Учебный год 22-23 / Ягельницкий, диссертация-2

расторжения договора в связи с его нарушением другой стороной, свидетельствует о нежелании оспаривать или расторгать договор; пересмотр воли наследодателя наследниками недопустим313. Наследник, принявший наследство, продемонстрировал готовность принять на себя все права и обязанности, созданные оспоримым либо существенно нарушенным договором. Если наследник выяснит факт заключения оспоримой сделки, о которой он не знал, он вправе отказаться от наследства (п. 2 ст. 1157 ГК). Автор проводит дистинкцию между случаями, когда наследодатель предъявил иск самостоятельно, и теми, когда он этого не сделал, – утверждается, что в первых случаях возникают субъективные процессуальные права, и наследники замещают наследодателя в таких правах. Несколькими страницами далее автор делает вывод, что оспоримый корпоративный акт нарушал права наследодателя, который уже умер, и этот акт не может нарушать права наследника, потому что наследник на момент совершения корпоративного акта никаких прав не имел; недопустимо сложение имевшего место ранее правонарушения с приобретенным впоследствии статусом акционера. Немного далее применительно к переходу права на оспаривание корпоративных актов автор приходит к выводу, что право на оспаривание не способно к правопреемству, потому что оно является правом на иск, а всякое право на иск есть элемент гражданской правоспособности.

Основной выдвигаемый автором довод – это, собственно, отнесение права на оспаривание договора и права требовать его расторжения к элементам динамической правоспособности. Мы не можем согласиться с такой постановкой вопроса. Представляется, что одно только номинирование правовых возможностей определенного вида элементами «динамической правоспособности» не может быть достаточным и даже хоть сколько-нибудь

313 Указанный вывод сделан в работе В.А. Белова несколько ранее в отношении права наследника требовать расторжения договора, нарушенного контрагентом при жизни наследодателя. Исходя из замечания В.А. Белова о том, что к вопросу о праве на оспаривание «в полной мере применимо почти все» то, что написано про переход права требовать расторжения договора, мы считаем необходимым отметить и проанализировать этот довод и применительно к праву на оспаривание, и применительно к праву на расторжение.

131

веским аргументом в пользу вывода о невозможности перехода таких правовых возможностей по наследству. Например, А.Г. Певзнер, как и В.А. Белов отказывающийся признать за секундарным правом признаки субъективного гражданского права, отмечал, что предметом правопреемства может являться «взаимная связанность поведения»314, к которой он относил те явления правовой жизни, которые чаще именуют секундарными правами. Следовательно, само по себе отнесение соответствующих правовых возможностей к правоспособности (в особом понимании) не дает оснований лишить такие возможности свойства перехода по наследству.

Вследствие этого необходимо рассмотреть иные аргументы, приводимые автором в пользу своей позиции. Они также представляются не вполне убедительными.

Аргумент, что неоспаривание сделок наследодателем либо незаявление требования о расторжении договора означает одобрение им оспоримой сделки либо согласие с фактом нарушения и поэтому исключает право наследника на заявление соответствующего иска, будет иметь эффект тогда и только тогда, когда будет доказано, что наследодатель одобрил оспоримую сделку либо отказался от права расторжения договора. Из имеющегося текста можно сделать вывод, что, по мнению В.А. Белова, эффект одобрения порождается самим фактом неоспаривания сделки либо незаявлением иска о расторжении договора при жизни. Как представляется, это неверно. Вопервых, мыслима ситуация, когда наследодатель не знал и не мог знать о наличии оснований для оспаривания сделки либо для расторжения договора. Во-вторых, мыслима ситуация, когда наследодатель по психическому состоянию не мог осознавать факт совершения оспоримой сделки либо существенного нарушения договора, а также то обстоятельство, что его права нарушены. В-третьих, действующий закон дает лицу, интересы которого затронуты действием оспоримой сделки, определенный срок на ее

314 Певзнер А.Г. Понятие гражданского правоотношения и некоторые вопросы категории субъективных гражданских прав // Ученые записки ВЮЗИ. Вып. V. М., 1958. С. 21.

132

оспаривание (как правило, один год), и отсутствие оспаривания в течение этого срока нельзя отождествлять с одобрением сделки наследодателем. Применительно к праву на расторжение договора довод В.А. Белова заслуживает еще меньшей поддержки, поскольку российский закон не только не требует расторжения договора в течение разумного срока после того, как потерпевшая сторона узнала о существенном нарушении315, но и не устанавливает вообще никакого срока на заявление требования о расторжении договора. Применительно к судебному расторжению в качестве ограничения может выступить трехлетняя исковая давность, в то время как для случаев одностороннего внесудебного расторжения ограничения нет вообще; впрочем, последнее следует скорее отнести к недочетам российского регулирования. Это означает, что наследодателю ввиду неожиданности смерти могло просто не хватить времени на оспаривание сделки либо на расторжение договора; или, быть может, он еще не сформировал своего мнения по этим вопросам.

Таким образом, аргумент об одобрении оспоримой сделки и о согласии потерпевшей стороны на продолжение отношений по нарушенному договору не является общезначимым. Он будет работать тогда и только тогда, когда будет доказано, что наследодатель, знавший о факте совершения оспоримой сделки и обо всех основаниях для ее оспаривания, либо, соответственно, о существенном нарушении договора контрагентом, могущий по своему психическому состоянию понимать значение своих действий и руководить ими, в письменной, устной форме либо конклюдентными действиями одобрил оспоримую сделку либо согласился на исполнение договора невзирая на существенное нарушение. Поэтому аргумент В.А. Белова о том, что неоспаривание сделки и несовершение действий по расторжению договора до дня смерти равнозначны одобрению, неверен.

315 Как, например, делает Венская конвенция применительно к значительному количеству нарушений, см.:

Müller-Chen M. in: Commentary on UN Convention on the International Sale of Goods (CISG). Second (English) ed. / Ed. by P. Schlechtriem, I. Schwenzer. New York, 2005. Pp. 586-593.

133

Следующий довод В.А. Белова сводится к положению о том, что наследник актом принятия наследства демонстрирует готовность принять все наследство, включая обязанности, созданные оспоримой для наследодателя сделкой либо существенно нарушенным договором. Этот довод не может иметь общего значения. Принимая наследство, наследник мог как соглашаться с оспоримой сделкой либо нарушенным договором, так и иметь намерение оспорить сделку либо предпринять действие по расторжению договора. Здесь мы наблюдаем порочный круг в аргументации: если допустить, что ресциссорное притязание и право на расторжение договора не переходят по наследству, то, принимая наследство, наследник соглашается на некий status quo, сложившийся к моменту открытия наследства. Однако если допустить, что права оспаривания и расторжения легко могут переходить по наследству, и в этом нет никакой проблемы: наследник принимает все права, в том числе и право на оспаривание (расторжение) сделки.

Кроме того, этот довод неверен еще и потому, что он противоречит одному из краеугольных положений наследственного права. Дело в том, что, как было указано выше316, основания общего правопреемства характеризуются тем, что потенциальный преемник не всегда знает, какие права и обязанности к нему перейдут, но такое незнание не влечет правовых последствий. Иначе говоря, в наследственном правопреемстве приобретательный акт преемника направлен на приобретение всего имущества наследодателя; переходящие права и обязанности для целей наследственного приобретательного акта индивидуализированы только указанием на субъект, к которому они ранее были прикреплены, но ни в коем случае не содержанием этих прав и обязанностей. Если окажется, что наследник не знал, что наследодателю принадлежит некое имущество, или ошибался в титуле наследодателя по отношению к этому имуществу, или если полагал, что какое-то имущество войдет в наследственную массу, но это предположение оказалось неверным, наследник тем не менее будет считаться

316 См. с. 120-121.

134

наследником. Иначе говоря, основная идея универсального правопреемства в этой части состоит в том, что субъективное знание наследника о тех или иных правах не может иметь значения для перехода этих прав. Вместе с тем,

спозиции логики одобрения сделки, а также согласия потерпевшей стороны на продолжение исполнения существенно нарушенного договора для того, чтобы некое действие признать одобрением оспоримой сделки или согласием

снарушенным обязательством, необходимо установить волю лица на одобрение конкретных имущественных прав и обязанностей, именно его субъективное отношение к этой конкретной субъективной правовой ситуации, что лежит совершенно за пределами приобретательного акта универсального преемника.

Следовательно, из акта принятия наследства, в котором воля направлена на принятие всего имущества, принадлежащего ранее некоему субъекту, нельзя делать вывода о том, что воля направлена на одобрение некоего правоотношения317.

Следующий довод, который приводит автор, касается возможности наследника отказаться от ранее сделанного волеизъявления. Если наследник узнает об оспоримой сделке либо о договоре, в отношении которого у наследодателя было право требовать расторжения, о которых наследник не знал, он вправе отказаться от наследства (п. 2 ст. 1157 ГК). Логика, кажется, состоит в том, что найдется наследник, который не захочет отказываться от наследства из-за какой-то оспоримой сделки или нарушенного договора, и примет наследство, чем одобрит оспоримую сделку и согласится с нарушенным договором.

Не вполне ясно, какое место в аргументации занимает эта мысль. Право на отказ от наследства в равной мере существовало бы и если наследник мог бы оспаривать сделку и требовать расторжения нарушенного договора, и если бы он был лишен этих прав. Вместе с тем, если допустить, что этот

317 Кстати сказать, наследник противной стороны по оспоримой сделке не сможет ссылаться на то, что он не угрожал истцу (его правопреемнику), не обманывал его и др. Это также подчеркивает, что оспаривание сделки – это не личная санкция, которая применяется к обманщику, мошеннику и т.д. в связи с его поведением, а только лишь восстановление имущественных положений.

135

довод имеет некоторую доказательственную силу, вопрос остается: что делать Российской Федерации, если все наследники отказались принимать наследство из-за существования оспоримой сделки или нарушенного договора? Российская Федерация станет наследником в силу закона без какого-либо особого приобретательного акта (ст. 1151, абз. 2 п. 1 ст. 1152 ГК). Едва ли разумно толковать приведенные положения закона таким образом, что принятием Гражданского кодекса Российская Федерация заранее отказалась от права оспаривания либо расторжения всех сделок, права по которым могут войти в наследственное имущество.

Вызывает возражения и проводимые автором различия в случаях, когда наследодатель успел оспорить сделку либо, соответственно, заявить требование о расторжении нарушенного договора, и когда не успел. В.А. Белов указывает, что в первом случае у наследодателя возникают некие процессуальные права, которые без проблем переходят к наследникам318. Традиционно в работах по гражданскому процессу утверждается, что процессуальное правопреемство основывается на правопреемстве в материальных правах и обязанностях319. Об этом говорят и процессуальные кодексы – процессуальное правопреемство допускается в случае выбытия стороны в спорном или установленном судом правоотношении. Из этого следует, что в случае смерти истца производство по делу подлежит прекращению, если спорное материальное отношение не допускает преемства (например, если заявлено требование о возмещении вреда, причиненного жизни и здоровью в форме периодических выплат за период после смерти наследодателя), что также нашло отражение в процессуальных законах. Аналогично развивается и судебная практика320.

Критикуемые рассуждения отвергают общепринятую логику процессуального правопреемства как процессуального отражения

318Практика применения Гражданского кодекса РФ. Части второй и третьей. С. 1353, 1356, 1361.

319Гражданский процесс: Учебник / Под ред. М.К. Треушникова. М., 2007 // СПС КонсультантПлюс. Гл. 7, § 5. Автор главы С.А. Иванова.

320Например, определение Верховного Суда РФ от 16.04.2009 № 45-В08-18, постановление ФАС Московского округа от 14.04.2009 № КГ-А40/2201-09 по делу № А40-29535/08-83-282.

136

произошедших в материальном праве изменений и предлагают заменить их обратной причинно-следственной связью. Логика получается перевернутой: якобы если наследодатель успел превратить «материальные» отношения в «процессуальные», то наследники могут вступить в «процессуальные» отношения как правопреемники и тем самым добиться результата, который достигался бы, если бы «первоначальное» материальное отношение допускало бы преемство321.

Согласно мнению, являющемуся господствующим, процессуальные отношения – это никогда не отношения сторон между собой, но всегда отношения стороны (или обеих сторон вместе) с судом322. Тогда становится совершенно непонятным, как отношения наследодателя с судом по поводу подачи искового заявления, состоящие в основном в обязанности суда принять в процессуальной форме решение по заявленным требованиям, могут влиять на материально-правовое отношение с участием наследника, в котором суд никак не задействован.

Позиция автора по рассматриваемому вопросу как минимум не является общепринятой и в понимании процессуальных отношений, и в вопросе о соотношении материального правопреемства с процессуальным. В любом случае необходимо ее более глубокое обоснование. В отсутствие такового обоснования «переворачивание» логики соотношения материального и процессуального правопреемства не выглядит убедительным.

Собственное рассуждение В.А. Белова о невозможности перехода рассматриваемых элементов динамической правоспособности по наследству, лаконичность которого, по всей вероятности, обосновывается форматом комментария судебной практики, сводится к следующему: «С прекращением нарушенных акционерных прав в лице потерпевшего – будь то наследодатель

321Встречаются случаи, когда заявление иска правопредшественником может рассматриваться как необходимое для придания материальному праву способности к переходу, однако это происходит не потому, что существование процессуального отношения превращает неспособное к преемству право во чтото иное, но только потому, что в отношении некоторых видов прав личный элемент играет столь важную роль, что нет презумпции в пользу возможности для преемника реализовывать право. Это касается, к примеру, случая преемства в праве требовать компенсации морального вреда, причиненного диффамацией: ход рассмотрения такого дела может усугубить негативную репутацию правопредшественника, см. ниже.

322Гражданский процесс: Учебник. § 1 гл. 4. Автор главы В.М. Шерстюк.

137

или иной акционер (сингулярный правопредшественник) – прекращаются также и все элементы правоспособности, прикреплявшие эти права к их носителю и вообще «обслуживающие» эти права (способности совершать те или иные действия с этими правами); прекращаются они за ненадобностью. Могут ли эти элементы возникнуть в составе правоспособности правопреемника, в частности, наследника? Думается, что нет, опять же по причине их ненадобности: они будут предоставлять правопреемнику такие возможности, которые ему просто не нужны; в частности, он никак не потерпел от нарушения…»323 В результате реконструкции этого рассуждения можно прийти к выводу, что, видимо, существуют некоторые элементы динамической правоспособности (то есть секундарные права), которые не возникают в лице преемника за «ненадобностью», и те, которые преемнику нужны и, видимо, переходят к нему. Иными словами, это означает, что от совокупности поведенческих возможностей наследодателя за ненадобностью «отщепляются» отдельные правовые возможности. Правовое положение лица таким образом очищается, рафинируется от некоторых ненужных способностей, и очищенное таким образом правовое положение переходит к наследнику. Однако, как представляется, критерий отщепления тех или иных поведенческих возможностей от правового статуса наследодателя требует более глубокой разработки, вследствие чего с таким выводом автора сложно согласиться.

В развитие аргумента про «надобность» перехода элемента динамической правоспособности по наследству В.А. Белов приводит следующее рассуждение. Коль скоро основания для оспаривания сделки либо для расторжения нарушенного договора возникли, когда наследодатель был еще жив, то это нарушало его права и интересы. В то время этот акт не мог нарушать права и интересы наследника. После того, как наследнику стали принадлежать некие права, которые теоретически могли бы быть нарушены, не было нарушения прав наследника, которое можно было бы и нужно было

323 Практика применения Гражданского кодекса РФ. Части второй и третьей. С. 1363-1364.

138

бы защищать. В.А. Белов считает, что недопустимо складывать факт нарушения прав наследодателя со статусом наследника; результативность актов определяется на момент их совершения, поэтому автор усматривает в таком сложении создание «юридического фантазма»324.

Мы полагаем это рассуждение не вполне верным. Во-первых, сама суть категории правопреемства состоит в «сложении» юридических фактов, имевших место в отношении разных лиц. Смысл института правопреемства в том, чтобы приурочить действия разных лиц к одному и тому же имуществу. Если после смерти кредитора наследник прощает должнику долг, то мы имеем дело с самым что ни на есть сложением фактов, имеющих место в отношении разных лиц, до момента накопления фактического состава: возникновение долга имело место в отношении одного кредитора, прощение долга осуществляло совсем другое лицо.

Довод об отсутствии у наследника интереса в оспаривании сделки или, соответственно, в расторжении договора, является неверным. Наследник, очевидно, имеет интерес в получении как можно большего имущества. Интерес этот правом признается, поскольку он соответствует экономической идее о направленности экономики на увеличение совокупного социального благосостояния. Если бы наследодатель не совершил оспоримую сделку, то, по гипотезе, наследник получил бы больше имущества; аналогично и если бы наследник был управомочен требовать от контрагента возвращение причитающегося ему исполнения по нарушенному договору, то наследник получил бы больше, чем при допущении иного. Но правовым выражением этого экономического интереса является само признание правопреемства во всех имущественных правах и обязанностях наследодателя.

Упоминаемый между делом, но заслуживающий внимания довод автора состоит в том, что право на оспаривание является правом на иск, а всякое право на иск является элементом гражданской правоспособности. Категория «право на иск» является не вполне устоявшейся, в литературе имеется весьма

324 Практика применения Гражданского кодекса РФ. Части второй и третьей. С. 1363.

139

много вариаций понимания этого словосочетания. Вместе с тем, практически во всех толкованиях этого понятия присутствует процессуальный элемент – указание на вовлеченность суда. В несколько более ранней работе ученый изъясняется следующим образом: если из положений закона следует, что некое требование обращается заинтересованным лицом к суду, а не к контрагенту, из этого само собой ясно, что требование это – совсем не то требование (обязательственное право), которое, согласно ГК, может быть предметом уступки325. Таким образом, как представляется, по мнению автора, именно вовлеченность государственного юрисдикционного органа привносит некие особенности в характеристику права с точки зрения его способности к переходу.

Вместе с тем, мы считаем, что наличие процессуального элемента не имеет существенного значения для решения вопроса о переходе той или иной поведенческой возможности. Науке гражданского процессуального права известно понятие преобразовательных исков, которые по своей природе представляют собой требования к суду о реализации секундарного права326. Особенно ярко это видно на примере права стороны на расторжение договора. Согласно ГК, это право может существовать в двух видах: в виде обращенного к суду требования о расторжении договора и в виде одностороннего внесудебного отказа от договора. И то и другое, как справедливо отмечается в литературе, является проявлением секундарного права327. Разница состоит лишь в презумпции в пользу наличия либо отсутствия такого секундарного права: если законодатель исходит из презумпции наличия секундарного права, оно устанавливается как одностороннее и внесудебное. В других случаях, к примеру, когда последствия осуществления секундарного права могут оказать очень

325Практика применения Гражданского кодекса РФ. Части первой / Под общ. ред. В.А. Белова. М., 2008 // СПС Гарант. Вопрос 426. Автор ответа В.А. Белов.

326Останина Е.А. Преобразовательные иски и приобретение вещного права // Иски и судебные решения: Сборник статей / Под ред. М.А. Рожковой. М., 2009 // СПС КонсультантПлюс. П. «Теория секундарного права».

327Бабаев А.Б. Очерк 24. проблемы общего учения об иске и праве на иск // Гражданское право. Актуальные проблемы теории и практики / Под общ. ред. В.А. Белова. М., 2007. С. 937-938.

140