненное значение; по выполнении стоящей перед ним задачи (прекращении посягательства) все возвращается к первоначальной позиции. Тот или иной "слой" при исполнении конкретной обязанности вообще может оказаться незадействованным. Именно этим - равным присутствием, но неодинаковым использованием - многослойная концепция обязанности и отличается от многоэлементной, в которой все структурные части обязанности должны были бы пребывать на одном и том же уровне актуализации. Этот взгляд уже значительно выигрывает в своем правдоподобии в сравнении с предыдущим, но также оставляет открытым целый ряд вопросов.

Наконец, сущность третьего, наиболее симпатичного нам объяснения, заключается в следующем. Содержание всякой юридической обязанности едино и всегда заключается в долженствовании совершения определенных действий. Всякая юридическая обязанность - это долженствование активного поведения, т.е. субстанция, сегодня трактуемая как лишь один из видов обязанностей (обязанность активного типа). Две другие, встречавшиеся нам конструкции, направленные на обеспечение юридических возможностей - долженствование воздержания от действий или долг бездействия (non facere)*(562), а также неизбежность претерпевания пассивной стороной юридических эффектов действий управомоченного, состояние его связанности этими эффектами (pati) - составляют содержание не обязанностей, а двух других феноменов правовой реальности.

Наивысшая степень правдоподобности именно этого (последнего) объяснения, степень, переходящая из правдоподобности в достоверность, подтверждается, на наш взгляд, самим фактом существования теории регулятивного и охранительного права*(563). Ведь что представляет из себя "принудительная реализация" - ключевое свойство всякого охранительного правоотношения? Она заключается в возможности обладателя охранительного субъективного права прибегнуть к содействию публичной власти при осуществлении этого права. А в чем же будет выражаться это пресловутое "содействие"? Ответ не менее очевиден: в публичном принуждении носителя обязанности к совершению действий, являющихся содержанием долга (долженствования), либо в самостоятельном совершении таких действий, которые служат для управомоченного лица достаточной заменой действий лица обязанного*(564). Публичной власти, таким образом, нечего делать в сфере принуждения к исполнению обязанностей пассивного типа - при известной степени настойчивости, смелости и изобретательности "должник" всегда найдет способ уклониться от ее исполнения*(565), а совершить какие-либо действия, способные заменить такого рода исполнение (воздержания от действия), ни публичная власть, ни ее представители не в состоянии - управомоченному субъекту принципиально бездействие именно строго определенного лица*(566).

Способность к публично-принудительной реализации присуща только обязанностям активного типа. Да, эта способность наличествует не у всех обязанностей активного типа - ее нет у обязанностей регулятивных*(567), но для наших целей это не имеет значения, поскольку обязанности охранительные по содержанию вполне могут быть идентичны обязанностям регулятивным*(568). Иным субстанциям, обеспечивающим субъективные права, присущи иные признаки, противопоставляющие их обязанностям активного типа: так, обязанность бездействия может быть только обязательной, но не публично-принудительной, а состояние связанности вообще отражает отношение необходимости (неизбежности), а не долженствования.

7. Выше было указано, что содержанием правоотношения, несомненно, являются

субъективные права и юридические обязанности. В то же время содержание правоотношения не всегда исчерпывается этими элементами: во-первых, субъективное право и юридическая обязанность могут быть не единственными элементами правоотношения (см. о них ниже), во-вторых, мыслимы правоотношения, в которых субъективное право обеспечивается не обязанностью, а иным средством (см. конец предыдущего пункта), и наконец, правоотношения, в содержание которых вовсе не входит ни субъективного права (в его классическом понимании), ни юридической обязанности (см. выше и гл. 19 - о правоотношениях, включающих в себя состояние связанности, - секундарных правоотношениях)*(569). Правоотношение - это действительно научная абстракция, своеобразная форма или рамка, в которую всякий раз заключается различное содержание. Где граница, за которой кончается правовое отношение и начинается иной (неюридический) тип социальных связей? Всякую ли возможность, хотя бы и юридически обязательную и даже обеспеченную силой публичного принуждения, можно "заталкивать" в "правоотношение-рамку"? Сколь растяжима (эластична) эта "рамка"?

7.1. Тот факт, что наряду с "основными" правами и обязанностями в относительном правоотношении между субъектами существуют иные элементы, неоспорим. Особенно хорошо данная проблема освещена в работе М.М. Агаркова на примере структуры обязательства*(570). Предположим, заключен договор строительного подряда, выполняемый иждивением заказчика. На стороне заказчика лежит обязанность предоставить необходимые материалы и оборудование. Что происходит в том случае, когда он предоставляет некачественные материалы и оборудование или не предоставляет их вовсе? Казалось бы, если бы шла речь об "основной" обязанности в обязательстве, подрядчику была бы предоставлена возможность потребовать замены оборудования

иматериалов, а если бы это было нецелесообразным, то за свой счет приобрести данные предметы

ивзыскать их стоимость с заказчика (ст. 396-397 ГК). Но интерес подрядчика заключен не в том, чтобы просто обеспечить самого себя оборудованием или материалами и, уж конечно, не во взыскании стоимости оборудования и материалов, приобретенных им для другого лица*(571). Подрядчик желает выполнить работу и получить за это вознаграждение. Поскольку заказчик своими действиями препятствует нормальной динамике правоотношения строительного подряда, подрядчику предоставлена возможность отказаться от исполнения своих обязанностей по договору*(572) и потребовать уплаты цены выполненной части работ (п. 3 ст. 745 ГК). Но может ли подрядчик понудить неисправного заказчика к исполнению его обязанности, т.е. к приобретению оборудования (материалов) или ко взысканию их стоимости? Судя по тому, что закон установил особую (специальную) возможность подрядчика, нужно заключить, что применение общих мер правового воздействия на неисправного должника в этом случае невозможно. Что же это за "обязанность", нарушение которой не влечет применение мер публичного принуждения?

На этом примере видна необходимость выделения особенной категории обязанностей ("не основных"), которые можно условно назвать обязанностями, направленными на создание условий, необходимых для реализации интереса управомоченного субъекта. Обратим внимание на то, что таким обязанностям не противостоят какие-либо самостоятельные права (права требования о создании соответствующих условий): подрядчик не вправе требовать от заказчика снабжения материалами и оборудованием, продавец - внесения покупателем предоплаты, хранитель - сдачи имущества на хранение, хотя бы и в специально для того подготовленные помещения или емкости

ит.д. Но ясно, что при неисполнении таких "обязанностей" управомоченное лицо не реализует своего интереса: продавец не найдет сбыта своему товару, подрядчик не получит денег за работу, которую он лишился возможности выполнить, а хранитель - за услуги, которые он был готов оказать, но по причинам, от него не зависящим, не оказал. Выходит, что обязанности по созданию условий реализации чужого интереса не имеют самостоятельного значения и не образуют самостоятельного правоотношения вне связи с правоотношением, условием возникновения которого и являлось исполнение соответствующей обязанности. По этой причине обязанности по созданию условий реализации чужих интересов следует считать особыми элементами классических правоотношений - элементами, входящими в их содержание (в нашем примере - в содержание

обязательств по договорам купли-продажи, подряда и хранения). Обязанности по созданию условий реализации чужих интересов не могут быть рассмотрены вне иного (основного) правоотношения.

Сходную субстанцию представляют собою так называемые кредиторские обязанности, выражающие долженствование совершения кредитором действий, направленных на получение предложенного ему надлежащего исполнения обязательства. Согласно п. 1 ст. 406 ГК кредитор считается просрочившим, если он отказался принять предложенное должником надлежащее исполнение или не совершил действий, предусмотренных законом, иными правовыми актами или договором либо вытекающих из обычаев делового оборота или из существа обязательства, до совершения которых должник не мог (физически или юридически) исполнить своего обязательства. Допустим, должник, предложивший надлежащее исполнение денежного обязательства, потребовал от кредитора возврата документа, удостоверяющего этот денежный долг. Какие возможности он получит, если кредитор долгового документа не выдаст? Обладает ли должник самостоятельным требованием о выдаче (виндикации?) документа или требованием о принятии кредитором предложенного ему исполнения? Нет, таких возможностей должник не приобретает, поскольку закон опять же исчерпывающим образом предопределяет последствия этой ситуации: должник вправе задержать исполнение, не считаясь при этом просрочившим, а также может взыскать с кредитора убытки, причиненные непринятием предложенного исполнения (п. 3 ст. 405, п. 2 ст. 406 ГК). Опять перед нами обязанность активного типа, к исполнению которой невозможно принуждать. Такую обязанность кредитора (кредиторскую обязанность) тоже следует признать находящейся внутри обязательства, поскольку она самым тесным образом связана с возможностью реализации интереса должника (интереса, заключенного в обязательственном праве). Она составляет органическую часть обязательства, хотя с точки зрения научной классификации и изучения, безусловно, нуждается в отдельном рассмотрении.

7.2. Правоотношений, состоящих из одного только субъективного права (без обязанности), существовать не может - это ясно и, по большому счету, не требует доказательства. Самое определение субъективного права как меры возможного поведения одного лица, обеспеченного мерой должного поведения другого, переносит это утверждение из ранга доказываемых в ранг постулируемых или аксиоматичных. Ученые договорились, что под субъективным правом они будут понимать только такую возможность, которая обеспечена юридической обязанностью. Всякому субъективному праву корреспондирует юридическая обязанность - в этом нет никакого сомнения. Но верно ли обратное утверждение: всякой юридической обязанности корреспондирует субъективное право?*(573)

Впервые в отечественной литературе обратил внимание на эту проблему М.М. Агарков. Комментируя определение обязательства, данное через понятие юридической обязанности, он замечал, что таковое было бы менее ясным, чем его определение через право кредитора. "Если праву требования необходимо соответствует обязанность, то обратное утверждение (обязанности всегда соответствует право) не обладает такой же наглядной достоверностью и требует обоснования. Нередко утверждают, что существуют обязанности, и даже обязанности перед определенным лицом, которым не соответствуют права требования"*(574). К сожалению, поставленный ученым вопрос оказался почти что риторическим: на призыв его исследования почти никто не откликнулся*(575). Немногочисленные советские цивилисты, затронувшие его, никакой проблемы не заметили.

Так, Н.Г. Александров, утверждающий, что "субъективное право неотделимо от корреспондирующей ему юридической обязанности" (всякому праву корреспондирует обязанность), совершенно свободно это утверждение и переворачивает: "Юридическая обязанность немыслима без соответствующего субъективного права"*(576) (всякой обязанности корреспондирует право). Объяснение, данное ученым этому утверждению, сводится к следующему: "...субъективное право и соответствующая обязанность выражают одно и то же общественное отношение, рассматриваемое в двух различных аспектах"*(577). Аналогично

подошел к проблеме и С.С. Алексеев, указывавший, что "...существование... юридической обязанности является неопровержимым свидетельством того, что существует и субъективное право, в частности право требования"*(578); "..."обязанность" вне права становится бесцельной, безадресной: немыслимо существование обязанности, когда какое-либо лицо не может требовать ее исполнения"*(579). Правда, у него несколько иное объяснение: право и обязанность "...едины прежде всего потому, что служат в конечном счете одной цели - удовлетворению интересов управомоченного..."*(580). На этом "исследование" проблемы (если это вообще можно назвать исследованием), по сути, завершилось, а определение субъективного права превратилось в предмет жонглирования: как ни поверни его - все выходит правильно. В.С. Ем даже начал свою работу с заявления К. Маркса: "Нет прав без обязанностей, нет обязанностей без прав"*(581), чем, по сути, поставил точку в еще даже не начавшемся исследовании проблемы.

Между тем проблема не перестала существовать. Суждение К. Маркса не удостоилось не только доказательств, но и простого объяснения ни со стороны своего автора, ни со стороны ученого, его процитировавшего. "Объяснение" Н.Г. Александрова в действительности ничего не объясняет, поскольку говорит о праве и обязанности как двух различных аспектах рассмотрения общественного отношения (а не двух сторонах самого этого отношения). Наконец, "объяснение" С.С. Алексеева подтверждает позицию противоположную той, что им защищается, ибо принцип служения обязанности делу удовлетворения интереса управомоченного субъекта никак не мешает возникновению обязанности ранее того субъективного права, "под которое" оно "рассчитывается", что означает возможность существования юридической обязанности (по крайней мере - в течение какого-то времени) без субъективного права.

Главный методологический недостаток традиционного воззрения по проблеме заключается в одностороннем подходе к ее исследованию. Эта односторонность выражается в уже знакомых нам попытках рассмотрения юридической обязанности как знакового антипода субъективного права. В действительности обязанность таким антиподом не является: будучи центром обеспечения всякого субъективного права, юридическая обязанность не является, однако, средством его всестороннего обеспечения. Образно говоря, конструкцию обязанности не нужно "перенапрягать": обязанность обеспечит реализацию одного или нескольких центральных правомочий, в то время как иные (вспомогательные и внешние) элементы субъективного права будут иметь совершенно иное обеспечение. Но понятие об обязанности нельзя и недооценивать, а между тем именно такая недооценка и имеет место в том случае, когда мы "переворачиваем" аксиому "нет права без обязанности". С логической точки зрения "переворачивание" равнозначно следующему утверждению: юридические обязанности - это средство обеспечения только и исключительно субъективных прав, причем непременно реально существующих прав; никаких других юридических возможностей (хотя бы будущих субъективных прав) обязанностями обеспечить нельзя. Думается, что взятое в таком виде суждение о том, что "всякой обязанности корреспондирует субъективное право", чрезвычайно наглядно демонстрирует свою содержательную несостоятельность.

Юридическая обязанность, будучи мерой должного поведения, вполне способна к существованию в отрыве от субъективного права, поскольку долг (юридическая необходимость) определенного поведения может быть установлен в интересах заранее неопределенного круга лиц. Таковы многочисленные обязанности, установленные нормами публичного права. Чье субъективное право обеспечивает, скажем, лежащая на всяком и каждом розничном торговом предприятии обязанность по заключению договора розничной купли-продажи со всяким обратившимся? или юридическая необходимость по подтверждению соответствия определенной продукции требованиям ГОСТов? или обязанность городской поликлиники оказывать медицинские услуги, по крайней мере - в рабочие часы и прикрепленным к ней местным жителям? Непросто даже определить, о каком субъективном праве здесь идет речь, не говоря уже о том, чтобы указать его носителя. Причина проста: никакого субъективного права здесь вовсе нет. Перечисленные обязанности обеспечивают интересы неопределенного круга лиц, т.е. голые интересы, интересы,

которые просто не могут быть облечены в форму субъективного права.

Другая группа случаев относится к обязанностям, обеспечивающим поведенческие возможности, хотя и принадлежащие конкретным лицам, но все же не подпадающие под понятие субъективных прав. Таковы, в частности, требования должников к кредиторам о создании условий исполнения ими собственных обязательств, а также об исполнении ими кредиторских обязанностей

(см. выше 7.1).

Затем, традиционно в содержание субъективного права не включается возможность ожидания его обладателем действий со стороны обязанного лица, например ожидания потребителем, выразившим намерение приобрести предложенный к продаже товар, демонстрации товара продавцом и предоставления ему, потребителю, информации о свойствах товара, его производителе и продавце. Видеть в этой возможности возможность требования неправильно, поскольку потребитель, незнакомый с объективными свойствами товара и не имеющий соответствующих профессиональных познаний, просто не будет знать, чего именно (какой информации) ему необходимо от продавца потребовать. Таково ожидание акционером сообщений от акционерного общества о созыве общего собрания акционеров и иной информации, предоставление которой является обязанностью общества. Здесь также нет и не может быть требования о предоставлении такой информации, поскольку акционер не знаком с повседневной деятельностью общества и, следовательно, не имеет представления о происходящих с ним событиях и совершаемых им действиях, о которых он мог бы спросить.

Наконец, как уже отмечалось выше, ничто не мешает обеспечивать при помощи обязанностей потенциальные (будущие) поведенческие возможности (ожидаемые права), т.е. те, которых в момент установления обязанностей еще нет, но в расчете на возникновение которых обязанности и устанавливаются. Этот последний случай наиболее трудно подвести под понятие правоотношения, поскольку в нем нет никакого коррелята юридической обязанности, т.е. нет такой субстанции, с которой эта обязанность могла бы соотнестись; стало быть, нет и не может быть отношения (правоотношения). Впрочем, здесь допустимо говорить о правоотношении потенциальном, будущем*(582).

7.3. Сказанное в настоящем пункте наводит на мысль о возможности рассмотрения в рамках понятия о правоотношении разнообразных правовых связей (форм), в том числе и с нетипичным содержанием. Некоторые из них упоминались ранее - это правоотношения типа:

-"право (субъективное?) - состояние отсутствия права (неправа, несвободы или обязанность пассивного типа)";

-"право секундарное - состояние связанности (претерпевание)";

-"субъективное право и дополнительные требования + юридическая обязанность и дополнительные обязанности";

-"интерес + юридическая обязанность";

-"право ожидания + юридическая обязанность";

-"ожидаемое (будущее) право + актуальная (существующая, настоящая) юридическая обязанность".

Нет никаких причин полагать, что этим перечень и исчерпывается. Что представляют из себя, скажем, правоотношения с множественностью лиц или с участием третьих лиц? Во всяком случае, удовлетворительного объяснения этих ситуаций при помощи традиционного понятия правоотношения, состоящего из субъективного права и юридической обязанности, пока никем не предложено. Где же в таком случае пролегает граница между правовым отношением и иными формами идеологических (надстроечных) отношений? Чем предопределяется включение объединенных в систему двух (или нескольких?) соотносимых субстанций в рамки правоотношения? Конечно, абстрактный характер понятия правоотношения располагает к разнообразному его наполнению, но, с другой стороны, чем (какими факторами) такое наполнение должно предопределяться? Не указав таковых, мы рискуем просто размыть категорию правоотношения, вовсе стереть ее (и без того трудноуловимые) устанавливавшиеся усилиями

нескольких поколений ученых грани. Признаемся, что пока мы не готовы дать содержательного решения поставленного вопроса, но можем предположить, на каком пути его следует искать.

Если верно то, что понятие о правоотношении - это понятие о правовой (идеологической) форме фактических отношений, то центр тяжести теории правоотношения в его традиционном (узком) смысле должен располагаться в родовом по отношению к нему понятии - понятии о правовой форме*(583). Границы понятия правовой формы и будут границами понятия о правоотношении в широком смысле слова - понятия о правоотношении как абстрактной юридической рамке, выражающей отношение (связь) разнообразных элементов - разновидностей правовых форм. Ключевым для установления содержания понятия о правоотношении должно быть в первую очередь установление понятия о праве и во вторую - о том механизме, при помощи которого фактические отношения облекаются в пресловутую правовую форму (механизме правового регулирования). Понятием о праве всецело предопределяется понятие о всяком правовом, в том числе - правовой форме и правовом отношении. Если под правом понимать поведенческие возможности, обеспеченные в своей реализации - осуществлении или защите (непосредственно или через посредство других возможностей) силой публичной власти (публичным принуждением), то правовой формой фактических отношений нужно будет признавать отношения (связи) поведенческих возможностей любого типа с любыми же корреспондентами (обязанностью, связанностью, несвободой и др.), при условии, что те имеют правовой характер, т.е. способны к принудительному осуществлению или защите. Дабы не перекраивать сложившуюся терминологию, слово "правоотношение" вполне можно было бы продолжать употреблять в традиционном (узком) смысле, а иные варианты связей между поведенческими возможностями и средствами их обеспечения считать иными разновидностями правовых форм общественных отношений.

8.Исторически первым делением субъективных гражданских прав была дихотомия вещных

иобязательственных прав. Ее происхождением мы обязаны римскому праву и его делению исков на вещные и личные. По словам Гая, личным будет тот иск, который предъявляется против ответчика по договору или из преступления, а вещный имеет место тогда, когда мы утверждаем, что вещь - наша, или возбудим спор о том, что мы имеем какое-либо право (Gai. 4, 2). По мнению А.Г. Гусакова, деление прав на вещные и личные было знакомо римлянам до выхода в свет Институций Гая: так, институтом вещного права считалась манципация, а личное начало воплощает nexum*(584).

8.1.В конце XIX в. в связи с постепенным обособлением группы исключительных прав (см. очерк 15 настоящего исследования) деление субъективных прав на вещные и обязательственные постепенно вытесняется их классификацией на абсолютные и относительные. Особенно хорошо эта тенденция прослеживается на примере курсов и учебников энциклопедии права (теории права), написанных в начале ХХ в., т.е. в эпоху, когда новый взгляд только-только формировался и авторы пособий, следуя их учебной направленности, были принуждены к известному упрощению этого материала. Так, в работах большинства дореволюционных цивилистов по-прежнему встречается лишь деление субъективных прав на вещные и обязательственные, различающиеся тем, что вещному праву противостоит неограниченный круг лиц, в то время как обязательственному - индивидуально-определенное лицо*(585). Д.Д. Гримм хотя и упоминает о различии абсолютных и относительных прав, но при этом считает, что "в области гражданского права... ему соответствует различие между вещными и обязательственными (или личными) правами"*(586). Наконец, у В.М. Хвостова и Г.Ф. Шершеневича мы встречаем описание классификации прав на абсолютные и относительные, как отличной от их разделения на вещные и обязательственные*(587), существующей параллельно с ней, но не включающей ее в себя. Вообще смешение двух описанных классификаций стало явлением, пронесенным через весь советский этап развития гражданского правоведения*(588), и осталось весьма распространенным в настоящее время*(589).

Такой подход нуждается в некотором уточнении. В основании любой классификации должен лежать один критерий - единый для всех выделяемых элементов*(590). Исходя из самого

названия классификационных групп, из двух предложенных признаков выбор следует сделать в пользу круга обязанных субъектов: в правоотношениях абсолютных он не определен, в относительных - является определенным. Иные характеристики элементов, образующихся при таком выделении, будут лишь их внешними признаками, предопределенными, соответственно, их абсолютной либо относительной природой. К числу таких признаков относится, в частности, характер обязанности (о котором упоминает Н.Г. Александров), равно как и содержание субъективного права, ею обеспечиваемого. Введение иных критериев возможно, но уже для построения следующего уровня классификации, для дальнейшего дробления, с одной стороны, прав абсолютных, с другой - относительных. Поскольку это будут две разные классификации, вполне допустимо, что в основе каждой из них будет лежать свой собственный критерий и каждая из них будет иметь различное число уровней. При таком подходе ясно, что обязательственные права представляют собой вид относительных прав, выделенный, по всей вероятности, по своему содержанию (требование определенного действия), а вещные - вид абсолютных прав, выделенный по своему объекту (индивидуально-определенные вещи)*(591).

Если необходимость отличать абсолютные и относительные права признается практически единодушно, то нельзя сказать того же о соответствующем делении правоотношений. Сомнения вызваны главным образом концепцией абсолютных прав как субъективных прав, существующих и реализующихся вне правоотношений, сформулированной Д.М. Генкиным*(592). Поскольку становление этой концепции происходило в процессе критики подхода к разграничению относительных и абсолютных прав, предложенного Н.Г. Александровым и описанного выше (см. сноску 5 на с. 248), мы считали бы правильным уделить его сомнениям некоторое внимание.

Главное соображение, побуждающее Д.М. Генкина пересмотреть традиционное воззрение о существовании абсолютных прав в рамках абсолютных правоотношений, заключается в следующем. Если сам закон устанавливает всеобщую пассивную обязанность (не мешать фактическим действиям собственника по господству над собственной вещью), то выходит, что до нарушения правомочий собственника определенным лицом в установлении классических правоотношений (собственника с конкретными (определенными) лицами) просто нет надобности*(593). В самом деле, всеобщая обязанность, именно в силу своего всеобщего характера, не нуждается в подтверждении и закреплении в правоотношениях*(594).

Затем ученый обращает внимание на то, что "правомочия, составляющие содержание права собственности, выражаются, как правило, не в требовании совершения действий..., а в осуществлении правомочий самим собственником"*(595). Если верно, что ценность конструкции правоотношения заключается именно в системном рассмотрении связи между требованием, позволяющим его носителю вторгаться в сферу чужой воли и интересов, с мерой такого поведения последнего, которое является для него должным, несмотря на все те неудобства, которые он терпит от такого вторжения, то это обстоятельство само по себе дает повод для сомнений в необходимости конструирования абсолютных правоотношений - ведь их субъекты, остающиеся в рамках своего права, чужой правовой сферы объективно не тронут. Юридические возможности обладателя абсолютного права, как не зависящие от действий других лиц, нет никакой возможности соотнести с долженствованием или иной оценкой последних.

Примечательно, что позиция Д.М. Генкина никем не подвергалась целостной оценке. Объектом критики становились ее отдельные тезисы, причем далеко не всегда с содержательной точки зрения: зачастую речь велась только об оценке значения того или иного соображения. Так, большинство ученых оспаривали его исходную посылку о неопределенности круга субъектов, участвующих в абсолютном правоотношении: многие ученые пытались определить этот круг (сузить его), правда, различными способами. Так, Ю.К. Толстой утверждал, что пассивная обязанность возлагается не на все население земного шара, а только на лиц, подчиненных данной системе правопорядка*(596), в то время как В.А. Тархов ограничивал круг пассивных участников абсолютного правоотношения одними только теми лицами, "...которые имеют фактическую возможность ("кто мог или хотел бы") нарушения прав собственника..."*(597). Будем объективны: