Тредиаковский В.К.. О древнем, среднем и новом стихотворении российском

учителя своего, помянутого Илинского. Стихотворных его сочинений много; а лучшими почитаются сатиры, сочиненные по подражанию французским Боаловым и авторовыми собственными примечаниями изъясненные, из которых первая сочинена в Москве 1729 года; да и поныне еще все они письменные только обносятся.

Петр Буслаев, острый и словесный человек. Сей, по совершении богословского своего курса, был сперва диаконом в московском Успенском соборе; а по смерти своей жены оставил сей чин и жил до смерти простолюдином. Сочинил он поэму на смерть самыя добродетельныя, боголюбивыя, странноприемныя и благоразумныя в жизни жены вдовствовавший баронши Марии Иаковлевны Строгановой; а напечатана та его поэма в Санкт-Петербурге при императорской Академии наук

1734 года.

Не упоминаю о разных стихотворных пиесах, разными авторами сочиненных и в разные времена печатанных, и также непечатных, как то о кантах торжественных, театральных представлениях, стихах похвальных, эпиграммах, песнях, песенках. Не упоминаю и о моих двух драмах (да позволится сказать о себе не тщеславно) "Язоне" и "Тите Веспасианове сыне", сочиненных мною еще в студенстве моем и прежде отбытия в чужие край представленных в Заиконоспасском монастыре, но в путешествиях моих пропадших безвозвратно; а которые пиесы я делал в Гаге, в Париже и в Гамбурге, также и здесь в Санктпетербурге по возвращении моем, сим польским составом стихосложения, из тех самую большую часть переделал уже новым стихосложением, о коем ниже будет, и по возможности исправленные положил во второй томик "Сочинений и переводов", прочие многие оставил, для негодности их, так, как они были.

Довольно, мню, и стольких, когда хороших, стихотворцев наших по сему среднему, или польскому, составу стихов из белорусцев, малороссийцев и великоросс ан. Но можно праведно и без пристрастного предвозлюбления сказать, что великороссиане в сем составе стихов превосходят (и по составлению, и по исправности грамматического сочинения, и по чистоте речей, и по избранию слов, и по их приличию, и наконец, по самому пиитическому духу) всех других упомянутых мною. Представлю я в образчик стихи Феодора Поликарпова из триязычного его "Лексикона", Иоанна Илинского, из "Симфонии" его, и Петра Буслаева из его "Поэмы", чтоб всяк сам читатель мог видеть их способность.

ИЗ "ЛЕКСИКОНА"

Зрите вы семо, иже порицати

Любите чужих труды, и вещати:

Могли бы и мы тожде сотворити,

И лучшу сея книгу сочинити.

Аще мощно вам, почто не твористе?

Не бых труд подъял, аще б в деле бысте.

Но всяк своих дел в корысть бе строитель:

То есть:

Истинно! когда б се_я_

Не сложил ты книги в свете,

Автором здесь, без нея,

Нельзя б звать тебя в привете.

ИЗ ПОЭМЫ БУСЛАЕВЫ

Тогда показался краен, человеков паче,

Властительно блистая, как бог, не иначе:

В свет, очам ненасытный, оболчен был красно.

Сладко было нань зрети! и в радость ужасно!

Тело всё его в крови, как от мук недавно,

Пробиты руки, ноги и бок зрим был явно;

Однако ж славы сие всё не отымало,

Но любовь божественну к смертным в нем казало:

Очи являли милость, лице же все радость,

Весь он был желание, весь приятна сладость.

Округ его стояли небесные силы,

Светлы лица имуще, илектровы ж крилы:

От славы неприступны себе закрывали, "К Марии Христос приде" дивно воспевали.

Потом явилась скоро прекрасна девица;

Вскликнули силы: "Пришла небесна царица".

Оболченна вся в солнце, луна под ногами,

На главе корона царская с звездами;

Мужей, жен и дев много входило по чину.

Страшно нам грешньдм было рассуждать причину.

Все блещут в славе, чести и красе небесной.

Ум душевный то видел: слеп был зрак телесной.

Пламенновидны силы крест Христов казали,

Тернов венец и ужа, чем Христа вязали,

Трость, копие и гвозди, страстей инструменты,

От чего трепетали света элементы.

Втаком случае, что выше сего выговорить возможно? Но что и сладостнее и вымышленнее? Если

бв сих стихах падение было стоп, возвышающихся и понижающихся по определенным расстояниям, то что сих Буслаевых стихов могло б быть и глаже и плавнее? Подлинно, когда б достойнопочитаемый автор, писавший недавно в некоторой книжке о нашем стихотворении, а носился праведный или неправедный слух, что то господин аббат Гваско, мог видеть сие все, что я теперь не по слуху и чужому сказанию пишу о нашем стихосложении, но по достоверному и истинному знанию, то б без сомнения он, для своей чести, многое отменил в оной своей книжке и выдал бы второе издание исправнее и праведнее.

Приступая к описанию нового нашего стихосложения, ныне от всех стихотворцев у нас восприятого и многими достохвальными и достопамятными сочинениями введенного и подтвержденного, принужден объявить с некоторым поистине устыдением и внутренним отвращением, хотя и сущую правду, что я в нем самое первое и главнейшее участие имею. Да отпустит мне, покорно прошу каждого правосердного читателя, сие необиновенное объявление: не делается оно по самолюбному тщеславию, ни в предосуждение другим, изрядную свою долю после к тому приложившим, но по соединению изобретения с изобретшим сперва, для того что не можно упомянуть об одном, не упомянув о другом, и толь наипаче, что я так точно поступал и в описаниях древнего и среднего нашего стихосложения, как то всяк читатель мог видеть.

Но впрочем, кто как ни изволит о сем рассуждать, я токмо доношу самую истину, что по возвращении моем в отечество 1730 года, в сентябре месяце, начал я себя производить, по молодости и по французскому духу, в обществе некоторыми стишками, сочиненными по составу среднего оного стихосложения. Читаемы они были от некоторых не без довольных мне похвал, без сомнения не по правде, но с некоторым родом збойства и насмеяния приносимых. И как хвалы меня, буйно выспрь стремившегося в живом сложении, льстили, то, дабы получить их еще более, поревался я с большим напряжением ж получению успеха в стихах. Но, по сочинении чегонибудь, на какую пиесу ни посмотрю, вижу, что она не состоит стихами, выключая рифму, но точно странными некакими прозаическими строчками. Напоследок, выразумел сему быть от того, что в них не было никакого, по равным расстояниям измеренного, слогов количества. Смотритского количество, выше мною объявленное, ведомо мне было; но чувствовал я и то совершенно, что оно нам всеконечно не сродно.

Что больше? Тотчас напал я на возвышение и понижение голоса в складах просодиею, то есть на тоническое слогов количество. Потом непосредственно и на стопы: ибо кто нападет на первое, тот не может тогда ж не напасть на другое. Если голосу на складах повышаться несколько по определенным расстояниям, то есть или от ударения к неударению, или впреки падать, то не можно при одинаких слогах порознь остаться в мере и не взяться за стопы, двусложные ль они, или трисложные. В сих по двух неударениях бывает возвышение; а в тех по одном. Итак, взялся я всех прежде за стопу хорея, в коем одно сперва ударение, а потом краткий слог.

К хорею меня привело свойство нашего языка, для того что периоды наши чаще и мернее окончаваются хореем; да и рифма наша, как в среднем составе стихов, так и называемая ныне женскою, есть точный же хорей; сверьх того, был у меня тогда в руках некоторый печатный пример иллирических народов, составленный хореическими тетраметрами. Пользуются и ныне еще целою жизнию, кои видели у меня, прежде моего пожара, сию далматскую книжку: содержала она притчу евангельскую о блудном сыне. Итак, троякий сей повод привел меня к тому, что я с начала самого, а именно в 1735 годе, предпочел стопу хорея всем прочим. Многие были на меня нападения за сие: все я их терпеливно выдерживал и, выдерживая, сколько ни доказывал правду, что ни хорей не нежен, ни иамб не благороден по себе, но что та и другая стопа и благородна и нежна по словам, однако мало смотрели на мои доказательства: пребывали поныне в своем мнении, кому в том была нужда. Напоследок, кажется, что сами противившиеся познали в сем правость, для того что ныне, хореем составивши благородную материю, а иамбом нежную, напечатанием восхотели они объявить, мнится, свету мою истину, а свое напрасное прежде сопротивление. Толь есть верно, что истина коль ни часто, и вмале не всегда, опровергаема и уничтожаема, иногда слабо защищаема, однако ж никогда не торжествующа бывает!

Но к предлежащему. Хотя главнейшее основание новых моих стихов и нашлось вдруг самое твердое, или лучше жизнь их и душа единственно, однако вся моя система не получила себе сперва от меня желаемого мне самому совершенства. Не дивно: таков есть разум человеческий; по степеням он на верьх всходит. Весьма уже после привел я мою систему в надлежащую исправность и полноту: напечатана она недавно в первом томике книжек, названных "Сочинениями и переводами". Теперь ей краткое самое описание следует.

Всеобщий и повсюдный грунт системы сей стихов есть тоническое количество: {Количество сие есть собственно так называемое в просодии: ибо от пункта понижения к пункту возвышения есть расстояние; а сие величина; и потому истинное количество.} почитается ею тот слог долгим в речении, который ударяется силою; а те все в нем короткими, сколько б их ни было, на коих нет просодии. Притом, нет никакого разделения странного литерам, кроме обыкновенного, на гласные, двугласные и согласные.

Односложные речения, кои с природы все долгие, для того что нет речения, кое можно б было выговорить, не ударив его где-нибудь у нас однажды, полагаются в нем, по вольности, общими, то есть и долгими и короткими, как того нужда требует: без вольности сея претрудно, или и невозможно, стих сочинить.

Из двусложных стоп приняты в ней господствующими стопами хорей и иамб; за обе сии кладется, по вольности, стопа пиррихий всюду, кроме токмо что в иамбическом стихе не может она быть пресечением; а из трисложных дактиль и анапест.

Роды стихов ее суть: гексаметры, пентаметры, тетраметры, триметры и диметры. Как хореический гексаметр и пентаметр, так и иамбический на два полстишия разделяются.

Вгексаметре хореическом первое полстишие имеет три стопы с половиною (половина сей стопы, кончащей речение, делает пресечение долгое, для того что во втором его полстишии рифмическая последняя половина стопы есть краткая), буде он есть женский стих по рифме, о коей после; а пентаметр две стопы с половиною, если он такой же; но ежели гексаметр и пентаметр {Пентаметру хореическому можно быть и без деления на полстишия, но катахрестически.} есть мужеский по рифме ж, то первый и второй имеет в первом полстишии по три стопы ровно (конец третией стопы, окончавающей речение, делает сечение краткое, для того что рифма во втором полстишии есть односложная долгая).

Вгексаметре иамбическом, мужеском и женском, первое полстишие всегда и непременно имеет три стопы ровно, так что третия стопа всегда долженствует быть иамб (конец сего иамба и речения составляет пресечение; а что всегда сему пресечению должно быть долгому, то иамбический гексаметр, состоящий из двух триметров мужеских, требует сего природно: ибо полная мера в сем роде стихов есть мужеский стих); а в пентаметре иамбическом, мужеском же и женском, первое полстишие имеет две стопы {Можно быть или трем стопам ровно, как в гексаметре.} ровно, так чтоб вторая была всеконечно ж иамб для пресечения.

Вгексаметре хореическом женском второе полстишие имеет три стопы ровно, из которых третия целая стопа есть рифма; а в мужеском три стопы с половиною, коя половина и есть рифма; но в пентаметре хореическом женском имеет оно три ж стопы ровно, а в мужеском две стопы с половиною.

Как в гексаметре иамбическом женском, так и в пентаметре второе полстишие имеет три стопы {Должно уже полагать в пентаметре иамбическом во втором полстишии две стопы для мужескаго стиха, а для женского две стопы с половиною, ежели в первом полстишии положится по три стопы. Впрочем, есть и иамбическим пентаметрам пример без полстишии; но своевольно.} с половиною, а из конца третиея стопы и сея половины составляет хореическую женскую рифму; и как в гексаметре ж иамбическом мужеском, так и в пентаметре второе полстишие имеет три стопы ровно, так что конец третиея стопы есть иамбическая односложная рифма.

Гексаметр дактилический сочиняет сия система точно латинским образом, полагая токмо вместо спондеев хореи, а вместо хореев иногда, по вольности, пиррихии. Сие ж самое должно разуметь и о подражателе дактилохореическом, анапестоиамбическом гексаметре, мною вновь вымышленном, и о героэлегиаческих обоих равным образом.

В сих греческих и римских стихах гексаметров, одних собою состоящих, не соглашает рифмами: обидна б была сия шумиха древнему благородному сих народов драгоценному безрифмическому золоту в окончаниях стихов;а героэлегиаческие вольно,по сей системе,соглашать смешенною рифмою, для того что не без подлинного услаждения слуху происходит от сочетания двусложного и односложного, и полагать их, по изволению, без рифм подо'бясь древним.

Тетраметры, триметры и диметры сочиняет система двусложными токмо стопами, не употребляя в них пресечения и не разделяя их на два полстишия.

Переносу 'быть из стиха в начало другого стиха, когда стихи с рифмами, накрепко запрещает; однако переносит разум из первого в другой стих, в гексаметрах и пентаметрах, до пресечения и посему свободнее уже до самого конца.

О! беззаконных сердц_а_, // раздражаете кои-делами Долго небесную власть, // божества терпеливого бойтесь,

Также и грозно постичь // готовых в пре / множестве {*} / казней.

{* В пятом месте всегда есть дактиль; но буде стих объявляет какую великость, то в пятом месте можно быть хорею или, вместо его, пиррихию.}

ГЕКСАМЕТР АНАПЕСТОИАМБИЧЕСКИИ

Но знай, не обманешь творца, // и тебя страх бурь не очистит;

Загл_у_шит молитву волна, // презельным шумом яряся,

И мстящий ветр разнесет, // как пыль по странам возметая:

Благочестивый глас мольбы // один небеса / проница {*} / ет.

{* В шестом месте всегда анапест; но в важность стиха быть может иамб, а отнюдь ни хорей, ни пиррихий.}

ПЕНТАМЕТР ХОРЕИЧЕСКИЙ

Всюду вой! страна // близ лежаща, дальна,

Всякая рыдает // в горести слезя!

Но Россия коль // по Петре печальна,

Описать толь живо // никому нельзя.

ПЕНТАМЕТР ИАМБИЧЕСКИЙ

О! боже, твой // предел да сотворит,

Да о Петре // России всей в отраду,

Светило дня // впредь равного не зрит,

Из всех градов, // везде Петрову граду.

ГЕРОЭЛЕГИАЧЕСКИЙ ДАКТИЛОХОРЕИЧЕСКИЙ

Гроб, посетитель, зришь, // и лютых раскаяний виды!

Дважды мрет, кто себе // смерть по достоинству мнит.

Ты ж однак удержи // в уме заклинаний обиды;

Также и речь, душам // коя спокойство чинит.

ГЕРОЭЛЕГИАЧЕСКИЙ АНАПЕСТОИАМБИЧЕСКИЙ

Беззаконники! прочь от сего // удаляйтесь храма священна,

У коих сердца // преисполненны сквернейших зол;

Или утробу грызет // чью зависть всегда омраченна,

Ненасытно ль кто // разграбляет бессильнейших дол.

О составе наших строф да зрится в способе моем сей системы, в коих впрочем нет ничего чрезвычайного, кроме числа стихов, смешания рифм в сочетании и трех одинаких рифм же, когда строфа состоит из н_е_чета стихов. Сие только здесь напоминается, что в хореических, имеющих больше четырех и пяти стихов, можно быть преизрядно рифме трисложной дактилической, названной обоюдною, наблюдая притом правила сочетания; чего однако в иамбических строфах позволить не возможно, для того что всегда в стихе целая стопа пиррихическая, по числу стоп, будет лишняя. Должно упомянуть притом, что стихи в сей системе (хотя и соглашаются друг с другом рифмами) все о себе, каждый есть стихом, для стоп во всяком. Что ж до греческой строфы сафической и латинской горацианской, то им сообщаю здесь примеры, ибо они особливы в своем составе, описанном в моем "Способе".

САФИЧЕСКАЯ

Совесть кто в себе // непорочну весть,

Нравов / чисто {*} / та // завсегда в ком есть:

Не бо {**} / ится тот // охужден пропасти:

Бодр и в напасти.

{* Пиррихий вместо хорея, по вольности.

** То ж.}

ГОРАЦИАНСКАЯ

Кедры не всегда // вихрем ломаются;

Л_и_ста не в весь год // рощи лишаются:

И в_е_дро после туч бывает,

Ввесну и дерево / процве {*} / тает.

{* Пиррихий вместо хорея, по вольности.}

Ясно, что в двух последних стихах горацианския строфы нет пресечения.

Се уже описано новое стихосложение, начавшееся с 1735 года, а утвердившееся и к совершенству между тем приведшееся многих наших стихотворцев сочинениями эпистоларными, одическими, трагическими, апологетическими, эпиграмматическими и другими поэзии родами; хотя прежде нынешнего времени и было во многих, не знаю почему, предпочтение иамбическому роду стиха пред хореическим, однако и то единственно и всеконечно на основании тонического ж моего количества, а ныне и хореический уже род, как свойственнейший нам, восприемлется нашими стихотворцами, и тем бывший наш спор разрешается, по-видимому, в мою пользу. Праведно доношу, что сверьх естественныя и всеудобныя простоты, сверьх повсюдныя и неизменныя одноличности и потребности, а везде равныя действительности количества сего, в стихах всякого рода, наконец, сверьх гладкого падения его и приятного приражения к слуху, следующий еще от него преполезный и самый важный плод происходит, именно ж, есть оно надежным руководством к познанию ударяемых слогов просодиею в речениях наших: ибо мы на сие самое нужное дело не имеем известных правил поныне, но токмо с употребления тому научаемся. Могло б оно быть и достоверным к такому знанию способом, если б в стихах, на нем основанных, не позволен был пиррихий вместо хорея и иамба; но пиррихия иногда самая необходимость требует: едва б без того можно было и один стих составить, для премногих в нашем языке многосложных речений. Напоследок, сличающему сию новую систему с самым древним нашим стихотворением, ясно всякому есть, что сия во всем подобна оному первобытному нашему, кроме рифмы. Следовательно, сия система справедливее называться долженствует возобновленною, а не новою.

Что ж до новейшия системы нашему стихосложению, явившейся у нас 1744 года, а составленные некоторым ученым человеком, то хотя автор благопохвальным мудрствованием своим показал ученому российскому свету великую остроту вымысла, однако, если кто выкинет из его системы все ненужные обходы, крюки и кривизны, тогда всяк выдет по ней прямо токмо к среднему нашему стихосложению, то есть к прозаическим строчкам. О твердости ее оснований автор сам нам объявляет на конце 63 параграфа, говоря: "Буде кто спросит у меня всему тому причину