Учебный год 22-23 / V_A_Belov_Grazhdanskoe_pravo_Aktualnye_problemy_teorii_i_praktiki_v_2t_T_2

между иском, основанным на договоре, и иском, основанным на нормах гл. 60 ГК.

Договорный иск предполагает, что лицо, заявляющее его, основывает свое притязание на соответствующем положении договора (либо на норме закона, восполняющей отсутствующее в договоре положение). Например, лицо требует уплатить денежную сумму, причитающуюся за проданный товар, или возвратить капитальную сумму долга по договору займа и уплатить проценты за пользование ею и т.п. В данном случае речь идет о требовании причитающегося по договорному обязательству.

Иск о выдаче неосновательного обогащения предъявляется как иск о возврате исполненного в связи с договорным обязательством*(916). В качестве примеров подобных исков обычно называют: иск об оплате незаказанного, но отгруженного товара, о возврате переданного в составе арендуемого имущества объекта, не предусмотренного договором аренды, о возврате одной из сумм, образующих двойную оплату товара и т.п. Однако следует иметь в виду, что даже в случае, если речь идет о действиях в связи с исполнением договорного обязательства, не всегда отношения сторон подпадают под регулирование гл. 60 ГК. Так, в названных выше примерах первый явно не представляет собою ситуацию неосновательного обогащения, так как судьба товара, отгруженного сверх оговоренного сторонами в договоре, регулируется нормами главы ГК о договоре поставки

(п. 2 и 3 ст. 466 ГК*(917)).

Таким образом, для того чтобы разграничить договорный иск и иск об обогащении, возникшем в связи с договором, необходимо обратиться к основанию иска. Если истец требует чего-либо от ответчика потому, что эта обязанность прямо вытекает из заключенного договора, то такой иск никак не может быть квалифицирован как иск о неосновательном обогащении. Если же требование истца о передаче ему имущества связано с договором лишь косвенно (т.е. договор является лишь одним из юридических фактов, входящих в сложный состав, лежащий в основании иска), то перед нами иск о неосновательном обогащении.

Другая сфера применения исков о неосновательном обогащении в отношениях между сторонами гражданско-правового договора - это ситуации имущественного "неравенства", возникающего при расторжении договора. Вкратце суть проблемы можно передать следующим образом. В соответствии с п. 4 ст. 453 ГК при расторжении договора стороны не вправе требовать друг от друга возврата исполненного по сделке. Однако, как показала практика, правила п. 4 ст. 453 ГК могут успешно применяться лишь при условии, что у одного контрагента по договору отсутствует какая-либо неисполненная обязанность перед другим. Наличие же неисполненной обязанности оставляет кредитору лишь возможность потребовать от должника исполнения договора: расторгать договор не в интересах кредитора, ведь он может потерять возможность взыскать с неисправного должника неисполненное им по сделке.

В литературе сложилось несколько мнений относительно того, каким иском следует восстанавливать имущественную "неравномерность", образующуюся при расторжении договора. Первая позиция состоит в том, что неисполненное должником по расторгнутому договору составляет убытки кредитора, и потому эта сумма может быть взыскана иском о возмещении убытков*(918). Другая позиция, поддержанная ВАС РФ и впоследствии дружно подхваченная нижестоящими судами*(919), состоит в том, что неисполненное по расторгнутому договору является неосновательным обогащением должника и в этой ситуации подлежит применению гл. 60 ГК.

На наш взгляд, ни первый, ни второй подход не являются правильными с точки зрения действующего закона. Неисполненное по расторгнутому договору не может быть признано убытками, так как оно не является ни утратой имущества*(920), ни расходами, связанными с восстановлением нарушенного права, ни упущенной выгодой (ст. 15 ГК). Не является оно и неосновательным обогащением в том смысле, какое вкладывает в это понятие ст. 1102 ГК. Имущество, переданное по расторгнутому впоследствии договору, передавалось именно по договору, последующее расторжение которого действует лишь на будущее, не устраняя правооснования для уже исполненного к моменту расторжения. Поэтому имущество, полученное

по договору, впоследствии расторгнутому, было получено основательно, а именно - на основании сделки и истребованию от получившей его стороны не подлежит. Не спасает ситуацию и п. 3 ст. 1103 ГК (см. выше).

С теоретической точки зрения второй подход предпочтительнее, потому как предоставляет потерпевшему лицу более широкие возможности по восстановлению собственной имущественной сферы - например, взыскать со своего бывшего контрагента проценты за пользование денежными средствами. Однако полностью присоединиться к нему можно лишь в том случае, если в текст закона будут внесены соответствующие дополнения (например, законодатель дополнит ст. 1103 ГК пунктом пятым, позволяющим применять нормы о неосновательном обогащении и к последствиям расторжения договора). Однако оптимальным решением было бы все же установление (в ст. 453 ГК) специального правила о судьбе имущества, переданного по расторгнутому договору, за которое сторона договора не получила причитающегося эквивалента.

8. Основанием для необходимости разграничения деликтного иска и иска о возврате неосновательного обогащения является существование деликтов, при которых на стороне делинквента возникает обогащение, как правило, в виде увеличения имущества последнего за счет потерпевшего*(921).

В литературе устоялась следующая точка зрения - деликт отличается от ситуации неосновательного обогащения тем, что ему всегда присущ признак вредоносности*(922). Однако возникает вопрос - разве действия, приводящие к неосновательному обогащению, не являются вредоносными, т.е. приводящими к вреду, умалению имущества потерпевшего*(923) лица - даже в случае неосновательного сбережения имущества? То, что не все вредоносные действия приводят к возникновению обогащения у лица, их совершившего, вовсе не означает, что действия, приводящие к такому обогащению, сами по себе вредоносными не являются. Поэтому здесь мы имеем, скорее всего, частичное совпадение объемов двух правовых понятий - деликта и неосновательного обогащения: деликт вредоносен всегда, но не всегда он приводит к обогащению; неосновательное обогащение также вредоносно, но оно всегда должно приводить к увеличению имущества у одного из участников правоотношения.

Поэтому деликт в чистом виде - это действие, влекущее причинение вреда. Но в случае, если в результате деликта у делинквента возникает обогащение за счет потерпевшего, разграничивать деликт и неосновательное обогащение не только не имеет смысла, но и в принципе недопустимо, так как эти обязательства вполне могут существовать параллельно.

Подобный подход разделяется и в судебной практике: так, в п. 2 Обзора практики рассмотрения споров, связанных с неосновательным обогащением, был приведен следующий пример. Организация своими силами осуществляла строительство гаража для собственных нужд. В последующем строительство было приостановлено, гараж как не завершенный строительством объект принят на баланс организации. Муниципальное предприятие без ведома собственника демонтировало гараж и вывезло бетонные плиты, использовав их в дальнейшем для собственных целей.

Поскольку возврат плит в натуре был невозможен, организация обратилась к предприятию с иском о взыскании убытков, возникших в результате противоправных действий ответчика. Истец требовал взыскать стоимость вывезенных плит и затрат, понесенных при их монтаже. Полагая, что на стороне ответчика имеет место обязательство вследствие неосновательного обогащения, истец свои требования основывал на нормах ст. 1102 и 1105 ГК.

Ответчик в отзыве на иск указывал на то, что обязательство вследствие неосновательного обогащения отсутствует. В данном случае имело место причинение внедоговорного вреда. Кодекс предусматривает особые правила, определяющие порядок возмещения вреда, в связи с чем в силу п. 1 ст. 1103 ГК требования о возврате неосновательного обогащения не могут быть удовлетворены.

Суд при вынесении решения констатировал, что имели место противоправные действия ответчика по изъятию у истца имущества, возврат которого в натуре невозможен. В связи с этим у

истца возникли убытки в виде реального ущерба в размере стоимости строительных материалов на момент их приобретения ответчиком и затрат, понесенных истцом при их монтаже.

В силу положений ст. 1103 ГК нормы об обязательствах вследствие неосновательного обогащения подлежат применению к требованиям о возмещении вреда, в том числе причиненного недобросовестным поведением обогатившегося лица, если иное не установлено Кодексом, другими законами или иными правовыми актами и не вытекает из существа соответствующих отношений.

На основании ст. 1105 ГК приобретатель должен возместить потерпевшему действительную стоимость неосновательно полученного или сбереженного имущества на момент его приобретения, а также убытки, вызванные последующим изменением стоимости имущества, если приобретатель не возместил его стоимость немедленно после того, как узнал о неосновательности обогащения.

Учитывая установленное ст. 1103 ГК соотношение требований о возврате неосновательного обогащения с требованиями о возмещении вреда, суд констатировал, что требования истца подчиняются правилам, установленным § 1 гл. 59 ГК. Вместе с тем суд пришел к выводу о возможности субсидиарного применения норм о неосновательном обогащении к требованию о взыскании стоимости строительных конструкций, поскольку присвоение чужого имущества в данном случае привело к обогащению ответчика. В указанной части иск был удовлетворен на основании ст. 1102, 1105 ГК. Требование же о взыскании убытков в размере затрат на строительство было удовлетворено судом на основании ст. 1064 и 1082 ГК.

Составляет ли неосновательное обогащение невыплата делинквентом денежной суммы, причитающейся с него в пользу потерпевшего? В литературе отсутствует единое мнение по этому вопросу; широко известно, например, отрицательное мнение Ю.К. Толстого*(924). С другой стороны, существует и мнение о том, что "любой вид незаконного обогащения можно рассматривать как неосновательное обогащение" и потому делинквент, не возместивший вред, должен быть признан неосновательно обогатившимся за счет потерпевшего*(925). Очевидно, что последствием подобного решения станет обязанность делинквента уплатить проценты за пользование денежными средствами в размере ставки рефинансирования ЦБ РФ с момента, когда он узнал об обязанности возместить причиненный ущерб (очевидно, что при виновном причинении вреда этот момент совпадает с моментом причинения вреда).

На наш взгляд, несмотря на кажущуюся справедливость этого подхода, оснований для его применения нет. Авторы, отстаивающие возможность применения норм гл. 60 ГК к случаям невозмещения (несвоевременного возмещения) делинквентом причиненного ущерба, упускают из виду один из квалифицирующих признаков обязательств вследствие неосновательного обогащения - обогащение (сбережение) имущества за счет третьего лица. Возмещение ущерба в деликтных обязательствах всегда осуществляется за счет причинителя вреда, это его обязанность, возникающая вследствие фактического состава. Например, лицо, допустившее дорожно-транспортное происшествие и причинившее вред автомобилю другого лица, должно возместить причиненный ущерб. Никакого сбережения имущества за счет собственника поврежденного автомобиля у причинителя, не исполнившего эту обязанность, не происходит. Другое дело, что, в самом деле, было бы справедливым возложить на причинителя вреда обязанность уплатить проценты за несвоевременное возмещение причиненного ущерба*(926). Однако для этого необходимо положительное указание закона, которого в настоящее время нет.

9. Регрессное обязательство представляет собою обязательство одного лица (регрессата) возместить другому лицу (регридиенту) уплаченное третьему лицу в связи с его (регрессата) действиями*(927). Уплата регредиентом денежной суммы третьему лицу производится хотя бы и по самостоятельному обязательству (связывающему регредиента и третье лицо), но последнее, тем не менее, возникает вследствие совершения (либо несовершения) регрессатом каких-либо действий*(928). Налицо, однако, некоторая связь между упречным поведением регрессата и обязанностью регредиента уплатить третьему лицу.

Вот один пример: водитель организации причиняет вред третьему лицу. Организация как собственник источника повышенной опасности возмещает ущерб потерпевшему и приобретает

право регрессного требования к водителю в сумме выплаченного возмещения. Очевидно, что исполнение организацией (регредиентом) обязанности по возмещению вреда является чем-то вроде платежа за виновное лицо (регрессата), который возложен на регредиента по причинам правно-политического свойства. Законодатель, устанавливая регулирование, пожалуй, наиболее распространенной "регрессной" ситуации - возмещения вреда, причиненного источником повышенной опасности за счет владельца этого источника, устанавливает самостоятельную обязанность владельца источника повышенной опасности возместить причиненный вред.

Другая ситуация: один из солидарных должников не производит исполнения кредитору; результат такого "бездействия" немедленно сказывается на другом солидарном должнике - он вынужден исполнять обязательство в полном объеме*(929). Кредитор, имеющий требования к солидарным должникам, вправе вчинять иск, по терминологии дореволюционных юристов, "ко всем и каждому"*(930). Солидарный должник, полностью исполняя обязанность перед кредитором, исполняет свою обязанность, а не обязанность в том числе и прочих солидарных должников.

Таким образом, есть все основания утверждать - исполнение регредиентом обязательства перед кредитором имеет вполне самостоятельный характер и потому никак не может быть квалифицировано как обогащение регрессата. Поясним эту мысль. Неосновательное обогащение за счет третьих лиц возможно лишь тогда, когда третье лицо добровольно исполняет не свою, а чужую обязанность (таков, например, случай так называемого "платежа за честь"). Исполнение чужой обязанности неизбежно влечет за собой вывод - тот, за кого обязанность исполнили, обогатился за счет исполнившего. Когда же обязанность исполнять чужие обязательства возложена законом, ни о каком неосновательном обогащении говорить нельзя - здесь нет неосновательности обогащения. Законодательное регулирование подобных ситуаций является основанием для исполнения за третье лицо.

10. К изучению вопроса о соотношении регрессных обязательств и обязательств из неосновательного обогащения тесно примыкает вопрос о соотношении обязательств, возникающих вследствие действий в чужом интересе без поручения (negotiorum gestio) и неосновательного обогащения. И в первом, и во втором случаях экономический принцип, положенный в основу правового регулирования, одинаков - некто исполняет обязательство за третье лицо, а потом имеет право взыскать с него исполненное. Однако схожесть экономической идеи института не всегда определяет схожесть соответствующих правовых конструкций.

Первое правовое отличие двух рассматриваемых ситуаций состоит в том, что регредиент и регрессат состоят в том или ином правовом отношении (отношения солидарных должников, сособственников, соучредителей хозяйственного общества и т.п.). Отличие же ситуации negotiorum gestio в том, что гестор и принципал никак не связаны отношением, содержанием которого является действие одного за другого*(931).

Второе отличие отношений между гестором и принципалом от отношений регредиента и регрессата состоит в том, что не все затраты, произведенные гестором в интересах принципала подлежат обязательному возмещению. Этот момент и составляет ключевую особенность учения о negotiorum gestio. Приведем соответствующие законодательные нормы. В соответствии со ст. 984 ГК гестор имеет право претендовать на возмещение необходимых расходов и реального ущерба, понесенных при совершении действий в чужом интересе без поручения. Следует обратить внимание на то, что возмещению подлежат только необходимые расходы. Это означает, что гестор, затрачивая собственные денежные средства для ведения дел в чужом интересе, приобретает право на их компенсацию не в полном объеме, а в только в том, который соответствует основным принципам деятельности гестора: "действия без поручения, иного указания или заранее обещанного согласия заинтересованного лица в целях предотвращения вреда его личности или имуществу, исполнения его обязательства или в его иных непротивоправных интересах (действия в чужом интересе) должны совершаться исходя из очевидной выгоды или пользы и действительных или вероятных намерений заинтересованного лица и с необходимой по обстоятельствам дела заботливостью и осмотрительностью" (ст. 980 ГК). Иные затраты, которые неразумны, не связаны с

очевидной выгодой для принципала и т.п., возмещению не подлежат.

Счем связано подобное столь строгое регулирование? Ведь, например, нормы о поручении

икомиссии содержат другой подход - возмещению подлежат все издержки поверенного и комиссионера (ст. 975, 1001 ГК)? Ответ достаточно прост. И комиссионер, и поверенный действуют в рамках заключенного договора, следовательно, комитент или доверитель, во-первых, вполне могут очертить своим контрагентам обязанности по договору, во-вторых, они же имеют возможность хотя бы приблизительно предвидеть возможные затраты на исполнение поручения. Отношения между гестором и принципалом совершенно иные - гестор не связан указаниями принципала, а принципал, в свою очередь, даже не имеет представления о том, что кто-то совершает некие действия в его интересе и несет при этом расходы. Следовательно, при negotiorum gestio ограничение суммы, возмещаемой гестору, является способом ограждения интересов принципала, который в противном случае остался бы совершенно беззащитным перед излишне щедрым, недостаточно опытным или (увы, такова современная реальность!) перед недобросовестным гестором.

Возвратимся к проблеме разграничения negotiorum gestio и обязательств вследствие неосновательного обогащения. Как следует из содержания ст. 980 ГК, под регулирование гл. 50 ГК о negotiorum gestio подпадают случаи предотвращения вреда чужому имуществу, исполнения чужого обязательства и иные действия, направленные на удовлетворение непротивоправного интереса принципала. Таким образом, мы можем условно выделить две основных ситуации, в которых у принципала возникает обязанность выплаты гестору некоего возмещения: во-первых, когда гестору, действовавшему в интересах принципала, был причинен ущерб и, во-вторых, когда гестор сам добровольно передавал третьему лицу имущество, естественно, осуществляя эту передачу в интересах принципала.

Под первый случай попадают, как правило, хрестоматийные примеры, связанные со спасанием чужого имущества. Например, некто вытаскивал из горящего дома вещи третьего лица и при этом повредил собственную одежду. Другой классический пример - спасание имущества на воде (см. ст. 343 КТМ, ст. 129 КВВТ). В данном случае, скорее всего, нельзя говорить, что денежная сумма, составившая размер ущерба гестора, является неосновательным сбережением принципала, возникшим за счет гестора. Этот ущерб является вполне самостоятельным, он никак не связан с действиями либо бездействиями принципала, в конце концов, совершенно невозможно представить, что принципал, вытаскивай он свое имущество из горящего дома самостоятельно, обязательно понес бы тот же ущерб, что и гестор. Другое дело, что гестор, предпринимая действия, которые и привели к возможности возникновения ущерба, действовал не в своих интересах, а в интересах третьего лица, и только поэтому закон предоставляет ему право требовать возмещения ущерба от того, в чьих интересах он действовал*(932).

Вторая группа случаев, составляющих negotiorum gestio, - это ситуации когда гестор сам передает третьему лицу имущество, например, во исполнение обязательства принципала*(933). В этой ситуации принципал сберегает свое имущество за счет имущества гестора, использованного для исполнения обязательства принципала, т.е. налицо классическая ситуация неосновательного сбережения имущества, урегулированная гл. 60 ГК.

Таким образом, мы должны прийти к следующему выводу относительно разграничения negotiorum gestio и неосновательного обогащения. В том случае, если в результате действий гестора имущество последнего было использовано для исполнения обязательства принципала, то последующие правоотношения между гестором и принципалом следует характеризовать как обязательство вследствие неосновательного обогащения. Ограничение возмещения разумными расходами, а также моментом получения гестором информации об отрицательном отношении принципала к деятельности гестора следует признать особенностью этого подвида обязательств из неосновательного обогащения, связанной со спецификой обстоятельств, в которых появляется фигура гестора. Если же содержанием компенсационных отношений гестора и принципала является возмещение последним ущерба, понесенного гестором при действии в интересах

принципала, то перед нами самостоятельный вид относительных охранительных правоотношений*(934).

Возможно ли применение к первому случаю negotiorum gestio норм гл. 60 ГК? На наш взгляд, для этого нет никаких преград - иск о возмещении необходимых расходов гестора вполне может быть квалифицирован как иск о возмещении стоимости неосновательно сбереженного имущества.

Очерк 22. Проблемы гражданско-правовой ответственности

Конечно, необходимость возместить вред всегда будет субъективно ощущаться правонарушителем как некоторая кара для него, но нельзя это субъективное ощущение смешивать с истинной, объективной задачей гражданско-правового регулирования.

И.А. Покровский

Кажется, Палач утверждал, что нельзя отрубить голову, если не имеется тела, от которого ее можно отрубить, что он никогда такими вещами не занимался и на старости лет заниматься не собирается!

Король утверждал, что лишь бы была голова, а отрубить ее можно, и нечего болтать чепуху! А Королева утверждала, что, если все не будет исполнено сию секунду и даже значительно раньше, она велит отрубить головы всем без исключения!

Л. Кэррол, пер. Б. Заходера

Институт ответственности в отечественной цивилистической литературе. Место охранительных правоотношений в системе гражданского права. Основания гражданско-правовой ответственности: противоправность, вред, причинно-следственная связь, вина. Влияние каждого из оснований на возникновение охранительного правоотношения.

1. Правовой феномен, являющийся предметом настоящего очерка, пользуется стабильным, устойчивым интересом цивилистики и теории государства и права. Дореволюционная, советская и современная российская юриспруденция изобилуют исследованиями как институтов юридической*(935), так и гражданско-правовой*(936) ответственности в целом, а также и отдельных теоретических и практических вопросов, в том числе о видах*(937), функциях*(938) и основаниях*(939) ответственности. Предметами специальных научных исследований становились и некоторые единичные (частные) вопросы теории гражданско-правовой ответственности. Наиболее обстоятельным образом освещены в литературе такие из них, как вина*(940) и особенности ответственности за вред, причиненный источником повышенной опасности*(941). Известно, однако, что большое количество наличного монографического материала далеко не всегда свидетельствует о содержательной плодотворности и качественном успехе проделанной ученой работы. При попытке разобраться в сущности понятия юридической ответственности вообще и гражданско-правовой ответственности в частности, исследователь непременно оказывается в эпицентре научной полемики, в которой едва ли способна родиться истина, но

отчетливо виден тупик.

Начнем с проблемы определения понятия юридической ответственности. Вот далеко неполный перечень подходов к определению: ответственность - это: 1) взятые в динамике правовые отношения между правонарушителем (или лицом, обвиняемым в правонарушении) и государственными органами*(942), 2) атрибут, свойство обязанности на той стадии ее реализации, когда она не исполняется добровольно*(943), 3) реакция на правонарушение*(944), 4) конкретные меры государственного принуждения*(945), 5) реализующаяся особая обязанность отвечать, возникшая на основе особого юридического факта - правонарушения*(946), 6) обязанность претерпевать лишения личного, организационного или имущественного порядка*(947), 7) юридическая обязанность соблюдения и исполнения требований, предусмотренных нормой права*(948).

Как известно, всякое понятие отграничивается от других, с ним смежных и соседствующих, с помощью минимально необходимого для этого набора содержательных признаков. Логично, что многочисленные попытки сформулировать определение юридической ответственности свелись в итоге к жарким спорам относительно признаков данного понятия. Как правило, выделяются три следующих признака юридической ответственности: 1) отрицательная оценка действий лица, на которого возлагается ответственность (осуждение), 2) государственное принуждение или возможность его применения, 3) наличие дополнительных обременений или новых обязанностей для правонарушителя*(949). Многие исследователи считают их родовыми и, естественно, распространяют их на все отдельные виды ответственности, в том числе на гражданско-правовую ответственность.

Однако при ближайшем рассмотрении приходится констатировать, что гражданско-правовая ответственность далеко не всегда отвечает всем перечисленным признакам. Так, применение мер ответственности в гражданском праве не обязательно сопровождается осуждением лица*(950); обязанность, в ходе исполнения которой реализуются меры гражданско-правовой ответственности, вполне может быть исполнена без принуждения, добровольно*(951); наконец, дополнительных обременений (отрицательных последствий) гражданское правонарушение может и не повлечь*(952). Легко заметить, что при таких "особенностях" гражданско-правовая ответственность никак "не вписывается" в перечисленные выше, якобы родовые признаки понятия юридической ответственности вообще. Отсюда может следовать лишь один из двух равновозможных выводов: либо неверно определение родового понятия (юридической ответственности в целом), либо то явление, которое обозначается термином "гражданско-правовая ответственность", не является ответственностью. В литературе делается главным образом первый вывод, руководствуясь которым ученые пытаются несколько расширить объем понятия юридической ответственности за счет уточнения и дополнения признаков этого понятия. Так, например, под принуждением понимают не только собственно физическое принуждение или исполнение обязанности вместо нарушителя, но и угрозу (возможность) такого принуждения. Кроме того, в гражданском праве наряду с мерами гражданско-правовой ответственности выделяется понятие мер защиты субъективных гражданских прав - институт, которому присущи лишь некоторые признаки мер ответственности.

Представляется, что оспаривание какой-либо дефиниции понятия или отдельных составляющих ее признаков имеет, помимо онтологической и методологической сторон, еще и такую сторону, как практическая целесообразность. Содержание понятия, без сомнения, одно, но определений понятия может быть множество. Поэтому оспаривание определения само по себе целесообразно лишь в том случае, если иное определение (иные признаки) позволяет лучше отграничить определяемое понятие от иных, с ним смежных, яснее осветить ту или иную проблему, выявить новые закономерности. К сожалению, как правило, дискуссия о понятии ответственности не ведет к подобным результатам.

Можно было бы назвать по-своему правильным любое определение ответственности - лишь бы оно определяло новую, т.е. не выделенную и не изученную под иным наименованием, правовую

сущность и, кроме того, лишь бы использовавший его ученый следовал избранному определению на протяжении всего юридического анализа. Достаточно выбрать один или несколько из предложенных признаков в качестве точки отсчета и, опираясь на него (на них), рассмотреть основные вопросы (виды ответственности, основания для ее возложения, функции и т.д.). Во избежание возможных упреков в том, что нами не учтены определенные функции гражданско-правовой ответственности, необоснованно не выделены какие-либо признаки или, напротив, в рассматриваемое понятие вкладывается слишком широкое содержание, мы сознательно воздержимся от определения гражданско-правовой ответственности. В первую очередь для нас важно отыскать те принципы, которыми следует руководствоваться при возложении обязанности по возмещению вреда, уплате штрафных санкций и т.д., а не подобрать наиболее удачную дефиницию. Для целей настоящего очерка нам вполне достаточно ограничиться общим указанием, что гражданско-правовая ответственность - это последствие нарушения субъективного гражданского права и (или) охраняемого законом элемента гражданского правопорядка (законного интереса в его сохранении).

2. Типичным предметом регулирования гражданского права являются имущественные эквивалентно-возмездные отношения, т.е. отношения имущественного оборота. Гражданское право регулирует как статику таких отношений, так и динамику. Регулятивная функция гражданского права сводится к созданию наиболее благоприятных условий для проявления инициативы участников оборота в установлении и регламентации их отношений с другими членами общества. Эта функция может выполняться не только правом, но и любым другим регулятором - религией, моралью, традицией определенного поведения. Право в отличие от других регуляторов характеризуется свойством принудительности. Оно предоставляет субъектам возможности, реализация которых возможна в принудительном порядке. Если на ранних этапах существования права принуждение осуществлялось самим управомоченным и его окружением, то в более позднем периоде силой, призванной обеспечить стабильное удовлетворение тех или других интересов, становится государство.

Определенные отношения не могут быть урегулированы посредством права (отношения, связанные с пользованием некоторыми нематериальными благами). Единственной задачей гражданского права в данном случае становится защита соответствующих (нематериальных) интересов лица, и такая защита также обладает атрибутом принудительности.

При этом принуждение не является самоцелью в гражданском праве. Оно необходимо для восстановления того баланса интересов, который существовал до нарушения.

В науке гражданского права большинство явлений принято изучать при помощи конструкции правоотношения, и такой прием себя оправдывает. Благодаря ему из всего круга субъектов становится возможным выделить некоторое количество лиц, между которыми мыслится правовая связь. Один участник мыслится как управомоченный субъект (активная сторона), а другой (другие) - как лицо (лица), призванное удовлетворить интерес активного участника. Если правоотношение развивается нормальным образом (исполняются обязанности или осуществление права не встречает препятствий со стороны других лиц), то никакого принуждения не требуется: интерес субъекта будет реализован без вмешательства государства. Напротив, если участники правоотношения нарушают обязанности или иным образом препятствуют управомоченному субъекту в реализации его законных возможностей, то последнему предоставлено право обратиться к государству с требованием о принуждении в целях удовлетворения своих интересов.

Нетрудно заметить, что удовлетворение интереса может пройти две стадии - нормального и аномального развития. В соответствии с этими стадиями принято выделять регулятивные и охранительные правоотношения*(953). В понятие охранительного правоотношения вкладывается различное содержание. Если охранительные правоотношения противопоставляются регулятивным, то оба понятия должны обладать общими (родовыми) признаками, и в то же время каждому из них должны быть присущи видовые отличия. Поэтому (исходя из возможности их противопоставления друг другу и, следовательно, их соподчиненности общему (родовому) понятию), мы будем

рассматривать охранительные правоотношения в качестве частных (гражданских) правоотношений, т.е. существующих между двумя субъектами гражданского права*(954).

Основное отличие между двумя видами правоотношений (регулятивными и охранительными) заключено в таком их свойстве, как способность к принудительному осуществлению. Субъективные права регулятивного характера таким свойством не обладают: их реализация не обеспечивается возможностью принуждения. Наоборот, правоотношениям охранительным такое свойство присуще и возможность принудительной реализации сопутствует. Очевидно, мысль о необходимости снабжения определенной категории правоотношений способностью к своей принудительной реализации (т.е. по сути, самая мысль о рождении права, как общественного регулятора, обладающего свойством принудительности) могла возникнуть лишь в применении к правоотношениям, возникающим исключительно из юридических фактов-правонарушений. Пока правонарушений не совершается, пока жизнь протекает в рамках гражданского мира и принимает формы регулятивных правоотношений, нет и не может быть необходимости кого-то принуждать к тому или иному желательному для государства и общества поведению - члены этого общества ведут себя именно так и без всякого принуждения. Но правонарушение становится тем действием, совершением которого лицо демонстрирует если и не пренебрежительное, то, во всяком случае, безразличное отношение к элементам нормального гражданского правопорядка (гражданского мира), устанавливаемого, поддерживаемого, охраняемого и защищаемого государством (в частности - к регулятивным правоотношениям). Такое отношение не должно приводить к ослаблению гражданского правопорядка. Средством к предупреждению и преодолению такого ослабления и является публичное принуждение правонарушителя к прекращению действий, посягающих на гражданский правопорядок, совершению действий, направленных на восстановление ранее существовавшего положения вещей или, наконец, к претерпеванию невыгодных последствий, направленных на личность и (или) имущество нарушителя.

Регулятивные правоотношения, как опосредующие нормальный ход имущественного оборота, могут быть как абсолютными, так и относительными, а внутри этих последних категорий - всякими без исключения, т.е. вещными, исключительными, корпоративными, обязательственными, наследственными и т.д. Охранительные же правоотношения всегда относительны, поскольку имущественные права нарушаются строго определенным субъектом (неопределенный круг лиц не может нарушить субъективное частное право). Эта мысль верна даже в том случае, когда предметом нарушения явилось абсолютное регулятивное право - субъективное право, которое может быть нарушено всяким и каждым. Но "может быть нарушено" и "нарушено" - вещи разные. Одно дело - нарушение потенциальное, в реальной действительности отсутствующее: оно может последовать со стороны всякого и каждого, однако, пока такового не воспоследовало, нет причин говорить о каких-то охранительных правоотношениях. И совсем другое - правонарушение уже совершенное, не потенциальное, а реально существующее, имевшее место в действительности. Таковое всегда исходит от точно определенного конкретного лица и, следовательно, порождает охранительное правоотношение именно с его (и ничьим другим) участием. Предположим, лицо А является собственником вещи. Перед нами - право собственности (абсолютное право), которое может быть нарушено любым субъектом. Некое лицо Б совершает хищение вещи, вследствие чего нарушаются интересы А. В результате нарушения абсолютного права собственности возникает не существовавшее до этого момента относительное правоотношение между собственником и нарушителем, содержание которого заключается, с одной стороны, в праве требовать выдачи вещи,

ас другой - в обязанности совершить это действие.

Внекоторых случаях содержание регулятивного и охранительного правоотношения может совпадать. Подобное совпадение нередко приводит к тому, что необходимость в разделении регулятивных и охранительных правоотношений становится неочевидной, вследствие чего регулятивные права многими исследователями наделяются способностью к принудительному осуществлению. Это не так; регулятивные правоотношения ни в коем случае нельзя путать с

охранительными даже при тождественности их содержания, ибо это - различные правоотношения, из различных оснований возникающие и различными свойствами обладающие. Например, в результате заключения договора купли-продажи у покупателя возникает право требования к продавцу о передаче ему индивидуально-определенной вещи. Предположим, продавец не исполняет в срок своей обязанности - не передает вещь. Одной из возможностей покупателя является предъявление требования о выдаче вещи (п. 2 ст. 463 ГК), которому корреспондирует обязанность продавца выдать вещь. Что перед нами: прежнее регулятивное правоотношение, приобретшее в силу факта правонарушения новое свойство (способность к принудительному осуществлению), или новое охранительное правоотношение между покупателем и продавцом, с прежним содержанием, но новыми свойствами? Несмотря на содержательное тождество регулятивных и охранительных прав (и соответственно, обязанностей и правоотношений), считаем, что и здесь целесообразно различать два правоотношения (до и после нарушения права): лишь в одном из них (в охранительном) возможно принудительное осуществление права*(955).

Охранительные правоотношения не просто относительны - они представляют собой обязательства. Содержанием охранительного правоотношения становится требование потерпевшего к правонарушителю о совершении последним определенных активных действий или о воздержании от таковых (прекращении их совершения), обеспеченное обязанностью последнего такие действия совершить или от таковых воздержаться, благодаря чему интерес потерпевшего и будет удовлетворен. И в данном случае не имеет никакого значения, какое регулятивное право (относительное или абсолютное) было нарушено.

Охранительные обязательственные правоотношения отличаются от прочих обязательств тем же, чем вообще правоотношения охранительные отличаются от правоотношений регулятивных - свойством принудительности. Принуждение - вмешательство государства в частное правоотношение помимо воли одного из субъектов - явление экстраординарное для субъекта частного права (хотя бы и правонарушителя), поскольку сопровождается большим или меньшим умалением его интересов. Не будет большим преувеличением сказать, что любое принуждение является актом насилия. Очевидно, для осуществления такого акта нужны твердые основания. Исследованию этих оснований (они составляют юридические факты или фактические составы, при наступлении которых возникает охранительное правоотношение) и будет посвящено дальнейшее изложение*(956).

3. В число оснований юридической (в том числе гражданско-правовой) ответственности, как правило, включаются: 1) противоправность действия (бездействия), 2) вред, 3) наличие причинно-следственной связи между вредом и противоправным деянием, 4) вина*(957). Первые три основания считаются явлениями объективного порядка; вина составляет субъективное основание ответственности. Определим, что понимается под каждым из перечисленных оснований.

Под противоправностью обыкновенно понимается нарушение норм объективного права*(958). Нетрудно заметить, что в этом случае противоправность (исходя из этимологии слова) должна совпасть с понятием "правонарушение". Большинство цивилистов подчеркивают, что противоправность означает нарушение не только объективного, но и субъективного права*(959).

Вред традиционно определяется как умаление, уничтожение субъективного гражданского права или блага*(960). В таком виде понятие "вред" и "нарушение права" следует признать если не равнозначными, то очень близкими по смыслу. Действительно, отрицать близость понятий вреда и противоправности в гражданском праве достаточно сложно, однако, думается, между ними существует определенное различие. Прежде всего необходимо провести четкую грань между материальным и нематериальным вредом. Предположим, у лица украдена вещь. С одной стороны, можно констатировать нарушение права (права собственности). С другой стороны, лицу нанесен вполне определенный материальный вред - он не может владеть и пользоваться вещью. Таким образом, словом "материальный вред" характеризуются последствия нарушения права, состоящие в определенных препятствиях к осуществлению тех или иных правомочий, входящих в содержание права. Специфика гражданского права заключается в том, что материальный вред, наносимый