Дж. Батлер «Гендерное регулирование»

Термин

Определение

Регулятор

На первый взгляд, термин “регулятор” предполагает институционализацию процесса, посредством которого человека приводят в соответствие с какой-то нормой.

по моему убеждению, было бы серьезной ошибкой воспринимать способы регулирования гендера сугубо через призму эмпирически узаконенных примеров и случаев

нормы, в согласии с которыми подобные регуляторы действуют, не вмещаются в рамки воплощающих их инстанций

проблематично рассуждать о регуляции гендера абстрактным образом, как будто бы эмпирические инстанции запечатлевают действие власти, не зависящей от этих конкретных инстанций.

бóльшая часть важнейшей работы концентрировалась вокруг актуальных регуляторов: правовых, военных, психиатрических, прочих

основные вопросы до недавнего времени: как регулируется гендерная сфера, какими путями внедряются подобные регуляторы, каким образом они усваиваются субъектами, которым навязываются

Но регулирование гендера вовсе не равнозначно подведению его под воздействие внешних регуляторов

Гендер vs Регуляция

гендер ли предшествует его регуляции или же дело обстоит так, что гендерный субъект появляется именно в процессе регулирования, формируясь в ходе и посредством этой частной формы подчинения?

Не является ли подчинение процессом, с помощью которого регуляторы производят гендер?

Фуко. Во-первых, регулирующая власть не просто накладывается на предшествующего ее приложению субъекта, но она же и формирует его;

Во-вторых, становиться субъектом, к которому применяется регулирование, означает субъективироваться с помощью этой процедуры, то есть превращаться в субъект именно благодаря регуляции.

регуляция гендера можно интерпретировать в качестве примеров более общей регулирующей власти

регулирующая власть обладает широкими историческими характеристиками, а гендер подвергается ее воздействию наряду с другими социальными и культурными нормами, и это выставляет гендерное регулирование в виде всего лишь частного примера более масштабных регуляционных действий власти

возразить против включения гендера в сферу подобного всеобъемлющего и универсального регулирования

регулятивный аппарат, управляющий гендерным поведением, сам несет на себе четко выраженный гендерный отпечаток

гендер нуждается в собственных, вполне самобытных и особых регулятивных и дисциплинарных режимах.

Гендер как норма

предположение о том, что гендер есть своего рода норма, требует дальнейших уточнений

норму не следует путать с правилом или законом

Норма действует в теле социальных практик в качестве имплицитного стандарта нормализации

она не слишком поддается усилиям по деконтекстуализации ее воздействий

Нормы могут быть явными или неявными; играя роль принципов, нормализующих социальную практику, они обычно остаются имплицитными, трудными для прочтения, наиболее четко и ясно раскрывающимися в тех эффектах, которые они производят.

Для гендера быть нормой означает всегда и неизменно слабо воплощаться в том или ином конкретном социальном акторе.

Норма отвечает за социальное восприятие и усвоение действия, но она вовсе не совпадает с действием, которое регулируется ею.

Норма предстает индифферентной к действиям, которыми она управляет, — имеется в виду то, что статус и эффекты нормы не зависят от действий, контролируемых ею

Норма определяет познаваемость, позволяет определенным видам практик и действий становиться социально различимыми, делая социальное удобочитаемым и намечая параметры того, что приемлемо или неприемлемо в общественной сфере.

нахождение за гранью нормы все равно будет определяться относительно ее самой

Быть не в полной мере мужчиной или не в полной мере женщиной — такие состояния по-прежнему понимаются исключительно в терминах отношения к “вполне мужскому” или “вполне женскому”

Гендер

Гендер — это не совсем то, чем некто может “являться” или же “обладать”.

Гендер представляет собой аппарат, с помощью которого, наряду с промежуточными гормональными, хромосомными, физическими и поведенческими формами, осуществляется воспроизводство и нормализация мужского и женского.

Рассматривая гендер в качестве вечной и эксклюзивной матрицы “маскулинности” и “феминности”

мы упускаем тот принципиальный пункт, что производство этой устойчивой бинарной оппозиции зависит от множества факторов, что оно есть опосредованный процесс

гендерные мутации, которые не укладываются в бинарную схему, так же являются нормативными проявлениями гендера

гендер есть механизм, нормализующий и натурализующий понятия мужского и женского, но одновременно он может выступать в качестве механизма, посредством которого эти термины подвергаются деконструкции и денатурализации

ограничивающий дискурс гендера, настаивающий на бинарном противопоставлении мужчины и женщины как на исключительной возможности постичь гендерную сферу, властно производит регуляторную операцию, которая натурализует эту гегемонию оппозиции и делает немыслимым всякий отход от нее

мультипликация (умножение гендеров)

что альтернативой бинарного подхода может служить мультипликация, умножение гендеров.

естественные вопросы: каково же возможное число гендеров и как они будут называться?

если просто ограничиться разрывом бинарной системы, проблематичная квантификация гендера перестает быть необходимостью

Люси Иригарэ вопрошает, можно ли считать мужской пол “единственным” полом, имея в виду не то, что он единственный, а то, что именно с него может начаться количественный пересмотр

Пол, с ее точки зрения, не является ни биологической, ни социальной категорией (и тем самым он отличается от гендера); это лингвистическая категория, которая существует на границе социального и биологического.

“единственным” нельзя считать и женский пол, воспринимаемый как нечто такое, что не схватывается конкретным числом[5].

Другие подходы настаивают на том, что “трансгендер” — это не третий гендер, но способ взаимного перехода между гендерами, промежуточный и переходный образ гендера, который несводим к нормативному наличию одного или двух[6].

Символические позиции

некоторые гендерные “регуляторы” работают через символический запрос, конституирующий сферу психического

В 1953 году “символическое” стало для Жака Лакана рабочим термином, позволившим оригинальным образом соединить его математическое (формальное) и антропологическое использование.

В словаре лакановского языка “символическое” однозначно увязывается с проблемой регулирования: “Символическое есть сфера Закона, которая регулирует желание в Эдиповом комплексе”[7].

комплекс проистекает из реального или символического запрета инцеста — запрета, имеющего смысл только в контексте кровнородственных отношений

мать и отец оказываются фигурами, с которыми дети не могут вступать в половой контакт, мать может иметь сексуальные отношения только с отцом и так далее

Эта система запретов кодируется в “позиции”, которую занимает каждый из членов семьи

Занятие любой такой позиции означает включение в перекрещивающиеся сексуальные отношения, по меньшей мере, в соответствии с символическим или нормативным пониманием того, что есть подобная “позиция”.

понятие культуры, которое в рамках лакановского психоанализа преобразовалось в инстанцию “символического”, решительно отличается от понятия культуры, оставшегося в обиходе в области современных культуральных исследований

любая претензия установить правила, которые “регулируют желание” в неизменном и вечном царстве закона, вредна для теории, пытающейся определить условия, в которых возможна социальная трансформация гендера

символические позиции в системе родства подтачиваются той самой сексуальностью, которую они же и генерируют посредством регулирования

разграничения символического и социального закона нельзя выдержать до конца, что само по себе символическое есть осадок социальных практик и что радикальные перемены внутри системы родства требуют пересмотра структуралистских предпосылок психоанализа — подводя нас к гомосексуальному (queer) постструктуралистскому пониманию психическог

Леви-Стросс четко дает понять, что табу на инцест невозможно объяснить никакими биологическими причинами: это исключительно культурный феномен (скорее, следование “универсальным” законам культуры)

По Лакану, универсальная составляющая культуры задает ее символические и лингвистические принципы, поддерживая тем самым отношения родства.

Сама возможность использования местоимений “я”, “ты”, “мы”, “они” опирается на тот способ родства, который обеспечивается языком и сам является языком.

У Лакана символическое начинает определяться в терминах лингвистических структур, которые несводимы к социальным формам, обретаемым языком.

Согласно структуралистскому пониманию, оно задает универсальные условия, при которых вообще делается возможной социальность как таковая, то есть коммуникативность любого употребления языка

Таким образом, норма — это не совсем то же самое, что “символическая позиция” в лакановском смысле, наделяющем ее вневременным характером, причем безотносительно к уточнениям, предложенным в ходе нескольких семинаров самого Лакана.

Отделение символического от социальной сферы влечет за собой разграничение Закона и меняющихся законов. Замещая критическую практику, не признающую никакой окончательной власти и открывающую чреватое беспокойством поле гендерных возможностей, символическое такому беспокойству кладет конец.

Если существует Закон, который мы не в силах упразднить, даже постоянно пытаясь сделать это с помощью воображаемых средств, нам наперед должно быть известно, что наши преобразовательные усилия получат отпор, борьба против авторитетного подхода к гендеру провалится и мы подчинимся неприступной власти.

По мнению Леви-Стросса, правила, которые управляют сексуальным обменом и, соответственно, устанавливают устойчивые позиции субъекта на базе этого регулирования сексуальности, отличаются от индивидов, которые, подчиняясь указанным правилам, занимают предписанные позиции.

Взгляд, согласно которому человеческие действия регулируются определенными законами, но при этом бессильны трансформировать субстанцию и предназначение законов, вытекает из такого понимания права, в котором закон безразличен к содержательной области, им регулируемой

Если гендер и есть норма, то она не похожа на модель, которой индивиды пытаются соответствовать. Напротив, это форма социальной власти, производящая упорядоченную интеллигибельность субъектов, а также аппарат, посредством которого утверждается гендерная бинарность.

Абстракция

Когда Фуко заявляет, что дисциплина “производит” индивидов, он имеет в виду, что дисциплинарный дискурс не только управляет и пользуется ими, но активно творит их.

Норма есть мера и средство утверждения общего стандарта; стать примером нормы означает не исчерпать ее целиком и полностью, но, скорее, подчиниться абстракции общности.

прослеживает происхождение абстракции в социальной сфере Британии с конца XVIII столетия, отмечая в качестве особенности этой сферы обращение к количественным измерениям:

благодаря трудам Пьера Машерэ можно убедиться в том, что нормы вовсе не являются независимыми и самодостаточными сущностями или абстракциями, но должны восприниматься в качестве форм действия.

автор дает понять, что разновидность каузальности, присущая нормам, не транзитивна, но постоянна.

Утверждая, что норма поддерживается только в действии и посредством действия, Машерэ четко маркирует действие в качестве точки социального вмешательства:

норму нельзя сводить ни к одному из примеров ее применения. Теперь необходимо добавить: столь же невозможно полностью выкорчевать норму из практики ее реализации. Норма не является чем-то внешним по отношению к сфере своего применения. Норма не только ответственна за производство сферы ее приложения, как говорит Машерэ[22], но она производит себя в процессе выстраивания этой сферы.

Норма активно присваивает реальность; действительно, лишь благодаря постоянно воспроизводимой власти подчинять себе реальность она конституирует себя в качестве нормы.

Гендерные нормы

В соответствии с понятием нормы, разработанным выше, можно сказать, что поле реальности, продуцируемое гендерными нормами, составляет основу для внешней реализации гендера в его идеализированных измерениях.

В той мере, в какой гендерные нормы воспроизводятся, они активизируются и воплощаются в телесных практиках, способных, кстати, менять нормы в ходе их применения.

одной из важнейших граней регулирования выступает то, что личности регулируются посредством гендера, причем данная разновидность регулирования содержит в себе условие культурной постижимости нормы всеми членами общества.

Отклоняться от гендерной нормы означает являть неправильный пример, который регулирующая власть (медицинская, психиатрическая или правовая) может незамедлительно использовать для подкрепления своего неустанного регулятивного рвения.

возможны ли такие отклонения от нормы, которые не влекут за собой ужесточения регулятивных практик? Могут ли подобные отклонения нарушить сам регулятивный процесс?

Здесь уместно упомянуть о хирургической “коррекции” детей, отличающихся типом полового развития, промежуточным между мужским и женским.

Нередко высказывается мнение, что нечеткие сексуальные характеристики необходимо корректировать, чтобы обеспечить ребенку большее удобство и добиться его нормальности. Корректирующие хирургические операции осуществляют, как правило, при активном согласии родителей и во имя нормализации.

Но физические и психические издержки подобной хирургии, которые приходится нести людям, попавшим под нож нормы, колоссальны[23].

Тела, выходящие из-под этой процедуры, — страдающие тела, несущие на себе стигму насилия и мучения.

В подобных случаях идеальность гендерной морфологии буквально врезается в плоть.

Гендер, таким образом, представляя самостоятельную регулятивную норму, одновременно способствует и другим разновидностям регулирования

Кэтрин Маккиннон, из той идеи, что домогательство предполагает систематическую сексуальную субординацию женщины на рабочем месте и что в роли оскорбителя чаще всего выступает мужчина.

С точки зрения Маккиннон, гендер производится иерархической структурой гетеросексуальности, в которой женщина рассматривается как неизменно подчиняющаяся мужчине:

Если гендер есть застывшая форма сексуализации неравенства, тогда упомянутая сексуализация неравенства предшествует гендеру, выступающему ее следствием. Но возможно ли концептуально осмыслить сексуализацию неравенства, не обладая предваряющим пониманием гендера?

Маккиннон, однако, утверждает, что за пределами такой формы сексуальности, подчиняющей и эксплуатирующей, иное строение гендера просто невозможно.

Предлагая регулировать сексуальные домогательства посредством обращения именно к этой разновидности системного анализа сексуальной субординации, Маккиннон устанавливает регуляцию еще одного типа.

Эта форма сведения гендера к сексуальности раскрывает две самостоятельные, но пересекающиеся проблемы внутри современной теории гомосексуализма

Первый шаг состоит в разделении сексуальности и гендера для того, чтобы обладание гендером вовсе не предполагало вовлечения в сексуальную практику какого-либо рода, а занятия конкретной сексуальной практикой, например, анальным сексом, не предопределяли бы для ее приверженца обладания именно такими, а не иными гендерными характеристиками

Второй, и связанный с первым, теоретический шаг постулирует тезисы о том, что гендер несводим к иерархической гетеросексуальности, что, попадая в гомосексуальный контекст, он принимает различные формы, что его бинарность оказывается недействительной за рамками гетеросексуальной основы, что сам гендер внутренне нестабилен, что примеры трансгендерной жизни ломают каузальную зависимость между сексуальностью и гендером.

Основывая правила борьбы с сексуальными домогательствами на том понимании сексуальности, согласно которому гендер есть всего лишь скрытое следствие субординации внутри гетеросексуальных отношений, мы сталкиваемся с серьезной проблемой.

Социальные санкции, которыми карается нарушение гендерных границ, включают хирургическую коррекцию двуполых характеристик, психиатрическую патологизацию, а в некоторых странах, среди которых и Соединенные Штаты, криминализацию людей, отличающихся “гендерной дисфорией”[28].

В том же ряду — преследования гендерно выделяющихся лиц на работе и в быту, а также прямое насилие. Запрет на сексуальные домогательства мужчин по отношению к женщинам основан на аргументации, в рамках которой гетеросексуальная субординация воспринимается в качестве эксклюзивной площадки сексуальности.

Гендер же в этом контексте становится регулирующим средством воспроизводства и поддержания гендерных норм внутри гетеросексуальности[29].

Несколько способов понимания “регулирования”. Прежде всего, оно приводит в состояние регулярности, но, кроме того, вслед за Фуко, его можно понимать как способ дисциплины и надзора, используемый в формах власти позднего модерна. Оно не только ограничивает и отрицает — это не просто юридическая форма власти.

регуляторы, которые пытаются лишь пресечь какую-то специфическую деятельность (сексуальные домогательства, злоупотребления социальной помощью, армейскую службу), одновременно выполняют другую функцию, которая по большей части остается незамеченной. Они генерируют параметры личности, то есть “подгоняют” человека под абстрактные нормы, обусловливающие и стимулирующие жизнь, которую они то “включают”, то “выключают”.