Учебный год 22-23 / V_A_Belov_Grazhdanskoe_pravo_Aktualnye_problemy_teorii_i_praktiki_v_2t_T_2
.pdfдиректоров, казалось бы логичным предоставить ему право прекратить полномочия этого члена совета директоров и избрать другого. Однако такое положение лишь кажется логичным. В действительности допустить раздельное голосование на общем собрании акционеров, в зависимости от своего рода "квот", предоставляемых акционерам, невозможно. Вполне допустима ситуация, когда акции в обществе распылены настолько, что ни у кого нет и 1% акций. Заранее предугадать волеизъявление каждого акционера по предложенной кандидатуре просто невозможно, поэтому само отыскание "квот" окажется тщетным. Кроме того, даже если это и было бы в конкретной ситуации возможно (например, есть три акционера, владеющие 1/3 акций в обществе и количественный состав совета директоров - три человека), то вряд ли можно было бы допустить раздельное голосование по одному вопросу: общее собрание акционеров общества является единым органом и не должно распадаться на несколько органов.
Таким образом, если допустить возможность прекращения полномочий одного или нескольких членов совета директоров, то право голосования по кандидатам на вакантные должности должно принадлежать всем акционерам, а не только тем, кто голосовал за предшественников. При таких условиях интересы миноритарных акционеров, скорее всего, будут ущемлены, и весь смысл кумулятивного голосования при образовании совета директоров утрачивается. В связи с этим решение законодателя вполне обосновано. Думается, это обстоятельство указывает на то, что между акционером, голосовавшим за избрание определенного лица в члены совета директоров, и последним нельзя усмотреть какой-либо правовой связи. То, что определенный член совета директоров представляет определенные чужие интересы, - явление скорее фактического, а не юридического порядка.
В действительности члены совета директоров должны действовать в интересах общества в целом. В этом заключен определенный парадокс: с одной стороны, совет директоров действует в интересах общества, а с другой - участвует в формировании его воли и предопределяет его интересы. Объясняется этот парадокс весьма просто. Общее собрание акционеров, избирая определенных лиц в состав совета директоров, создает секундарные правоотношения этих физических лиц - избранных членов совета директоров - с обществом. В то же время, в результате принятия решения советом директоров в целом никакого правоотношения (внешнего корпоративного или внутрикорпоративного) у совета директоров (или отдельного его члена) с обществом (или общим собранием акционеров) не возникает. Воля совета директоров (части) в пределах его компетенции является волей общества (целого). Можно сказать, что общество в целом полагается на опыт и профессионализм членов совета директоров, доверяя конкретным лицам в пределах компетенции органа формировать интересы и волю общества по вопросам, определенным
взаконе и уставе.
6.До сего момента, говоря о секундарных правоотношениях, в которых участвуют с одной стороны физические лица, входящие в органы юридического лица, а с другой - само юридическое лицо, мы не испытывали серьезных затруднений в том, чтобы отграничить их от логико-фактических отношений между обществом (целым) и органом (частью целого). Действительно, если между акционером и обществом существуют секундарные правоотношения, то между обществом и общим собранием акционеров - логико-фактическое. Точно так же между членом совета директоров и обществом имеет место секундарное правоотношение, а между советом директоров и обществом - логико-фактическая связь. Сложности могут возникнуть в том случае, когда орган является единоличным, т.е. состоит из одного лица.
Так, генеральный директор, равно как и совет директоров, действует в интересах общества. Однако в отличие от совета директоров данный орган является единоличным. Каким образом можно отличить: 1) правоотношение между единоличным исполнительным органом и другими органами управления (внутрикорпоративное), 2) внешнее корпоративное правоотношение между физическим лицом, исполняющим обязанности генерального директора, и обществом и 3) фактическое отношение между органом (как частью целого) и обществом (как целым)?
Думается, данная проблема разрешается следующим образом. Как было отмечено выше,
внутрикорпоративные правоотношения никак не зависят от качественного состава органа. То есть, в тех случаях, когда решение общего собрания акционеров (совета директоров) обязательно не только для данного генерального директора, но и любого последующего, то речь идет о внутрикорпоративном отношении. Если оно обязательно лишь для конкретного физического лица, то речь идет о гражданском правоотношении между обществом (чью волю выражает общее собрание акционеров) и данным гражданином, входящим в состав единоличного исполнительного органа.
Четкое разделение данных отношений необходимо в том числе исходя из интересов практики. В отечественных судебных инстанциях неоднократно рассматривался вопрос о том, можно ли признать генерального директора представителем общества. Уточним формулировку вопроса. Дело в том, что физическое лицо - генеральный директор обладает аналогичным по своей правовой природе полномочием, что и поверенный. И тот, и другой одновременно обладают правом и обязанностью действовать от имени и в интересах другого лица. Поэтому сформулируем вопрос следующим образом: 1) распространяются ли на отношения между генеральным директором и обществом положения закона о представительстве и 2) какого рода отношения между обществом и генеральным директором при совершении последним сделок от имени первого должны приниматься во внимание в первую очередь?
Эти вопросы были предметом обсуждения до революции и в советский период. Большинство цивилистов склонялись к тому, что лица, входящие в исполнительные органы общества являются его представителями. Так, например, Г.Ф. Шершеневич признавал, что правление является представителем юридического лица в сношениях с третьими лицами. Лица, составляющие правление, должны считаться доверенными, и к ним, по мысли ученого, применимы общие положения о торговых доверенных*(857). Несколько позднее И.В. Шерешевский утверждал, что все различие между органами и представителями сводится к тому, что первые действуют "по закону", а вторые - "по полномочию". В остальном же их статус одинаков*(858).
Такая точка зрения представляется спорной. Генеральный директор не просто является поверенным, но представляет собой единоличный исполнительный орган, часть общества, которая формирует и выражает его волю. Принимая решение в пределах своей компетенции, он делает его решением общества. Проблема приобретает большое практическое значение в тех случаях, когда общество заключает какой-либо договор, а другой стороной в нем выступает то же физическое лицо, которое является и генеральным директором общества.
Президиум ВАС РФ в разное время демонстрировал различные подходы к данной проблеме. Так, в п. 13 Обзора практики разрешения споров по сделкам, связанным с размещением и обращением акций, утвержденного Информационным письмом Президиума ВАС РФ от 21.04.1998 N 33*(859), можно прочитать, что "в соответствии с пунктом 3 статьи 182 Гражданского кодекса Российской Федерации представитель не может совершать сделки от имени представляемого в отношении другого лица, представителем которого он также является. Генеральный директор акционерного общества нарушил это требование, поскольку заключил договор от имени истца в пользу акционерного общества, исполнительным органом которого он являлся и от имени которого совершал сделки в силу занимаемого положения. При этих условиях заключенный им договор на основании статьи 168 Гражданского кодекса Российской Федерации является ничтожным". Таким образом, Президиум ВАС РФ приравнял положение генерального директора к статусу представителя.
Затем позиция Президиума изменилась. В Постановлении от 09.02.1999 N 6164/98*(860) прямо указано, что согласно ст. 53 ГК органы юридического лица, к числу которых относится и руководитель, не могут рассматриваться как самостоятельные субъекты гражданских правоотношений и являются частью юридического лица. Поскольку орган юридического лица не является представителем последнего, в случаях превышения полномочий этим органом при заключении сделки п. 1 ст. 183 ГК применяться не может. Аналогичную точку зрения можно встретить и в Постановлении от 08.10.2002 N 6112/02*(861).
Думается, последнюю точку зрения следует признать правильной. Действительно, в случае совершения генеральным директором сделки от имени общества он действует в качестве единоличного исполнительного органа (части общества). Заметим, что в отношениях представительства следует признать существующей волю одновременно двух субъектов гражданского права: представляемого и представителя. Разумеется, в сделке, заключенной последним от имени первого, во внимание принимается только воля представителя. Однако при этом и первый субъект обладает определенной самостоятельной волей (даже в тех случаях, когда речь идет о законном представительстве, наличие воли подопечного отрицать невозможно, хотя эта воля имеет определенные дефекты). В корпоративных же правоотношениях воля единоличного исполнительного органа сформирована в пределах его компетенции и в силу логико-фактической связи является одновременно и волей общества. Перед нами по-прежнему два субъекта, но гражданское право "замечает" лишь одного из них: акционерное общество как юридическое лицо. Генеральный директор остается субъектом логико-фактических отношений и в отличие от представителя гражданско-правовой самостоятельности не имеет.
Очерк 21. Правоотношения, возникающие вследствие неосновательного обогащения
Обязательства из неосновательного обогащения прежде всего требовали ответа на следующий вопрос: почему имущество, приобретенное одним лицом, хотя бы и за счет другого, подлежит возврату, раз оно действительно приобретено, т.е. в силу нормы права считается принадлежащим обогатившемуся. <...> Господствующее мнение в германской литературе сводится к тому, что обязательства из неосновательного обогащения служат для приведения результатов, к которым приводит "формальное право", в соответствие с требованиями материальной справедливости. <...> Французская цивилистика по существу вернулась к традиционному обоснованию соображениями справедливости.
...Попытки буржуазной цивилистики искать обоснование институтов буржуазного права в морали популярны в капиталистических странах, особенно в настоящее время, ибо ссылка на мораль, во-первых, служит прикрытием для неприглядной капиталистической действительности, прикрытием эксплуатации человека человеком, во-вторых, своей неопределенностью избавляет от тщательного и доводимого до конца анализа институтов буржуазного права.
М.М. Агарков
Может быть, правильнее всего было бы
видеть обоснование обязанности возвратить полученное без законного основания в общем смысле законов, которые устанавливают определенные формы перехода ценностей от одного лица к другому. Переход ценностей вне этих форм противоречит правовому порядку, и потому присвоивший ценность незаконным способом обязан возвратить ее тому, кому она, согласно объективному праву, принадлежала.
Г.Ф. Шершеневич
Происхождение и значение понятия кондикции в римских источниках. Научное изучение кондикционных обязательств. Определение правоотношений вследствие неосновательного обогащения и их место в системе гражданских правоотношений. Проблема генеральной кондикции. Разграничение неосновательного обогащения и виндикации. Разграничение неосновательного обогащения и реституции. Разграничение неосновательного обогащения и договорного иска. Разграничение иска о неосновательном обогащении и деликтного иска. Соотношение правоотношений вследствие неосновательного обогащения с регрессными правоотношениями. Неосновательное обогащение и действия в чужом интересе без поручения.
1. Современное учение о неосновательном обогащении, его природе и юридических последствиях, с содержательной точки зрения существенно отклоняется от своих римских корней - института condictio. Одним из важнейших вопросов современной цивилистики является необходимость разобраться в причинах возникновения таких отклонений*(862).
Известно, что сущность древнеримской кондикции тесно связана с делением римских исков на иски строгого права, "законные иски" (stricti iuris), возможность подачи которых была предусмотрена законом, и иски доброй совести (bona fidei), возможность предъявления которых предоставлялась претором в случаях, когда закон не регулировал ситуацию, приведшую к возникновению спора. Первый вид исков составляли, как правило, исковые притязания из обязательств; вторые же - из вещных прав*(863).
Первоначальный кондикционный иск (legis actio per condictionem) - один из пяти "законных исков" (legis actiones) римского права. С его помощью осуществлялась защита прав кредитора по некоторым сделкам цивильного права - стипуляции, договору займа, некоторым литеральным контрактам (например, expensilatio)*(864). Таким образом, кондикция - это (первоначально) личный договорный*(865) иск. Однако, по свидетельству Т. Марецолля, древнейшие юристы обозначали термином condictio вообще любой личный иск, прежде всего (хотя и не обязательно) договорный. Как видим, налицо ситуация, прямо противоположная сегодняшнему пониманию термина condictio. Более того, в сочинениях самих римских юристов*(866) иногда встречается указание на то, что все иски цивильного права (как иски личные) являются кондикционными исками.
Суть condictio как правового средства состояла в том, что лицо, нарушившее договор, должно было возвратить кредитору имущество, удерживая которое оно незаконно и несправедливо обогащалось*(867). По всей видимости, именно такое понимание кондикции позволило в дальнейшем существенно раздвинуть границы ее применения - настолько, что юристы были вынуждены подчеркивать, что существует condictio в собственном, узком смысле этого слова (т.е. договорный иск); иное употребление*(868) этого термина есть, по сути, расширение сферы применения термина, но не изменение объема первоначальной condictio*(869). Расширенное понимание condictio, таким образом, сводится к следующему: кондикционный иск возможен там, где одно лицо обогатилось за счет другого лица как вследствие нарушения договора, так и
вследствие совершения иных действий, т.е. и в ситуации, когда обогатившийся и потерпевший не находятся в договорной связи.
Однако уже к моменту составления Дигест деление исков на stricti iuris и bona fidei утратило свое значение. Вместе с ними ушел в прошлое и legis actio per condictionem. Сам термин condictio в римском праве остался, причем, на наш взгляд, он в большей мере приобрел значение принципа гражданского права - "возврати недолжное"*(870) - который, в свою очередь, послужил основой для построения различных личных исков, которыми, собственно, и "возвращалось недолжное". Г. Дернбург называет следующие основные иски, построенные на кондикционном принципе:
-condictio furtiva - кондикция, направленная на возврат похищенного имущества;
-condictio ob turpem vel injustam causam - кондикция, направленная на возврат добытого путем преступления или иным явно безнравственным путем;
-condictio indebiti - кондикция, направленная на возврат платежа мнимого долга;
-condictio ob causam - кондикция, направленная на возврат того, что было дано в ожидании будущего предоставления, которое не состоялось*(871).
Как видно, всего лишь два общих признака объединяет кондикционные иски: во-первых, ответчик по каждому из исков уже получил кондицируемую вещь; во-вторых, переход вещи к получателю был неправомерным. Однако, несмотря на наличие общих признаков, эти иски так и не составили основания для предположения о наличии универсального кондикционного обязательства*(872).
Именно в таком, разобщенном, виде кондикции были введены в Corpus iuris, а затем стали предметом изучения глоссаторов и последующей рецепции. В целом же, мы вполне можем утверждать, что общего учения о кондикции в римском праве не сложилось; напротив, разработка кондикционных обязательств осуществлялась казуистично, посредством тщательного анализа конкретных жизненных ситуаций, в которых должен иметь место принцип "возврати недолжное". Кроме того, имеет смысл присоединиться к выводу Н. Полетаева, который имеет серьезное значение для целей настоящего очерка - между кондикционными исками римского права и иском о возврате неосновательного обогащения, предусмотренными законодательствами XIX-XX вв., нельзя ставить знак равенства; среди римских кондикций лишь некоторые иски могут быть рассмотрены как иски о возврате обогащения*(873).
2. Особенность именно отечественных подходов к понятию неосновательного обогащения связана в первую очередь с тем, что в российском гражданском законодательстве до 1922 г. вообще не было норм, регулирующих возвращение неосновательного обогащения.
Г.Ф. Шершеневич, который заявлял о приверженности догматическому направлению при изучении гражданского права*(874), при описании обязательств вследствие неосновательного обогащения в своем "Учебнике русского гражданского права" по вполне объективным причинам был вынужден практически полностью отказаться от догматического приема. Изложение учения о кондикциях в этом, без сомнения, наиболее популярном учебнике гражданского права основано исключительно на теоретическо-историческом фундаменте.
То же можно сказать и о "Курсе гражданского права" К.П. Победоносцева, вообще слывшего крайним приверженцем правовой догматики*(875). Автор излагает основы римского учения о кондикциях*(876), затем указывает, что общим местом в практике Правительствующего Сената является признание общего принципа, что никто не должен обогащаться за чужой счет, выведенного Сенатом из нормы ст. 574 т. Х ч. 1 Свода законов, посвященной ответственности за вред и убытки*(877). Поэтому ученый излагает учение о неосновательном обогащении только по решениям Гражданского кассационного департамента Правительствующего Сената.
В "Системе русского гражданского права" К. Анненкова мы также обнаружили весьма необычный (для этого автора) способ изложения учения о кондикциях: соответствующий материал автор открывает изложением спора между российскими цивилистами о том, на какую статью Законов гражданских следует опереться для формулирования общего определения неосновательного обогащения*(878).
Особняком в этом "общем хоре" стоит мнение проф. А.М. Гуляева, который категорически отрицал возможность формулирования общего принципа обязательств вследствие неосновательного обогащения из ст. 574 Законов гражданских*(879). Его поддерживали проф. В.И. Синайский*(880) и И.М. Тютрюмов*(881).
У С.А. Беляцкина в его "Частном праве" вообще отсутствует догматическое изложение учения о неосновательном обогащении - все ссылки делаются либо на римское право, либо на "естественный порядок вещей"*(882).
Наиболее характерными для русской дореволюционной литературы специальными исследованиями обязательств вследствие неосновательного обогащения являются работы Л.И. Петражицкого*(883), В. Розенблюма*(884) и Н. Полетаева*(885). Особняком стоят фундаментальное исследование Д.Д. Гримма*(886) и сборник Сенатской практики, составленный М.П. Лепским*(887).
Для Л.И. Петражицкого обращение к теме неосновательного обогащения было, по всей вероятности, лишь поводом для того, чтобы проверить на материале кондикций свое учение о доходах, изложенное в более ранних работах*(888); статья, к сожалению, осталась неоконченной, и потому авторское видение института неосновательного обогащения понять достаточно сложно. Основной вывод Л.И. Петражицкого - даже при отсутствии в законе регулирования обязательств вследствие неосновательного обогащения, его можно вывести из общего смысла любого гражданского закона. Отрицательно относясь к Сенатской практике по делам о неосновательном обогащении, опирающейся на ст. 574 т. Х ч. 1 Свода законов, автор весьма туманно замечает: "Если бы юриспруденция определила бы по жребию статью 1 ч. Х т. для "прикрепления института кондикций к действующим законам, то она сделала бы, вероятно, лучший выбор, а во всяком случае худшего выбора, нежели она сделала в действительности, остановившись почему-то именно на ст. 574, сделать было невозможно"*(889).
Исследование В. Розенблюма представляет собою добротный анализ судебной практики высшей судебной инстанции по спорам, которые могут быть квалифицированы как споры о незаконном обогащении.
Труд Н. Полетаева является высококвалифицированным историко-сравнительным исследованием правового явления, называемого кондикциями. Но и в работе Н. Полетаева существенная часть посвящена разбору судебной практики по делам о незаконном обогащении. Автор подчеркивает следующую мысль: нормы закона о неосновательном обогащении должны иметь общий характер, а "разветвлять положения закона так, чтобы сила их достигала до конкретных случаев, - есть дело практики"*(890).
Много внимания изучению обязательств вследствие неосновательного обогащения уделил проф. Д.Д. Гримм. Главная особенность его "Очерков по учению об обогащении" - трехтомного исследования о кондикциях по римскому праву - состоит попытке создать общее учение об обогащении в гражданском праве. Другими словами, основная посылка, из которой исходит Д.Д. Гримм, - ситуации обогащения одного лица за счет другого настолько разнообразны, что необходимо разработать некие общие принципы того, как следует разрешать правовые конфликты, возникающие в связи с обогащением одного за счет другого. Собственно кондикционные обязательства являются, по учению Д.Д. Гримма, лишь одним из случаев обогащения; к этим случаям автор причисляет, например, обогащение добросовестного приобретателя вещи от неуправомоченного отчуждателя, обогащение господина за счет сделок, совершенных рабом и т.п. Однако, несмотря на интересную центральную идею, своей цели автор не достиг - ему так и не удалось создать общее (основанное на системе общих принципов) учение об обогащении одного лица за счет другого*(891).
Кажется, здесь уместно вспомнить недавний пример из отечественной практики - многочисленные потуги законодателей создать "инвестиционное законодательство" и стремление ученых сконструировать правовой "статус инвестора". Как известно, не получилось ни эффективного закона (все три закона об инвестиционной деятельности суть сплошные декларации),
ни "общего статуса инвестора". Почему? Ответ прост - слишком уж различны правовые режимы, в которых существуют акционер, займодавец, облигационер, лизингодатель и т.п. Таким образом, этот пример подтверждает истину о том, что объединить можно только объединяемое.
Следует сказать и несколько слов о первой попытке кодификации норм, регулирующих неосновательное обогащение. Мы имеем в виду, конечно же, первый российский гражданский кодекс - проект Гражданского уложения Российской империи.
Мнение Сената о том, что в отечественном законодательстве кондикционный принцип должен быть выводим из общей нормы о возмещении за вред и убытки (ст. 574 ч. 1 т. Х), было принято Высочайше учрежденной Редакционной комиссией по составлению проекта Гражданского уложения. В Объяснениях к Проекту содержались весьма подробные указания насчет того, какие нормы действующего отечественного и зарубежного законодательства служили основой норм проекта Уложения, разработанного Редакционной комиссией. В материалах к ст. 1059 Проекта Обязательственного права редакции 1899 г., которая открывала главу о незаконном обогащении и содержала в себе общий принцип недопущения обогащения одного лица за счет другого без законного основания, Комиссия указала, что источником этой нормы является именно ст. 574 т. Х ч. 1 Свода законов*(892).
Таким образом, общее учение об обязательствах вследствие незаконного обогащения в классической отечественной цивилистике строилось (в меньшей мере) на обобщенных нормах римского права (воспринятых западными кодексами) и (в большей мере) на весьма вольном толковании Сенатом нормы Законов гражданских об обязанности возместить причиненный ущерб, которая была истолкована им и как основание для возврата неосновательного обогащения. Однако было бы поспешным выводить из этого факта "деликтную теорию" неосновательного обогащения по русскому праву. Скорее всего, задачи Сената были более чем утилитарны - высшая судебная инстанция, которая сама же отрицала возможность судебных мест при постановлении решений ссылаться на теорию гражданского права*(893), для устранения явной несправедливости оборота должна была найти хоть какое-то законодательное основание для обоснования собственных решений. Оно и было найдено - в единственном разделе о внедоговорных регулятивных обязательствах - обязательствах по возмещению ущерба.
В советском праве обязательствам вследствие неосновательного обогащения*(894) не удалялось особого внимания, что, очевидно, было связано с особенностями советского хозяйствования. Значение обязательств вследствие неосновательного обогащения в отношениях между физическими лицами было крайне невелико; представить же саму возможность неосновательного обогащения одного государственного предприятия за счет другого было практически невозможно. Например, в известной работе проф. Е.А. Флейшиц, посвященной внедоговорным обязательствам по советскому гражданскому праву*(895), неосновательному обогащению уделено всего лишь 25 страниц, что составляет примерно 1/9 часть от объема той части работы, которая была посвящена деликтам.
Научный интерес к обязательствам из неосновательного обогащения значительно оживился лишь после принятия второй части нового российского ГК. Законодательные предписания, содержащиеся в гл. 60 ГК, сами по себе достаточно просты и особых вопросов не вызывают. Наиболее сложным отделом учения о неосновательном обогащении является, на наш взгляд, проблема соотношения исков о возврате неосновательного обогащения с иными видами гражданско-правовых исков, посредством которых истец требует передачи той или иной вещи*(896).
3. Основываясь на содержании норм гл. 60 ГК, правоотношения, возникающие вследствие неосновательного обогащения, могут быть определены следующим образом: это относительные охранительные правоотношения, содержанием которых является право одного лица, потерпевшего, требовать от другого лица, обогатившегося, выдачи имущества (или его стоимости), приобретенного или сбереженного последним за счет потерпевшего без правового основания. Подобное определение является вполне традиционным*(897); оно основано на давней
цивилистической традиции и, в принципе, довольно точно передает суть отношений, складывающихся при неосновательном обогащении одного лица за счет другого.
Однако это определение страдает одним недостатком, который современная цивилистическая наука пока не смогла устранить: оно не показывает, какое место занимают обязательства вследствие неосновательного обогащения среди схожих правовых явлений. Из него неясно, где же пролегает граница между неосновательным обогащением в смысле гл. 60 ГК и прочими ситуациями, в которых происходит неосновательное увеличение имущественной сферы одного лица за счет другого.
Как мы уже упоминали выше, именно эта проблема и является, на наш взгляд, основной проблемой теории обязательств вследствие неосновательного обогащения.
Итак, отношения, которые подлежат отграничению от обязательств вследствие неосновательного обогащения, это:
1)отношения по истребованию собственником своего имущества из чужого незаконного
владения;
2)отношения по восстановлению сторон сделки в первоначальное положение;
3)отношения по возмещению ущерба, причиненного гражданским внедоговорным правонарушением (деликтом);
4)отношения по защите прав кредитора, не получившего исполнения по договору;
5)регрессные отношения, предметом которых является возмещение имущества, переданного третьему лицу;
6)отношения по возмещению имущества, возникающие вследствие действий одного лица в интересах другого без его поручения.
Прежде чем перейти к изложению нашего взгляда на возможность и основания разграничения этих ситуаций, необходимо сделать несколько замечаний относительно факторов, которые их объединяют. Таковых несколько. Во-первых, в каждом из перечисленных случаев происходит увеличение имущественной сферы одного из участников правоотношения. Во-вторых, это увеличение происходит с нарушением гражданско-правовых норм. Во всех этих случаях имеет место не основанное на законе и потому неосновательное обогащение одного лица за счет другого.
Возникает вопрос: почему же следует проводить (в том числе и на научном уровне) разграничение собственно иска о неосновательном обогащении от других исков, также направленных на устранение обогащения за счет третьего лица? Ответ, на наш взгляд, должен быть следующий: это делается только потому, что закон содержит специальное регулирование отношений по виндикации, реституции и т.п., а вовсе не потому, что природа этих отношений радикально различна. Другими словами - необходимость разграничения вызвана не природой разграничиваемых явлений, а особенностями их законодательного регулирования.
4. В отечественной литературе о неосновательном обогащении пользуется поддержкой высказанная А.Л. Маковским идея так называемой генеральной кондикции*(898). Суть этого взгляда состоит в следующем: четкое разграничение между виндикационным, реституционным, деликтным, договорным иском и иском о неосновательном обогащении провести невозможно и проводить не нужно, так как ГК (ст. 1103) предусматривает наряду с генеральным деликтом и генеральную кондикцию, т.е. возможность применения норм о неосновательном обогащении и к виндикационному спору, и к спору о последствии недействительности сделки, и к последствиям деликта*(899). Действительно ли это и есть генеральная кондикция?
Прежде всего, стоит определиться с самим термином. Генеральная кондикция, condictio generalis, - это достаточно известный римский термин. Им обозначался иск, которым кто-либо обязывался возвратить недолжное в случае, если ни один из известных кондикционных исков не подходил под спорную ситуацию*(900). Генеральная кондикция в Риме - это способ вовлечь нетипичную ситуацию в русло кондикционного спора. Соответствует ли современная идея "генеральной кондикции" своему римскому аналогу*(901) и, что намного важнее, своему определению - генеральная?
На первый вопрос следует ответить отрицательно - нет, исходя из содержания предложения А.Л. Маковского, между "генеральной кондикцией" в его понимании и condictio generalis римского права нет ничего общего. Если у римлян condictio generalis - это иск о неосновательном обогащении, который прямо не предусмотрен законом, то у А.Л. Маковского генеральная кондикция - это просто возможность вчинить иск о неосновательном обогащении в качестве дополнительного по отношению к другим специальным искам (виндикации, реституции, деликтному).
Корректна ли сама характеристика - "генеральная", примененная А.Л. Маковским к современному иску по неосновательному обогащению? Слово "генеральность" означает всеобщность, всеохватность. Применительно к нашему предмету изучения генеральность кондикции (в общепринятом, "неримском" значении этого термина), предусмотренной гл. 60 ГК, означала бы, что любая неосновательная неравномерность распределения имущественных благ устранялась бы иском о неосновательном обогащении. Другими словами, нет необходимости в виндикации, нет нужды в реституции, договорные иски также должны отпасть - их все заменил бы один общий, генеральный иск о неосновательном обогащении. Естественно, этого быть не может, и это понимает любой юрист. Но тогда можно ли именовать возможности, предусмотренные ст. 1103 ГК, генеральной кондикцией? Скорее, было бы более точным назвать ее субсидиарной кондикцией, особенностью которой является то, что она подлежит применению всегда только после того, как возможности специального средства исчерпаны, а имущественное положение потерпевшего не было полностью восстановлено*(902).
5.Разграничение неосновательного обогащения и виндикации традиционно осуществляется
взависимости от предмета требования: предметом виндикации являются индивидуально-определенные вещи, предметом иска о неосновательном обогащении - вещи родовые*(903). Основой для такого подхода является, по всей видимости, суждение Е.А. Флейшиц о том, что говорить о приобретении имущества можно только в тех случаях, когда у обогатившегося возникло то или иное право на это имущество*(904). Логика рассуждений такова - индивидуальные вещи при поступлении в фактическое владение третьего лица не приобретаются им в собственность, родовые же вещи, теряя индивидуализацию, поступают в собственность того, кто ими владеет. Иными словами, виндикацией истребуется та же вещь, иском о неосновательном обогащении - такая же вещь.
Однако этот вывод, отличающийся теоретической стройностью, не согласуется с текстом действующего ГК. Так, ст. 1104 ГК регулирует выдачу имущества, составляющего неосновательное обогащение, в натуре. Это может означать лишь одно - иском о неосновательном обогащении могут быть истребованы как уникальные вещи, так и индивидуализированные родовые вещи*(905). Возникает вопрос: каким иском следует понуждать ответчика, например, выдать десять бочек с топливом, которые по ошибке попали на его производственную базу? Для "обострения" ситуации представим себе, что эти десять бочек хранятся отдельно и не смешались с аналогичными вещами ответчика. Если придерживаться приведенного выше единодушного мнения ученых, то должен быть заявлен иск о неосновательном обогащении, хотя имеются все условия для предъявления виндикационного иска - ведь у владельца сохранилось имущество в натуре. Поэтому, на наш взгляд, следует уточнить, что предметом обязательства по выдаче неосновательного обогащения в натуре (ст. 1104 ГК) является выдача вещей, аналогичных тем, за счет получения которых и произошло обогащение. Только при таком понимании содержания ст. 1104 ГК все встает на свои места - индивидуальные (в том числе индивидуализированные) вещи должны быть истребованы виндикационным иском, родовые вещи, утратившие индивидуализацию, - либо иском о выдаче натурального неосновательного обогащения, либо, если подобных вещей у ответчика в наличии нет, иском о выдаче стоимости обогащения*(906).
6.Реституция как следствие недействительной сделки является специфической чертой российского гражданского права. Корни реституции, предусмотренной ст. 167 ГК*(907), достаточно очевидны - это средство, которое "перекочевало" в действующий ГК из ГК РСФСР
1964 г. В последнем же такая "двусторонняя реституция" была специальным способом, направленным на придание большей простоты отношениям по возврату имущества (прежде всего, государственного), переданного по недействительной сделке. В ГК РСФСР 1922 г. правил о реституции не существовало и устранение последствий недействительности сделки осуществлялось либо виндикационными исками, либо исками о неосновательном обогащении*(908).
Последнее время реституция как правовое явление достаточно часто становится предметом гражданско-правовых исследований, что связано не столько с качествами самой реституции, сколько с разработкой защиты добросовестного приобретателя на материале отечественного ГК. Тем не менее воспользуемся результатами этих работ и для нашего исследования.
Существуют два подхода к правовой природе реституции. Первый подход принадлежит К.И. Скловскому, который определил реституцию как "не являющееся ни вещным, ни обязательственным требование, имеющее сильный публично-правовой элемент"*(909). Однако иск о реституции автор называет личным*(910).
Автором другого подхода к понятию реституции является Д.О. Тузов, который предлагает различать реституцию вещей и реституцию их стоимости. Первый случай был назван им "реституция владения", второй - "компенсационная реституция"*(911). И если первый вид реституционного требования квалифицируется им как виндикация, то второй - как требование о неосновательном обогащении.
Очевидно, что при первом подходе иск о неосновательном обогащении не рассматривается как идентичный иску о реституции, при втором же - эти понятия совпадают.
Не вдаваясь в подробное обоснование собственной позиции, заметим, что из двух позиций предпочтительнее все же выглядит позиция К.И. Скловского. Прямое отождествление реституции и виндикации (иска о неосновательном обогащении) вряд ли возможно как по причинам содержательным*(912), так и по формальным основаниям*(913).
Итак, реституционный иск - требование, не совпадающее с общим иском, предусмотренным гл. 60 ГК. Особенность реституционного иска заключается прежде всего в основании его применения: он может быть предъявлен только тогда, когда основание получения имущества - передача, совершенная во исполнение недействительной сделки.
Очевидно, что передача вещи по недействительной сделке - это всего лишь один из частных случаев неосновательного обогащения. Однако можно ли утверждать, что иск о реституции является разновидностью, частным случаем иска о неосновательном обогащении? На наш взгляд, действующий ГК не дает оснований для этого. Во-первых, реституция имеет взаимный характер (если уж не юридический, то хотя бы смысловой). Во-вторых, при осуществлении реституции никогда не учитываются права на вещь лиц, участвовавших в недействительной сделке. Другими словами, при проведении реституции неважно, за чей счет обогатилось лицо, ставшее участником недействительной сделки. В-третьих, субсидиарное применение норм гл. 60 ГК к отношениям по восстановлению участников недействительной сделки в первоначальное положение основывается не на общей природе реституции и кондикции, а на том, что и в случае недействительности сделки возможна ситуация неосновательного обогащения одного участника сделки за счет другого. Для устранения этой ситуации и применяется иск о возврате обогащения.
7. Разграничение неосновательного обогащения и договорного иска. При обсуждении этой проблемы наиболее рельефно, на наш взгляд, демонстрируется отличие римской кондикции, которая была договорным иском, от современного иска о возврате обогащения, который по своей родовой принадлежности является иском недоговорным*(914).
Однако, несмотря на это, применение иска об обогащении в регулятивных обязательственных правоотношениях вполне возможно. Утверждение о том, что иск из неосновательного обогащения возможен только в том случае, если между сторонами нет личной обязательственной связи, является неверным и опровергается как содержанием ст. 1103 ГК (п. 3), так и арбитражной практикой*(915). Остается лишь определить, где должна пролегать граница