§2. Историософия «Легенды»
Исторические размышления Достоевского метафизичны. Достоевского занимал не «социальный вопрос», но вопрос о последней судьбе человека и человечества. Г. В. Флоровский в статье «Религиозные темы Достоевского» пишет: «История открывалась ему как непрерывный Апокалипсис, как решение вопроса о Христе».
В историческом процессе Достоевский обнаруживает парадокс, согласно которому сознательное, бессознательное и даже воинственное забвение идеального измерения бытия божественного происхождения человека при необходимой в этом случае опоре на здравый смысл, «разумный эгоизм» и т.п. приводит к потере смысла существования людей, ослабляет их связь друг с другом. Тогда на место абсолютного идеала как «гаранта» цели и смысла приходят суррогаты и идолы, «деревянные, златые или мысленные». Появляется вера в относительные ценности - в науку, деньги, гражданское общество, прогресс, что в конечном итоге заканчивается строительством очередной Вавилонской башни, социального муравейника.
Однако эта новая Вавилонская башня, как и ее предшественницы, обречена на разрушение. И орудием ее разрушения станет мировой и вечный вопрос об «оправдании добра». Без обращения к трансцендентному началу как воплощению абсолютного блага и истины, с помощью рациональной логики этот вопрос неразрешим.
Проблема теодицеи в том виде, как она представлена Иваном Карамазовым, может иметь три варианта решения. Н. А. Бердяев предлагает своеобразную классификацию этих решений: 1) мировая гармония без свободы и творчества, но и без страданий; 2) мировая гармония, купленная ценой слез тех человеческих поколений, которые превращены в средство для счастья будущих поколений; 3) мировая гармония, которая достижима через свободу и страдания (в том плане, в котором войдут все когда-либо жившие и страдавшие, т.е. в Царстве Божием»).
Для Достоевского первые три решения абсолютно недопустимы, приемлет он только третье. По мнению Бердяева, Достоевский считает невозможным достижение окончательной гармонии в царстве мира сего: окончательная гармония достигается только в Царстве Божием. Более того, в этом мире не может быть вообще никакой гармонии без веры в божественный смысл, а только разорванное время и последовательное отчуждение мирового процесса. Без веры в бессмертие ничто в этом мире не имеет смысла: ни счастье, ни страдание, ни прошлое, не будущее. Только в вечности преодолевается это разобщение. Достоевский отвергает второе решение, так как с точки зрения вечности, и прошлое, и будущее, и настоящее едины. Жертвуя ради будущего настоящим и прошлым, мы тем самым уже сейчас разрушаем это будущее. Неприемлемо для Достоевского и первое решение, так как принудительная гармония абсурдна и чужда человеческому сердцу, разуму и достоинству.
Первые два решения идут по пути мирообожествления и устраивают невероятный мир без человека. Крайним выражением такого мира является абсолютное небытие. Можно сказать, что решение проблемы теодицеи связано в первую очередь с той позицией или установкой, исходя из которой ее формулируют («ставят»).
Проблема теодицеи неподвластна рациональной логике, ее решение не может быть общезначимым законом. Вопрос об «оправдании добра», как называет его Вл. Соловьев, можно считать неразрешимым в том смысле, что никакой прогресс науки, техники и человеческих сил не может дать ему такой ответ, который уничтожил бы сам вопрос раз и на всегда. «Напротив, как бы совершенно он ни был, казалось, разрешен одним философом, он обязательно должен быть снова поставлен другим».
Если рационализация темы страдания детей - «частного случая» проблемы теодицеи - не может дать ответ, то и саму проблему теодицеи в её универсальном виде также нельзя решить подобным образом. Этот вопрос нужно решать «из всего существа» конкретного человека. «Даже в случае несамостоятельного его решения, - пишет С.Н. Булгаков, - чужая мысль должна пройти чрез святая святых каждого человека и таким образом сделаться кровным достоянием усвоившего его лица» .
Проблема теодицеи в том виде, в котором её представляет Иван Карамазов, может иметь три возможных решения. Н.А. Бердяев предлагает своеобразную классификацию этих решений: 1) мировая гармония без свободы и творчества, но и без страданий; 2) мировая гармония, купленная ценой слез тех человеческих поколений, которые превращены в средство для счастья будущих поколений; 3) мировая гармония, которая достижима через свободу и страдания (в том плане, в который войдут все когда-либо жившие и страдавшие, т.е. в Царстве Божьем»).
Для Достоевского первые два решения абсолютно недопустимы, приемлет он только третье. По мнению Бердяева, Достоевский считает невозможным достижение окончательной гармонии в царстве мира сего: окончательная гармония достигается только в Царстве Божием. Более того. В этом мире не может быть вообще никакой гармонии без веры в божественный Смысл, а только разорванное время и последовательное отчуждение мирового процесса. Без веры в бессмертие ничто в этом мире не имеет смысла: ни счастье, ни страдание, ни прошлое, ни будущее. Только в вечности преодолевается это разобщение. Достоевский отвергает второе решение, т.к. с точки зрения вечности, и прошлое, и будущее, и настоящее - едины. Жертвуя ради будущего настоящим и прошлым, мы тем самым уже сейчас разрушаем это будущее. Неприемлемо для Достоевского и первое решение, т.к. принудительная гармония абсурдна и чужда человеческому сердцу, разуму и достоинству.
Первые два решения идут по пути мирообожествления и устраивают невероятный гармоничный мир без человека. Крайним выражением такого мира является абсолютное небытие. Можно сказать, что решение проблемы теодицеи связано в первую очередь с той позицией или установкой, с которой её формируют или ставят.
Эвдемонистическим путем (наибольшее счастье для наибольшего числа людей) проблема теодицеи неразрешима. Решение - на пути богочеловеческом. «Во Христе примиряется человеческая свобода с божественной гармонией», - так разрешает проблему теодицеи Бердяев. Булгаков же считает, что решить ее или «устранить» можно с помощью религиозного и метафизического синтеза.
Несмотря на то, что вопрос о мировой гармонии может быть разрешен отдельно взятой личностью, и, прежде всего сердцем, а не разумом, его разрешение тесно связано с воцерковлением личности. Личность, открывшая для себя Христа и свободу Его как дар, находит в Церкви эту подлинную свободу, братство и любовь. Разрешение проблемы теодицеи не может происходить только на уровне теоретическом или эмоционально-чувственном: поднимая для самого себя этот вопрос, человек «ставит на карту» собственную жизнь. От того, будет ли решен этот мировой вопрос и от того, как именно он будет решен, зависит вся будущая жизнь человека. Следовательно, человек здесь не отстраненно решает какую-то логическую загадку, но он сам, всем существом своим, включен в поставленную им же проблему. Значит, проблема теодицеи подвластна человеку лишь в том случае, когда он все свое существо и весь образ жизни меняет и посвящает ее разрешению. Такая «благоприятная» ситуация немыслима вне Церкви. Только благодаря Церкви человек может «свободным сердцем», без принуждения, принять определенное решение, и, приняв его, тут же изменить свою жизнь в соответствии с этим решением, не оставив его «мертвым грузом» или ненужным открытием в своем разуме и сердце. Поэтому вопрос о мировой гармонии решается Достоевским (и вслед за ним многими религиозными мыслителями) через Церковь.
Понятие Церкви пока еще здесь выступает как абстрактное, тогда как каждый мыслитель вкладывает в него вполне определенный смысл. Существует несколько интерпретаций «Легенды о Великом Инквизиторе» Достоевского с точки зрения заложенного в ней «всеобщего религиозного идеала». Наиболее узким и односторонним является «традиционное» славянофильско-почвенническое толкование «Легенды» (например, Н.Н. Страхова и Ю.Н. Говорухи-Отрока). Представители славянофильства видели в «Легенде» выражение квинтэссенции европейской идеи, которую Достоевский сумел передать благодаря юношескому увлечению западничеством. Достоевский довольно быстро «перерос» это увлечение, но как художник перевоплотился в настоящего европейца, чтобы противопоставить европейской мысли Православие. Достоевский в своей «Легенде» выступает прежде всего в качестве убежденного славянофила и просвещенного патриота, что, по мнению славянофилов, одно и то же. «Легенда» Достоевского еще раз подтвердила, - считает Страхов, - что не может быть и речи о «смерти славянофильства», так как оно никогда не заглохнет ни в грубом и слепом патриотизме, ни в безжизненном космополитизме.
«Легенда...» В.В. Розанова относится к «почвенническому» периоду его творчества. «Почвенничество» выразилось прежде всего в вере в особую миссию России и в религиозном натурализме. В рецензиях на «Легенду...» со стороны представителей славянофильского течения Розанов получил очень высокую оценку за то, что он «славянофильствует» в своей книге. Однако Розанов избегает многих ошибок, характерных для почвенников и славянофилов, и дает гораздо более полное и глубокое истолкование исторического плана «Легенды» Ф.М. Достоевского.
По Достоевскому, - и Розанов делает на этом акцент, - связанность, сцепленность в единое целое людей и их судеб является основой мироустройства: в мире любое своеволие личности становится роковым толчком, грозящим обрушить жизненное равновесие. Продолжая линию Достоевского, Розанов уделяет особое внимание проблеме личности в истории.
Прежде всего, Розанов проясняет, где и каким образом личность может быть определена и открыта. По мнению Розанова, существуют лишь два пути: 1) определение личности правом; 2) определение личности религией.
В праве личность определяется как условие, которое можно и не принимать, личность не получает своего обоснования и таким образом сохраняется лишь для удобства, как центр, к которому присовокупляют договорные обязательства, имущественную принадлежность и т.д. При этом содержание договорных обязательств и имущественной принадлежности может как угодно меняться, а сама личность вообще порой выступает в качестве предмета договора (как в рабовладельческом обществе). Личность неабсолютна: тех, кто не вписывается в правовую систему, за личность не считают (поэтому, пишет Розанов, для грека варвар - не личность, для гуманиста обскурант - не личность, для католика - еретик). «В праве личность есть только фикция», - заключает Розанов. В Западной цивилизации правовое определение личности возникает в результате безграничного доверия и слепой любви человека к Разуму. Право рационализирует личность и тем самым обедняет ее, закрывая глаза на иррациональное в человеке.
Единственная возможность восстановить личность - дать ей религиозное толкование, необусловленное, абсолютное: «личность всякая, которая жива, абсолютна как образ Божий и неприкосновенна». В «Легенде» Достоевского отражена трагедия личности в правовом смысле, утратившей свою ценность. Человек сам исказил свою природу, отвергнув в себе иррациональное, и поэтому утратил свой лик.
Для Розанова очевидно, что, хотя действие «Легенды» разворачивается в XVI веке, время здесь не имеет никакого значения, это - «совмещение всего исторического времени в одном моменте...». За величественной фигурой Великого Инквизитора Розанов уже видит слабенькую и худенькую фигурку человека XIX века. Таким образом, Достоевский и Розанов говорят не о человеке определенной эпохи, а о человеке во всей истории.
История является лучшим доказательством того, что человек, отвергнув Божьи дары, внял советам Духа, искушавшего в пустыне Иисуса. Добровольно отказавшись от своей, по образу божественной, личности, человек становится средством: «Человек... в действительности... есть средство, а цель - это учреждения, сложность общественных отношений, цвет наук и искусств, мощь промышленности и торговли». Взгляд Розанова на личность и историю в «Легенде...» мрачен, приговор его суров, однако, здесь нет безысходности. Человечество страдает и стремиться к концу истории, «в своей жажде найти предмет общего и согласного поклонения». История еще не закончена, и человечество испробовало пока лишь один путь, последовав советам Духа. Чтобы внести гармонию, преодолеть противоречия в истории, вновь обрести цельную личность, человеку остался другой путь - божественный: «...религия представляется как последний, еще неиспытанный выход из всего этого». Поиски примиряющего финала «Легенды», «Братьев Карамазовых» и истории приводят Розанова к противопоставлению России и Европы. Православие не поклонялось идолу в виде Разума, не подвергало личность насильственной рационализации. Таким образом, Православие шло по трудному, но единственно верному пути. Римская Церковь - носитель начала авторитета - предложила покорность и счастье («какое-нибудь счастье») взамен страдания и свободы. По мнению Розанова, эта политика Римской Церкви выразилась в инквизиции и цензуре книг, в учении иезуитов о безоговорочном подчинении старшим, о подавлении индивидуальной воли. Следуя пути католичества, мы добьемся того, что «история умолкнет, и останется только тайная история немногих душ...».
Вернуть смысл истории и человеческой жизни может, согласно Розанову, лишь Православная Церковь. Пока остальная часть человечества искала для себя хлеба, чудес и проч., а во вторую очередь подумывала и о Царствии Божием, Православная Церковь заботилась об одном: «И тогда произнес он слова, в которых звучит смысл всей истории: «Ты заботишься о многом, Марфа, а одно только и нужно; Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее». Нашей святой Церкви, по неисповедимым путям Промысла, суждено было избрать это «единое», которое только и нужно».
Розанова, несмотря на «славянофильские мотивы» его «Легенды...», нельзя и в этом случае «втиснуть» в какие-либо рамки, он всегда стоит в стороне. Интерпретация же «Легенды» Достоевского представителями почвенничества и славянофильства является более внешней, поверхностной: Православие «хорошо» тем, что оно наше. Католицизм «плох» тем, что он - их. Речь идет о конфессиональном превосходстве, внешняя принадлежность человека определенной конфессии ставится ему соответственно либо в заслугу, либо в вину.
В. В. Зеньковский выступает против наивной позиции конфессионального превосходства. По мнению Зеньковского, главная мысль «Легенды» - о величайшей ценности свободы, истинной свободы, которая возможна только во Христе. Европейский человек «заболел» рационализмом, а потому отверг свободу как иррациональную составляющую личности. Западное общество отошло от Христа, и тем самым освободило хаотическую свободу, бессильную и бесплодную. Согласно Зеньковскому, писатель не случайно облачил свою критику в форму легенды: Достоевский понимал, что все католичество нельзя свести к Великому Инквизитору, так как в католичестве все же есть вера. Однако болезнь у Инквизитора и у католичества общая: внешнее понимание Церкви, стремление заменить католической церковной организацией Христа (идея теократии).
Аморализм и демократия («католический социализм» ) Западной Европы - это логическое продолжение извращения учения Христа, отказа от христианской свободы. У Достоевского, как считает Зеньковский, хватило мужества заглянуть в темную человеческую душу, охваченную хаосом. По этой причине он и сумел предсказать глубочайший кризис западной культуры: эгоизм, угасание братских отношений между людьми, аморализм, идея «насильственного рая» для человечества, забвение свободной воли, а, вместе с ней, и понятия греха, преступления и проч.. Вместе с тем, считает Зеньковский, Достоевский пророчески предчувствует Православие: «На почве Православия сохраняется, по Достоевскому, вся правда свободы данной человеку, но преодолевается ее хаос; на почве Православия невозможно, ненужно «уединение», одностороннее развитие личного начала; социальные противоречия разрешаются здесь не через насильственное навязывание человечеству социалистического режима, а через примирение всех и всего в Церкви».
Таким образом, коренное отличие Православия от Католичества заключается в сохранении неискаженной истины. В «Легенде...» Достоевский, по мнению Зеньковского, вел речь не о конфессиональном превосходстве, но о конфессиональном различии.
Идее конфессионального различия посвящена статья философа, богослова и исследователя эстетического наследия Православия Л. Успенского «На путях к единству?». В качестве эпиграфа к своей статье Успенский приводит слова Великого Инквизитора: «...Вместо твердого древнего закона свободным сердцем должен был человек решать впредь сам, что добро и что зло, имея лишь в руководстве Твой образ перед собой, - но неужели Ты не подумал, что он отвергнет же наконец и оспорит даже Твой образ и Твою правду, если его угнетут таким страшным бременем, как свобода выбора?». Обращая внимание прежде всего на свободу выбора, Успенский подразумевает выбор не между верой во Христа и безверием, а между верой в истинный образ Христа и его «облегченный» вариант. По мнению Успенского, четкое разделение и противопоставление Православной Церкви и Католической является единственным средством для спасения истинного Православия. Спасать православие нужно, разумеется, не от католицизма, а от человеческого сознания, в котором царит хаос. И власть этого хаоса над человеком увеличивается с каждым десятилетием. Постепенно различия между религиями теряют свое значение, не говоря уже о различиях между конфессиями. Вера в Бога, Церковь и религия становятся для человека почти одним и тем же. Но человек и не стремится сделать понятными для себя эти различия: «Мы вдруг «поняли», - пишет Успенский, - то, чего не понимали святые отцы: что каноны - «человеческие изобретения», а не претворение в жизнь догматов Церкви. «Соборы, каноны, - все это отжившее», и теперь прерогативы Собора («изволися Духу Святому и нам») переносятся каждым на себя».
Сентиментальная религиозность современного человека склонна все, что имеет отношение к религии, считать хорошим и добрым. Очевидно, что на самом деле это не так. Религия включает в себя и суеверие, и сектантство и т.д.. Религия и Церковь - не одно и то же, ибо Христос создал не еще одну религию, а Церковь («Созижду Церковь Мою...» Мф.16, 18).
Отождествление Церкви и религии не ново. В XVIII - XIX вв., например, эта идея выразилась в художественном «экуменизме». Религиозное искусство Запада, перенесенное на православную почву, заменило церковный образ искусством. Искусство же и было носителем того общего, широкого религиозного понятия христианства, которое процветает в настоящее время.
Успенский указывает на пророческий дар Достоевского и на вневременной характер его «Легенды»: на протяжении всей истории Церкви не прекращаются попытки «оспорить» образ Божий, то есть свести его к удобному, простому пониманию. «И разве не характерно, - продолжает Успенский, - что в истории Церкви самыми злостными гонителями образа Христова оказались не язычники или магометане, а именно крещеные христиане, не вместившие «страшного бремени свободы выбора».
Стремление к интеграции, характерное для современного человека, привело к тому, что Церковь рассматривается как часть культуры. Кроме того, появилось неясное, а по сути, как пишет Успенский, и вовсе бессмысленное понятие «древней неразделенной Церкви». Сторонники этой идеи представляют Православие ущербным, и следовательно - нуждающимся в «обогащении» духовностью других конфессий.
Успенский считает эту иллюзию крайне опасной, но преодолимой. Для устранения этой иллюзии необходимо, во-первых, по примеру святых отцов и соборов, искать не общеприемлемых и расплывчатых выражений, а таких, которые максимально четко ограждают истину. И во-вторых, уяснить раз и навсегда, что «расхождение между православием и инославием заключаются не в каких-нибудь частных недомолвках и неточностях, а в принципе, в том, что они противоположны между собой.
Идее принципиальной несовместимости православия и инославия, России и Европы, Востока и Запада противостоит концепция всеединства Владимира Соловьева. По мнению Соловьева, спор между западниками и славянофилами чужд духу России. Упразднение этого спора знаменует начало воссоединения Востока и Запада. Вл. Соловьев вспоминает, что Достоевский очень точно применяет к России видение Иоанна Богослова о «жене, облеченной в солнце и в мучениях хотящи родити сына мужеска»: жена - это Россия, рождает же она Слово, которое Россия должна сказать миру - «Слово примирения для Востока и Запада в союзе вечной истины Божией и свободы человеческой». В этом заключается «общественный идеал» Достоевского и высшая задача России, подвиг всего народа.
Достоевский считал Россию избранным народом Божиим. Однако под избранничеством Достоевский не подразумевал национального превосходства. Избранничество заключается в свободном служении народам для осуществления всечеловечества, вселенской Церкви, что очень ярко выразил Достоевский в своей Пушкинской речи. Для Соловьева Вселенская Православная Церковь является задачей всечеловеческого соединения во имя Христово. Всечеловеческой Церковь выступает потому, что в ней должны исчезнуть разделение на племена и народы, а также их противостояние и эгоизм. Соловьев подчеркивает, что всечеловечество - это не «муравейник»: «Против такого муравейника со всей силой восставал Достоевский, видя в нем прямую противуположность своему общественному идеалу: его идеал требует не только единения всех людей и всех дел человеческих, но главное - всечеловечного их единения. Дело не в единстве, а в свободном согласии на единство».
В отличие от «муравейника», всечеловеческое единение не требует отказа от частной жизни, профессии и собственной личности. Всечеловечность как раз и способна совместить все, кроме греха и зла. От человека лишь требуется не ставить свою часть на место великого целого, а стараться связать ее с целым. Исходя из этого, грех и трагедия Великого Инквизитора сводятся к тому, что он возвел свою личную правду в ранг Истины, отделив себя от всечеловеческого и отрицая нравственный подвиг, подвиг веры как со стороны отдельной личности, так и со стороны человечества: «Убедятся тоже, - говорит Инквизитор, - что не могут быть никогда и свободными, потому что малосильны, порочны и бунтовщики».
Соловьев считает, что ответом на затронутые в «Легенде» проблемы является вера Достоевского в особую миссию России. Россия хранит в себе христианскую идею, ее призвание - объединять, исцелять, примирять.
Тем не менее, противостояние полюсов вокруг «Легенды о Великом Инквизиторе» было разрешено еще самим Ф.М. Достоевским. В «Дневнике» Достоевский прозорливо заметил, что между этими двумя полюсами больше общего, чем различного. Объединяющим элементом служит всеобщая вера в то, «что хочешь и можешь сказать последнее слово миру, что обновишь наконец его избытком живой силы своей, вера в святость своих идеалов, в силу своей любви и жажды служения человечеству».
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Основные вопросы «Легенды» - о свободе, теодицее, о сущности человека и истории - являются кардинальными философскими проблемами. В каждой эпохе они имеют свое специфическое звучание, поэтому задача мыслителя - уметь различать в современной ему действительности сиюминутное и вневременное, непреходящее.
В начале нашей работы были определены центральные задачи исследования, в соответствии с которыми подведем итоги.
- «Легенда о Великом Инквизиторе» Ф. М. Достоевского с одной стороны, подвела итог секуляризации русской культуры, с другой стороны, как отмечает Зеньковский, сделала секулярность одной из религиозных установок. В то же время «Легенда» оказывается конвергентна (термин И. И. Лапшина) и основным направлениям западноевропейской мысли, что подтверждается литературно-философским анализом образа Ивана Карамазова. Иван Карамазов - «мировая душа» - выражает сущность человека как такового, поэтому его можно назвать и диалектическим героем антиномий Канта, и наследником Фауста.
- В контексте творчества Достоевского вышеуказанные проблемы получают трагедийную интерпретацию. Трагедия связана с их неразрешимостью на общезначимом уровне и укорененностью этих проблем в природе человека. Для человека Бог, свобода, история и он сам неизбежно становятся проблемой в силу специфики отношения человека к миру и самому себе. Человек стремится познать тайну бытия (Фауст), но сущность познания и самопознания заключается в объективации, отчуждении.
- Тема отчуждения в «Легенде о Великом Инквизиторе» проходит красной нитью. Исходной точкой является несовершенство мира и самого человека, порождающее страдание. Страдание преодолевается его осмыслением, поиском безусловного смысла. В своем понимании «осмысления» как сущности человеческого существования Достоевский близок к таким значительным философам XIX века, как Ницше и Кьеркегор, а так же стоит у истоков философского поворота в XX веке.
Первоначально смысл человек находит в мире уже готовым и сохраненным в традиции. В процессе своего становления человек становится на позицию активного отношения к действительности и стремиться познать априорно принятый им смысл. Следствием этого познания становится разрушение первоначального смысла. Старый смысл теряет не свою истинность, но свою ценность и значимость. В этом и заключается суть трагедии человека. Познание всегда предполагает отчуждение (объективацию).
В истории происходит «приращение» объективированных смыслов, отчужденных истин. Субъект-объектная схема познания все в большей степени переносится и на сферу духа. Качественный скачок в этом процессе пришелся на Новое время. М. Хайдеггер говорит о предметности как об установке, составляющей сущность именно Нового времени и таящей в себе огромную опасность совершенного отчуждения человека. Отношение к сущему человека Нового времени лучше всего выражает слово repraesentatio. «Представление» означает одновременно поставленность перед собой и в отношении к себе. Именно в Новое время рождается гуманизм. По мнению Хайдеггера, гуманизмом в узком историческом смысле является этико-эстетическая антропология. В любую иную эпоху гуманизм не может утвердиться. Гуманизм «обозначает то философское истолкование человека, когда сущее в целом интерпретируется и оценивается от человека и по человеку». Наряду с гуманизмом формируется абсолютно новое отношение человека к сущему - формируется мировоззрение. Только в конце XVIII века слово «мировоззрение» входит в язык и утверждается там окончательно: «появление слова «мировоззрение» как обозначения позиции человека посреди сущего» подводит итог основному процессу Нового времени. Хайдеггер указывает на заложенный и уже проявленный порок подобного отношения к сущему: над человеком и миром нависла тень неподрасчетности. «И эта тень указывает в свою очередь на нечто иное, знание чего нам, теперешним, не дается... Человек начнет узнавать неподрасчетное, т. е. хранить его в истине, только в творческом спрашивании и созидании, питающимся силой настоящего осмысления».
Подлинное осмысление, обращение к смыслу как ценности, а не просто общезначимой истине, стало основной задачей философии XX века. «Новый гуманизм», «новая первая философия» и т.д. не явились в прямом смысле критикой и отрицанием старых вариантов. Акцент был сделан на максимальном преодолении отчуждения, воскрешении философского удивления при решении философских проблем, имеющих экзистенциальное значение. Можно с уверенностью сказать, что эта задача перешла и в XXI век.
- «Легенда о Великом Инквизиторе» отражает основное движение человека к подлинному смыслу и трагедию в случае тщетности его поисков. «Легенду» нельзя понимать просто как критику католичества. Католичество в значительной степени является образом, за которым скрывается принципиально несовершенная система земной власти. С другой стороны, католичество - это символ отчуждения и овнешнения духовной идеи. Степень объективации на уровне духовного и метафизического должен быть минимальным, в противном случае происходит овнешнение и вырождение подлинного смысла. Три искушения, на которых Инквизитор строит новый рай, являются механизмами отчуждения. По Достоевскому, любая модель земного рая оказывается в конечном итоге царством духовной смерти, без понятий греха и смысла. Основанием, на котором строится такая Вавилонская башня - отказ от личности, насильственное искажение человеческой природы, искусственное редуцирование ее к человеческим слабостям.
- Таким образом, решение поставленных проблем лежит на пути преодоления отчуждения. Достоевский связывает этот путь с верой как возвращением к смыслу-ценности. Вера для Достоевского есть свободная вера в Христа как Личность. Характерны его знаменитые строки из письма Фонвизиной, что если докажут, что истина вне Христа, то он останется с Христом, а не с истиной. Здесь мы ясно видим разделение смысла-истины и смысла-ценности. Хотя в идеале, безусловно, они должны совпадать. Вера для Достоевского есть любовь. Любовь преодолевает отчуждение и дает чувство соприкосновение «мирам иным». Любовь выходит за границы познания, превращается в деятельную любовь. Метафизика деятельной любви является главным итогом размышлений Достоевского.
- Проблема отчуждения, как уже было сказано, стоит не только на уровне человека, но и на уровне народа и человечества. Поэтому вопрос о смысле-ценности поставлен в общечеловеческом масштабе. По мысли Достоевского, русский народ способен сохранить неовнешненный образ Христа, способен к передать подлинную ценность духовных идеалов. Поэтому на него и возложена мировая задача преодоления отчуждения в Богочеловечестве.