Страхов Н.Н.. Пример апатии

на луну; мн очень было бы прискорбно, еслибы подобныя опасенiя по какимъ-нибудь несчастнымъ обстоятельствамъ укоренились въ немъ и

пом шали бы развитiю его д ятельности.

Мн кажется изо всего этого видно, какую искреннюю любовь питаю я къ

россiйской словесности. Не прикидываюсь я, не притворствую, не лицем рю, когда говорю объ этой любви. Прилежно, ревностно читаю я статьи г. Писарева и стараюсь открыть ихъ смыслъ и извлечь изъ нихъ поученiе.

Статья о схоластик , которую я упомянулъ, стоитъ полнаго вниманiя именно потому, что въ ней г. Писаревъ старается доказать такъ-сказать свою

законность, старается уб дить читателей, что онъ есть д йствительно живое и

современное явленiе. Долгое время я искалъ въ этой стать какой-нибудь

точки опоры, чего-нибудь твердаго, на чемъ бы строились вс ея мысли, и

долгое время не находилъ и недоум валъ. "Мы идемъ впередъ", говоритъ г. Писаревъ; но почему онъ считаетъ переднею именно ту сторону, въ которую идетъ, -- этого никакъ не было видно; а что, какъ онъ свернулъ въ сторону, или поворотилъ даже прямо назадъ? "Мы отвергаемъ все старое", пишетъ г. Писаревъ; но онъ не даетъ никакихъ признаковъ, по которымъ можно бы

уб диться, что его старое д йствительно старо и новое д йствительно ново; а

что, какъ его новинка давно уже устар ла? "Мы бьемъ направо и нал во",

провозглашаетъ г. Писаревъ; но я нич мъ не могъ удостов риться, что это геройство сопровождается разрушенiемъ того, чтó бьетъ г. Писаревъ; а что,

думалъ я, можетъ-быть онъ только обобьетъ себ руки? "Мы жизнь, мы

фактъ", восклицаетъ г. Писаревъ; но какая жизнь и какой фактъ, -- р шить по его словамъ было невозможно. А что, если это дурной фактъ? если эта жизнь -- нездоровая?

Наконецъ посл долгихъ исканiй я съ великою радостiю открылъ н который положительный признакъ, который д йствительно можетъ быть порукою законности г. Писарева въ нашей литератур . Этотъ признакъ

состоитъ въ н которомъ жар , въ особенной пламенности, которую г. Писаревъ считаетъ прямымъ проявленiемъ жизни и которую потому прямо приписываетъ своему лагерю. У насъ, говоритъ онъ, господствуетъ "пылкая, кипучая дiалектика", "вообще страстность", "искреннее воодушевленiе", даже "страстный юношескiй бредъ".

Итакъ вотъ въ чемъ д ло, вотъ гд тайна! Слово горячее есть безъ

сомн нiя слово живое. Вотъ основная точка зр нiя, съ которой должно

смотр ть на произведенiя этого лагеря. О нихъ нельзя судить по признакамъ

грубымъ, прозаическимъ, такъ-сказать матерьяльнымъ, какъ наприм ръ --

посл довательность, точность фактовъ, строгость выводовъ. Ничего подобнаго въ нихъ не должно искать, потомучто главное ихъ достоинство

им етъ бол е тонкiй, чисто-идеальный или поэтическiй характеръ; оно

заключается въ сердечной теплот .

При моей, изв стной вамъ склонности къ идеализму, вы над юсь не

станете подозр вать, что я нахожу зд сь что-нибудь дурное. Въ самомъ д л ,

чтó можно представить себ идеальн е, когда на ваше зам чанiе: "какiя зд сь

нел пости!" вамъ отв чаютъ: "зато сколько жару!" Вы можетъ-быть найдете,

что искажаются факты, что д лаются д тскiя соображенiя; а вамъ вдругъ

говорятъ: "какъ же вы не зам чаете главнаго, -- сердечной теплоты?" Повторяю, по моей склонности къ идеализму, я не нахожу тутъ ничего

дурного. Хотя конечно нел пость -- д ло жестокое; хотя безъ сомн нiя

оскорбительно для челов ческаго смысла то обстоятельство, будто бы, пылая

сердечнымъ жаромъ, нельзя не говорить нел постей, будто бы даже позволительно говорить ихъ сколько угодно. Но -- такъ и быть! Не всякое же

лыко въ самомъ д л въ строку! Жаръ такъ жаръ; давайте намъ жару -- и все остальное простится вамъ!

И вотъ съ обыкновеннымъ моимъ усердiемъ я сталъ сл дить за

проявленiями жара въ нашей юной литератур . Сказать ли вамъ прямо? Наградою этихъ старанiй было горькое разочарованiе. И вопервыхъ, что

касается до г. Писарева, восп вающаго страстность, пылкость, кипучесть, доходящую до бреда, то можетъ-быть только г. Писаревъ, но самообольщенiю, столь свойственному авторамъ, можетъ находить какiе-нибудь признаки этихъ свойствъ въ своихъ произведенiяхъ. Если это бредъ, то однакоже никакъ не страстный бредъ; это бредъ не сердечный, а такъ-сказать головной, то-есть

мысленный, идеальный, воображаемый, существующiй въ игр представленiй,

а не въ д йствительности; однимъ словомъ это скор е бредни, но не горячка.

Въ самомъ д л произведенiя г. Писарева, при вс хъ другихъ своихъ

достоинствахъ, зам чательны своею холодностью; въ этомъ отношенiи я опять

таки рекомендую ихъ вамъ какъ н что д йствительно образцовое, какъ

явленiе, въ которомъ вс свойства этого рода явленiй достигаютъ своей

превосходной степени и обнаруживаются вполн отчетливо, вполн характеристически.

На сей разъ, къ крайнему моему сожал нiю, я долженъ отложить изученiе г. Писарева; этого настоятельно требуютъ интересы минуты; начиная свое

письмо г. Писаревымъ, я хот лъ только заявить вамъ, что онъ постоянно

служитъ мн путеводною зв здою въ лабиринт нашей словесности. При помощи его я открылъ начала, на основанiи которыхъ долженъ судить о многихъ произведенiяхъ, и теперь систематически перейду къ собственному

предмету настоящаго моего письма, т. е. къ стать г. Антоновича о почв . Статья эта требуетъ вниманiя по многимъ важнымъ причинамъ. Вопервыхъ

она явилась въ "Современник "; вовторыхъ она направлена прямо противъ

васъ; втретьихъ она касается общихъ началъ, разд ляющихъ направленiе

вашего журнала отъ направленiя "Современника". По вс мъ этимъ и другимъ

причинамъ самъ "Современникъ" конечно долженъ придавать этой стать

гораздо бóльшую важность, ч мъ наприм ръ статьямъ о г. Лавров , о словар

Гогоцкаго, о Гегел и о другихъ подобныхъ отвлеченныхъ и никому ненужныхъ предметахъ. Вовсе ненужно натяжки для того, чтобы сказать, что статья г. Антоновича есть общiй судъ, полный приговоръ, произнесенный "Современникомъ" надъ "Временемъ" .

Безъ сомн нiя вы теперь уже догадываетесь, какой главный упрекъ я

нам ренъ сд лать стать г. Антоновича: именно, что я хочу упрекнуть ее въ отсутствiи жара. Вы понимаете, что еслибы я доказалъ справедливость этого

упрека, то я вполн оборонилъ бы васъ. Потомучто г. Антоновичъ, хотя далеко отсталъ отъ г. Писарева, но также принадлежитъ къ числу писателей, у

которыхъ если въ стать н тъ жара, то уже ни за что другое нельзя твердо

поручиться. У нихъ им етъ полную силу разладъ между чувствомъ и умомъ, между сердцемъ и головою; и они живо напоминаютъ того повара, который на

вопросъ: сум етъ ли онъ хорошо приготовить об дъ? отв чалъ: "горячо

будетъ, а за вкусъ не отв чаю!"

Но какъ доказать отсутствiе жара? Невольно изумляюсь я, помышляя, до какихъ тонкостей дошла въ настоящее время русская журналистика и какiя

трудныя задачи она ставитъ своимъ д ятелямъ, наприм ръ вашему покорному

слуг . Въ самомъ д л , что такое жаръ? Н что неуловимое, гр ющее, но

невидимое, проницающее, но неосязаемое. Какимъ же образомъ зам тить

такъ-сказать сл ды его отсутствiя? Въ тысячу разъ легче было бы открыть

какiя-нибудь противор чiя, грубыя ошибки, непосл довательность; но все это,

какъ я уже сказалъ, въ настоящее время неим етъ ни мал йшаго значенiя.

Сл довательно нечего д лать, приходится доказывать отсутствiе жара.

Начнемъ же сначала. Г. Антоновичъ пишетъ о почв . Первое положенiе, которое онъ пространно и тщательно старается внушить своимъ читателямъ

состоитъ въ томъ, что вс толки о почв -- одн фразы. Это его исходная

точка. Н которые журналы, говоритъ онъ, безпрестанно повторяютъ на разные

лады: почва, почва, почва... Слыша это, г. Антоновичъ р шился остроумно

отв чать повторенiемъ другого слова: фраза, фраза, фраза, фраза... "Мы им ли въ рукахъ -- пишетъ г. Антоновичъ -- печатную страницу, на которой ничего

не осталось, ни одной мысли и слова, посл того какъ мы вычеркнули изъ ней

фразу о почв ." Пародируя эти слова, можно сказать: "мы вид ли не одну, а четыре или пять печатныхъ страницъ (начало статьи г. Антоновича), въ

которыхъ ровно ничего н тъ, кром варiяцiй на слово -- фраза." Такъ что если

д ло идетъ о повторенiяхъ, то трудно кому-нибудь перещеголять г. Антоновича.

Что вы на это скажете, милостивый государь? Мн кажется, уже отсюда явствуетъ, что г. Антоновичъ не можетъ обнаружить особеннаго жара. Какой

можетъ быть жаръ въ битв съ фразою? Плохую тотъ оказываетъ себ услугу,

кто хочетъ превратить предметъ своей р чи въ совершенные пустяки. Зач мъ

говорить о фразахъ? Нужно говорить о д л . Берите не слово, а мысль своихъ противниковъ; чтобы пораженiе было глубокое, нужно бить въ глубину, а не

останавливаться на поверхности. Скор е сл дуетъ придать противникамъ всю

важность, какую они могутъ им ть, ч мъ ув рять читателей, что они только невинные составители фразъ.

И въ самомъ д л , еслибы г. Антоновичъ взглянулъ на предметъ не столь небрежно и презрительно, то ему открылось бы широкое поприще для обнаруженiя своего жара. Почва, говоритъ онъ, есть фраза; положимъ такъ. Но

вступая въ борьбу съ этою фразою, какъ же онъ не зам тилъ, что в дь имя ей -

- легiонъ? Почва подразум ваетъ то, чтó растетъ на ней. Чтò растетъ, то

им етъ жизнь. Все живое -- развивается, им етъ возрасты, достигаетъ

зр лости и проч. Живое существо им етъ члены. Между членами живого т ла существуетъ органическая связь. Вообще живыя существа суть организмы.

Только организмы им ютъ больныя м ста; только они вырождаются,

заражаются, бол ютъ и выздоравливаютъ и т. д. и т. д.

Я могъ бы еще долго перечислять подобныя выраженiя и разныя варiяцiи

этихъ выраженiй, которыя вс чрезвычайно употребительны. Когда д ло

идетъ о народ , о жизни народа, эти выраженiя сыплются съ особенною

щедростью. Но они употребляются нетолько о народ , а и о множеств другихъ предметовъ. Они появились неслишкомъ давно, но литературный

языкъ ц лаго мiра заражонъ и проникнутъ этими выраженiями. Притомъ

изв стно, что они указываютъ на н которыя новыя понятiя, на особый взглядъ

на вещи, на особый прiемъ мысли, особую точку зр нiя, съ которой разсматриваются предметы. И чтоже? Г. Антоновичъ легкомысленно

вырываетъ изъ этой сферы понятiй одно слово почва (которое конечно для

него небол е какъ фраза) и толкуетъ объ немъ почти такъ, какъ-будто оно составляетъ выдумку журнала "Время". Что за удивительныя и трудно-

сообразимыя явленiя! Казалось бы, д ло весьма явное и публичное. Если г. Антоновичъ неслишкомъ недавно прiобрелъ искуство читать, то не можетъ

быть, чтобы онъ во время чтенiя не встр чалъ безпрестанно этихъ выраженiй. Если онъ хотя мало обладаетъ искуствомъ мыслить, то не можетъ быть, чтобы

онъ не зам тилъ т сной связи, въ которой находятся эти слова между собою.

Одно изъ двухъ: или онъ долженъ былъ вовсе не говорить о почв , или же,

нападая на это понятiе, долженъ былъ нападать и на вс другiя, которыя съ

нимъ связаны. Чтоже пом шало ему все это вид ть и зам тить? Откуда такая

крайняя сл пота?

Разгадка, мн кажется, зд сь одна: она заключается въ н которомъ

равнодушномъ невниманiи къ действительности, въ н которомъ апатическомъ

отношенiи ко всему, чтó д лается и говорится кругомъ. Кто любитъ погружаться въ созерцанiе собственной премудрости и предаваться удовольствiю уединеннаго созиданiя самостоятельныхъ мыслей, тотъ скоро

перестаетъ зам чать окружающее, перестаетъ понимать его смыслъ,

перестаетъ имъ интересоваться. Если вы выведете такого челов ка изъ его усыпленiя и скажете ему свою мысль, онъ конечно вамъ отв титъ:

"непонимаю! ваши слова мн кажутся безсмысленною фразою."

Пойдемъ дальше. Несмотря на все это, отъ г. Антоновича не могло

укрыться, что вопросъ о народной почв уже давно трактуется въ нашей

литератур . Но исторiя этого вопроса въ его глазахъ покрыта непроницаемымъ

туманомъ. Но его мн нiю корень всего заключается въ томъ, что "сорвется у

кого-нибудь съ языка неопред ленная фраза". Г. Антоновичъ ув ряетъ, что

"исторiя почвы начинается съ "Маяка", толковавшаго впрочемъ не о почв , а о народности"; что сперва просто толковали, но потомъ "какимъ-то чудомъ

промелькнулъ наконецъ и вопросъ, чтò такое народность"; что впосл дствiи

"вдругъ раздалась новая фраза о почв "; что только "въ недавнее время почву

стали переводить словомъ народъ"; что "н которые совершенно нейтральные люди неожиданно превратились въ славянофиловъ"; что наконецъ все это пришло "къ скромному требованiю грамотности для народа".

Вотъ вамъ и вся исторiя. См шно расказываетъ г. Антоновичъ! Все у него

д лается вдругъ, неожиданно; все срывается съ языка или является какимъ-то

чудомъ. Было бы странно объяснять г. Антоновичу д йствительный ходъ

д ла; т мъ бол е странно, что р чь идет о "Времени", а именно во "Времени"

и были пом щены основательныя и обстоятельныя статьи, касающiяся исторiи вопроса о народности. Очевидно г. Антоновичъ незнакомъ съ нашею литературою вообще и съ "Временемъ" въ особенности. Очевидно, онъ очень

мало интересуется литературою и готовъ считать ее со вс ми ея вопросами за "фразы, сорвавшiяся у разныхъ лицъ съ языка". Негодовать на него я считаю

излишнимъ; уб ждать -- его безполезнымъ; тутъ остается только -- наблюдать его.

Итакъ я васъ спрашиваю: гд же тутъ жаръ? Тутъ есть равнодушiе, апатiя,

если хотите -- презр нiе и высоком рiе, но ужь никакъ не жаръ. Челов къ не знаетъ, не любитъ своей литературы, смотритъ на нее свысока и трактуетъ ее

какъ рядъ нел пицъ и пустыхъ фразъ; тутъ есть вс условiя для холода, но

н тъ никакого м ста для жара.

Вполн уб жденный, что по вопросу о народности ничего д льнаго не

сказано и не можетъ быть сказано, г. Антоновичъ приб гаетъ къ крайнему доказательству: онъ задаетъ своимъ противникамъ, т. е. вамъ, множество

вопросовъ и требуетъ категорическаго отв та. "Что значитъ, -- говоритъ онъ, -- отрыванiе отъ почвы? Какими явленiями оно обнаруживается? Въ чемъ

должно состоять сближенiе съ народомъ? Въ какомъ смысл оно возможно?

Кто и какъ долженъ сд лать первый шагъ? Съ чьей стороны должно быть

больше сд лано уступокъ? Какой элементъ внесетъ въ будущее общее соединенiе та и другая сторона?"

Трудные вопросы, милостивый государь, и отв чать на нихъ мудрено.

Странно однакоже, что г. Антоновичъ повидимому даетъ большой в съ

своимъ вопросамъ; помилуйте! в дь это уже давно изв стно, что задавать

вопросы ничего нестоитъ, и что гораздо трудн е отв чать на нихъ. Легко, говорятъ, бросить камень въ колодецъ, да вытащить его мудрено. Впрочемъ

мн кажется г. Антоновичъ напрасно трудился, составляя свои вопросы; онъ

упустилъ изъ виду простое соображенiе: будутъ ли ему отв чать или н тъ?

В дь вопросы вопросамъ розь. Есть вопросы, вытекающiе изъ глубокаго пониманiя предмета; такiе вопросы будятъ мысль и возбуждаютъ желанiе

отв чать. Но есть другiе вопросы, которые во вс хъ своихъ варiяцiяхъ

равняются одной фраз : ничего непонимаю! Въ посл днее время странныя

недоум нiя овлад ваютъ россiйскими умами, и у насъ нер дко появляются вопросы второго рода. Таковъ вопросъ г. Дудышкина: почему Пушкинъ

народный поэтъ? Таковъ вопросъ г. Гымалэ: почему Татьяна въ Он гин

русская женщина? Сюда же относятся и вопросы г. Антоновича. Вс они значатъ: ничего непонимаю. Если же кто говоритъ: я ничего непонимаю, то чего онъ желаетъ? Очевидно онъ проситъ: поучите меня. А если кто публично

проситъ: поучите меня, то чтò ему сл дуетъ отв чать? Ему нужно сказать: поучитесь сами.

Можетъ-быть вы возразите, милостивый государь, что г. Антоновичъ при

этомъ обнаруживаетъ н который жаръ. Какой онъ скорый! скажете вы.

Сейчасъ ему все вынь да положь. Сейчасъ и подавай ему полное р шенiе

вс хъ вопросовъ. Но что касается до меня, въ этой скорости я вижу совс мъ

другое. Г. Антоновичъ, какъ челов къ молодой, в роятно еще незнаетъ, какъ

трудно жить на св т . Трудно достигнуть истиннаго понятiя о вещахъ; трудно

понять и оц нить людей и ихъ жизнь; трудно понимать красоту, поэзiю,

литературу, исторiю, народъ, и вообще трудно разр шать трудные вопросы. Г. Антоновичъ еще легко смотритъ на жизнь; для него еще скрыта ея таинственная глубина.

Очень жаль, что мн такимъ образомъ все приходится говорить о г.

Антонович , а не о самомъ д л . Еслибы онъ былъ серьозн е, еслибы онъ

обнаружилъ большее уваженiе къ предмету своей р чи, то зд сь именно было

бы м сто поговорить о трудности органическаго взгляда. Этотъ взглядъ

им етъ именно то достоинство, что трудн е вс хъ другихъ. Онъ им етъ широкость, которая избавляетъ его отъ всякой односторонности и дозволяетъ безграничное углубленiе мысли въ предметъ. Подъ именемъ почвы

разум ются т коренныя и своеобразныя силы народа, въ которыхъ

заключаются зародыши вс хъ его органическихъ проявленiй. Какое бы явленiе ни представляла исторiя, современная или будущая жизнь народа, будетъ ли

это п сня, сказка, обычай, частная или гражданская форма, все это признается

законнымъ, им ющимъ д йствительный смыслъ -- настолько, насколько

органически связано съ народной сущностью. А это нетакъ легко р шить. Самыя повидимому ненормальныя и уродливыя формы народной жизни могутъ быть органическими; и наоборотъ, самыя повидимому правильныя и

стройныя явленiя могутъ оказаться нечуждыми механическихъ прим сей и

инородныхъ элементовъ. Такимъ образомъ, вм сто того чтобы судить народъ

по какой-нибудь нашей м рк , нужно стараться везд открыть его

собственную м рку, ту единственную и нормальную м рку, которая

опред ляется самою сущностью каждаго народнаго явленiя. Это значитъ -- нужно понять народъ.

Но по старинному правилу -- ignoti nulla cupido, чего мы не знаемъ, того и желать не можемъ. Г. Антоновичъ ничего не знаетъ объ этомъ пониманiи, а потому и желать его не можетъ. Этого мало. По коренному свойству

челов ческаго ума, кто чего не знаетъ, тотъ отвергаетъ существованiе того,

чего онъ не знаетъ. Г. Антоновичъ д йствительно не в ритъ въ существованiе почвы. Хотите ли знать, какъ онъ понимаетъ русскiй народъ? Вотъ его слова:

"Наша почва д вственна, первобытна и наивна (вы хотите сказать: глупа?)

въ своихъ воззр нiяхъ; она когда-то случайно заимствовала большую часть

ихъ на сторон , н которыя (немногiя?) придумала сама по своему вкусу (грубому?), да такъ и остается съ ними неподвижно (давно ли же она потеряла

производительность?), потомучто никогда не им ла случая (ну какъ не быть случаямъ!) сознательно испытать и разобрать ихъ. Народъ не задумывался

надъ своими уб жденiями (в роятно по тупости), ничто ихъ не колебало,

сомн нiе собственное или возбужденное со стороны никогда не закрадывалось

въ его голову (а расколъ?). На нашей почв небыло и н тъ т хъ колебанiй и движенiй, которыя пережили европейскiе народы. Незначительное

большинство образованныхъ людей усп ло усвоить себ результаты, добытые

Европою. Наша же почва находится въ совершенномъ нев денiи этихъ

результатовъ (сл довательно чтоже въ ней есть?)."

Коротко и ясно. На нашей почв не выросло ничего; она осталась

первобытною. А въ Европ выросло кое-что. И сл довательно тамъ, гд у насъ

не посажено и не пос яно что-нибудь европейское, тамъ уже ровно ничего

н тъ, голая земля. Зам тьте съ какимъ убiйственнымъ равнодушiемъ говоритъ

это г. Антоновичъ; признаюсь, еслибы я им лъ подобныя мысли, я пришолъ

бы въ совершенное отчаянье. В дь что онъ говоритъ? Чтобы показать, что на

нашей почв ровно ничего н тъ (чтó вполн равняется отсутствiю почвы) (1) онъ выставляетъ на видъ, что "наша почва находится въ совершенномъ

нев денiи результатовъ, добытыхъ Европою". А я васъ спрашиваю: ктоже

знакомъ съ этими результатами? По моему мн нiю, наприм ръ самъ г.

Антоновичъ находится въ совершенномъ нев денiи большей части

результатовъ, добытыхъ Европою. Сл довательно и онъ далекъ еще отъ степени плодородной почвы. А чтоже такое передъ нимъ мужикъ, простой мужикъ? Безплодный камень, песокъ, на которомъ не растетъ ни былинки.

Чувствуете ли вы теперь, въ какой пустын вы живете?

Не в ритъ г. Антоновичъ въ почву, не признаетъ онъ ея силъ и законовъ.

Эти печальныя уб жденiя онъ излагаетъ съ невозмутимымъ равнодушiемъ.

Посл предыдущаго его разсужденiя о почв мы могли бы подумать, что онъ считаетъ нужнымъ именно познакомить нашу почву съ результатами

добытыми Европою, и что тогда, когда будутъ зас яны эти с мена, все

пойдетъ у насъ пышно цв сти и распускаться. Но и въ этой мысли есть

н которая в ра въ почву, и потому г. Антоновичъ тщательно устраняетъ ее, какъ заблужденiе. "Мы, люди образованные, -- говоритъ онъ, -- отличаемся

апатiею и безд йствiемъ и вообще не можемъ похвалиться собою. Какъ знать,

можетъ-быть тоже будетъ и съ почвою, когда она научится грамот ; образованiе можетъ-быть и ее не выведетъ изъ апатiи, какъ не вывело и насъ."

Что сказать на это? Да, мы апатичны, мы безплодны; мы ничего не

любимъ такъ, какъ сл дуетъ любить, ничего не д лаемъ такъ, какъ сл дуетъ

д лать. Упрекъ справедливъ, хотя и высказанъ совершенно апатически. Но ужели таже участь постигнетъ и почву? Была эта страшная мысль. Еслибы г. Антоновичъ былъ знакомъ съ нашимъ вопросомъ о народности, то онъ бы

зналъ, что его игривое предположенiе было н когда принято и высказано съ

горячею р зкостью. Было сказано, что мы, русскiе, назначены представить

мiру отрицательный прим ръ въ исторiи, прим ръ народа, безплодно прожившаго свою жизнь. Обстоятельства, при которыхъ родилась и явилась эта мысль, весьма многознаменательны. Вопервыхъ, она сопровождалась фанатическимъ поклоненiемъ западной духовной жизни; вовторыхъ она явилась въ то тяжолое время, когда наша собственная жизнь замирала и изсякала. Поэтому историки нашего скуднаго умственнаго развитiя

справедливо зам чаютъ, что эта мысль -- печальное порожденiе печальнаго времени. Она и была высказана съ горечью, съ душевной болью, потомучто это была мысль отчаянiя.

Спрашивается теперь, почему же нашъ юный публицистъ въ настоящее время высказываетъ ту же мысль съ такой беззаботностiю? Почему онъ такъ

спокойно и безбол зненно выражаетъ свое нев рiе въ почву? Очень просто.

Онъ вовсе не разочарованный или отчаявшiйся челов къ. Онъ не в ритъ въ

почву, зато т мъ тверже в ритъ во что-нибудь другое. По всей в роятности

онъ обладаетъ какимъ-нибудь секретомъ врод философскаго камня. Образованiе есть средство, вызывающее силы почвы; а у г. Антоновича

в роятно есть средство, превращающее дурную почву въ хорошую, подобно тому какъ философскiй камень превращалъ свинецъ въ золото. Понятно, съ

какимъ высоком рiемъ онъ долженъ смотр ть на всякiя другiя попытки въ

отношенiи къ почв .

Вот наприм ръ какъ онъ говоритъ о грамотности: