Учебный год 22-23 / Ягельницкий, диссертация

существенное влияние на права третьих лиц, – законодательно устанавливается презумпция отсутствия секундарного права, и заинтересованное лицо обязывается к обращению в суд с преобразовательным требованием.

Такое перераспределение бремени обращения в суд за поиском истины, как представляется, не может иметь значение ни для отнесения права на оспаривание к элементу динамической правоспособности, ни, как следствие, для вывода о невозможности перехода такого права.

Вотношении права на оспаривание нельзя не отметить, что исключительно судебный порядок оспаривания сделок в РФ вовсе не является общепризнанной в мире практикой. К примеру, в Германии оспаривание осуществляется путем заявления противоположной стороне в договоре. По нашему мнению, изложенное позволяет в этом случае пренебречь судебным порядком реализации права на оспаривание для целей решения вопроса о его переходе как акцидентальным фактором.

Таким образом, приводимые В.А. Беловым доводы в пользу невозможности перехода по наследству элементов динамической правоспособности не являются достаточно убедительными.

Вкачестве возражений против позиции В.А. Белова можно привести ряд соображений политико-правового характера.

Предположим, в российском правопорядке право на оспаривание сделки не будет переходить по наследству. Это будет означать, что если перед смертью наследодатель совершил невыгодную оспоримую сделку, то наследственная масса, которую приобретет наследник, соответственно уменьшится. Количественное уменьшение наследственного имущества может быть существенным. Нам неизвестна статистика, но можно предположить, что в России в определенные периоды исторического развития могла возникнуть ситуация, когда по нередко безвозмездным сделкам, заключенным, к примеру, под влиянием насилия, передавалось ценное имущество, после чего лицо, передавшее имущество, умирало, не

141

исключено, что от действий тех же лиц, в пользу которых было передано имущество. Если признать, что позиция о невозможности перехода права на оспаривание является верной, смерть такого наследодателя влечет необратимое уменьшение наследственной массы328. Для наследодателя это означает, в свою очередь, уменьшение доверия к институту наследования. Поскольку институт наследования по господствующей позиции призван стимулировать участников экономического обмена к накоплению благ, регулирование, запрещающее наследственный переход ресциссорного притязания, уменьшает стимулы к увеличению состояния наследодателя.

Сходная логика применима и к требованию о возврате в натуре исполненного по существенно нарушенному договору.

С другой стороны, можно предположить, что запрет перехода ресциссорного притязания и требования о расторжении нарушенного договора стимулирует кредитора, который, как и все смертные, не знает день и час своего ухода, к устранению неопределенности, созданной оспоримой сделкой либо нарушенным договором, и, следовательно, к более скорым, а потому, более вероятно, прижизненным оспариванию либо расторжению. Однако для реализации этой функции лучше подходят институты одобрения оспоримой сделки (согласия на продолжение исполнения нарушенного договора) и исковой давности, чем эксплуатация страха безвременной кончины. Негативным последствием стимулирования наследодателя к оспариванию либо расторжению сделок путем исключения перехода к наследнику ресциссорного требования либо иска о расторжении является непринятие во внимание тех случаев, когда наследодатель не знал об основаниях оспаривания или расторжения договора до смерти, либо не мог оспорить в силу продолжающегося воздействия на его волю (к примеру, насилия), либо не успел принять решение, устраивает его сделка или нет. Поэтому мы полагаем, что названные выше традиционные институты как

328 Решение возникающей проблемы путем конструирования деликтного обязательства может не спасти ситуацию, так как причинитель вреда может оказаться несостоятельным.

142

можно более скорого стимулирования потерпевшего к оспариванию либо расторжению – одобрение сделки и исковая давность – в достаточной мере защищают оборот.

Если рассмотреть положение контрагента по оспоримой сделке либо по договору, который может быть расторгнут в связи с состоявшимся существенным нарушением, следует отметить, что строго личное прикрепление прав на оспаривание и расторжение служит его интересам в намного большей степени, чем переход такого права. Если не допустить перехода ресциссорного требования или требования о расторжении, это приведет к тому, что у контрагента по оспоримому либо нарушенному договору появляется вероятность улучшения его имущественного положения смертью потерпевшего. Такое улучшение положения, состоящее в бесповоротности созданной оспоримым либо нарушенным договором ситуации, является случайным, поскольку, вероятнее всего (если исключить из сферы рассмотрения случай лишения жизни лица его контрагентом), оно не вызвано действиями лица, правовое положение которого улучшается.

Наконец, негативным следствием установления правила о невозможности перехода права на оспаривание является возможность возникновения следующей ситуации. Если сторона по оспоримому либо нарушенному договору рассматривает возможное благо кристаллизации созданного им правового положения как значительное и превышающее издержки по физическому уничтожению контрагента, он может избрать в качестве наиболее экономной модели поведения убийство контрагента. Поскольку право не поощряет убийство людей329, изложенное выше должно служить аргументом в пользу допустимости перехода права на оспаривание либо расторжение договора. Контрагенту, желающему зафиксировать сформированное оспоримым либо нарушенным договором субъективное правовое состояние, надлежит обращаться к потерпевшей стороне с просьбами дать согласие на соответствующую сделку либо на

329 Ст. 2, 20 Конституции РФ 1993 г.

143

соответствующее изменение нарушенного договора (возможно, даже и возмездно), но не убивать контрагента.

Таким образом, мы приходим к выводу, что правило о возможности перехода рассматриваемых элементов динамической правоспособности более обоснованно с политико-правовой точки зрения, чем предложенный В.А. Беловым вариант.

Вероятно, оригинальное решение о невозможности перехода секундарных прав по наследству повлияло на авторское решение вопроса о праве на принятие наследства. В отечественной литературе традиция рассмотрения права на принятие наследства как секундарного права восходит, видимо, к В.И. Серебровскому330. Однако позиция В.А. Белова о невозможности перехода секундарных прав прямо противоречила бы с римского права известному и законодательно установленному правилу о наследственной трансмиссии. Здесь было бы крайне затруднительно обосновать, что право на принятие наследства в порядке наследственной трансмиссии не «переходит», а приобретается в лице трансмиссара первоначальным образом. Вероятно, это обстоятельство сыграло определенную роль в том, что право на принятие наследства, которое обладает всеми признаками классического секундарного права331, ученый отнес к специфическому абсолютному праву332.

Здесь усматривается некоторая противоречивость позиции В.А. Белова: когда «секундарное право» не должно переходить к преемнику, оно относится в разряд «элементов динамической правоспособности» и незамедлительно утрачивает свойство передаваемости; но когда вывод о невозможности перехода «секундарного права» явно несправедлив или противоречит закону, такие поведенческие способности объявляются абсолютными правами.

330См. Серебровский В.И. Очерки советского наследственного права // Избранные труды по наследственному и страховому праву. М., 2003 // Классика российской цивилистики. Гл. VI.

331Бабаев А.Б. Очерк. 19. Секундарное право // Гражданское право. Актуальные проблемы теории и практики / Под общ. ред. В.А. Белова. М., 2007. С. 771.

332Белов В.А. Гражданское право: Общая и Особенная части: Учебник. М., 2003. С. 373, 661.

144

Во многих зарубежных правопорядках более распространено решение в пользу перехода соответствующих поведенческих возможностей. В немецкой юридической литературе, начиная с Э. Зеккеля, господствующим считается мнение, что право на оспаривание сделки, являясь секундарным правом, может переходить по наследству333. В литературе отмечается, что во Франции право оспорить сделку переходит наследникам334. В англоамериканской системе решение вопроса затруднено в силу того, что различается право на оспаривание по общему праву и по праву справедливости, каждое из которых имеет свой правовой режим в прецедентном праве, который еще и изменен в некоторых случаях статутами335. Определенную сложность вносит и тот факт, что по общему праву недвижимое (“real property”) и движимое (“personal property”)

имущества наследуются по разным правилам, и не вполне ясно, относить ли требование о расторжении договора и возврате недвижимого имущества к имуществу движимому или недвижимому336. Известно о деле 1942 года, в котором суд одного из американских штатов пришел к выводу о невозможности наследственного перехода права на оспаривание сделок, заключенных под влиянием мошенничества. Логика суда состояла в следующем: поддержание иска третьим лицом было признано незаконным в связи с запретом для одного лица поощрять иск другого (“champerty and maintenance”)337. В настоящее время подход, видимо, изменился, и в лице наследника недвижимости, либо, если применимо, персонального представителя признаются все права, которые принадлежали умершему, включая и право оспаривать сделки по таким «личным» мотивам; это право

333Зеккель Э. Указ. соч. С. 220; Larenz K. Allgemeiner Teil des Bürgerlichen Rechts. 7Auflage. München, 1989. S. 454.

334Морандьер Ж.Л де ла. Указ. соч. С. 280-281.

335К примеру, применительно к мошенничеству позицию старого общего права и ее изменение в некоторых штатах см.: Bigelow M. The Law of Fraud and the Procedure Pertaining to the Redress Thereof. Boston, 1877.

Pp. 349-351.

336Parish V.D. Equity – Power to Rescind Conveyance for Fraud – Survival // Michigan Law Review. 1931-1932. Vol. 30. Pp. 420-429.

337Survival of Right of Privacy Action // Illinois Law Review. 1946-1947. Vol. 41. P. 114 fn. 5.

145

признается переходящим к универсальным легатариям после завершения процесса администрирования наследства338.

Таким образом, отнесение той или иной поведенческой возможности к элементам динамической правоспособности не может служить удовлетворительным критерием для определения пределов правопреемства. Этот вывод предопределен двумя обстоятельствами: во-первых, нечеткостью и зыбкостью критериев отнесения того или иного правового блага к динамической правоспособности либо к субъективному праву и, во-вторых, неудовлетворительностью решения автора, выдвинувшего довод о невозможности преемства в элементах динамической правоспособности, применительно к конкретным правовым возможностям лица.

Необходимо сделать следующую оговорку: изложенное в настоящем пункте не может рассматриваться как критика теории динамической правоспособности самой по себе, так как это не является предметом этой работы, но лишь как критика динамической правоспособности как критерия способности права к переходу.

Вывод о невозможности перехода права на оспаривание сделки по наследству может быть с догматической точки зрения обоснован иным, более традиционным путем – путем отнесением права на оспаривание к разряду личных (неимущественных) прав. Логика в пользу недопустимости перехода права может строиться примерно следующим образом. Возникновение права на оспаривание всегда связывается с тем, что обязательная к учету воля некоего лица не была учтена при совершении сделки либо хотя и была учтена, но сформировалась под влиянием факторов, которые не позволяют признать такую волю безусловно юридически значимой. Ключевым моментом в этом рассуждении является воля конкретного лица, которая не была учтена или не была должным образом сформирована. Возникает вопрос: является ли такая привязка основания возникновения права на

338 O’Sullivan D., Elliot S., Zakrzewski R. The Law of Rescission. Oxford, 2007. P. 509; Bryant S. Equity: Power to Rescind Conveyance for Fraud: Survival // Michigan Law Review. 1949. Vol. 47(8). Pp. 1223-1224.

146

оспаривание к воле данного лица достаточным основанием для того, чтобы и само бытие права на оспаривание намертво прикрепить к такому лицу? Положительный ответ на этот вопрос будет означать, что право на оспаривание является личным правом и поэтому не может переходить по наследству. Напротив, отрицательный ответ обусловит отнесение права на оспаривание к имущественному праву и, следовательно, прикрепление права на оспаривание в первую очередь к имущественной массе, а не к личности.

При решении вопроса о личном прикреплении такого права допустимо рассмотреть иные ситуации, в которых бы лицо, воля которого нарушена при совершении сделки, отличалось бы от лица, на чью имущественную сферу воздействует сделка. К примеру, если договор был заключен с обманутым представителем, кому нужно предоставить право на оспаривание – представителю или представляемому? Если бы право на оспаривание было личным правом и его существование обусловливалось недозволенным влиянием на волеобразование представителя, то право оспаривания принадлежало бы представителю. По всей видимости, однако, правильным ответом на этот вопрос должно быть предоставление права на оспаривание представляемому339. В немецкой литературе приводится основанный на тексте закона довод в пользу отсутствия личного характера в праве на оспаривание: согласно § 318 Германского гражданского уложения если третье лицо, определяя предмет исполнения по сделке, ошиблось, то право на оспаривание ошибочного выбора принадлежит сторонам сделки, но не ошибавшемуся340,341.

339Рясенцев В.А. Представительство в гражданском праве // Рясенцев В.А. Представительство и сделки в гражданском праве. М., 2006. С. 111.

340Steinbeck A. Ubertragbarkeit des Gestaltungsrechts. Berlin, 1994. S. 55.

341Особый интерес представляет вопрос о способности к переходу права попечителя на оспаривание сделки, совершенной несовершеннолетним в возрасте от 14-ти до 18-ти лет. В литературе обосновывалась невозможность такого преемства (Гутников О.В. Недействительные сделки в гражданском праве. Теория и практика оспаривания. М., 2003. С. 205-207). Представляется, что это неверно: право на оспаривание сделки, возникающее у попечителя, может быть реализовано как новым попечителем: это можно вывести из концепции государства как «первичного представителя» (см. Михеева Л.Ю. Проблемы правового регулирования отношений в сфере опеки и попечительства: Дис. … д-ра юрид. наук. Барнаул, 2003. С. 229, 237), или из прикрепления права на оспаривание сделки к несовершеннолетнему при оставлении за попечителем только возможности реализации этого права; так и наследниками несовершеннолетнего в

147

Далее, поскольку реализация права на оспаривание представляет собой одностороннюю сделку, необходимо задаться вопросом, можно ли доверенностью уполномочить третье лицо на таковое действие? Согласно п. 4 ст. 182 ГК не допускается совершение через представителя сделки, которая по своему характеру может быть совершена только лично; возможность избрать добровольного представителя, следовательно, можно рассматривать как определенного рода лакмусовую бумагу, с помощью которой можно отграничить личные права от иных (имущественных). Применительно к праву на оспаривание мы не видим препятствий для положительного ответа на поставленный вопрос.

По всей видимости, обида лица, воля которого не соблюдена, его морально-нравственные страдания в связи с пренебрежением к его мнению, подчеркивающие личный элемент в праве на оспаривание, не выражены настолько сильно, чтобы исключить возможность наследственного перехода такого права. Напротив, главная цель реализации права на оспаривание состоит не в успокоении эмоциональных переживаний лица, воля которого проигнорирована при совершении сделки, но в восстановлении имущественного положения, имевшегося до совершения таковой сделки, и в устранении порожденных ею экономических последствий, которые предполагаются невыгодными. Следовательно, право на оспаривание сделки нужно отнести к имущественному праву.

Здесь, однако, необходимо сделать оговорку: все, изложенное выше, касается прав на оспаривание сделок по поводу имущества. Вопрос о допустимости сделок по поводу личных благ (сделок с неимущественным интересом) является спорным, особенно в свете недавних изменений ст. 2 ГК. Если признать, что право допускает сделки по поводу личных благ с исключительно неимущественным содержанием, то, вероятно, решение о природе права на оспаривание таких сделок должно быть иным: право на их

возрасте от 14-ти до 18-ти лет (см. Ягельницкий А.А. Наследственное преемство в праве на оспаривание сделки // Вестник гражданского права. 2010. № 5 // СПС КонсультантПлюс).

148

оспаривание – если, повторимся, признать, что таковые бывают, – должно также относиться к праву личному. Соответственно, и вопрос о наследственном переходе такого права на оспаривание, и тем более о переходе в порядке частного преемства, должен решаться иначе: едва ли допустим переход, к примеру, права на оспаривание соглашения о порядке общения с ребенком. В таких соглашениях личный элемент настолько существеннее имущественного, что такие права на оспаривание в действительности прикрепляются к личности правообладателя.

Имущественная цель, преследуемая истцом по иску об оспаривании сделки, состоит в возвращении переданного по оспоренной сделке имущества и – в некоторых случаях – в получении возмещения убытков. Истец по иску об оспаривании не получает ничего сверх того, что он имел бы, не будь оснований для оспаривания.

В некоторых случаях, однако, иск об оспаривании сделки может повлечь удовлетворение некоего неимущественного интереса оспаривающего, который будет состоять в получении чувства морального удовлетворения («восстановление социальной справедливости») в связи с применением к ответчику конфискационных санкций, предусмотренных некоторыми составами оспоримых сделок. Но конфискационные санкции в первую очередь должны рассматриваться как механизм общей превенции, а не как механизм восстановления личной сферы лица, потерпевшего от обмана, насилия либо угрозы. Поэтому соответствующие конфискационные санкции и возникающие в связи с этим положительные эмоциональные переживания истца не могут поставить под сомнение вывод об имущественной природе права на оспаривание. В случае если будет принято предложение Концепции развития гражданского законодательства РФ об исключении конфискационных санкций из составов, предусмотренных ст. 179

149

Гражданского кодекса РФ342, основания учитывать моральное удовлетворение истца по иску об оспоримой сделке отпадут окончательно.

При поиске личного элемента в праве на оспаривание может возникнуть вопрос о том, что наследник, приобретший право на оспаривание, при реализации его руководствуется совсем иными мотивами, чем те, которыми мог бы руководствоваться наследодатель. К примеру, если под влиянием угроз наследодатель отчуждает вещь, которая дорога ему по каким-либо личным мотивам, наследодатель гипотетически при оспаривании сделки руководствовался бы именно своей личной привязанностью к этой вещи, в то время как наследника в первую очередь будет интересовать невыгодность заключенной сделки. Не исключена даже ситуация, что изначально сделка могла бы устраивать наследника, но в результате изменения конъюнктуры рынка в пределах срока на оспаривание она перестала казаться ему удачной. Должно ли право в этих ситуациях защищать интерес противной стороны по оспоримой сделке в ее сохранении? Ответ должен быть отрицательным. «Надежда» противной стороны по оспоримой сделке на ее сохранение не подлежит защите, пока существует право на оспаривание, аналогично тому, как просрочивший должник не имеет законного интереса в том, чтобы кредитор продолжал проявлять доброту и не обращался за принудительным взысканием долга343.

Что касается изменения мотивов оспаривающего лица, этот вопрос также не должен порождать сомнения в наследственном переходе права на оспаривание: нет никаких причин, по которым бы должно было сохраняться «единство мотива» при заключении оспоримой сделки и при ее оспаривании в дальнейшем. Если само лицо, заключившее оспоримую сделку, впоследствии передумает и при оспаривании будет руководствоваться иными мотивами – к примеру, изменением конъюнктуры рынка, – это не может быть причиной отказа в иске об оспаривании.

342Концепция развития гражданского законодательства Российской Федерации. С. 41; см. также ст. 179 Проекта.

343Bydlinski P. Ubergang der Gestaltungsrechten. Wien, 1986. S. 48.

150