Учебный год 22-23 / Гражданское право / Ответственность за нарушение обязательств / Ответственность за нарушение обязательств / Пирвиц_вина1

Главный представитель теории, стремящейся устранить понятие вины из числа оснований ответственности за вред и указывающей на фактическую причинную связь между вредом и правонарушителем как на единственное основание такой ответственности, а именно Биндинг, в конце концов (die Normen, т. I, § 59, с. 460 - 463) все-таки приходит к тому выводу, что истинное основание всякого имущественного обязательства заключается в свободном деянии лица, изъявляющего таким деянием свое положительное или молчаливое согласие (волю) произвести какое-либо имущественное удовлетворение в пользу другого лица, что поэтому и так называемые обязательства, возникающие из деликтов или недозволенных деяний, вытекают исключительно из свободного деяния лица, причинившего вред. Таким образом, выставляя свободу воли основанием ответственности за убытки, происшедшие от вредного деяния, Биндинг, в сущности, сходится с господствующею теориею по этому предмету, но отступает от нее лишь в том отношении, что исключает понятие вины в смысле воли неправомерной или воли дееспособного лица, направленной к совершению деликта или запрещенного деяния (т. II, § 37 и 64; т. I, § 46, с. 308, 309, § 58, с. 457). Биндинг, отрицая необходимость вины для установления ответственности за убытки и признавая основанием такой ответственности волю правонарушителя, по-видимому, впадает в противоречие, так как понятие вины заключает в себе понятие воли, а с устранением вины отпадала бы и воля. Но такого противоречия нет потому, что Биндинг возражает не против воли как основания рассматриваемой ответственности, но против придания такой воле значения неправомерности в смысле вины. С этим нельзя не согласиться, если понятие "вины" и оба вида ее, "умысел" и "неосторожность", считать исключительно принадлежностью уголовного права, но нельзя признать, что наличность "воли" достаточна для установления обязательства вознаграждения за причиненный вред. Не всякое, хотя бы умышленное, или, по выражению Биндинга, намеренное (т. I, с. 309), причинение убытков может повлечь за собою имущественную ответственность, но лишь такие вредные деяния, на совершение которых данное лицо не имело права, т.е. правонарушения или недозволенные деяния в обширном смысле, независимо от того, запрещены ли они прямо или косвенно уголовным, гражданским или каким-либо иным законом.

"Современная доктрина, - говорит профессор Н.С. Таганцев (Лекции. Вып. I. § 55. С. 64), - отказалась от попытки принципиально различать уголовную неправду от гражданской и выставляет положение, что то, что мы называем неправдою уголовною и гражданскою, составляет только различные стороны одного и того же понятия. Всякая неправда как посягательство на право заключает в себе уголовный момент, т.е. виновное посягательство на охраняемый правом интерес, неисполнение велений права; но не всякая уголовная неправда наказуема: для этого необходимо известное нарастание вреда и опасности, известное значение неправды для общественного порядка и спокойствия. Такое посягательство может иногда не затрагивать ничьих материальных имущественных интересов, может сопровождаться вредом идеальным или хотя и реальным, но не имеющим имущественного характера, или же такое посягательство сопровождается прямо или косвенно разрушением или повреждением имущества или имущественного интереса, сопровождается ущербом или убытком. Этот дополнительный момент посягательства и составляет неправду гражданскую, и подобно тому как уголовный момент требует устранения и возмещения ущерба наказанием, так гражданский требует или восстановления нарушенного права, или уплаты вреда и убытков. С этой точки зрения неправда гражданская не есть вид неправды, а только ее момент: она или конкурирует с наказуемою неправдою (obligationes ex delicto), или конкурирует с неправдою уголовною, но не наказуемою (obligationes quasi ex delicto)" (ср. также приведенное сочинение Н.А. Полетаева, с. 369).

Все изложенные соображения приводят к заключению, что ответственность за причинение убытков может вытекать только из неправомерной воли, которую удобнее всего назвать виною, хотя бы она входила в состав чисто гражданского правонарушения (напр., неосторожного повреждения чужой вещи).

Выражение "вина" и разновидности ее, "умысел" и "неосторожность", вполне укоренились в гражданском праве, и нет никакого практического основания употреблять выражения "намеренные" и "ненамеренные" (absichtliche und unabsichtliche) правонарушения вместо слов "умышленный" и "неосторожный" (dolose und fahrlassige), как предлагает Биндинг (т. I, с. 309). Русское уголовное уложение отождествляет выражения "умысел" и "намерение". Так, напр., ст. 5 Улож. о наказ. говорит, что зло, сделанное случайно, не только без намерения, но и без всякой со стороны учинившего оное неосторожности, не считается виною; но в ст. 9 покушением на преступление признается всякое действие, коим начинается или продолжается приведение злого намерения в исполнение; о "намерении" в смысле "умысла" упоминается во многих постановлениях Уложения о наказаниях (ср., напр., ст. 10, 105, 107, 108, 110, 111, 177, 183, 189, 263, 278, 282, 332, 342, 346, 361, 864, 1223, 1450, 1452, 1454, 1456, 1465, 1482, 1486 Улож. о наказ.). Если же и признать, что выражение "умысел" указывает на злонамеренность воли и применяется почти исключительно к преступным деяниям, то это не препятствует распространить это понятие и на волю, направленную на сознательное совершение гражданского правонарушения (причинение имущественного вреда), так как громадное большинство умышленных гражданских правонарушений (причинение убытка посредством умышленного повреждения или истребления имущества, посредством обмана, подлога, убийства, нанесения телесного повреждения, лишения свободы и т.д.) вытекает из уголовных деяний и совпадает с ними. Хотя существуют умышленные гражданские правонарушения, не составляющие преступных деяний (напр., повреждение или уничтожение чужого имущества, совершенное правонарушителем сознательно, в состоянии крайней необходимости, для спасения своей жизни или иного личного или имущественного блага, а также умышленное неисполнение договорных или иных обязательств), тем не менее нет никакой надобности приискивать для этих исключительных случаев непреступного умысла особое выражение, тем более что имущественная ответственность по чисто гражданским правонарушениям возникает уже при наличности неосторожной вины.

Понятие о вине, как и понятие о вменяемости, составляющей разновидность общего понятия о дееспособности (Таганцев Н.С. Лекции. § 330 и 331. С. 393), хотя разработаны и применяются преимущественно в области уголовного права, не относятся, однако, исключительно к этому праву, но, по справедливому замечанию самого Биндинга (т. II, § 33, с. 42 (примеч. 63); с. 46 (примеч. 67); § 50, с. 271; § 64, с. 486; ср. также Гейслер, с. 14; Гассе, culpa, с. 9 - 11, 63), должны быть однообразными в уголовном и гражданском праве, несмотря на различия гражданского и уголовного правонарушения.

Общность начал уголовного и гражданского права проявляется главным образом в вопросе об ответственности лица за недозволенные деяния (действия и упущения), т.е. за свою вину. Хотя дееспособность человека к совершению юридических (правомерных) действий наступает по гражданскому праву гораздо позднее (по достижении 21 года для полного распоряжения имуществом и вступления в обязательства - ст. 221 т. X ч. 1, по достижении 18 или 16-летнего возраста для вступления в брак - ст. 3 т. X ч. 1), чем дееспособность к совершению преступных деяний или вменяемость по уголовному праву (10 и 14-летний возраст - ст. 137 - 146 Улож. о наказ.), но по отношению к гражданским правонарушениям, порождающим обязательство вознаграждения за убытки, гражданские законы вполне основательно устанавливают для вменяемости подобный же возраст, как и уголовный закон для вменяемости преступных деяний. Такая тождественность начал объясняется тем, что способность к разумению недозволенности и вредности деяния возникает в человеке гораздо ранее, чем необходимый разум для совершения гражданских сделок. Так, напр., по Своду узак. губ. Приб. (ст. 3286, 3445), по Саксонскому (ст. 47, 119) и по Австрийскому (ст. 21, 1308) гражданским уложениям и по проекту Германского гражданского уложения (ст. 25, 709) ответственность за правонарушения вообще возлагается на малолетних начиная уже с 7-летнего возраста.

На общность начал уголовного и гражданского права и на желательность большего сближения гражданского права с уголовным правом по вопросам о вменяемости и значении вины и двух ее видов: умысла и неосторожности - указывает, между прочим, профессор Лист в своих замечаниях на проект Германского гражданского уложения (die Grenzgebiete, § 3, c. 8; § 5, c. 19; § 6, c. 27; § 10, c. 42).

Вопрос об устранении понятия вины из числа оснований ответственности за вред, причиненный недозволенными деяниями, рассматривался между прочим в комиссии, назначенной Германским союзным советом для пересмотра проекта Германского гражданского уложения. Ввиду высказанного в замечаниях на проект мнения о том, что для возникновения ответственности за причинение вреда не требуется вина, но достаточно наличности причинной связи между вредом и недозволенным деянием, комиссия заметила, что хотя подобное начало и существовало в древнем германском праве, но из этого не следует, чтобы правило о возложении ответственности на лицо, являющееся невинною причиною вреда, составляло особенность германского народного права. Такое правило существовало у всех народов, находившихся на низших ступенях развития, но не соответствует более развитому правовому понятию о вине как основании обязательства вознаграждения за вред. Предлагаемое строгое начало об ответственности каждого за причиненный им вред слишком стесняло бы свободу человека в его обыденной деятельности и вообще не разработано наукою настолько, чтобы могло быть принято законодательством. Поэтому и во второй редакции проекта Германского гражданского уложения (ст. 746) сохранено общее правило о необходимости умысла или неосторожности для возникновения обязательства вознаграждения за вред, причиненный недозволенным деянием (Reatz. Die zweite Lesung des Entwurfs eines burger. Gesetzbuches, 1893, 3 Heft, c. 379).

Вышеизложенные соображения о существе гражданской ответственности за вред, причиненный недозволенным деянием, и о единстве основных начал гражданского и уголовного права в вопросе о вменении приводят к заключению, что с законодательной точки зрения нельзя обойтись без понятия вины как общего основания обязательства вознаграждения за вред, причиненный недозволенными деяниями.

II. Нарушение или неисполнение обязательств (вытекающих из договоров или других установленных законом оснований) составляет также недозволенное деяние или гражданское правонарушение. Поэтому главнейший вид ответственности за неисполнение обязательств, именно вознаграждение за убытки, не должно в принципиальном отношении отличаться от вознаграждения за вред, причиняемый другими недозволенными деяниями, о которых говорилось выше (Газенерл, т. II, § 85, с. 360 и 363; Йеринг, с. 205; Ферстер, т. I, § 27, с. 143 (примеч. 3), § 44; Лист. Die Grenzgebiete. С. 28; Биндинг, т. I, 1890, § 58, с. 442, 466; ст. 1295 Австр. гражд. улож.; ст. 3284, 3301, 3302 ч. 3 Свода узак. губ. приб.; ст. 17 разд. 6 ч. I Прусск. земск. улож.; Гассе, culpa, § 1, п. 13; Коран, XX, N 450). Убытки, проистекающие от нарушения обязательства, так же как и при причинении вреда недозволенным деянием, могут сопровождаться или не сопровождаться обогащением должника. В первом случае, когда должник, напр., не возвращает денег, взятых в займы, или вещей, полученных в ссуду, для обработки, для перевозки, на хранение и т.п., или не уплачивает условленного вознаграждения за произведенную в его пользу работу, за оказанные ему услуги, за купленную им вещь и т.п., верителю без всякого сомнения должно принадлежать право требовать возврата своих денег и вещей или уплаты причитающегося ему по договору вознаграждения, независимо от вопроса о виновности или невиновности должника в неисполнении своего обязательства. Подобные требования, направленные на непосредственный предмет обязательства, в сущности, не составляют требований о возмещении убытков и не должны быть смешиваемы с требованиями последнего рода.

Убытки в собственном смысле, причиняемые неисполнением обязательства независимо от обогащения в лице должника, могут возникнуть для верителя: 1) вследствие несвоевременного исполнения обязательства (просрочки) и 2) вследствие неисполнения или ненадлежащего исполнения обязательства.

1. Новейшие законодательства придерживаются того взгляда, что просрочка в исполнении обязательства дает верителю право требовать возмещения убытков, причиненных просрочкою, если таковая произошла по вине должника. Подобное же начало, господствовавшее, по мнению большинства ученых, и в римском праве (Виндшейд, т. II, § 276 и 277; Газенерл, т. II, с. 320, 328 - 332; Ферстер, т. 1, с. 707), может быть выведено также из нашего законодательства. В положении о казенных подрядах и поставках (т. X ч. I изд. 1887 г., ст. 87 и 218) указаны многочисленные причины, освобождающие даже казенных подрядчиков и поставщиков от всякой ответственности за просрочку. Притом приведенные в ст. 218 основания невменяемости просрочки (напр., необыкновенная распутица) представляются более снисходительными, чем причины, освобождающие казенного подрядчика по ст. 216 от ответственности за совершенное неисполнение договора.

По ст. 110 Общ. уст. рос. жел. дор. несоблюдение срока доставки груза не подвергает железную дорогу ответственности за убытки, если она не могла устранить просрочку, несмотря на принятие ею всех мер, которые лежат на обязанности исправного возчика. Нет никакого основания полагать, что приведенные законы составляют исключение и что по всем другим договорам допущенная должником просрочка возлагает на него безусловную ответственность за убытки, причиненные просрочкою. Напротив того, ввиду отсутствия в наших законах общего правила об ответственности за просрочку в исполнении обязательств, необходимо признать, что в этом вопросе следует руководствоваться ст. 647 и 684 т. X ч. I, применяемыми судебною практикою при определении последствий, возникающих вообще от неисполнения обязательств. Закон должен иметь в виду обыкновенные способности большинства людей и не может требовать от них такой внимательности, чтобы они могли предвидеть всевозможные случайные препятствия, могущие задержать своевременное исполнение обязательства. Такая внимательность к установленному в законе или договоре сроку обязательства может быть требуема лишь в исключительных случаях, с тем чтобы должник сознавал существенное значение подобного срока. Поэтому в договорных отношениях веритель, который при самом заключении договора имеет существенный интерес в своевременном исполнении его, обязан установить в договоре не только определенный срок исполнения, но вместе с тем указать должнику на существенное и безусловное значение этого срока (Fixgeschaeft, ст. 357 Герм. торг. улож.; ст. 865 Сакс. гражд. улож.; ст. 123 Швейц. закона; ст. 361 пр. Герм. улож.). При таком способе установления срока от самого лица, вступающего в договорное отношение, зависит, принять на себя риск за случайную просрочку или отказаться от заключения договора. Лицо, согласившееся отвечать за случайную просрочку, должно по всей справедливости возместить причиненные им убытки, т.е. принять таковые на свой счет; но такая ответственность представляется справедливою не потому, что должник допустил какую-либо вину в причинении убытков, а потому, что он изъявил вполне сознательно свою волю возместить таковые. Само собою разумеется, что лицо, сознательно принимающее на себя страх за убытки от случайной просрочки, обыкновенно выговаривает вознаграждение за свои услуги в высшем размере против обыкновенной их стоимости и этим путем, в особенности при многочисленности подобных сделок, более или менее уравновешивает, а иногда даже с избытком возвращает потери, понесенные им при случайной просрочке в исполнении того или другого обязательства.

2. Что касается убытков, возникающих вследствие неисполнения или ненадлежащего исполнения обязательства, то ответственность за такие убытки также может быть по справедливости возложена на должника лишь тогда, когда неисполнение произошло по его вине. Нарушение обязательства, установленного договором или непосредственно законом (без договорного соглашения сторон), отличается от недозволенного деяния в собственном смысле этого слова только в том отношении, что в первом случае правонарушение может быть совершено лишь определенным лицом, на которое возложено договором или законом данное обязательство, между тем как во втором случае защищаемые законом права, напр. собственность, владение и другие вещные права, личная неприкосновенность, могут подлежать нарушению со стороны каждого постороннего лица, не состоящего ни в каких непосредственных обязательственных отношениях к потерпевшему. Это различие между недозволенными деяниями в тесном смысле и нарушением обязательств, установленных законом или договором, имеет лишь то значение, что вопрос об основании возникновения права на вознаграждение за убытки и о размере таковых разрешается в последнем случае, т.е. при нарушении обязательств, прежде всего на основании уже существующих и более или менее определенных обязательственных отношений сторон (ср. ст. 3450 Св. узак. губ. Приб.), между тем как вознаграждение за вред, причиняемый недозволенным деянием, определяется исключительно по свойству и последствиям этого деяния. Но если в самом обязательстве не установлена ответственность за убытки, то было бы несообразно со справедливостью возлагать на должника такую ответственность безусловно, хотя бы невозможность прямого исполнения обязательства произошла без всякой вины должника. Как закон, устанавливающий обязательственные отношения, так и договаривающиеся стороны могут вообще рассчитывать на обыкновенные способности человека и потому не могут ожидать, чтобы должник предвидел и предупреждал всякие случайные препятствия, лишающие его возможности исполнить обязательство. Если даже признать, что должник, принимающий на себя обязательство добровольно, должен подлежать более строгой ответственности за убытки от неисполнения обязательства, чем правонарушитель, не состоящий ни в каких договорных отношениях к потерпевшему, то против этого соображения можно возразить, что и от воли верителя вполне зависело заключить договор с тем или другим лицом или положительно выговорить в свою пользу право на получение убытков даже при случайной невозможности исполнения договора. С установлением общего правила о безусловной ответственности должников за убытки, происходящие от неисполнения договоров, как того требует Биндинг (т. I, § 59, с. 466, 472), все договоры получили бы значение рисковых сделок, вследствие чего заключение самых обыденных договоров сделалось бы весьма затруднительным и почти невозможным. При существовании подобного правила в большинство договоров пришлось бы включать оговорку о том, что должник не обязан отвечать за убытки, могущие произойти от случайной невозможности исполнения обязательства. Но такая оговорка представляется излишнею, если исходить из того начала, что должник обязан отвечать за убытки от неисполнения обязательства лишь тогда, когда неисполнение, т.е. невозможность исполнения, произошло по вине должника. При существовании этого начала риск за случай распределяется более или менее равномерно между верителем и должником, так как должник, лишенный без своей вины возможности исполнить обязательство (напр., продавец точно определенной вещи при случайной гибели ее до передачи покупщику - ст. 1048, 1064 Австр. гражд. улож.; ст. 95 разд. 11 ч. I Прусск. земск. улож.; Пахман. Обычное право. Т. I. С. 130, 131; нанявшийся к исполнению личных услуг в случае болезни или смерти - ст. 4183 Прибалт. зак.; ст. 1235 Сакс. гражд. улож.; подрядчик при случайной гибели или повреждении принятой на себя работы до сдачи ее - ст. 1790 Франц. гражд. улож.; ст. 367 Швейц. союз. зак.; ст. 1583 Цюр. гражд. улож.; ст. 1157 Австр. гражд. улож.; ст. 576 пр. Герм. гражд. улож.; заимодавец при гибели или повреждении отданного внаем имущества - ст. 1722 Франц. гражд. улож.; ст. 1112 Австр. гражд. улож.; ст. 1503, 1504 Цюр. гражд. улож.; реш. Гражд. кас. деп. 1884 г. N 140, 1881 г. N 82), хотя и освобождается от исполнения самого обязательства и от вознаграждения за убытки, но вместе с тем теряет право на причитавшееся ему по договору вознаграждение и, следовательно, также терпит убыток, не подлежащий возмещению (Газенерл, § 100, с. 586; ст. 145 Швейц. союзн. зак.; ст. 870 Сакс. гражд. улож.; ст. 368 проекта Герм. гражд. улож. и Мотивы, т. II, с. 205 - 207).

Ввиду изложенного не представляется достаточных оснований к уничтожению существующего ныне во всех законодательствах коренного начала, что должник обязан к вознаграждению за вред, происшедший для верителя от неисполнения обязательства, лишь тогда, когда неисполнение произошло по вине должника.

В заключение необходимо еще заметить, что требование наличности вины для возникновения ответственности за убытки, причиненные как недозволенным деянием, так и неисполнением обязательства, не является особым преимуществом для лица, причинившего вред, но составляет лишь противовес против естественного преимущества, принадлежащего по закону потерпевшему, который всегда предполагается невиновным в наступлении вреда, между тем как лицо, фактически причинившее вред, предполагается виновным.

Как потерпевшему трудно доказать вину (умысел или неосторожность) лица, причинившего вред, так и этому лицу нелегко бывает доказать, что потерпевший вполне или хотя бы отчасти сам виноват в нанесении ему вреда, напр., вследствие необращения внимания на предостережения от опасности. Весьма часто потерпевшие могли бы, по всей вероятности, предупредить случайно причиненный им вред, если бы они лишь несколько усилили свою обыкновенную внимательность, напр. не приблизились бы без нужды к лицу, находящемуся в невменяемом состоянии. Наконец, не всегда лицо, от которого произошло вредное действие, может быть признано истинною причиною вреда, каковою может быть и действие самого потерпевшего, напр. душевнобольного, бросившегося неожиданно под проезжающий экипаж.

Эти соображения, казалось бы, могут служить к некоторому разъяснению возбужденного в литературе сомнения (Биндинг, т. I, с. 471; Гордон А.О. Указ. соч. С. 40), почему пострадавший должен нести последствия случайного вреда, а не лицо, причинившее такой вред.

VI

Мягкое правило о необходимости вины для возникновения ответственности за причиненный вред служит лишь к некоторому ограждению лиц, являющихся причиною происшедшего вреда, и не может быть признано особенно тягостным для потерпевших. Последние для приобретения права на вознаграждение за убытки или недозволенные деяния обязаны, по иностранным законодательствам, доказать не только самый вред и внешнюю причинную связь между вредом и данным лицом, но и вину этого лица как одно из оснований требования о вознаграждении (Sourdat. Trait e general de la responsibilite, 1872 г., т. I, N 333, 605 и 741, ср. N 649; Лоран, т. XX, N 547, 551; Crome, Allgem. Theil der franz. Privatrechtswissenschaft, 1892 г., с. 435 (примеч. 14); Виндшейд, т. II, § 455 (примеч. 12); Ферстер, т. I, § 90 (примеч. 26); § 106, с. 725; Kirchstetter. Commentar zum oesterreich. allg. buerg. Gesetzbuche, 1882, с. 644 к ст. 1296 и 1297; Вейнрих, с. 36 - 38, 151).

Но обязанность представления доказательств в подтверждение вины (умысла или по крайней мере неосторожности) правонарушителя составляла значительное затруднение для истца, лишь при недостатках судопроизводства прежнего времени, когда суды относились к доказательствам слишком формально и потому требовали от истцов подтверждения даже таких оснований иска, которые могли быть выведены из обстоятельств дела самим судом. Если истец доказал, что данное лицо причинило вред недозволенным деянием или неисполнением обязательства, то суд при отсутствии спора со стороны ответчика вообще не может требовать от истца еще доказательств, что правонарушитель действовал неосторожно, так как каждое лицо, достигшее известного возраста (совершеннолетия), предполагается (Биндинг, т. II, с. 87) дееспособным, т.е. обладающим достаточным разумом даже для совершения юридических действий или гражданских сделок. Подобное предположение о дееспособности и вине правонарушителя справедливо потому, что право на вознаграждение возникает вообще при всякой вине, следовательно, и при простой неосторожности правонарушителя. Но такое предположение не может быть делаемо судом в тех случаях, когда для возникновения ответственности по договору требуется наличность умысла со стороны должника или когда потерпевший от недозволенного деяния указывает на умышленное причинение вреда, так как для признания правонарушителя злонамеренным и возложения на него более тяжких последствий (напр., присуждения вознаграждения в высшем размере, неприменения кратких сроков давности и т.п.) необходимо иметь несомненные доказательства (ст. 3293 Св. гражд. узак. губ. Приб.; ст. 530 т. X ч. 1).

Независимо от принадлежащего суду права делать выводы из обстоятельств дела и основывать свои решения по делам о вознаграждении за вред на простых предположениях (praesumptiones facti) о вине правонарушителя, новейшие законодательства, в том числе и наше, устанавливают в интересе потерпевшего многочисленные правила, облегчающие возможность получения вознаграждения и заключающиеся в указании обязательных для суда предположений главным образом о вине правонарушителя, а иногда и о существовании внешней причинной связи между вредом и данным лицом. Эти законные предположения могут быть разделены на два вида, смотря по тому, 1) дает ли закон право опровергать предположение (praesumptiones juris) или же 2) ограничивает или вовсе устраняет подобное право (praesumptiones juris et de jure).

Предположение вины, подлежащее опровержению, устанавливается иностранными законодательствами в виде общего правила только по отношению к убыткам, возникающим из неисполнения обязательств. Так, Швейцарский союзный закон об обязательствах (ст. 110), подобно Французскому (ст. 1147, 1148) и Итальянскому (ст. 1225, 1226) гражданским уложениям, определяет, что в случае невозможности исполнения обязательства должник обязан вознаградить за убытки, если не докажет, что на него не падает никакой вины. В этом же смысле ст. 731 Сакс. гражд. улож. постановляет, что если исполнение требования сделалось вполне или частью невозможным, то вина должника до тех пор предполагается, пока не будет доказано, что невозможность произошла по вине верителя или вследствие случая (ср. также ст. 1298 Австр. гражд. улож.; ст. 239 первой и ст. 238 второй редакции проекта Герм. гражд. улож.).

Наше законодательство также устанавливает предположение вины должников, освобождая верителей от обязанности доказывать такую вину и предоставляя должникам доказывать обстоятельства, слагающие ответственность за неисполнение обязательств, напр. по договорам поклажи (ст. 2106 т. X ч. 1), перевозки (ст. 96, 102, 110 т. XII Общ. уст. рос. жел. дор.), подряда (ст. 212 т. X ч. 1 Пол. каз. подр.) (Рабинович. Теория и практика железнодор. права. 1891. С. 91; касс. реш. 1883 г. N 5, 1888 г. N 65 и др.). Что же касается вознаграждения за вред, причиненный недозволенными деяниями, то иностранные законодательства ставят право на вознаграждение вообще в зависимость от наличности вины правонарушителя (ст. 50 Швейц. союз. зак.; ст. 1382, 1383 Франц. гражд. улож.; ст. 1151, 1152 Итал. гражд. улож.; ст. 116, 773, 1483 Сакс. гражд. улож.; ст. 10 разд. 6 кн. I Прус. сек. земск. улож.; ст. 1295 Австр. гражд. улож.), из какового положения выводится в иностранной науке заключение, что обязанность доказать вину правонарушителя лежит на потерпевшем. В Австрийском гражданском уложении (ст. 1296) содержится даже правило (ср. подобное же правило ст. 24 разд. 6 ч. I Прусск. земск. улож.) о том, что в случае сомнения следует предполагать, что вред последовал не по вине другой (т.е. обвиняемой) стороны <16>. По тому же Австрийскому уложению (ст. 1207), однако, "предполагается, что каждый владеющий рассудком способен в той степени старания и внимания, какая может быть прилагаема при обыкновенных способностях; кто не прилагал такого старания при совершении действий, от которых происходит нарушение прав другого, тот виновен в неосторожности".