3. Содержание и критика канонического взгляда на правомочие владения

Следует сказать, что, несмотря на признание всеми перечисленных черт правомочия владения, практически никто из ученых не делает того вывода, который отстаиваем мы, - никто не признает правомочие владения эксклюзивной содержательной чертой вещных прав. Почему? Вопрос этот, сам по себе небезынтересный, мы пока оставим без ответа, а сами обратимся к критической оценке подобного (половинчатого) подхода.

Согласно известной поговорке, сказав "А", следует говорить "Б" и все последующие буквы алфавита. Нельзя в одно и то же время соглашаться с тем, что вещные права оформляют и закрепляют фактическое непосредственное отношение лиц к вещам как к своим или чужим, и отказываться видеть в правомочии владения необходимую составляющую вещных прав, а тем более отрицать возможность охарактеризовать вещные права через одно только их содержание. Говоря о единой функции вещных прав, не стоит утверждать, что их содержание может быть сколь угодно разнородным: по крайней мере одно правомочие, являющееся средством исполнения субъективными вещными правами возложенных на них социальных функций (ключом к сокровищнице), неизбежно должно присутствовать в составе каждого субъективного вещного права. Таковым и является правомочие владения.

Еще более глубокого противоречия не хотят замечать те ученые, которые "обнаруживают" правомочие владения в составе субъективных прав, не являющихся вещными. Если бы данное утверждение соответствовало действительности, то это могло бы означать лишь одно: функция оформления и правового закрепления состояния принадлежности материальных благ выполняется не только вещными, но и иными субъективными правами. Но ничего, что было бы хоть отдаленно похоже на подобное утверждение, в литературе не встречается. Это обстоятельство не смущает, однако, тех, кто пишет о возможности вхождения правомочия владения в состав обязательственного права, например права арендатора или нанимателя жилого помещения*(19). И это, как показывает анализ, не мимоходом оброненное суждение, а сознательно занятая и целенаправленно отстаиваемая научная позиция. "В нашем праве оно (владение. - В.Б.) традиционно рассматривается только в качестве правомочия (составной части)*(20) определенных вещных и обязательственных прав, не имеющего самостоятельного значения"*(21) (курсив мой. - В.Б.). Эта мысль представляется автору настолько важной, что она повторяется на трех последующих страницах еще шесть (!) раз*(22): 1) "...в отечественном гражданском праве признание владения правомочием ряда имущественных (гражданских) прав, в т.ч. обязательственных (например, прав арендатора или хранителя вещи)..."*(23); 2) "...владельцами вещей считаются субъекты не только вещных, но и многих обязательственных прав"*(24); 3) "...владение как элемент (правомочие) договорного (обязательственного) права..."*(25); 4) "...владение вещью в рамках обязательственного правоотношения, без цели ее отчуждения, само по себе не может породить никаких вещных прав"*(26); 5) "...фактический владелец защищает свое господство над вещью, которое нельзя смешивать с владением чужой вещью в рамках обязательственных отношений"*(27); 6) "...владение... представляет собой... элемент (правомочие) других (обязательственных или вещных) прав, но не особое самостоятельное вещное право"*(28) (во всех шести цитатах курсив мой. - В.Б.). Другими словами, если в составе субъективного права присутствует правомочие владения, то это совсем не обязательно означает, что такое право является вещным, - оно вполне может быть и обязательственным. Единственная разница состоит в том, что вещное право имеет своим объектом вещь "прямо", а обязательственное - "косвенно"*(29).

Но если не правомочие владения делает права вещными - то что же тогда? Абсолютность? Нет: бывают права абсолютные, но не вещные, это мы уже выясняли. Объект? Тоже нет: бывают права на вещи, но не вещные. Неужели одна только цель - обслуживание статики имущественных отношений? Но этот признак лежит за пределами вещных прав. Объединять право собственности с правом залога и отнести их к числу вещных прав только потому, что они служат одной цели, - все равно что почитать однородными такие предметы, как ложка и учебник гражданского права, на том основании, что они могут служить общей цели - изучению гражданского права: с помощью ложки студент обедает перед тем, как приступить к учебе, а при помощи учебника непосредственно получает знания; разница только в том, что учебник используется им для учебы "прямо", а ложка - "косвенно". Если даже правомочие владения не может претендовать на роль объединяющего фактора, то категория вещных прав просто распадается (погибает) от отсутствия внутри нее собственного связующего начала.

Вместе с тем именно такой - не признающий единого содержательного начала - подход к определению понятия о вещных правах предоставляет максимальные практические удобства, ибо позволяет сколь угодно произвольно исключать из числа вещных любые субъективные права, хотя бы и содержащие в своем составе правомочие владения, т.е. оформляющие отношения фактического непосредственного господства над вещью*(30). Допускает этот подход и обратное - волюнтаристское отнесение к разряду вещных любых субъективных прав, в том числе и тех, которые ни по своему содержанию, ни даже по природе не имеют к ним никакого отношения*(31). В рамках этого подхода мысль о том, что всякое субъективное право, чтобы быть вещным, должно оформлять фактическое непосредственное господство над вещью, приобретает значение лишь общего правила, имеющего целый ряд исключений "в обе стороны": 1) не всякое субъективное право, оформляющее такие отношения, является вещным, но вместе с тем 2) являются вещными некоторые из субъективных прав, вещно-правовой функции не выполняющие и родовыми признаками вещных прав не обладающие. Понятия "вещные права" и "права, оформляющие фактическое и непосредственное господство лица над вещью", оказывается, не совпадают (как должно было бы быть), а пересекаются. Ценность понятия "вещные права" как научной категории теряется, и для науки при этом неважно, какими мотивами - политическими, социальными, экономическими, традиционалистскими или какими-то еще - обусловливаются пресловутые исключения. Существенно лишь то, что их наличие заменяет научный подход к установлению содержания данной категории подходом эклектическим (антинаучным).

К сожалению, отказ от такого критерия отнесения субъективных прав к категории вещных, как владение, по существу, никак не обоснован. Многократное повторение этой мысли на разный лад аргументом считаться не может. Больше того, малейшая попытка проверки противостоящей концепции не может не поставить в тупик! Допустим на секунду, что ее ключевой контртезис правильный и что, в частности, возможности владения арендатора арендованной вещью и хранителя - предметом поклажи действительно входят в состав обязательственного права, - что тогда? Тогда право арендатора на объект аренды и право хранителя на предмет поклажи должны как частные случаи обязательственного права соответствовать общему понятию обязательства, понятию обязательства вообще, т.е. родовому понятию. Наблюдаем ли мы такое соответствие? Ни в коем случае!

"Обязательство представляет собой оформляющее акт товарообмена относительное гражданское правоотношение, в котором один участник (должник) обязан совершить в пользу другого участника (кредитора) определенное действие имущественного характера либо воздержаться от такого действия, а кредитор вправе требовать от должника исполнения его обязанности"*(32). Но если содержанием обязательства является требование чужого действия, обеспеченное обязанностью совершения требуемого действия, то ни владение и пользование арендатора предметом найма, ни владение хранителя предметом поклажи - действия, не имеющие ничего общего с требованиями, - в определение обязательства просто не вписываются. Возможность действий арендатора и хранителя обеспечивается отнюдь не обязанностью конкретного лица - должника (кого? неужели арендодателя или поклажедателя?) к какому-либо действию, а обязанностью всех других лиц не мешать арендатору извлекать из вещи плоды и доходы, а хранителю - принимать меры, направленные на сохранение предмета поклажи. И если арендатор в принципе может предъявлять требования к арендодателю о совершении каких-либо действий в отношении уже полученного арендатором объекта аренды*(33), то это не отменяет, во-первых, прав арендатора на действия, связанные с непосредственным фактическим господством над вещью, которые не относятся к разряду требований, а во-вторых, того факта, что у хранителя таких требований нет и быть не может.

Мы столкнулись с ситуацией, когда понятия, которые мы полагали видовыми, не подпали под более общее (родовое) понятие. О чем это свидетельствует? Только о неверности сделанного нами допущения, о неправильности взгляда, согласно которому возможность владения (совершения управомоченным лицом собственных активных действий в отношении индивидуально-определенной вещи) может входить в качестве правомочия в состав обязательственного права - требования о совершении чужих действий*(34).

Это обстоятельство, конечно, само по себе еще не свидетельствует и о правильности противоположного вывода (раз есть законное владение - то, значит, право, на котором оно осуществляется, есть вещное право). Такая постановка вопроса некорректна, ибо законное владение может существовать, но субъективного права, включающего в себя возможность (правомочие) владения, может и не быть. Именно так владеют подрядчики, хранители, перевозчики, экспедиторы, поверенные, агенты, комиссионеры, управляющие и другие лица, владеющие для другого. Законное владение - суть фактическое состояние, такой элемент гражданского правопорядка, который в силу своей высочайшей персональной и социальной значимости может получать непосредственную гражданско-правовую охрану, без облечения в форму субъективного права. Но если оно все-таки в такую форму облечено (владение для себя, в своем интересе, хотя бы и не во всем своей властью), то соответствующее субъективное право непременно будет вещным правом.

Ключевые слова

вещные права; право собственности; владение; пользование; распоряжение