Учебный год 22-23 / V_A_Belov_Grazhdanskoe_pravo_Aktualnye_problemy_teorii_i_praktiki_v_2t_T_1

объектами прав, не уточняя, что это объекты правоотношений второго рода.

Любой современный российский ученый-юрист, который приступает к изучению деления объектов гражданских прав, неизбежно находится под влиянием нормативного перечисления объектов прав, содержащегося в уже упоминавшейся нами выше ст. 128 ГК. Однако в литературе высказывались основательные сомнения относительно необходимости законодательного закрепления перечня объектов прав - это дело теоретической юриспруденции, а не законодателя*(775). Известно же, что, к примеру, в BGB вообще нет определения объектов прав*(776).

Казалось бы, установление перечня объектов гражданских прав в законе может служить хотя бы приблизительным ориентиром для участников оборота относительно того, какие объекты могут быть вовлечены в оборот. С другой стороны, устанавливать закрытый перечень объектов прав не стоит, так как развитие человеческой цивилизации будет постоянно "подбрасывать" в оборот все новые и новые, неизвестные ранее объекты гражданских прав. А установление открытого перечня объектов просто бесполезно, потому что тогда ценность его как ориентира будет невысока. Представим себе, что в нашем ГК ст. 128 просто отсутствовала бы. Неужели у участников оборота возникали бы какие-то сомнения относительно того, можно ли установить право собственности на вещь? Или можно ли заключить договор, по которому некое лицо обяжется оказать услугу? Или возникли ли у автора авторские права на созданное им произведение? Кажется, ответ вполне очевиден - "объектоспособность" этих благ вытекает из содержания соответствующих специальных норм ГК и других законов.

Нам могут возразить - мол, перечисление, содержащееся в ст. 128 ГК, вполне безобидно и нападки на него есть претензии на "германизированность" гражданского законодательства. Однако это вовсе не так, это перечисление не безобидно, напротив - оно вредное. Вредное потому, что дает повод для различных квазидогматических спекуляций - например, по поводу правовой природы безналичных денег или бездокументарных ценных бумаг*(777).

Возвратимся к видам объектов гражданских прав. Если исходить из текста ст. 128 ГК, то объектами прав являются: 1) имущество; 2) работы и услуги; 3) информация; 4) результаты интеллектуальной деятельности; 5) нематериальные блага. Законодатель расшифровывает, что к имуществу относятся "вещи, включая деньги и ценные бумаги, иное имущество, в том числе имущественные права". Следовательно, имущество - это вещи, имущественные права и иное имущество. Что можно отнести к иному имуществу? В.А. Белов замечает, что к "иному имуществу" может быть отнесена только энергия*(778). На наш взгляд, к "иному имуществу" вполне можно отнести и предприятие как имущественный комплекс (ст. 132 ГК), хотя бы потому, что предприятие-объект, безусловно, является активом, а наиболее расхожее определение имущества гласит, что оно есть совокупность активов и пассивов*(779).

Очевидную трансформацию претерпел в ст. 128 и такой объект правоотношения, как поведение обязанного субъекта. Он почему-то превратился в "работы и услуги". Терминологически было бы точнее говорить о "действиях по выполнению работ и оказанию услуг". Почему в этом перечне нет, к примеру, действий по передаче права собственности на товар? Только потому, что материальным объектом договора купли-продажи следует считать сам товар, вещь, а не действия по его передаче.

Еще одно замечание. В правоотношениях по оказанию услуг объекты первого и второго родов совпадают - это как раз и есть действия по оказанию услуг. Но в правоотношениях по выполнению работ (правоотношениях, вытекающих из договора подряда) объект второго рода - это овеществленный результат деятельности подрядчика, т.е. опять же вещь. Сами работы не могут быть объектом правоотношений между заказчиком и подрядчиком. Поэтому, скорее всего, правильнее говорить только о действиях по оказанию услуг (но не действиях по выполнению работ) как объектах гражданских правоотношений.

Далее. Исчерпывается такой объект правоотношения, как действия обязанных лиц, действиями по оказанию услуг? Думается, что нет. Для иллюстрации достаточно обратиться к

корпоративным правоотношениям, в которых зачастую отсутствует материальный объект - например, отношениям по управлению хозяйственным обществом. Другой пример - действия обязанных лиц в личных правоотношениях. Конечно, не стоит перечислять все эти действия в законе - в противном случае он превратится в учебник гражданского права*(780). Еще раз повторим, разработка понятия об объекте права - это задача теоретической юриспруденции, но не законодательства.

Дальнейшая расшифровка видов объектов содержится в ст. 130 ГК. К недвижимым вещам законодатель отнес земельные участки, участки недр, обособленные водные объекты и все, что прочно связано с землей, т.е. объекты, перемещение которых без несоразмерного ущерба их назначению невозможно, в том числе леса, многолетние насаждения, здания, сооружения, объекты незавершенного строительства.

Первое, что бросается в глаза при прочтении этой нормы, - это "удвоение" недвижимых объектов прав, которое происходит вследствие признания объектами лесов, многолетних насаждений, обособленных водных объектов. Все эти объекты могут быть расположены исключительно на земельном участке и в принципе от него неотделимы. Поэтому целесообразнее было бы рассматривать леса, многолетние насаждения, водные объекты как принадлежность земельного участка, тем более что земельное законодательство знает такие понятия, как земли водного и лесного фондов.

Отдельная проблема - вопрос о самостоятельности зданий и сооружений как объектов прав. Проблема эта возникла в связи тем, что после масштабной приватизации начала 1990-х гг. во многих (если не в большинстве) случаях, собственниками зданий и сооружений стали частные лица, а собственником земли под этими зданиями осталось государство или муниципальные образования. В связи с различного рода причинами (в основном, политическими) принятие нового земельного законодательства долгое время откладывалось, и потому в ГК была принята модель примата права на здание перед правами на землю, в отличие от обратной модели, принятой во всех цивилизованных европейских странах. Другими словами, эта модель означает, что право на землю следует за правом на здание; обратная же, традиционная модель гласит - тот, кто имеет право на землю, тот имеет право на то, что на этой земле расположено. В итоге у нас сложился не совсем нормальный оборот зданий и сооружений, не подкрепленный оборотом земельных участков под отчуждаемыми зданиями*(781). Можно ли рассматривать здания и сооружения и земельный участок под ними как единую недвижимую вещь, не наделяя их отдельно режимом самостоятельного объекта прав? Скорее всего, это стоит делать только в том случае, если теми или иными способами получится в подавляющем большинстве случаев "соединить" право собственности на здания и право собственности на земельный участок в одних руках*(782).

Еще одним объектом гражданских прав, относящимся к категории вещей, закон считает помещения - жилые (ст. 288, 289 ГК) и нежилые (ст. 1 Федерального закона от 21.07.1997 N 122-ФЗ "О государственной регистрации прав на недвижимое имущество и сделок с ним"*(783)). Необходимость выделения помещений как самостоятельных объектов прав отсутствует, когда у одного здания имеется один собственник (либо несколько собственников, которые одновременно эксплуатируют все здание целиком). Но в подавляющем большинстве случае это не так. В случае если собственников, раздельно эксплуатирующих помещения в здании, несколько, возникает вопрос - что принадлежит им на праве собственности: доля в здании, соответствующая эксплуатируемым помещениям, или сами эти помещения, как это имеет место в действующем законодательстве?

На наш взгляд, при разрешении вопроса о возможности признания помещения (да, впрочем, любой иной субстанции) объектом прав следует руководствоваться двумя соображениями: практической осуществимостью и целесообразностью. Что до практической осуществимости, то техническое описание и индивидуализация помещения вполне возможны*(784). Как же с целесообразностью?

Несомненный плюс первого подхода (помещение - не объект, а его принадлежность,

выражаемая долей в праве на все здание) состоит в том, что он в принципе устраняет саму возможность ситуации, когда некто, продав все помещения в здании, тем не менее остается собственником всего здания как самостоятельного объекта прав. Иное решение вопроса - при выделении и продаже хотя бы одного помещения в здании последнее перестает быть зданием как объектом и становится суммой помещений - представляется излишне искусственным. Однако этот подход имеет и существенные недостатки. С одной стороны, режим общей долевой собственности предполагает идеальное, а не реальное деление объекта. В противном случае исчезает характеристика собственности как общей. Кроме того, установление режима общей долевой собственности на здание существенно осложнит оборот долей в этом праве, что не соответствует нуждам (в частности, кредитным) оборота.

Достоинства второго подхода - т.е. признания помещения объектом права - более многочисленны. Прежде всего, он предполагает создание вполне оборотоспособного объекта - помещения как составной части здания. Во-вторых, пребывание в статусе собственника помещения позволяет более свободно осуществлять использование помещения, чем это было бы при режиме общей долевой собственности на все здание. Имеются и соображения политико-правового свойства - мне намного приятнее обладать правом собственности на такую-то квартиру, чем иметь 1/250 долю в праве собственности на весь дом*(785).

Однако следует иметь в виду, что при принятии этого подхода, помимо проблемы соотношения права собственности на здание и права собственности на помещение в нем, неизбежно возникнет и потребует разрешения вопрос о правах собственников помещений на земельный участок под зданием или, если взглянуть шире, о правах собственников помещений на имущество, расположенное вне помещений, но внутри здания.

6. Ниже мы предпримем попытку осветить и предложить собственное решение некоторых частных проблем, возникающих в связи правовым режимом ряда благ, которые признаны законодателем в качестве объекта гражданских прав. В качестве наиболее "острых" объектов прав мы выделили субъективные права, бездокументарные ценные бумаги, безналичные деньги, доли в обществах с ограниченной ответственностью, энергию и информацию*(786).

6.1. Субъективные права. В ст. 128 ГК субъективные имущественные права включены в состав имущества и прямо названы объектом гражданских прав. Насколько такое решение корректно?

По всей видимости, традиция деления имущества на вещи и права связана с известным местом из Институций Гая: "Incorporates - то, что не может быть осязаемо, к таковым принадлежат те, которые заключаются в праве, например наследство, узуфрукт, обязательства, каким бы то ни было образом заключенные, и нисколько не важно то, что в наследстве заключаются физические вещи..."*(787). Таким образом, в цивилистике возникло достаточно устойчивое противопоставление res corporales и res incorporates. Однако что здесь противопоставляется друг другу? Выражение res incorporates можно перевести по-разному, так как слово "res" в латыни имеет несколько (а именно 17*(788)) значений, важнейшие из которых: вещь, имущество, дело. Можно предположить, что Гай, воспользовавшись этим словом, вряд ли имел в виду значение "вещь", ведь понятие "имущество" - это понятие родовое по отношению к понятию "вещь", а Гай в этом фрагменте явно желает выйти на высший уровень обобщения. Если мы в выражении Гая слово "res" переведем как "имущество", то фраза станет совершенно логичной - "имущество бывает осязаемым (вещи) и неосязаемым (права)"*(789).

Тем не менее неверный перевод "res incorporales" как "бестелесная вещь" все-таки стал достаточно распространенным еще в XIX в. Т. Марецолль писал: "Первоначальный смысл res относился только к осязаемым телам. Но частью философская абстракция, частью юридические потребности побудили римлян уже в древнее время сопоставить с настоящими телесными вещами другие, бестелесные вещи"*(790). К нему же примыкают Ю. Барон*(791) и Г. Дернбург*(792).

Между тем в литературе имело место и отрицание правильности перевода "res incorporates" как "бестелесная вещь". Из наиболее авторитетных "ранних" пандектистов мы можем указать на

Г.Ф. Пухту*(793). Позднее к его взгляду присоединился проф. К. Чиларж, добавив, что res corporales - это вещи в "юридическом смысле"*(794). Наконец, наиболее решительным противником трактовки имущественных прав как бестелесных вещей стал проф. Р. Зом*(795).

Приведенный спор сам по себе был бы достаточно безобидным и не вышел бы за пределы характерных для романистов дебатов о значениях выражений в источниках, если бы не одно "но". Признание субъективных прав пусть бестелесной, но все же вещью влечет за собой следующий неумолимый вывод - субъективное право, как и всякая вещь, становится объектом гражданских прав. А это, в свою очередь, означает, что на нее, как и на всякий объект, может быть установлено субъективное гражданское право. Таким образом, в цивилистике возникла весьма острая проблема возможности существования "права на право"*(796). Суть проблемы состоит в следующем: можно ли считать, что на всякое субъективное право может быть установлено другое субъективное право, и если можно - то что это будет за право?

Основные аргументы сторонников признания субъективного права объектом прав состоят в следующем. Субъективное право способно удовлетворять потребности субъектов гражданского права, т.е. относится к категории благ. Это предполагает, что требование как имущество особого рода имеет внешний характер по отношению к своему обладателю. Оно является единственной наличной имущественной ценностью кредитора, и именно оно в качестве внешнего блага выступает объектом распорядительных актов кредитора*(797). Еще один аргумент в поддержку "права на право" выдвинул Р. Саватье. Он рассуждает следующим образом: "По мере того как в юридической технике начали появляться абстрактные имущества, первоначальный смысл слова "право собственности" был в действительности расширен. Этим словом хотят продолжать обозначать совокупность наиболее полную и наиболее абсолютную всех прав, которые можно иметь в отношении вновь возникших бестелесных имуществ. Это полнота прав. Мы вынуждены говорить о праве собственности на права для того, чтобы указать на полноту прав, о которых идет речь"*(798). Далее автор ссылается на использование термина "собственность" применительно к произведениям литературы, товарным знакам, изобретениям и т.д., т.е., по сути, признает, что выражение о "праве собственности на право" имеет лишь чисто образное значение - указание на полноту права или его абсолютный характер.

Таким образом, можно условно выделить три аргумента, говорящих в пользу признания субъективных прав самостоятельными объектами: во-первых, они имеют ценность; во-вторых, они могут переходить от одного лица к другому; в-третьих, установление прав на права позволит обеспечить полноту правовых возможностей его обладателя.

Действительно ли право само по себе обладает ценностью? Это вряд ли верно, ведь его стоимость определяется не произвольно, а исходя из сегодняшней стоимости того имущественного блага, которое оно впоследствии принесет. Право на получение в будущем какой-либо вещи не будет оценено дороже, чем сама вещь; напротив, из-за действия экономического закона "будущие деньги дешевле сегодняшних денег" право на получение в будущем вещи будет оценено дешевле, чем стоит эта вещь сегодня*(799).

Означает ли передаваемость прав то, что они должны быть рассмотрены как объекты? Основной аргумент против этого тезиса состоит в том, что существуют имущественные права, которые непередаваемы, но которые ничем по своему содержанию не отличаются от передаваемых. Например, есть два кредитных договора на одинаковую сумму, но в одном из них есть условие о том, что права из него не могут быть уступлены третьим лицам. Если следовать критикуемой теории "права на право", то получается, что два внутренне идентичных явления (права требования возврата кредита) не тождественны (одно - объект, другое - содержание), что не вполне логично. Кстати, возникает вопрос - как быть с долгами? Ведь они тоже могут переводиться с одного лица на другое, но почему-то никто не вздумал объявлять долги объектом гражданских прав...

Третий довод в пользу "права на право" еще более сомнителен - каким образом признание права собственности на имущественное право может упрочить положение его обладателя? Ведь пребывание в качестве кредитора по обязательству влечет за собою те же правовые возможности,

которые есть у собственника вещи, - правомочие на собственное поведение, правомочие требования от обязанного лица должного поведения и правомочие на защиту своего права в юрисдикционном либо внеюрисдикционном порядке. Тогда спрашивается, для чего же нужно кредитору иметь право собственности на свое право требовать от должника исполнения?

Намного более весомыми представляются аргументы, выдвинутые против признания субъективного права объектом прав: во-первых, право само по себе, в отрыве от той ценности, которая является его объектом, не может служить делу удовлетворения интересов участников оборота, которое производится не правом, а действиями обязанных лиц, в том числе в отношении вещей (например, по их передаче, ремонту, обработке и т.п.)*(800); во-вторых, с точки зрения теории правоотношения содержание одного правоотношения не может быть объектом другого правоотношения*(801); в-третьих, теоретически это может привести к логически бесконечному ряду "прав на право на право..."*(802); в-четвертых, сторонники "права на право" умалчивают о том, какие именно права являются объектами - только обязательственные? или вещные тоже? Они ведь тоже и передаваемы, и имеют стоимость. ...Замечательно звучит - "у меня есть право собственности на мое право собственности"*(803).

Есть и другие доводы. Признание прав объектами прав не может не повлечь за собой вопроса - объектами каких именно субъективных прав должны стать имущественные права? Сторонники концепции "право на право" предлагают два варианта - это или право собственности*(804) (см. выше цитату Р. Саватье, а также Д.В. Мурзин*(805)), или особое, непоименованное в законе абсолютное право (эту идею отстаивает, к примеру, В.В. Байбак*(806)). Но право собственности в принципе не приспособлено для того, чтобы обслуживать режим принадлежности каких-то благ, не имеющих материального выражения (на то оно и вещное право) - нематериальным благом нельзя владеть и пользоваться на манер вещи. Нет смысла говорить о праве собственности на право с точки зрения его (права) защиты, так как вещно-правовой инструментарий (виндикация, негаторный иск) не пригоден для применения к "невещам". Столь же неубедительна попытка представить права как объект некоего непоименованного в законе абсолютного права: так, из предложенного выше определения совершенно неясно, в чем ценность этого абсолютного права. Только в том, что оно абсолютно? Ведь во всем остальном - признание права на право - ненужное "удвоение" режима принадлежности.

Еще один аргумент, якобы в пользу "права на право", - существуют ситуации, когда третье лицо может своими действиями затруднить реализацию обязательственного права, и потому кредитору необходима абсолютная защита обязательственного права от действий всяких третьих лиц*(807). Однако для формирования механизмов защиты кредитора в подобных случаях нет нужды создавать сомнительные конструкции абсолютного права на обязательственное право. Для этого существует такой инструмент, как иск о возмещении убытков, возникших у кредитора оттого, что он вследствие действия третьего лица не смог реализовать свои обязательственные права в отношении должника. И то, что его полноценное применение сегодня затруднено, не означает, что у этого иска вообще нет какого-либо "защитного" потенциала в отношении кредитора - возможно, дело в нормах положительного права и практике их применения судами*(808).

Существует позиция, в соответствии с которой на субъективное право может быть установлено ограниченное право - например, право залога или узуфрукт*(809) *(810). С этой позицией также можно поспорить. Например, как объяснить с точки зрения теории "права на право" тот факт, что при залоге прав залогодержатель имеет возможность удовлетворить свое требование непосредственно путем обращения к должнику по заложенному праву? А ведь именно таков механизм реализации прав "залогодержателя" права в развитых законодательствах*(811). Пример с узуфруктом тоже не особо удачен, так как узуфруктуарий вправе (как и залогодержатель права) самостоятельно обращаться к должнику с требованием исполнения обязательства. Поэтому следует согласиться с Д.Д. Гриммом, который полагал, что при узуфрукте и залоге требований у узуфруктуария и залогодержателя возникает самостоятельное право требования к должнику*(812), т.е. между ним и должником возникает относительное правоотношение, порожденное

соответственно залогом или узуфруктом*(813).

Таким образом, мы приходим к выводу о том, что, во-первых, в рамках континентально-правовой системы гражданского права признание имущественных прав самостоятельным объектом прав невозможно из-за отсутствия соответствующего правового инструментария, а во-вторых (и это самое главное) - нецелесообразно и даже бессмысленно.

6.2. Безналичные деньги. К вопросу о субъективных правах как объектах прав близко примыкает вопрос о правовой природе безналичных денег. В литературе существует широкий спектр мнений по этому вопросу. По мнению Л.Г. Ефимовой, "безналичные деньги - это квазиналичные, фикция наличных денег"*(814). Настораживает само употребление слова "фикция"; кроме того, назвав безналичные деньги фикцией, мы ни на шаг не продвинемся в понимании их правовой природы.

Иной подход у В.А. Лапача, который замечает, "что наличные (купюры и монеты) деньги и безналичные деньги объединяет только функциональное сходство, но не правовая природа"*(815). Далее автор приходит к выводу о том, что деньги являются "относительно самостоятельной разновидностью объектов гражданского права"*(816). Рассуждение это вполне глубокомысленно, но явно не завершено - что означает "относительная самостоятельность" денег? Ведь если В.А. Лапач утверждает, что деньги это в принципе не вещи, тогда он должен хотя бы в общих чертах наметить особенности этого объекта прав. И самое главное - какими средствами должен описываться режим принадлежности денег, существующих в наличной и безналичной форме.

Л.А. Новоселова охарактеризовала безналичные денежные средства как "права на деньги"*(817). Автор объясняет природу безналичных денежных средств посредством квалификации договора банковского счета в качестве своеобразной формы договора займа, по которому банк принимает на себя обязанность возвратить эти средства клиенту или по требованию кредитора-клиента перечислить их третьим лицам по его указанию*(818). К мнению Л.А. Новоселовой примыкает позиция А.А. Маковской, согласившейся с тем, что безналичные денежные средства "представляют собой не вещи, а права требования"*(819).

На наш взгляд, признание безналичных денег "правами на деньги" является наиболее перспективным направлением изучения природы денег*(820). Однако квалификация безналичного платежа как уступки права кредитора (клиента банка) в отношении банка новому кредитору (получателю платежа)*(821), хотя и весьма остроумна, но, на наш взгляд, не имеет ничего общего с действительной сущностью этой операции. При безналичных расчетах банк выполняет, скорее, техническую, учетную функцию, в чем-то схожую с деятельностью депозитария, учитывающего права на бездокументарные ценные бумаги. Кстати, банк, осуществляя списание денег с одного расчетного счета и зачисляя их на другой, осуществляет эту операцию отнюдь не с собственными деньгами, поэтому он никак не может выступать в роли "должника по обязательству уплатить"*(822).

Можно обратить внимание и на терминологию законодателя, который не употребляет термин "безналичные денежные средства" и тем более - "безналичные деньги", а говорит лишь о безналичных расчетах. Разница вполне очевидна - единство денег как объекта прав при использовании второго термина не нарушается; иначе следовало бы вести речь о дуализме денег, что, очевидно, не вполне соответствует потребностям оборота.

В связи с вопросом о наличной и безналичной форме существования денег теоретически интересной проблемой представляется вопрос о соотношении предмета договора займа, который определен в ГК (ст. 807) как деньги и другие вещи (!), определенные родовыми признаками и передачей заемщиком денег посредством безналичных перечислений (которые, очевидно, не являются вещами). Наверное, мы не ошибемся, если будем утверждать, что на практике подавляющее большинство займов между юридическими лицами исполняются именно таким образом. Впрочем, арбитражная практика не обращает внимания (или еще не обратила внимание) на изложенные выше противоречия закона в конструировании предмета займа*(823). С одной стороны, это свидетельствует об отсутствии практической остроты в проблеме; с другой стороны,

сама проблема есть и ее как-то надо решать. Некоторым паллиативом может стать косметическая коррекция базовой нормы о займе - предметом займа должны быть деньги, а также вещи, определенные родовыми признаками. Если же смотреть на проблему глубже, то следует вообще ставить вопрос о создании договорной конструкции, которая опосредовала бы отношения по поводу имущественных прав, аналогичных заемным. Подобные отношения весьма часто встречаются, к примеру, в отношениях между брокером и его клиентом, когда брокер предоставляет клиенту бездокументарные ценные бумаги "взаймы" (п. 4 ст. 3 Федерального закона от 22.04.1996 N 39-ФЗ "О рынке ценных бумаг"*(824)).

6.3. Бездокументарные ценные бумаги и доли участия являются, пожалуй, наиболее обсуждаемыми объектами гражданских прав из перечня, содержащегося в ст. 128 ГК. Впрочем, это вполне логично и было бы странным, если бы дискуссий вокруг бездокументарных бумаг не было: в конце концов, при современном экономическом укладе основное богатство - это не золото в банковских хранилищах и не стопки наличных денег, а именно инвестиционные ценные бумаги (как правило, акции), позволяющие осуществлять контроль над колоссальными по своей стоимости имущественными комплексами.

С нашей стороны было бы слишком самонадеянным полагать, что в рамках небольшого фрагмента настоящего очерка мы сможем полно изложить всю аргументацию "за" или "против" признания бездокументарных ценных бумаг, во-первых, ценными бумагами и, во-вторых, объектами гражданских прав. Тем не менее мы выскажем некоторые собственные соображения на этот счет, а заодно обсудим и правовую природу доли участия в обществе с ограниченной ответственностью, которая по природе своей весьма схожа с бездокументарной акцией. Насколько нам известно, вопросом о соотношении юридической природы этих конструкций еще пока никто всерьез не занимался.

Итак, в чем состоит суть проблем, возникших вокруг бездокументарных ценных бумаг? Проще всего на этот вопрос следует ответить так: употребление в отношении некоторых прав, фиксируемых при помощи средств электронно-вычислительной техники, термина "ценная бумага" повлекло за собой попытку применить к этим правам правила, установленные для ценных бумаг. Сделать это оказалось невозможно по следующим причинам.

Во-первых, очевидно, что бездокументарная бумага - это не документ; статья же 142 ГК говорит о том, что ценная бумага - это непременно документ*(825). Следовательно, в отношении бездокументарной бумаги не действует правило, составляющее основу основ теории ценных бумаг - право из бумаги следует за правом на бумагу. Не действует по той простой причине, что для второго элемента этой формулы (право на бумагу) в бездокументарных ценных бумагах просто не оказалось объекта вещного права (бумаги), обращение которого служило бы "маяком" для обращения права из бумаги.

Во-вторых, в отношении бездокументарных бумаг не действует другое важнейшее правило оборота ценных бумаг - начало презентации (предъявления бумаги) как необходимое условие для реализации или передачи права, удостоверенного бумагой. Более того, ценные бумаги относятся к так называемым "материально-правовым документам", т.е. документам, в которых в зависимость от физического существования документа поставлена не только возможность осуществления удостоверенного им права, но и самое его существование*(826). Предъявить бездокументарную ценную бумагу невозможно в принципе - нечего предъявлять.

Этих двух соображений вполне достаточно для того, чтобы сделать вывод о том, что бездокументарные ценные бумаги, вопреки своему названию, ценными бумагами не являются*(827). В принципе, законодатель в ГК и не ставит знак равенства между ценными бумагами и бездокументарными ценными бумагами, указывая, что к последним правила о ценных бумагах применяются, да и то лишь тогда, когда это не противоречит их природе*(828). На практике же эта важная норма нередко игнорируется*(829), что приводит к тому, что режим принадлежности бездокументарных бумаг обозначается так же, как и режим принадлежности ценных бумаг, - т.е. говорят о праве собственности на бездокументарную ценную бумагу*(830).

Это в свою очередь влечет за собой то, что к бездокументарным ценным бумагам применяются правила о возникновении, прекращении и защите права собственности. Под это подводится и соответствующая теоретическая база, в частности, рассуждения о том, что в случае с бездокументарными ценными бумагами "вещно-правовые конструкции получают совершенно необычное звучание"*(831). Чуть выше мы уже обсуждали проблему установления вещного права на другое субъективное право и пришли к выводу о том, что это невозможно по причинам догматическим, теоретическим и правно-политическим. Все сказанное в полной мере относится и к правам, удостоверяемым бездокументарными ценными бумагами (точнее - правам, составляющим бездокументарные ценные бумаги): право собственности - вещное право и потому не может описывать режима принадлежности чего-то, что не является вещью*(832).

Можно ли утверждать, что от признания того, что акционер, на лицевом счете которого в реестре сделана запись о принадлежности ему десяти обыкновенных акций, не является их собственником, его правовое положение ухудшится? Что он станет беззащитным перед третьими лицами? Нет, в литературе убедительно доказано, что классическая цивилистика располагает вполне пригодным средством для защиты субъектов прав, удостоверенных бездокументарной ценной бумагой, - это иск о признании права*(833).

Таким образом, получается, что бездокументарная ценная бумага - это обычное относительное право, содержанием которого являются правомочия, предоставленные законом акционеру. Помимо этих правомочий, субъект этого права, как и всякий обладатель права, имеет возможность: распорядиться им; требовать защиты своего права. Это простое положение, которое оперирует традиционными для цивилистики понятиями и не требует использования "правовых уродцев" вроде "широкого понимания права собственности" или "бестелесных вещей", почему-то никак не укладывается в головах ни большинства практиков*(834), ни судей*(835).

Увы, предлагаемое понимание бездокументарных ценных бумаг легко "перешибается" всего лишь одним доводом - в Федеральном законе "О рынке ценных бумаг" говорится о собственнике бездокументарных бумаг. Можно ли даже предположить, что закон подвергнется ревизии оттого, что содержащиеся в нем нормы противоречат "какой-то там науке"? В нынешних условиях это решительно невозможно. На наш взгляд, единственное, что остается делать в ситуации, когда законодатель*(836) явно не хочет прислушиваться к теоретической юриспруденции, - это желать появления актов высших судебных инстанций, в которых бы проводилась идея о том, что понятие "собственник (владелец) бездокументарной ценной бумаги" - это не более чем образ, который не влечет за собой применение к бездокументарным бумагам норм вещного права.

6.4. Перейдем к весьма схожему правовому явлению - долям в обществах с ограниченной ответственностью. В Федеральном законе от 08.02.1998 N 14-ФЗ "Об обществах с ограниченной ответственностью"*(837) (далее - Закон об ООО) доля в уставном капитале общества определяется как выраженная в процентах к общему размеру уставного капитала либо в виде дроби стоимость имущества, внесенного в качестве оплаты уставного капитала общества. Что же представляет из себя пресловутая доля? Обладает ли она признаками объекта прав?

Предписания ст. 93 ГК и ст. 21 Закона об ООО, казалось бы, дают повод для того, чтобы признать долю объектом - ведь она может быть предметом продажи, дарения, наследования и т.п. Именно таким образом и поступает, к примеру, Г. Чернышев, утверждающий, что доля в уставном капитале общества с ограниченной ответственностью может находиться у кого-либо на абсолютном праве (не уточняя, правда, при этом, каком именно)*(838). Еще дальше идет П. Кочергин, который относит доли в уставном капитале общества с ограниченной ответственностью к вещам, но не к обычным вещам, а к вещам sui generis, к которым также им отнесены бездокументарные ценные бумаги*(839). Подобные "объяснения" - "это вещь, но особая вещь, к которой правила о вещах не применяются" - не имеют под собой логической основы и в принципе ненаучны, потому и не могут восприниматься всерьез.

Весьма любопытна по вопросу о природе доли позиция В.А. Лапача. Он высказывает мнение, что доля в уставном капитале является не имущественным (обязательственным) правом

требования к обществу, а одной из предпосылок такого обязательственного права. В собственном качестве доля в уставном капитале должна быть отнесена не к "имущественным правам", а к "иному имуществу" в соответствии со ст. 128 ГК*(840). В другой работе автор выражается еще менее определенно - "доля представляет собой идеальную квоту (часть) в праве собственности на имущество общества или товарищества, своеобразный аналог доли в общей собственности"*(841). Первое определение не дает решительно ничего при определении понятия доли, а второе - неверно по сути.

Еще одно мнение о природе доли в обществе с ограниченной ответственностью было высказано С.А. Бобковым, согласно которому доля в уставном капитале общества с ограниченной ответственностью - "это имущественное право, имеющее количественное выражение в виде номинальной стоимости, имеющее соотношения (в виде процентов или дроби) относительно размера уставного капитала общества с ограниченной ответственностью, владение которым наделяет субъекта статусом участника общества с ограниченной ответственностью и как следствие - комплексом прав (как имущественного, так и неимущественного характера) и обязанностей по отношению к обществу и другим участникам"*(842). Эта позиция, на наш взгляд, более привлекательна с точки зрения ее содержательного потенциала. Однако здесь нужно сделать пару замечаний. Во-первых, конечно же, ни о каком "владении" правом речь идти не может, нужно говорить о "пребывании в качестве субъекта права". Во-вторых, С.А. Бобков стремится, по всей видимости, обнаружить в доле тот же дуплицистет права (право на... и право из..., право на долю и право из доли), что и в классических ценных бумагах. Это неверно. Если в ценной бумаге имеется субстанция, в отношении которой можно говорить о праве на нее, то у доли такая субстанция отсутствует.

В позиции С.А. Бобкова представляется верной попытка изобразить права участника общества с ограниченной ответственностью как совокупность правомочий и обязанностей. Теперь осталось понять, что же тогда доля по отношению к этой совокупности? Опять-таки, ассоциации с ценной бумагой здесь вполне уместны - имеешь долю, имеешь права и обязанности; передал долю - права и обязанности перешли. Поэтому функционально доля в обществе с ограниченной ответственностью представляется чем-то вроде знака, символа тех прав, которые принадлежат участнику общества. В принципе, ведь возможно было бы уступать не долю, а права участника. Но

вэтом случае эти права требовали бы упоминания в полном их составе. Для упрощения оборота прав участников общества с ограниченной ответственностью и было введено понятие доли в обществе с ограниченной ответственностью как символа этих прав.

Может ли доля-символ быть объектом прав? Думается, нет. Во-первых, доля-символ - это всего лишь процент, дробь, показывающая соотношение оплаченной лицом части уставного капитала и размера самого капитала. Какой-либо ценности эта дробь сама по себе не имеет, важны лишь те права, символом которых эта дробь является. Именно поэтому правильным пониманием сути доли в обществе с ограниченной ответственностью является следующее: у участника нет никаких прав (права собственности либо каких-то других абсолютных прав) на долю в уставном капитале общества с ограниченной ответственностью; он является субъектом различных прав (а субъективные права объектом права не являются, см. выше) как по отношению к обществу, так и по отношению к другим участникам. Эти права разнородны, но так как они имеют общее целевое направление - обеспечить интересы лица как участника общества, они "связаны" в определенное целое посредством специальной "обертки", знака, символа этого целого, которое называется "долей

вуставном капитале".

6.5.Энергия. Интересная юридическая проблема, которая достаточно остро стоит перед современной цивилистикой, заключается в поиске адекватных правовых форм для вовлечения в правовую реальность различных видов энергии, безусловно, составляющих имущественное благо. Безусловно, важнейшей правовой проблемой энергии является вопрос о ее объектоспособности.

Наиболее консервативный взгляд на одну из разновидностей энергии, электроэнергию, принадлежит М.М. Агаркову. Он указывал, что энергия не является вещью или имущественным

правом. При ее передаче потребителю электростанция совершает работу, состоящую в поддержании определенного напряжения и мощности в сети потребителя. Поэтому договор снабжения электроэнергией им был квалифицирован как договор подряда*(843). К позиции проф. Агаркова близок взгляд на энергию, высказанный Р. Саватье. Он справедливо указывает, что "энергия не может существовать вне обязательства"*(844), подразумевая, по всей видимости, обязательство по оказанию услуг. Однако буквально в следующем же предложении автор почему-то говорит о том, что энергия это "вещь, всегда определенная родовыми признаками"*(845).

В.В. Витрянский, признавая энергию имуществом и подчеркивая ее особые ценные свойства, не дает юридической характеристики энергии*(846). Судя по всему, автор придерживается взгляда на энергию как на ценность, экономическое благо. Ж. де ла Морандьер прямо называет энергию материальным благом, не относя ее к той или иной категории объектов гражданских прав*(847).

Существует и третья позиция, выразителем которой является проф. Ю.С. Гамбаров. По его мнению, энергия все-таки должна быть признана вещью, хотя бы потому, что она распределяется как самостоятельная и оборотная ценность и гражданский оборот связывает с ней те же представления, что и со всеми другими телесными вещами*(848). На схожих исходных позициях по этому вопросу находится и германский цивилист Л. Эннекцерус. Автор замечает, что отнесение того или иного объекта к вещам решается не на основе данных физики, а "по воззрениям оборота". Любопытно, кстати, что именно по этому основанию ученый отказывает энергии в режиме вещи, что не вполне логично с точки зрения его же постулата*(849).

Точка зрения на энергию как на особую вещь должна быть отвергнута по следующей причине. Если признавать энергию вещью (пусть и особой), то следующей логической операцией должно стать признание возможности установления на энергию вещного права (иначе какой смысл отстаивать взгляд на энергию как на вещь). Однако это невозможно по уже неоднократно упоминавшейся нами причине - механизм собственности не рассчитан на то, чтобы описывать принадлежность благ, не имеющих материальной, внешней оболочки. Даже каким-либо образом индивидуализированная энергия - например, находящаяся в аккумуляторе, батарее и т.п. - не может быть объектом вещного права; им будет тот материальный носитель, в котором заключена энергия*(850). Именно поэтому - из-за невозможности установления вещного права на энергию - признание энергии вещью нецелесообразно.

Подход, в соответствии с которым энергия просто объявляется имущественным благом, бессодержателен, потому как он не позволяет установить, каков режим принадлежности этих благ. Понятие "имущественное благо" больше экономическое, чем юридическое. Оно подчеркивает, что у какой-то субстанции есть стоимость (меновая или потребительная). И вещи, и имущественные права, и объекты интеллектуальной собственности суть имущественные блага, однако одно лишь поименование их указанным термином не дает ровным счетом ничего в понимании режима их принадлежности. Кроме того (и это, пожалуй, самое главное), объединение разнообразных явлений под понятием "имущественное благо" вовсе не означает, что все эти явления обязательно являются объектами гражданских правоотношений, ведь извлечение ценности из этих благ возможно не только через пребывание их "объектами права", но и иным "юридическим способом" - например, через категорию "исполнения обязательства". Именно это, судя по всему, и имел в виду Р. Саватье, утверждая, что энергия может существовать в рамках исполнения обязательства.

Поэтому наиболее точным объяснением правовой природы энергии представляется объяснение М.М. Агаркова (энергия есть результат исполнения обязательства) с двумя необходимыми уточнениями. Во-первых, возможно использование энергии и вообще вне обязательства - например, в результате использования некой вещи, заключающей в себе энергию (батареи, аккумуляторы). Во-вторых, возможно использование энергии и вне договорного обязательства - например, при несанкционированном подключении к электрической сети. Однако и в этом случае нельзя говорить о том, что тот, кто несанкционированно подключился к