Страхов Н.Н.. Тяжелое время

Тяжолое время (письмо въ редакцiю "Времени")

"Время", No 10, 1862

Ума холодныхъ наблюденiй

И сердца горестныхъ зам тъ. Пушкинъ

__________

Помните ли вы, милостивый государь, тотъ нумеръ "Гудка", гд между

другими сов тами д лается также ув щанiе г. Страхову прекратить со мною

знакомство? Признаюсь вамъ, что увид въ эти коварныя строки, я пришолъ въ

большое смущенiе. Давно уже зам чалъ я, что г. Страховъ неблагосклонно смотритъ на мои письма къ вамъ; несмотря на довольно короткое знакомство со мною, онъ или вовсе не говорилъ объ нихъ, или же отзывался какими-то

очень неопред ленными фразами. А что, подумалъ я, какъ онъ въ самомъ д л

послушается сов та "Гудка"? В дь нынче, говорятъ, печать им етъ страшную силу. Не долго думая, я бросился къ г. Страхову.

Дорога была не близкая. Должно быть было грязно, тряско, холодно; но

ничего этого я не помню. Д ло въ томъ, что мало-помалу, меня начинала

угрызать сов сть. Я халъ, глубоко задумавшись. Сталъ я припоминать, въ

чемъ меня печатно упрекали; вспомнилъ я, что въ одномъ журнал меня

печатно упрекали; вспомнилъ я, что въ одномъ журнал меня назвали мрачнымъ; въ другомъ еще лучше -- лишоннымъ гуманности (причемъ въ

прим ръ гуманности мн былъ поставленъ П. Л. Лавровъ), въ третьемъ

наконецъ меня назвали свир пымъ; вспомнилъ я, что меня пространно упрекали въ злости, да еще въ какой! въ чистой злости для злости, подобной чистому искуству для искуства. Неужели, думалъ я, эта нерадостная репутацiя

им етъ какое-нибудь основанiе? Знаю я, очень хорошо знаю, что не могу я

равняться гуманностiю съ П. Л. Лавровымъ; но ч мъ выше эта гуманность,

т мъ больше степеней отд ляетъ ее отъ злобы. Ужели я стою ниже вс хъ

этихъ степеней? Ужели во мн есть искра злобы, которой я не зам чаю по самообольщенiю и которая противъ моей воли проглянула въ моихъ письмахъ? Не можетъ-быть! Въ этихъ письмахъ я кажется занимался самымъ

невинным д ломъ: я наблюдалъ, сравнивалъ, анализировалъ, д лалъ выводы; я

строжайшимъ образомъ держался логики и стремился къ д йствительности...

Гд же злоба?

Волнуемый такими мыслями я вошелъ къ г. Страхову. По обыкновенiю онъ переводилъ Куно Фишера. Думалъ ли онъ о жителяхъ планетъ, -- какъ это

постоянно утверждаютъ журналы, не могу сказать нав рное. Тутъ произошолъ между нами разговоръ, который глубоко поразилъ меня и который, съ его

позволенiя, я передамъ вамъ, какъ фактъ весьма по моему мн нiю

любопытный для наблюдателя и д еписателя нашей словесности.

-- Вотъ, сказалъ я ему, подавая с ренькiй номеръ "Гудка": -- посмотрите-

ка что зд сь написано. Я над юсь, продолжалъ я, запинаясь, что вы

однакоже... т мъ не мен е не посл дуете этому сов ту. Но... я р шился по

этому случаю все-таки спросить васъ окончательно: какого вы мн нiя о моихъ письмахъ въ редакцiю "Времени"?

-- Если вы уже такъ настоятельно требуете, отв чалъ онъ, то такъ и быть

скажу вамъ прямо мое мн нiе. Я не считаю вашихъ писемъ ч мъ-нибудь дурнымъ или вреднымъ. Но признаюсь, я все-таки ими недоволенъ и

недоволенъ по причин , которая помоему очень важна: я думаю, что они

безполезны. По моему мн нiю, они не могутъ производить никакого д йствiя, ни дурного, ни хорошаго.

--Какъ? воскликнулъ я. Почему же такъ? Вы полагаете, в роятно, что они дурно написаны, сбивчивы, неосновательны, вялы...

--Нисколько, нимало! Въ нихъ н тъ большихъ недостатковъ этого рода, но зато есть недостатокъ, который несравненно хуже и котораго, какъ я вижу,

вы и не подозр ваете. Неправда ли, что въ нихъ вы главнымъ образомъ

стараетесь быть логичнымъ, употреблять строгiе, научные прiемы, д лать точные выводы?

--Конечно, отв чалъ я съ н которымъ изумленiемъ, хотя не безъ самодовольства. Но какой же тутъ недостатокъ?

--Да такой, что его трудно ч мъ-нибудь поправить. Такъ какъ вся сила и

вся сущность вашихъ писемъ заключается въ логик , то они не им ютъ почти никакой силы и даже можно сказать никакой сущности.

--Какъ так? Я васъ не понимаю. Разв логика чему-нибудь можетъ пом шать? В дь масло каши не портитъ. Кажется, это в рно!

--В рно, да не совс мъ. Скажите, разв когда-нибудь люди руководствовались чистою логикою? Разв она когда-нибудь им ла господствующее значенiе? Всегда и везд истина въ ея строгой и чистой

форм была доступна немногимъ; всегда она была трудна для пониманiя,

распространялась и д йствовала медленно...

-- Экую премудрость вы мн пропов дуете, сказалъ я съ н которымъ

нетерп нiемъ. -- Слыхали мы это и прежде васъ. Чтоже повашему -- сложить руки и молчать?

-- Кто же вамъ м шаетъ говорить? Пишите все что вамъ угодно. Я

говорю только, что ваши писанiя не будутъ им ть никакого значительнаго влiянiя. Для этого нужно употреблять другiя средства.

--Какiя же это, позвольте спросить?

--Странно, если вы ихъ до сихъ поръ не знаете. Разв вы не зам тили еще, чтó именно им етъ влiянiе и прiобр таетъ значенiе? Д йствительную,

жизненную важность преимущественно им етъ то, чтó бол е или мен е

уклоняется отъ формы чистой мысли; наприм ръ страсть, одностороннее

увлеченiе, фанатическое, сл довательно преувеличенное, неправильное,

несоразм рное поклоненiе какой-нибудь иде . Чтобы заинтересовать людей,

чтобы ихъ увлечь, мысль должна непрем нно воплотиться, должна отказаться отъ своего невозмутимаго спокойствiя и прозрачнаго теченiя. Вотъ почему

также производятъ такое обширное д йствiе прекрасная музыка, романъ, сценическое представленье; все это, какъ вы видите, очень далеко отъ чистой логики.

-- Положимъ такъ, сказалъ я, приходя въ раздумье. -- Но в дь я не претендую на какое-нибудь важное значенiе моихъ писемъ; вы знаете, до

какой степени я д йствительно скроменъ. Все-таки я не могу р шиться считать ихъ безполезными. Я согласенъ, что логикой взять много нельзя. Но

неужели же вы въ самомъ-д л держитесь такого обиднаго мн нiя, что логика

вовсе неум стна въ нашей журналистик ?

Такой прямой вопросъ, какъ мн показалось, н сколько затруднилъ г. Страхова.

-- Какъ вамъ сказать? уклончиво отв чалъ онъ. -- Можетъ быть мен е

ум стна, ч мъ многое другое. Посмотрите въ самомъ-д л , какъ некстати вы

д йствуете во многихъ случаяхъ! Гд надобно кричать, -- вы разсуждаете; гд нужно браниться, -- вы д лаете точные анализы; гд нужно см яться, -- вы подводите силлогизмы. Чтоже изъ этого выходитъ? Васъ не слушаютъ, а т ,

кто кричитъ, бранится, см ется, -- достигаютъ своей ц ли.

-- Знаете ли, сказалъ я съ н которымъ унынiемъ. -- Я наконецъ былъ бы

радъ, еслибы вы были вполн правы, то-есть еслибы мои письма въ самомъ-

д л не возбуждали никакого вниманiя. Но д ло кажется гораздо хуже, ч мъ

вы думаете. Почему-то, право не знаю, меня ославили какъ челов ка злобнаго

ивидятъ въ моихъ письмахъ одно порожденiе моей злости и свир пости.

--Неужели! воскликнулъ г. Страховъ.

Тутъ я расказалъ ему вс т печатныя заявленiя, по которымъ я уб дился въ своей позорной репутацiи.

-- Сд лайте милость, сказалъ я въ заключенiе: -- объясните мн , отчего это такъ вышло, и какимъ образомъ мое пристрастiе къ логик привело меня

къ такому великому б дствiю?

Выслушавъ меня очень внимательно, г. Страховъ задумался и какая-то двусмысленная улыбка показалась на его губахъ.

-- Это интересно, заговорилъ онъ. -- Признаюсь я не ожидалъ, чтобы

ваши письма возбудили какой-нибудь отзывъ; но если они произвели д йствiе, то именно такое, какого должно было ожидать. Вы, какъ я вижу, очень наивно

и простодушно смотрите на свое д ло. Вы дивитесь, что въ логик нашли

злость? Но логика по сущности д ла свир па и никогда не была милостивою и снисходительною. Снисходительною можетъ быть жизнь, а не логика. Неужели вы не знали, съ какимъ опаснымъ оружiемъ вы обращаетесь? Если такъ, то недурно васъ предупредить. До сихъ поръ, сколько могу судить, вы не

над лали еще никакой б ды; но съ вашимъ пристрастiемъ къ логической строгости, съ вашимъ отвращенiемъ отъ логической нечистоплотности вы можете впасть въ большую опасность.

--Вы шутите! воскликнулъ я. -- Какая же можетъ быть опасность въ строгихъ выводахъ и правильныхъ заключенiяхъ?

--Не въ этомъ д ло! говорю вамъ серьозно. Не смотрите на вещи такъ легкомысленно. Легко можетъ случиться, что вы натолкнетесь на великiй талантъ и великое сердце, однимъ словомъ на огромную духовную силу, и

вм сто того, чтобы понять ее, взять ее въ ея ц лости и глубин , станете

капризно прикидывать къ ней м рку вашихъ точныхъ силогизмовъ. Вы

пуститесь пропов дывать, какъ это было съ вами до сихъ поръ, что люди не

индюшки, что Гегель былъ не пом шанный, что нельзя уничтожить на св т ни глупыхъ книгъ, ни глупыхъ людей, и т. п. и конечно вы будете совершенно

правы; но вм ст съ т мъ на васъ ляжетъ великая вина, что вы не поняли всего

объема той духовной силы, о которой р шились говорить. И тогда -- горе вамъ! Ч мъ ясн е будутъ ваши аргументы, ч мъ свир п е будетъ ваша

логика, т мъ хуже для васъ, т мъ тяжел е ваша вина. Жизнь отмститъ вамъ за то, что вы не прислушивались къ ея голосу, что отвернулись отъ нея, что

вздумали наслаждаться чистымъ и ясным мышленiемъ, когда ей было не до того!

Съ ужасомъ выслушалъ я эти слова, и признаюсь въ ту минуту не нашолся

что возразить. Невольная тоска закралась въ мою душу. Я посп шилъ

проститься и по халъ домой. Давно уже была ночь, и въ темнот Петербургъ

им лъ самый гнусный видъ. Туманъ стлался по пустымъ и пустынно-

широкимъ улицамъ. Фонари гляд ли сквозь него тускло и кроваво. Кое-гд на

перекресткахъ, какъ огромныя статуи, стояли городовые. И вотъ все ясн е и

ясн е я сталъ чувствовать, среди какой жизни мн привелось жить, какою

атмосферою я дышу, какой городъ меня окружаетъ. Давно уже знакомъ мн

Петербургъ. Сталъ я припоминать тысячи р чей и мн нiй, которыя мн

случалось слышать, вс эти уб жденiя и руководящiя мысли, возбуждавшiя

споры, служившiя предметомъ горячаго пропов дыванiя. Какой страшный хаосъ! Какiя изумительныя уродливости недоросшей, подавленной,

изгибающейся мысли! Какiя дикiя, нев роятныя формы! Какiя антилогическiя

сплетенiя и сочетанiя! Но въ тоже время я чувствовалъ, что ч мъ безобразн е

этотъ мiръ т мъ кажется несправедлив е прилагать къ нему м рку правильной

и чистой мысли. Припоминая людей, которымъ принадлежали эти р чи, я невольно вспомнилъ, какъ часто они обнаруживали чистыя, благородныя

чувства, какъ часто отъ нихъ в яло сердечной теплотою; передо мною какъбудто мелькнули эти одушевленныя лица, мелькнуло пламя этихъ глазъ,

которыя я вид лъ, и я понялъ, что въ глубин этого туманнаго мiра безобразныхъ мыслей все-таки скрываются горячiе источники жизни. Если же присутствiе этихъ источниковъ не обнаруживается правильными и чистыми явленiями, то виноваты не они, а та атмосфера, которая ихъ окружаетъ, гнетущая, смрадная, удушающая творческiя бiенiя жизни. Вотъ отчего и

литература, вм сто того, чтобы производить на своей почв стройныя и красивыя растенiя, пораждаетъ множество уродливыхъ и извращенныхъ формъ. Безумецъ тотъ, кто приступилъ бы къ этому мiру съ требованiемъ правильныхъ формъ и мыслей, кто думалъ бы, что живя въ немъ, онъ можетъ

наслаждаться такими формами и мыслями! Но еще бол е безумецъ тотъ, кто

сталъ бы упрекать этотъ мiръ за его безобразiе, и вм сто сожал нiя и

сочувствiя, казнилъ бы его сарказмомъ и презр ньемъ!

Можетъ быть вы найдете, милостивый государь, что я употребляю

н сколько р зкiя выраженiя, но таковы именно были мысли, которыя

овлад ли мною, когда я возвращался отъ г. Страхова. Я пришолъ тогда въ то

печальное расположенiе духа, которое съ н котораго времени все чаще и чаще

находитъ на меня. Вы помните конечно мое прежнее спокойное настроенiе, всегдашнюю ясность моего характера. Увы! Едвали имъ вернуться когда-либо!

Меня глубоко поразили н которыя событiя, вс мъ памятныя. Первый ударъ моему счастливому настроенiю былъ нанесенъ закрытiемъ двухъ журналовъ --

"Современника" и "Русскаго Слова". При моей изв стной вамъ любви къ чтенiю, при моей страсти къ литературнымъ наблюденiямъ, отсутствiе двухъ

журналовъ не могло не показаться лишенiемъ. Но кром того я былъ

повергнутъ въ такое недоум нiе, что долго не могъ опомниться и сообразить,

въ чемъ д ло. Представьте себ (я не найду лучшаго сравненiя), что на глазахъ астронома вдругъ исчезла бы комета или планета, исчезла бы въ то самое время, когда онъ внимательно наблюдалъ ее въ телескопъ. Что долженъ бы

почувствовать въ этомъ случа астрономъ? Онъ вдругъ и самымъ очевиднымъ

образомъ увид лъ бы, что онъ обманывался во вс хъ своихъ расчетахъ и

соображенiяхъ. Я такъ и подумалъ. Я призналъ, что мои статьи не им ютъ никакого правильнаго значенiя, я отказался отъ своихъ прямыхъ наблюдательныхъ прiемовъ и зачеркнулъ свои наблюденiя, какъ ни къ чему пока не ведущiя. На сей разъ я поступилъ логически; я, милостивый государь,

логикъ и сл довательно во всемъ ищу сущности; вы понимаете теперь, что я

не могъ не отказаться отъ своихъ заключенiй какъ скоро увид лъ, что сущность не въ нихъ. Боюсь одного, что въ настоящее время никакiя усилiя

моей логики уже не могутъ открыть мн существенной стороны д ла.

Такое жестокое пораженiе моей логики не могло не огорчить меня. Но

этимъ не кончилось. Посл того, какъ изъ солнечной системы нашихъ

журналовъ исчезли дв планеты, я предполагалъ, что равнов сiе остальныхъ планетъ будетъ нарушено. Я внимательно наблюдалъ ихъ и чтоже? Не

обнаружилось ни мал йшаго признака нарушенiя равнов сiя. Все было тихо и

перем на произошла совершенно незам тно. Новый ударъ моей логик ! Я

принужденъ былъ уб диться, что наши журналы или вовсе не образуютъ системы, или составляютъ какую-то особенную систему безъ общаго центра

тягот нiя, странную систему, -- въ которой есть планеты, но н тъ солнца. И въ

самомъ д л , что всего удивительн е, въ журнальномъ мiр понемножку

послышались даже звуки какого-то музыкальнаго согласiя, чего-то врод гармонiи мiровъ, звуки, своею монотонностью наводящiе непреодолимую тоску. Присутствiе этой гармонiи положительно было заявлено многими; всего

ясн е ее зам тилъ чуткiй слухъ Н. Ф. Павлова. "Въ литератур и въ настроенiи

общества", говоритъ онъ въ своемъ объявленiи, "произошла перем на".

"Теперь въ нашемъ смысл (т. е. въ смысл Н. Ф. Павлова) говорятъ столько голосовъ, что мы боимся остаться назади и уступить имъ въ рвенiи".

Посл такихъ уроковъ, над юсь, вамъ будетъ понятно, что мною

овлад ло унынiе. Разговоръ съ г. Страховымъ довершилъ его. Я сталъ мягкимъ и робкимъ и пришолъ въ необыкновенно мирное расположенiе духа до того,

что даже насм шки на мой счетъ, попадавшiяся мн въ журналахъ нетолько не

раздражали меня, но даже приводили въ н которое умиленiе.

Не будемъ ссориться, думалъ я, не станемъ раздражаться одинъ противъ другого! Къ чему приступать другъ къ другу съ строгими, тяжолыми

требованiями? Къ чему м рять нашу умственную жизнь слишкомъ большими

м рками, которыя къ ней вовсе не идутъ? Положимъ, что мы очень дурно разсуждаемъ; зато мы прекрасно чувствуемъ. Пусть умъ нашъ производитъ

уродливыя несообразности; зато сердце наше пламен етъ любовью къ добру. Изъ-зачего же намъ расходиться? Не лучше ли соединиться какъ возможно

т сн е, пренебречь своими спорами и разногласiями и стремиться къ существенному -- къ образованiю одной великой нравственной силы?

Такъ думалъ я, и въ этихъ мирныхъ мысляхъ сталъ совершенно другими

глазами смотр ть на наши литературныя явленiя. Я чувствовалъ къ нимъ

н жность, которая переходила даже въ страхъ, въ боязнь, что я не сум ю

оц нить въ нихъ хорошую сторону. Съ н которымъ благогов нiемъ брался я за каждый листокъ газеты, за каждую книжку журнала. Въ самой жестокой

брани я вид лъ сл ды тайной гуманности автора. Въ величайшихъ нел постяхъ я ум лъ находить самую незам тную черту добраго чувства,

которое ихъ внушало. А в дь вы знаете, милостивый государь, что когда-то нел пость была для меня вещь жестокая, нестерпимая, непереваримая

никакими средствами. Но тутъ я помирился и съ нел постью. Везд я сл дилъ ту сокровенную живую силу, которая такъ или иначе но все-таки двигаетъ

нашу литературу. Они не ум ютъ разсуждать, они ничего не знаютъ, часто думалъ я, но зато какъ много чувствуютъ!

Въ такомъ настроенiи духа я даже благополучно перенесъ статью

"Современнаго слова": Кто виноватъ? Я нашолъ, что въ этой стать много правды, что она недурно написана; я твердо в рилъ, что она им етъ

благородн йшую ц ль. И однакоже каждый разъ, когда я читалъ ее (она

появилась въ четырехъ нумерахъ газеты), глубокiй стыдъ овлад валъ мною и я

красн лъ до корня волосъ. Скажу прямо -- я очень радъ, что эта статья

написана и однакоже я кажется низачто бы не р шился самъ написать ее. Как

объяснить вамъ это? Представьте себ оскорбленiе, которое почувствовалъ бы

астрономъ, увид вши, что одинъ изъ его собратiй играетъ роль астролога, и

вм сто научныхъ наблюденiй, составляетъ гороскопы. Или н тъ, еще хуже.

Представьте себ съ какимъ чувствомъ можно смотр ть на челов ка, который

бы по принужденiю и ради достиженiя изв стной ц ли, р шился бы публично бить по щекамъ свою мать. Положимъ что онъ билъ бы только для виду;

положимъ, что многiе понимали бы, что он д йствуетъ по принужденiю и что

такое д йствiе необходимо; все-таки зр лище было бы отвращающее и тяжолое.

Вы можетъ-быть опять найдете, что я употребляю слишкомъ р зкiе

образы; но таково именно было мое впечатл нiе при тогдашнемъ чувствительномъ настроенiи. Я старался однакоже пересилить чувство

униженiя, которое возбуждала во мн эта тройная или четверная уродливость и наконецъ помирился со статьею, предполагая, что не легко было и тому, кто

ееписалъ.

Ивообще я сталъ больше жал ть, ч мъ осуждать. Поэтому я преимущественно сочувствовалъ мрачному тону; мн нравилось все, въ чемъ проглядывала горькая иронiя; и даже въ случа веселыхъ разглагольствiй я

любилъ предполагать, что у автора т мъ немен е скребутъ кошки на душ . Увы, милостивый государь, вы понимаете, что подобное самообольщенiе не

могло не нарушиться. Скоро я сталъ зам чать, что н которые изъ нашихъ

д ятелей въ сущности чувствуютъ себя очень хорошо и многiе очень довольны собою; что они позволяютъ себ презирать другихъ и обходиться съ другими съ наглостью, а между т мъ ихъ презр нiе основано только на дикой самоув ренности и ихъ наглость на сл помъ самодовольств . Я сталъ

зам чать, что у многихъ умъ вовсе не томится и не тревожится, а напротивъ

совершенно спокоенъ и чувствуетъ себя сытымъ; что вм сто неправильнаго и

уродливаго, но все-таки живого движенiя впередъ, онъ предпочитаетъ сид ть неподвижно тамъ, куда его толкнула случайность, или кружиться на одномъ

м ст , какъ котенокъ за своимъ хвостомъ. Однимъ словомъ мн начала

открываться оборотная сторона д ла. Вм сто живыхъ, хотя и извращенныхъ

явленiй, я увид лъ просто фальшивыя явленiя, которыхъ источникъ не въ ум

и сердц , а въ лакейскомъ лицем рiи, въ рабол пномъ подражанiи чужому

уму и сердцу. И когда я зам тилъ, что эти явленiя им ютъ однакоже силу, что они образуютъ авторитетъ, внушаютъ самодовольство, то мое мирное

расположенiе духа опять поколебалось и во мн опять стала пробуждаться моя

старинная свир пость.

Такимъ образомъ, милостивый государь, во мн постоянно происходитъ

тягостная борьба между умиленiемъ и свир постью. И я не вижу ей исхода и

окончанiя. Есть люди, которые въ этомъ хаос , именуемомъ россiйской

словесностью, плаваютъ свободно, какъ въ настоящемъ своемъ элемент ,

чувствуютъ себя хорошо какъ рыба въ вод . Я не принадлежу къ этимъ счастливцамъ и постоянно наталкиваюсь на случаи, приводящiе меня въ

унынiе и недоум нiе. Раскажу вамъ н которые изъ нихъ, какъ мн кажется

вполн , подтверждающiе правильность и законность моихъ колебанiй.

Въ 39 N "Дня", г. Аксаковъ отнесся къ Петербургу и санктпетербуржской

литератур съ великой свир постью и безъ мал йшаго умиленiя. Понятно что

сначала я долженъ былъ почувствовать припадокъ н жности къ Петербургу и

вооружиться противъ московскихъ нападокъ. И въ самомъ д л , послушайте, что пишетъ г. Аксаковъ:

"Санктпетербуржскiя газеты толкуютъ много о либерализм и

демократизм , но, какъ мы уже им ли случай зам тить, он , со всею

запальчивостью того деспотизма, который внесенъ Петербургомъ въ д ло

нашего просв щенiя и развитiя, угнетаютъ насм шками, грубыми нападками, постоянными оскорбленiями самыя святыя чувства русскаго народа, свободу

его в рованiя, обычая, жизни. Ихъ либерализмъ является насилiемъ и тиранiей

въ отношенiи къ русскому народу. Для нихъ н тъ ничего зав тнаго въ русской исторiи до Петра, въ этой "дикой Азiи нашего прошедшаго", какъ выражается "Современное слово". Все это очень естественно и понятно: иначе

санктпетербуржскiя газеты и думать не могутъ; въ противномъ случа они бы

противор чили своему призванiю, отрицали бы свой собственный принципъ, которому санктпетербуржская пресса, надобно отдать ей справедливость, такъ

вполн в рна, такъ храбро служитъ!"

Сначала я оскорбился этими р чами и готовъ былъ отв чать на нихъ такъ:

"О какомъ деспотизм вы говорите? Не разум ете ли вы подъ этимъ словомъ силу европейскаго знанiя, авторитетъ науки? Такъ знайте же, что это власть

законная, непрер каемая, святая, на которую никто не им етъ права

жаловаться. Вы говорите объ угнетенiяхъ и насм шкахъ; но естественно, что

наука недаетъ покоя нев жеству, что насм шки колятъ въ глаза наше

безобразiе. Этому нужно радоваться а не печалиться! И о какомъ либерализм вы говорите? Либерализмъ санктпетербургской прессы есть отголосокъ европейскаго либерализма, того великаго либерализма, принципы котораго

тамъ въ Европ нашли во многихъ случаяхъ свое осуществленiе и на которомъ

мы вс воспитаны, на которомъ воспитаны вы сами, закорен лый и непоколебимый славянофилъ!"

Такъ думалъ я отв чать, но подумалъ и раздумалъ. Такъ можетъ отв чать только тотъ, кто смотритъ на вещи поверхностно и видитъ ихъ въ обшихъ чертахъ. Я же къ несчастью слишкомъ подробно изучалъ петербургскую прессу, чтобы удовольствоваться такимъ общимъ взглядомъ. Къ несчастью мы

не им емъ права говорить во имя науки и европейскаго либерализма, потомучто у насъ очень мало и того и другого, а есть у насъ въ изобилiи самобытные плоды, принесенные наукою и европейскимъ либерализмомъ на

нашей петербургской почв . Вкусъ и запахъ этихъ плодовъ я знаю, и вижу совершенно ясно, что слова г. Аксакова на этотъ разъ относятся именно къ

этимъ плодамъ. Невольно мн пришло на память множество случаевъ, множество подробностей -- и я принужденъ былъ согласиться съ г.

Аксаковымъ и р шился печально умолкнуть.

Я и молчалъ бы, еслибы г. Аксаковъ въ своей стать не сказалъ дал е

жестокаго слова, которое показало мн , какой сл пой гн въ имъ обладаетъ. "Изъ всего сказаннаго ясно, -- говоритъ онъ въ заключенiе, -- что

истинный либерализмъ и русское народное чувство невозможны для

санктпетербуржца, если онъ санктпетербуржецъ не по одному м сту жительства, а по принципу имъ ясно сознаваемому."

"Это былобы contradiсtio in adjecto, одно исключаетъ другое. Поэтому мы

съ своей стороны нетолько не даемъ никакой ц ны либерализму

санктпетербуржской прессы, но положительно ему не в римъ, точно также какъ и благоволенiю санктпетербуржскихъ газетъ къ русской народности..."

Вотъ упрекъ, котораго снести невозможно и который возмущаетъ своею

жестокостью. Г. Аксаковъ не в ритъ искренности нашихъ петербургскихъ

уб жденiй! Его собственныя уб жденiя кажутся ему дотого святыми, что онъ

не в ритъ никакой святости другихъ уб жденiй; наши петербургскiя

уб жденiя кажутся ему до того нел пыми, что онъ не в ритъ возможности держаться ихъ искренно и честно. Какой фанатизмъ! Какое непониманiе

жизни! Не в ритъ г. Аксаковъ! Но онъ забываетъ, что д ло нимало не

изм няется отъ того, в ритъ онъ или нев ритъ. Онъ забываетъ, что закрыть глаза еще не значитъ уничтожить предметы, которые стоятъ передъ глазами. Г.

Аксаковъ не можетъ не знать того, чему онъ старается не в рить. Это странное

нев рiе можно сравнить только съ т мъ случаемъ, когда тотъ же г. Аксаковъ,

ревнуя о православной в р , пришолъ къ заключенiю, что евреи не могутъ быть у насъ терпимы какъ члены гражданскаго общества. Какъ тогда онъ