12. Задания для написания эссе по ПС

Написать эссе по приведенным ниже темам (текстам).

1. Ниже – обширная цитата А. Менегетти. Задача студента – охарактеризовать описание данного феномена, привести свои примеры,

обсудить возможность лечения «подобного подобным».

Синдром Стендаля (1783–1842 гг.) – один из аспектов патологии, проявляющейся у людей искусства. Начиная с искусства времен палеолита и неолита, эта тема волновала умы многих выдающихся людей, осознававших, что искусство обладает великой силой, способной изгонять духов или, наоборот, вызывать патологию. ... Синдром Стендаля характеризу-

ется проявлениями невроза, шизофрении, истерии, психосоматических заболеваний, состояниями транса, потерей личности, внезапными параличами, психической ригидностью, возникающими при контакте с большим числом художественных произведений. Данный син-

дром рассматривается как совокупность симптомов, возникающих у предрасположенных людей при посещении музеев или художественных галерей. Была обнаружена связь между патологическими срывами у субъектов и зрительно-эмоциональным контактом с определенными художественными произведениями.

Огромное количество исследований было посвящено поиску причин вышеперечисленных феноменов. Возникает вопрос: все дело в послании, завуалированном в конкретном произведении искусства, с которым вступает во взаимодействие бессознательное субъекта, что и приводит к болезни, или же речь идет о заражении, «психической инфекции», исходящей от некоторых художественных произведений, воздействию которой подвержены особо чувствительные люди?

С уверенностью можно утверждать две вещи. Первое: данный феномен был выявлен, и его существование признается всеми ведущими психиатрами и психоаналитиками; нередко он становится темой театральных и балетных постановок, кинофильмов (особенно в жанре комедии), литературных произведений. Второе: синдром Стендаля наблюдается у многих актеров и режиссеров после завершения киносъемок.

Ни для кого не секрет, что многие аспекты кино и театра связаны с шизофренией. Практически все, что создает театр, начиная с Шекспира, но еще раньше со времен Древней Греции, как и большинство историй, которые сейчас кладутся в основу сюжета кинофильмов, неизменно выражают болезнь человека. Например, вспомните, какую волну восторга вызвал фильм «Титаник». Не знаю, что за удовольствие можно получить от

превознесения проекта, закончившегося катастрофой. А может быть, это всего лишь фильм, отвечающий скрытым чувствам антропофагии (людоедства), агрессии кобры, которые большинство людей несет внутри себя? Это все равно, что следить за спортивными соревнованиями в надежде, что там кто-нибудь погибнет. «Титаник» превратился в мировой культуре ки-

ноискусства в мертвый остов, в разновидность сублимированной некрофи-

лии: периодически большинство людей испытывают потребность подпитать себя останками трупов своих исторических предшественников. За неимением свеженькой крови и несчастий они предаются некрофилии на трагедиях прошлого. Все сказанное верно и для католической религии: Христос провел на кресте два или три часа, если это правда, но прожил многие годы в удовольствии, славе, обучении других, познании и безграничном опыте. Но для христианина символом веры должен служить Христос на кресте, поверженный Христос. Слишком многие люди остаются верны культуре, отбирающей из всего многообразия человеческого существования лишь некрофилические аспекты.

Выделены два элемента, сопутствующие возникновению синдрома Стендаля: 1) в произведении искусства присутствует патологический аспект (полностью картина этой патологии еще не прояснена); 2) приступ зарождается в бессознательном человека и связан с особенностями его прошлого.

Проведенный мною анализ показал, что для появления синдрома Стендаля в произведении искусства (которое, в любом случае, несет в себе патологическую семантику) должно присутствовать несколько аспектов, в которых бессознательное – или воля художника – запрятало нечто трагическое, агрессивное, патологическое, кровожадное, то есть в том, что признается искусством, действительно содержится некое завуалированное послание. Всего этих аспектов пять.

1. Все произведения искусства, находящиеся в музеях и церквях мира, были отобраны социальным «Сверх-Я», с которым связано «Сверх-Я» каждого отдельного человека, что усиливает давление на субъекта. Художественные произведения такого типа производят двоякий эффект: вопервых, патологический аспект активизирует матрицу, пространство, занятое неосознанным комплексом субъекта; во-вторых, одновременно с этим «Сверх-Я» раздавливает этот комплекс. Внутреннее возбуждение растет, давление сверху усиливается – и в результате происходит взрыв и быстрое сгорание.

В Помпеях есть бронзовая скульптура, изображающая сатира, полу- человека-полукозла. Сатиру на вид тридцать-сорок лет: он – воплощение мужской зрелости и изображен с полностью эрегированным пенисом, что подчеркнуто всей позой его моложавого тела. Он выставлен в маленькой безликой комнатушке, в которой царит полумрак. Однако, если бы эту скульптуру выставили в какой-нибудь церкви, галерее или национальном музее, она, несомненно, вызвала бы ряд патологических реакций, поскольку порождаемое ею возбуждение вошло бы в противоречие с атмосферой окружающего «Сверх-Я»; это вызвало бы напряжение, а значит, опасность. И наоборот, в своем маленьком потаенном укрытии сатир смотрится жизнеутверждающе и вовсе не вызывает психопатологического синдрома. Как часто для произведения искусства выбирают ошибочное место, помещая его туда, где слишком велико давление социального «Сверх-Я»! Между индивидом и окружающей средой должна поддерживаться определенная пропорциональность.

2. Наличие предрасположенности субъекта, то есть, субъект наделен особого рода чувствительностью и обладает специфическим комплексом или первичной матрицей, которые производят тематический отбор, осуществляя регрессивное сдавливание.

3. Необходим период созревания довлеющей инкубации. Это означает, что субъект уже достиг такого момента в развитии собственного негативного комплекса, когда последнему тем или иным образом необходимо вырваться наружу. То есть импульс комплекса или негативная семантика преодолевает порог терпимости, присущий субъекту.

4. Необходим другой человек, знакомый или незнакомый субъекту, который находится рядом с ним в момент посещения монумента, художественной галереи и т.д. Им могут послужить сын, дочь, любимый человек, смотритель, гид, какая-нибудь женщина и т.п. Когда происходит взрыв симптома, рядом всегда присутствует человек, служащий для субъекта семантизирующим стартером и патологическим катализатором. Итак, необходимо нахождение этого семантизирующего стартера в непосредственной близости.

5. Субъект воспринимает переживаемое состояние как нечто идеальное: он не думает, что ему плохо, что он находится в негативной ситуации, а улавливает и осознает призыв чего-то духовно возвышенного, идеального для него и даже для общества. Раздирающий его монстр представляется ему призывающим богом, сжигающая его болезнь – светом, исходящим от

святого духа. Субъект отдается патологическим переживаниям с идеалистической убежденностью.

2. Выпишите из приведенного ниже текста фразы, ключевые для определения данной болезни. Что кажется Вам особенно важным? На основании чего можно составить предварительную гипотезу о течении и исходе заболевания.

Отрывок с описанием болезни из рассказа Л.Н. Толстого «Смерть Ивана Ильича»2.

Иван Ильич Головин, 45-летний член судебной палаты, упал и стукнулся боком о ручку рамы. После этого появились боли в левом боку. Самыми разными путями Иван Ильич противился сознанию того, что с ним что-то неладно. Он долгое время никак не придавал значения этому «пустячному случаю». Всей душой не желал принимать Иван Ильич этого дурацкого положения. Особенно досаждали его боли, когда они появлялись в самое неподходящее время. Например, на заседании суда, в тот самый момент, когда Иван Ильич, по обыкновению, должен был взять слово, перед которым он каждый раз волновался, зная, что назавтра речь и логику доказательства будет обсуждать весь город; досаждала она и тогда, когда дела требовали постоянной умственной деятельности ввиду сложности случая или по приезду начальства, перед которым следовало держать отчет и быть, как говорится, «в форме». Надо сказать, что Иван Ильич был человеком уважаемым, к его мнению прислушивались и к нему шли за советом, бывало и министры разных дел не принимали решений без дружеской беседы с Иваном Ильичом.

В конце концов он обратился к врачу. Но и это не принесло облегчения, боли усиливались при переезде от врача к врачу, а диагноз все не был уточнен. Болезнь захватила его целиком. Будучи человеком умственно весьма одаренным, он изучил все медицинские книги, которые нашел, сравнил свою болезнь со множеством подобных случаев, но так и не нашел для себя ответа: что за боль мучает его в левом боку? Наконец, он остановился на варианте «блуждающей почки». Усилием воображения он пытался поймать эту почку, остановить, укрепить ее. Лежа на боку он прислушивался к тому, как благотворно действует лекарство, прописанное врачом, как оно снимает боль…Но, конечно, разочаровался и в этом. Раз, знакомая дама рассказывала про исцеление иконами. Иван Ильич поймал себя на том, что внимательно прислушивается и проверяет действительность факта. «Неужели я так умственно ослабел?» – сказал он себе и бросил все

2 Используется авторская пунктуация.

22

попытки лечения, вновь обратившись к работе. Но…и товарищи и подчиненные с удивлением и огорчением видели, что он, такой блестящий и тонкий судья, путался, делал ошибки. Избавиться от боли было невозможно, она проникала через все, и ничто не могло ее заслонить.

Отношение Прасковьи Федоровны к болезни мужа было такое, что в болезни этой виноват Иван Ильич. Сам же он много переживал от того, что боль делает его раздражительным, что через эту свою раздражительность, с которой нет возможности справиться он приносит много страданий близким… Близкие же со временем перестали принимать во внимание его болезнь, и вели себя так, будто все в наибольшем порядке…

Постепенно Иван Ильич признает, что не в слепой кишке, не в почке дело, а в жизни и …смерти. Он все чаще возвращается к впечатлениям детских лет, перед ним постоянно проплывают воспоминания, впечатления прошлого. «Вот – сливы. Они точно те, что я ел, когда был ребенком, и садовник наш Серафим, ругался, когда мы детворой общипывали сливовое дерево…

Буфетный мужик Герасим, – единственный, кто проявляет к нему чувство, подобное жалости к ребенку. Ивану Ильичу хотелось, чтобы его приласкали, поцеловали, поплакали бы над ним, как ласкают и утешают детей. Он знал, что он важный член, что у него седеющая борода и что поэтому все это невозможно; но ему все-таки хотелось этого. И в отношениях с Герасимом было что-то близкое к этому, и поэтому отношения с Герасимом утешали его. Ивану Ильичу хотелось плакать, хочется, чтоб его ласкали и плакали над ним и вот приходит товарищ Шебек, и вместо того, чтобы плакать и ласкаться, Иван Ильич делает серьезное, строгое, глубокомысленное лицо и по инерции говорит свое мнение о значении кассационного решения и упорно настаивает на нем…

Боль и страдания нарастают. Все то же. То капля надежды блеснет, то взбушуется море отчаяния…Ужасные сны мучают его. Ему казалось, что его с болью суют куда-то в узкий черный мешок и глубокий и все дальше просовывают и не могут просунуть. И это ужасное для него делается совершенным страданием. И он и боится, и хочет провалиться туда, и борется, и помогает. И вот вдруг он оборвался, и упал, и очнулся…. Агония длилась три дня, три дня он не переставая кричит от мук. Три дня он чувствует, насколько в тягость окружающим, жалеет их…И вот приходит смерть, Иван Ильич чувствует ее как желанное, и, еще помня стыд за свое, он хотел сказать «прости», но сказал «пропусти» …

3. На основе анализа приведенного ниже текста напишите эссе:

«Разгадка эпилепсии в варианте А. Менегетти» Клинический случай эпилепсии. Отношения родителей способ-

ствовали развитию эпилепсии у их первенца А. (16 лет) и передаче этой динамики второму ребенку Ф., страдающему заиканием (оно представляет собой усиленную форму спорадического заикания матери). С пятилетнего возраста пациент лечился под наблюдением главного врача одной из самых известных больниц Рима. Диагноз: общая эпилепсия. Ко мне его привели после случившегося прямо в классе припадка, длившегося 20 минут, во время которого юноша находился в состоянии полного шока.

Индивидуальная консультация помогла мне понять его мать – женщину, хотя уже и замужнюю, но в глубине души тяготеющую к давно ушедшему детству, память о котором она по-прежнему хранит в себе. Именно эта детская форма поведения характеризует ее взаимоотношения с суровой повседневностью, превращая ее жизнь в мучения. Муж, воспитанный приемными родителями и не получивший настоящей уверенности от матери, по отношению к своей жене выказывает удушающую ее аффективность собственника. Жена, несмотря на испытываемое ею давление от этого невысказанного чувства собственничества, не способна оказать сопротивление и продолжает воспроизводить инфантильную модель поведения (в ее семье правом голоса также обладал только отец), тем самым подавляя свой порыв к протесту, и – что совершенно неизбежно – расплачивается за это патологией.

С рождением первенца, впрочем, устанавливается висцеральная связь, компенсаторный симбиоз, прямой, глубокий и интуитивный контакт между бессознательным матери и ребенка. Мы знаем, что бессознательное говорит прямо и непосредственно, оно не связано ни верованиями, ни нормами общественной морали, способными стать для него тормозом. Таким образом, подавленная матерью форма инстинктивного бунта и неудовлетворенности на бессознательном уровне становится законом, подпитывая в ребенке агрессивность и стремление к отмщению. В таком семейном эпизоде как, например, купание А., концентрируется вся динамика связи «мать-ребенок»: мать хочет, чтобы ребенок мылся самостоятельно, а он требует, чтобы его по-прежнему купала она. Эта пуповина, связывающая мать и ребенка, с одной стороны, поддерживается женской фрустрацией, а с другой, определенным комфортом, в котором воспитан ребенок и без которого не может обойтись, предпочитая, чтобы с ним нянчились.

Во время консультации у А. обнаружилась сильная агрессивность (а ее не следует недооценивать), посредством которой он пытается навязать родителям игру, разрешенную ему в детстве. Очень чувствительный А. интуитивно уловил реальность бессознательного матери: его личность создавалась под влиянием духа вытесненной мстительности матери, которая вложила в него собственное несчастье. Окрепший и сформировавшийся ребенок, будучи уже независимым от родителей, тем не менее, магически претендует на продление сверхвознаграждения, и если ему в этом отказывают, он дает волю болезни, как форме шантажа или мщения, разрушительного для него и для других. Начало болезни совпадает с периодом беременности матери младшим братом. А. интуитивно ощущает какое-то чужое присутствие в бессознательном матери. Бессознательный заряд матери действительно смещается с первенца на ожидаемого ребенка, и А. своей болезнью неожиданно развязывает войну против родителей.

Эпилепсия и в самом деле развивается в результате своего рода короткого замыкания: когда существуют напряжение и фрустрированная агрессивность, субъект разряжает их внутрь себя; это грозит возмездием и той среде, в которой он живет. Это – упорная форма претензии на то, что субъект считает необходимым для своего выживания. Как только субъект осваивает этот механизм психосоматической реакции, он структурирует ее в гармонии с собственным организмом. Если бы мать в молодости была более раскрепощенной, раскованной, то она приучила бы и мужа относиться к ней соответствующим образом – как к свободному и зрелому человеку. Таким образом, здоровье детей зависит от счастья родителей. Чтобы вернуть А. его автономность, помочь заново сформировать характер, научить его ответственности за собственные действия и помочь управлять своей энергией, мне пришлось разрушить эту динамику связи с матерью. Для этого потребовалось 15 индивидуальных и семейных консультаций, после которых были отменены лекарственные препараты (метинал-Л, гарденал, диамокс), которые пациент принимал ежедневно с 12-летнего возраста. Уже пять лет молодой человек чувствует себя хорошо, не проявляя никаких симптомов болезни.

4. Сформулируйте правильный, с Вашей точки зрения, принцип (группу принципов) гигиенического воспитания.

А. Лоуэн: Американцы и европейцы совершенно по-разному относятся к чистоте и умению проситься в туалет. Один знакомый рассказывал, что в Швейцарии матери гордятся, если их ребенок начинает проситься на горшок уже в восемь месяцев. Мой собственный опыт пребывания за гра-

ницей убедил меня, что преувеличенное стремление к чистоте, существующее в некоторых странах, развивается в ущерб естественности и радости жизни. Наблюдения же за детьми, обучившимися проситься в туалет естественно, без специального натаскивания, еще более убедили меня, что сам ребенок не проявляет никакого особого интереса ни к этой стороне своего бытия, ни к собственным фекалиям. Цивилизованное существование требует, чтобы дети просились на горшок, а это, разумеется, означает, что взрослые уделяют некоторое внимание функции опорожнения кишечника и мочевого пузыря. Если же детей предоставить самим себе, то они будут испражняться где угодно и раскидывать свои «произведения» повсюду, но только не там, где пребывают чаще всего. И теперь все зависит от отношения к этому взрослых. Можем ли мы держать малыша в пеленках до тех пор, пока он сам не поймет происхождение такого рода функций, не научится ясно выражать свою потребность и даже кое-как помогать самому себе? Или же нам следует как можно скорее освободиться от этого бремени? Можем ли мы смотреть на выделительные функции как на вполне естественные или же должны стыдиться их и ужасаться им? Считать ли регулярную перистальтику кишок мерой здоровья? По всем этим вопросам Америка придерживается одной традиции, а Европа – другой. Можно понять отношение европейцев к чистоте, учитывая пронесшиеся некогда там эпидемии чумы и иных заболеваний. Европейская цивилизация стала цивилизацией городской задолго до появления соответствующих санитарных мер и средств. Дети более примитивных культур и более жаркого климата склонны избегать подобных проблем.

5. Проанализируйте приведенный ниже случай, выскажите свое мнение (случай Диноры Пайнз, английского психоаналитика).

Госпожа А., пожилая вдова, была покрыта кровоточащей, мокнущей сыпью. В раннем детстве, как я узнала из анамнеза, у нее была младенческая экзема. Ее внешность производила на меня тяжелое впечатление, меня томило ее молчание при том, что на лице ее застыла маска боли. И все же я продолжала разговаривать с ней, и сама ухаживала за ее кожей. Когда я вернулась из своего отпуска по материнству, сыпь стала постепенно сходить. Позднее г-жа А. рассказала мне, что сыпь обычно появляется у нее, как только она вставляет ключ в замочную скважину двери своего дома в пятницу вечером, и все болезненные высыпания проходят, когда она возвращается в понедельник на работу. Когда я спросила ее, не случалось ли чего-нибудь в прихожей, она ответила, что однажды, вернувшись вот так же домой в пятницу, она нашла там своего сына повесившимся. Я – тогда

еще сама молодая мать – пришла в ужас от ее слов и сидела молча. Переложив груз своего горя на меня, г-жа А. начала рыдать, в первый раз за все время после страшной гибели сына. Она оплакала его, а вскоре после этого исчезла ее сыпь. Моя психоаналитическая подготовка помогла мне тогда понять сущность ее болезни: она должна была ужаснуть окружающих своим телом, как сын ужаснул ее своим.

Заключение. Я исходила из материала наблюдений над женщинами, страдающими кожными заболеваниями, и анализа женщины, перенесшей экзему в младенчестве. Пациентка, перенесшая экзему, имела продолжительный опыт физически успокаивающей материнской ласки, в результате чего симбиотическая фаза ее отношений с матерью чрезмерно затянулась. Моей первой целью было показать, что довербальная травма от младенческой экземы сказывается не только в фундаментальном нарушении отношений мать-дитя, но и в повторных попытках вновь достичь контакта с архаичным объектом, с которым и был пережит первичный опыт телесного успокоения. Это страстное желание проходит, по-видимому, через весь жизненный цикл, и вплетается в каждые новые взаимоотношения. Надежда пациентки – интегрироваться с этим объектом и его успокаивающей ролью – каждый раз оживает вновь, но затем она отказывается от нее. Первичный страх утраты Собственного Я – сильная угроза нормальному течению процесса индивидуализации.

Во-вторых, я пыталась показать, что по-человечески понятное разочарование матери внешностью своего ребенка зарождает у того базальную нарциссическую уязвленность, которая мало меняется в последующем, даже несмотря на реальные успехи взрослой жизни. Ранний образ Собственного Я закрепляется и остается неизменным в Истинном Я. Случается, что болезненные отклонения в ранних отношениях с матерью не восполняются, и женщина переживает эту свою беду вновь и вновь на каждом переходном этапе жизненного цикла, несмотря на обогащающую реальность продолжительных взаимоотношений с мужчиной, несмотря даже на глубокую эмоциональную зрелость, принесенную материнством и позволившую воспитать нормальных детей.

Пациентки, в истории которых сочетаются оба таких условия, как адаптация к материнской неспособности понять и выдержать их эмоциональный голод и наличие в раннем детстве длительного периода телесного успокаивания, находят альтернативные средства общения. Они узнают в результате, как можно перевести психическое страдание на язык видимого телесного недуга и тем самым пробудить к себе внимание и заботу. Так

происходит «обучение» тому, как в дальнейшем обходить психическую сторону нестерпимого страдания. Отсюда следует, что всякий раз, когда женщина-врач лечит женщину-пациентку в больничной обстановке, тем самым она восстанавливает первичный успокаивающий контакт матери и младенца.

Аналитическая обстановка, где физический контакт отсутствует, становится особо фрустрирующей для таких пациенток. Их нарциссические проблемы, связанные с нарушением понятия о Собственном Я, и их чрезвычайная чувствительность к объектным отношениям делают для них трудновыносимыми чувства, принадлежащие как переносу, так и контрпереносу. Перенос пациентки показывает нам и страстное регрессивное желание, чтобы ее обняли и успокоили, и противостоящий ему сильный страх перед эмоциональной близостью, так как при такой близости оживает и первичная тревога – быть полностью поглощенной и утратить Собственное Я. Дети, чья младенческая экзема оттолкнула их матерей, испытывают страшный стыд и впоследствии относятся к анализу как к ситуации, где этот стыд возможно придется пережить опять. Поэтому аналитика они воспринимают не только как вмещающую их кожу, защищающую их от дезинтеграции, но и как непрошеного пришельца, который вторгается в их полный боли внутренний мир. Раскол Эго защищает истинные чувства пациентки от психического обнажения, даже перед самой собой, и их заменяют суррогаты соглашательства и имитации. Тем не менее, чувства, переносимые на аналитика, остаются сильными, и пациентка, чтобы спастись от них, может прибегнуть к отыгрыванию.

Чувства, принадлежащие контрпереносу, могут быть столь же сильны. Эти пациентки проверяют аналитика на выносливость не только к первичным агрессивным чувствам, которые пациентка проецирует на нее, но и к ее собственному раздражению, поднимающемуся против пациентки. Они могут быть требовательными и назойливыми, при малой способности сдерживаться или заботиться об объекте, который несет им успокоение. В диадной ситуации они почти всегда хотят оставаться младенцем. Физическая способность женщины-аналитика быть матерью, видимо, хорошо подходит для переноса первичных ощущений, восходящих к частичной материнской депривации пациентки. Такие пациентки требуют большого терпения от аналитика, но одновременно пробуждают и желание облегчить и успокоить их боль. Они утомляют, а их цепкая наблюдательность и повышенная чувствительность к аналитику требуют равно чуткого отслеживания своих ощущений контрпереноса. Такие пациентки – всегда

вызов, так как они возбуждают тревогу и замешательство у аналитика до тех пор, пока не удастся выявить первичную природу тех или иных нарушений по тончайшему оттенку взаимодействия в аналитической ситуации. Но как только лечебный союз прошел проверку на прочность, эти пациентки могут, в конце концов, завершить выполнение своей психической задачи по отреагированию винникоттовской «первичной агонии». Вербализация длительно вытесняемых аффектов, таких как сильное раздражение

игнев, может у них облегчиться, и тогда будут отброшены регрессия

исоматизация. Несмотря на все вышеизложенное, психическая боль этих пациенток очень реальна, как и их надежда, что аналитик проникнет во

внутреннюю жизнь и поймет их, и они смогут начать сначала процесс своей индивидуализации, с истинным отделением от матери.

6.Объясните феномен «вареной луковицы». Почему есть люди, которые ее не любят («терпеть не могут»)? Не имеет ли это отношения

кневротической пищевой избирательности?

7.Опишите известный Вам в жизни пример истерического невроза (подробно, с деталями, характеристиками форм поведения «героя», ответными формами поведения окружающих, описанием де-

бюта и динамики, вариантов конверсии и др.)

8. Охарактеризуйте случай Шребера (ниже приведены психоаналитические заметки об автобиографическом описании случая паранойи, З. Фрейд, 1911).

Даниэль Пауль Шребер не был пациентом Фрейда, и написать исследование параноий Фрейда побудили написанные Шребером в 1903 году мемуары. Так как Фрейд считал, что «мы не можем принимать на лечение пациентов, страдающих от этого недуга, или, во всяком случае, не можем содержать их в течение долгого времени...», мемуары стали хорошим материалом для исследования механизмов формирования паранойи – «Так как страдающих паранойей невозможно заставить превозмочь их внутреннее сопротивление, и, так как в любом случае они говорят лишь то, что им хочется сказать, паранойя является как раз тем видом расстройства, при котором письменное описание или опубликованная история болезни могут заменить личное общение с пациентом».

Биография Шребера приводится во вступлении к работе Фрейда, которую Вы имеете возможность прочитать полностью. Из фактов, не описанных в мемуарах, Фрейд взял лишь возраст, при котором возникло первое заболевание Шребера, – 42 года. Тем ценнее заключения и интерпретации Фрейда, которые подтвердились неизвестными на момент написания

работы фактами биографии Шребера, полученными в дальнейшем исследователями этого случая.

Итак, первая болезнь Шребера, который на тот момент был главным судьей в Нижнем суде, и баллотировался на выборах в рейхстаг, была описана его лечащим доктором Флехьсигом как приступ острой ипохондрии. В дальнейшем, при втором приступе заболевания, по словам доктора Вебера, директора другой лечебницы, «... изначально достаточно острый психоз, непосредственно охвативший всю мыслительную деятельность пациента и заслуживающий отнесения к “галлюциногенным помешательствам”, постепенно переходил во все более и более ясную клиническую картину паранойи, которую можно наблюдать и сегодня.” У него выработалась сложная иллюзорная структура, но, с другой стороны, его личность была воссоздана, и теперь казалось, что за исключением отдельных случаев расстройств, он способен соответствовать требованиям повседневной жизни. Но в конце 1907 г., после того, как у его жены случился удар, его заново доставили в одну из больниц, в которой он так и остался пребывать до самой своей смерти в 1911 г.

Пока он находился в состоянии, описываемом как «ипохондрия», и которое, похоже, не вышло за пределы невроза, Флехьсиг был его лечащим врачом, и после выздоровления у него были самые сердечные чувства по отношению к доктору. Как следует из дальнейшего описания болезни, основными темами в бредовых построениях Шребера были фантазии о его превращении в женщину и о преследовании его доктором Флехьсигом,

атакже о его особенных отношениях с Богом и Солнцем, в конце концов

иБог «являлся сообщником, если не инициатором заговора против него».

Подробно эти фантазии описаны в работе Фрейда, здесь же надо сказать, что после первой болезни у него осталось чувство приятной зависимости от доктора, которое теперь по каким-то неизвестным причинам усилилось до степени эротического желания. Эта женственная фантазия, попрежнему остававшаяся ненаправленной, сразу же столкнулась с негодующим отрицанием – истинно «мужским протестом». Но в последовавшем тяжелом психозе, который вскоре начался, женственная фантазия смела все на своем пути; возбудителем его явился прорыв гомосексуального либидо; объектом этого либидо был доктор Флехьсиг; и его борьба против либидозных побуждений привела к конфликту, повлекшему его симптомы. Здесь Фрейд сделал свой главный вывод относительно этого заболевания – то есть, к гипотезе о связи между паранойей и подавленной пассивной гомосексуальностью.

Другая особенность в развитии фантазий Шребера состоит в том, что преследователь разделяется на Флехьсига и Бога; точно так же далее сам Флехьсиг распадается на две личности, «верхнего» и «среднего» Флехьсига, а Бог на «нижнего» и «верхнего» Бога. Далее расщепление Флехьсига продолжается. Процесс такого расщепления очень характерен для паранойи. Паранойя так же склонна к расщеплению, как истерия к сгущению. Фрейд приходит к выводу, что Флехьсиг символизировал старшего брата Шребера, а Бог, а затем и Солнце – его отца.

Таким образом, в случае Шребера мы вновь сталкиваемся с хорошо знакомым комплексом отца. Борьба Шребера с Флехьсигом представилась ему, как борьба с Богом – то есть инфантильный конфликт с отцом, которого он любил; детали этого конфликта как раз и определяют содержание его фантазий. Самая страшная угроза его отца, кастрация, собственно и предоставила материал для его страстных фантазий о его превращении в женщину.

Причиной запускающего конфликта послужило то, что его брак не дал ему детей и в особенности, он не дал ему сына, который мог бы утешить его и на которого он мог бы излить свою нереализованную гомосексуальную нежность.

Блестящим подтверждением выводов Фрейда явилось исследование У. Нидерландом фактов биографии семьи Шреберов. «Обнаружилось, что отец Шребера был плодовитым и наводящим ужас автором-миссионером, призывающим в своих творениях к здоровому воспитанию детей». Среди его изобретений был ряд «ортопедических процедур, предназначенные помочь добиться «здорового» формирования детской спины, глаз, ног, ягодиц, груди и других частей тела», «аппараты, помогающие удерживать детей от мастурбации», клизма как «наиболее цивилизованная форма слабительного». То есть, фиксации Шребера явились доэдипальными и включали в себя в основном анально-нарциссические, а также оральные части. «Садистически-преследующие объект-отношения и длительно сохраняющееся недоверие были актуальны для раннего детства Шребера, а позднее – в полном соответствии с нашими сегодняшними знаниями – проявились в предрасположенности к параноидному заболеванию».

Возвращаясь к Фрейду и принимая во внимание у Шребера огромного числа фантастических идей ипохондрического характера, делается следующий вывод, что «ипохондрия по отношению к паранойе занимает такое же место, как невроз страха по отношению к истерии».

В итоге Фрейд останавливается на других причинах симптомообразования паранойи. «Люди, не полностью вышедшие из стадии нарциссизма – т.е. иначе говоря те, у которых на этой стадии была точка фиксации, которая в последствие может сработать как предрасположенность к болезни – для таких людей есть риск, что какая-нибудь необычно сильная волна либидо, не найдя себе иного выхода, может вызвать сексуализацию их социальных инстинктов и, таким образом, разрушить созданные ими в ходе развития сублимации». Параноики пытаются защититься от любых подобных сексуализаций своих социальных инстинктивных катексисов, и самая поразительная особенность симптомоформирования при паранойе заключена в процессе, получившего название проекция. Внутренняя перцепция подавляется, а взамен ее содержание, пройдя некоторое искажение, входит в сознание в форме внешней перцепции. Если разбить вытеснение параноика на три фазы – фиксация – собственно вытеснение – прорыв вытеснения, то параноик вновь выстраивает мир, и «фантастическое построение, которое мы принимаем за патологический продукт, на самом деле является попыткой возврата утраченного, процессом реконструкции.... Но субъект вновь приобрел отношение, и подчас очень сильное, к людям и предметам в мире, хотя теперь это отношение стало враждебным там, где раньше оно было доброжелательным. Мы говорим поэтому, что процесс собственно вытеснения параноика состоит в отстранении либидо от людей – и предметов – которые прежде были любимы. Процесс же возврата утраченного происходит методом проекции.

Как используется либидо после того, как оно освобождается с помощью процесса устранения? Важнейшие выводы Фрейда по этому поводу следующие: «Нормальный человек сразу же начнет искать замену для утраченной привязанности; и пока такая замена не будет найдена, освобожденное либидо будет в бездействии в уме, и будет там создавать напряжение и окрашивать его поведение…. При истерии освобожденное либидо превращается в соматические иннервации или в тревожность…. Но при паранойе клинический материал показывает, что либидо, после того, как оно было удалено от объекта, используется особым образом; следует помнить, что, что большинство случаев паранойи содержат следы мегаломании, и что мегаломания сама по себе может составить паранойю. Из этого можно заключить, что при паранойе освобожденное либидо оказывается направленным на эго и используется для возвеличивания эго. Таким образом совершается возвращение на стадию нарциссизма, на которой единственным сексуальным объектом субъекта является его собственное эго».