Страхов Н.Н.. Письмо в редакцию Эпохи

Письмо в редакцию "Эпохи"

"Эпоха", No 1, 1864

____

Зам чаете ли вы, милостивый государь, что настоящее время, то время,

когда вы вновь начинаете ваше д ло и когда я вновь начинаю писать къ вамъ,

однимъ словомъ это посл днее и нов йшее изъ вс хъ временъ, отзывается

ч мъ-то старымъ, ч мъ-то давно знакомымъ? Говорю не шутя. По многимъ

признакамъ, по н которымъ чертамъ, бьющимъ въ глаза, мн иногда кажется,

что мы какъ будто вернулись л тъ за десять назадъ, какъ будто теперь не 1864, а 1854 годъ.

Полное объясненiе этого было бы довольно трудно. Одно могу сказать

нав рное -- надъ Петербургомъ царить тоска и скука, такая тоска и скука, что

они живо напоминаютъ времена, повидимому, миновавшiя на в ки. Я,

милостивый государь, житель столичный -- вы это всегда им йте въ виду.

Можетъ быть тамъ, въ деревняхъ, д ло идетъ и иначе; но у насъ, въ С верной

Пальмир , въ центр просв щенiя и всякаго совершенства -- д ло обстоитъ

такъ, какъ я вамъ докладываю. Никогда зима не была скучн е; никогда

журналы не наводили такой з воты, неутолимой никакимъ сномъ по выраженiю Байрона; кто говорилъ, тотъ замолчалъ въ неизобразимомъ смущенiи, а кто могъ говорить, для того это оказалось совершенно излишнимъ

трудомъ. Все побл дн ло, стерлось, стушевалось, спряталось и прикинулось дохлымъ.

А помните ли, какъ мы недавно шум ли и ликовали? Какiя радужныя мечты насъ питали, какъ все казалось намъ легко, скоро и возможно! Помните

ли незабвенный вечеръ, когда... Но н тъ, лучше и не вспоминать.

Nessun maggior dolore,

Che ricordarsi del tempo felice

Nella miseria.

Прим рь этотъ какъ нельзя лучше научаетъ насъ, что не должно

предаваться слишкомъ св тлымъ мечтамъ, что всякое упоенiе такими мечтами влечетъ за собою какъ должную кару -- разочарованiе. Нужно постараться

отвыкнуть отъ того грубаго, наивнаго, д тскаго оптимизма, которому мы такъ любимъ предаваться. Не могу понять, откуда взялся этотъ оптимизмъ. Ужъ не

состовляетъ ли онъ злополучнаго насл дства, зав щаннаго намъ прошлымъ

в комъ? А иначе съ чего бы, помилуйте люди взяли, что, вообще жить и

д йствовать на св т легко, что истина общедоступна и легко распространяется, что добро общелюбезно и легко возбуждается въ сердцахъ, что стоитъ только постараться и прогресъ ко всему хорошему пойдетъ у насъ

не по днямъ, а по часамъ? Помилуйте, спрашиваю я васъ, гд все это видано и слыхано въ наши времена? Какъ можно было составить о жизни такiя ложныя и легкомысленныя понятiя? Ежедневно, ежечасно опытъ разрушаетъ ихъ и

показываетъ намъ вещи въ ихъ настоящемъ св т ; но это не вразумляетъ людей; они только начинаютъ бранить опытъ, начинаютъ называть его

горькимъ, суровымъ, неумолимымъ. Я признаюсь вамъ въ этомъ случа становлюсь на сторону опыта и думаю про себя: нечего сказать, хорошъ бы

онъ былъ, еслибы все гладилъ ихъ по головк !

Я, милостивый государь, никогда не былъ оптимистомъ и всегда питалъ

даже н которое отвращенiе къ легкому и прiятному взгляду на мiръ. Въ этомъ

взгляд есть н что неуважительное, н которое отсутствiе благогов нiя; послушать иныхъ, такъ истина, добро, красота, словомъ все, что составляетъ

ц ль и достоинство жизни, есть такой дешевый товаръ, такой всюду разсыпанный жемчугъ, что онъ валяется подъ ногами у самыхъ грязныхъ свиней. Я этого не думаю; я знаю, что истина этого добро и красота

существуютъ въ мiр , что искра ихъ таится даже въ каждой душ

челов ческой; но не смотря на то полагаю, что въ полной и чистой своей сил

они суть н что высокое, драгоц нное и р дкое. Истина трудно достигается, и трудно распространяется; добро составляетъ исключенiе среди господства

всякихъ золъ; прекрасное р дко открывается челов ку во всей своей святости. Такъ это есть и на это нечего жаловаться; нечего жаловаться на то, что идеалъ не даетъ себя схватить всякими руками и стащить во всякую нашу грязь, а

остается чистымъ и сiяющимъ на своей высот . Только по нашему легкомыслiю мы все думаемъ обращаться съ нимъ за просто, и готовы принимать за его воплощенiе всякую дрянь.

Въ особенности непонятно мн то, какимъ образомъ оптимизмъ можетъ

держаться въ нашъ в къ, въ наше печальное и трудное время. Какъ можетъ возникать легкомысленная радость въ это время всякихъ язвъ и проказъ,

всякихъ египетскихъ казней? Вм сто истины надъ мiромъ царятъ безчисленныя заблужденiя; добра также мало, какъ его всегда бываетъ мало; и прекрасное какъ будто стало чуждаться людей и отворачивать отъ нихъ свое

лицо. Люди теряются все больше и больше, и блуждаютъ какъ во мрак .

Оскуденiе идеала, вотъ явная бол знь, которою страдаетъ наше время;

оскуденiе того св та, хотя бы далекаго и недоступнаго, но который все-таки

служитъ руководящимъ св томъ жизни и не даетъ падать духомъ на средин пути. Чувствуя мракъ, все гуще и гуще застилающiй имъ глаза, люди приходятъ въ неописанное смущенiе. Можно подумать, что различiе между добромъ и зломъ, это древнее различiе, которое по сказанiю было найдено

челов чествомъ въ самыя первобытныя времена, все больше и больше

сглаживается въ душахъ людей. Между т мъ жить безъ этого сознанiя никакъ

нельзя; въ груди челов ческой есть потребность не шутить съ употребленiемъ

жизни. Незримый голосъ грозитъ и требуетъ себ служенiя; и вотъ люди,

чувствуя свою сл поту, перетрусились самымъ жалкимъ образомъ.

Трусость, милостивый государь, самая отвратительная трусость царитъ

теперь повсюду, и въ многомудрой Европ и въ самомъ европейскомъ углу

нашего любезнаго отечества -- въ Петербург . Ни одна идея, ни одно ученiе,

ни одна мысль не высказывается см ло, не говоритъ твердымъ и яснымъ

голосомъ; ни одно начало не в ритъ въ себя до конца; все лицем ритъ,

прикидывается, старается выслужиться... Передъ к мъ? Передъ ч мъ? Не

передъ д йствительною силою, что было бы простительно, а передъ какими-то

неясными призраками, т нями, созданiями испуганнаго воображенiя. Кто не

в ритъ въ себя, тотъ какъ изв стно кланяется чему ни попало.

Печальная картина! Трусость, милостивый государь, есть д ло во многихъ случаяхъ весьма извинительное. Можно охотно простить людямъ,

если они боятся бол зней и голода, огня и меча. Тутъ боязнь понятна и вполн

основательна. Но неизв стно почему бояться сказать свою мысль и свое

чувство, но изъ одного паническаго страха изм нить тому, что считаешь святынею, но безъ всякаго повода и побужденiя говорить не то что думаешь, лгать на себя -- вотъ что возмутительно до крайности.

Пов рьте мн я говорю не общiя фразы и не пускаюсь въ отвлеченныя

мечтанiя. Я живу тутъ въ Петербург , видаю самыхъ различныхъ людей и

потому могу вамъ привести не мало прим ровъ этого нерадостнаго явленiя. Я

сл дилъ за этими припадками трусости весьма усердно и знаю много формъ,

въ которыхъ она проявляется. Вид лъ я наприм ръ с дого старика, челов ка почтеннаго, котораго я привыкъ уважать за его умъ и характеръ. Однажды,

когда я съ нимъ заспорилъ о чемъ-то, -- "да вы что думаете?" сказалъ онъ мн

вдругъ. "Я в дь матерiалистъ! Я в дь тоже матерiалистъ!"

Признаюсь вамъ, сердце сжалось во мн отъ этого неожиданнаго

объявленiя, которымъ онъ думалъ смягчить меня и возбудить о себ хорошее

мн нiе. Бедный старецъ! Разв я не знаю, какъ ты глубоко религiозенъ, какъ

противенъ матерiализмъ всему складу твоей умственной жизни? За ч мъ же

ты лицем ришь? Какой страхъ обуялъ тебя, что ты нарочно, для виду, плюешь

на самыя дорогiя свои в рованiя? Чего, ну чего ты боишься?

Разскажу другой случай. Пришолъ какъ-то ко мн одинъ милый челов къ,

одинъ изъ мил йшихъ людей въ Петербург . Онъ только-что воротился изъ

одного бойкаго кружка и сталъ мн разсказывать разныя бойкiя р чи, которыхъ онъ тамъ наслушался. Слушалъ я, слушалъ, и наконецъ не

вытерп лъ. "Какой все это вздоръ, сказалъ я. "Какая дикая нел пица, какiе

безобразн йшiе пустяки!"

-- Да, съ жаромъ возразилъ онъ, говорите себ , что пустяки! Но вы забываете, что в дь это говоритъ молодое покол нiе, и что будущность

принадлежитъ ему! В дь не мы съ вами будемъ жить, а они!

На силу я его разговорилъ и успокоилъ. Ну разсудите пожалуста, чего

испугался этотъ челов къ? Изъ за чего онъ вздумалъ отказаться отъ своего

ума, отъ способности "свое сужденiе им ть"? Онъ испугался призрака еще не

им ющаго никакого очертанiя, испугался идеи, въ которой еще н тъ никакого

содержанiя. Всл дствiе этого страха онъ потерялъ возможность различать что

добро и что зло, что б лое и что чорное; онъ уже ничего не видитъ, какъ будто

совершенно погасъ въ немъ внутреннiй св тъ души, озаряющiй предметы, среди которыхъ мы живемъ.

Новое покол нiе! Но все равно, къ какому бы покол нiю вы ни принадлежали -- ваша обязанность говорить то, что вы признаете за истину,

пропов довать то, что вы считаете святынею и настоящимъ достоинствомъ

челов ка. Если же вамъ нечего пропов довать, если въ душ ничего н тъ, то

лучше молчать, ч мъ преклоняться передъ ч мъ-то новымъ, грядущимъ, но

неизв стно ч мъ и неизв стно какимъ.

Ждутъ! Все ждутъ, все подсматриваютъ и подслушиваютъ, все заб гаютъ впередъ, чтобы преклониться передъ первымъ идоломъ, который покажется на

дорог . Б дные идолопоклонники, у которыхь н тъ идоловъ, а есть только желанiе идолопоклонства!

Почти нев роятно, до чего доходитъ это странное настроенiе. Бес довалъ

я не очень давно съ однимъ почтеннымъ мужемъ о предмет великой важности, именно о философiи. Оказалось, что мой учоный собеседникъ

ждетъ, ждетъ самымъ нетерп ливымъ образомъ новой философiи, и полагаетъ что эта философiя должна родиться отъ современнаго матерiализма. Не мало я удивился. Съ матерiализмомъ еще можно бы справиться, но что вы прикажете

д лать съ философiей, которая еще будетъ, которая еще никому неизв стна, но должна прiйти со славою и силою, какая подобаетъ настоящей философiи? Какъ вы до нея доберетесь и какъ вы ее опровергнете?

А сверхъ того и матерiализмъ, при такомъ взгляд на него, занимаетъ такую позицiю, изъ которой его никакими силами нельзя выбить. Положимъ что матерiализмъ есть ученiе неосновательное, поверхностное; учоный мой

соб седникъ охотно соглашался съ этимъ, ибо на изв стной степени

пониманiя съ этимъ стыдно не соглашаться; но т мъ не мен е, матерiализму

будтобы принадлежитъ неувядаемая слава и неоц ненная заслуга; ибо изъ него возникнетъ новая философiя, которая конечно будетъ самая хорошая, самая истинная и основательная. Ну что вы противъ этого скажете?

Напрасно я возражалъ, прося обратить вниманiе на самыя свойства и

сущность матерiализма, на то, что онъ въ самомъ своемъ корн , есть н что старое, что онъ не только не содержитъ новыхъ зачатковъ, а составляетъ

подновленную и получившую ходъ старину, и что сл довательно, какъ у насъ говорится,

Гд жъ это видано было, Чтобы курочка бычка родила, Поросеночекъ яичко снесъ?

Я нич мъ не могъ уб дить моего соб седника и онъ остался въ твердой

надежд на будущую мудрость, которая должна озарить мiръ и возродиться изъ матерiализма какъ фениксъ изъ пепла.

Что прикажете д лать? Не знаю я, милостивый государь, что будетъ въ

будущемъ и сл довательно долженъ молчать, и не см ю судить, и долженъ трусить каждаго грядущаго дня, и долженъ сторониться отъ каждаго новаго

челов ка.

Удивительно подумать! В дь многiе д йствительно сторонятся, в дь

многiе съ величайшимъ благодушiемъ, какъ будто исполняя н которую религiозную обязанность, записываютъ себя въ число отсталыхъ, отставныхъ,

и потомъ со смиренiемъ и н жностью глядятъ на молодое покол нiе, которому

дали дорогу, и о д лахъ котораго даже не р шаются судить. Б дные люди!

Какъ они не подумали, что в дь стыдно отказываться отъ челов ческаго

достоинства, что не великая услуга -- не м шать другимъ, что настоящее

челов ческое д ло состоитъ въ томъ, чтобы помогать и участвовать.

Молодое покол нiе! Какъ случилось, что эта мысль, что мысль объ этой

масс св жихъ силъ и надеждъ, перестала оживлять умы и сердца, а напротивъ отуманила головы, отшибла языки, заставила многихъ не думать, не

говорить и не двигаться? Откуда такое малодушiе, такая растерянность, такое глубокое отсутствiе в ры въ себя, въ свою мысль и свое чувство?

Приходилъ ко мн н который юноша и бойко разговаривалъ о молодомъ покол нiи. О молодомъ покол нiи говорятъ много, но эта р чь не походила на другiя и сильн йшимъ образомъ затронула мое вниманiе. Очевидно, говорилъ онъ мн , вс толкующiе о молодомъ покол нiи не им ютъ о немъ надлежащаго понятiя. Вс говорятъ такъ, какъ будто молодое покол нiе

составляетъ что-то однородное и неразд льное. Между т мъ собственно говоря существуетъ не одно, а три молодыхъ покол нiя. Различить ихъ не трудно, если принять въ соображенiе только время воспитанiя. Зам тьте наприм ръ что Добролюбовъ и многiе другiе причисляемые къ молодому покол нiю кончили курсъ еще въ прежнее старое время. Это очень важно; они совс мъ не то, что люди, которые проходили свой университетскiй курсъ въ нын шнее время. Но теперь, да вы не улыбайтесь! является еще третье,

нов йшее молодое покол нiе; оно состоитъ изъ т хъ, кто не только университетское, но уже и почти все гимназическое образованiе получилъ въ

нын шнее время. Ничего этого не зам чаютъ, а между т мъ эти три покол нiя

различаются р зкими чертами. Что для однихъ новость, то другимъ давно знакомо; посл днее молодое покол нiе уже не можетъ находить никакого

интереса въ томъ, ч мъ было занято первое; мы иначе смотримъ на мiръ;

совершенно другiя чувства....

"Помилосердуйте!" вскричалъ я, объятый н которымъ ужасомъ. "Что же вы намъ-то оставляете? Что же значатъ посл этого наши взгляды, наши интересы и чувства въ глазахъ посл дняго и нов йшаго изъ молодыхъ покол нiй? Да этакъ просто житья н тъ на св т . Не усп ешь порядочно заняться какимъ нибудь предметомъ, взяться какъ сл дуетъ за какое нибудь

д ло, глядь -- ужъ новое покол нiе не разд ляетъ съ тобою ни чувствъ ни взглядовъ, ни интересовъ. Что за напасть!"

Юноша былъ неумолимъ. Когда онъ ушолъ, я погрузился въ самыя

печальныя размышленiя. Какое странное настроенiе мыслей! Зач мъ они думаютъ объ этомъ? Какой можетъ быть прокъ, какая сласть, какая занимательность въ этихъ мысляхъ? Какъ случилось, что образъ пустого

движенiя, одной формальной посл довательности, прiобр лъ такую силу и привлекательность для умовъ? В дь изъ этого образа ничего не сл дуетъ; в дь въ немъ ничего н тъ, ни хорошаго, ни дурного. За что же его любятъ? За что

ему кланяются и его боятся? Отв тъ одинъ -- потому что н тъ другихъ предметовъ любви, страха и поклоненiя; потому что слабы любовь, страхъ и поклоненiе, внушаемые другими, настоящими, а не призрачными предметами.

Н тъ того, чтобы прямо взяться за д ло, прямо стремиться къ хорошему и

отвергать дурное; н тъ, за все берутся съ боку, со стороны; ко всему

прикидываютъ м рку совершенно постороннюю и вн шнюю, м рку

временнаго сл дованiя. Поэтому ни во что кр пко не в рится и ничто кр пко не любится; все настоящее можетъ быть брошено и забыто ради того, что принесетъ съ собою грядущая минута.

Печальное настроенiе! А в дь во всемъ виноватъ Гегель, все онъ, этотъ

великанъ мысли, наплодившiй столько заблужденiй на св т . Молодые люди

этого не знаютъ; они не знаютъ, подъ чью дудку они пляшутъ; между т мъ

честь изобр тенiя прогреса всего больше конечно принадлежитъ Гегелю. Правда, еще прежде прогресъ былъ придуманъ французами; но это былъ грубый прогресъ, какой только и могли выдумать узкiя французскiя головы. Это было -- простое сваливанiе въ кучу. Намъ дескать кое-что досталось отъ предковъ, а мы еще прибавимъ; вотъ и все. Гегель же выдумалъ настоящiй

прогресъ, прогресъ тонкiй, глубокомысленный, н мецкiй. Онъ научилъ разбирать съ удивительною гибкостiю и остроумiемъ, какъ новое рождается изъ стараго, какъ во всякой пакости заводятся черви и изъ самыхъ гадкихъ

червей выходятъ мухи. Онъ научилъ, какъ можно вид ть жизнь и движенiе

тамъ, гд по грубой французской теорiи ничего нельзя было вид ть. Онъ-то и

есть родоначальникъ ученiя, по которому каждое новое время т мъ или другимъ образомъ представляетъ шагъ впередъ относительно времени предъидущаго.

Б дный Гегель! Онъ былъ, милостивый государь, по преимуществу логикъ; т. е. онъ былъ величайшiй мастеръ создавать формы, посредствомъ которыхъ можно понимать вещи и думать о вещахъ. До того хороши были эти

формы, такъ хорошо они захватывали предметы, такую св тлую и правильную связь давали тому, что подъ нихъ подводилось, что наконецъ съ ними

случилась б да: они оторвались отъ своего содержанiя и стали носиться въ умахъ людей какъ самостоятельные предметы. Люди стали воображать, что

они что-то понимаютъ и им ютъ какое-то познанiе, тогда какъ въ сущности они ничего не знали и не понимали. Первою жертвою такого состоянiя умовъ

былъ самъ же Гегель, т. е. его философiя. Онъ научилъ н мцевъ, что такое прогресъ, и они принялись прогресировать такимъ отчаяннымъ образомъ, что

въ скоромъ времени гегелевской философiи не осталось и сл да, да и вообще впрочемъ не осталось никакой философiи.

Вы думаете, что я пускаюсь въ отвлеченности? Нимало, милостивый

государь; все это какъ нельзя больше прим нимо къ нашимъ современнымъ настроенiямъ. Сколько разъ меня приводили въ изумленiе и досаду эти повороты мысли, эти странныя соображенiя, въ которыхъ собственно никакой мысли и никакого соображенiя не заключается.

"Какой шумъ! какой шумъ!" кричитъ иной господинъ по поводу какой-

нибудь сумятицы. "Какое сильное впечатл нiе на умы! Вотъ оно -- знаменiе

времени!" Помилуйте. Ну что жъ тутъ интереснаго и важнаго? Разв не

можетъ быть сумятицы изъ-за пустяковъ? Разв не могутъ люди взбаломутиться самымъ нел п йшимъ образомъ, не по д йствительному

поводу, а что называется съ бухты барахты? Разм ры явленiя тутъ ничего не значатъ, по содержанiю оно все-таки можетъ быть пусто. Невольно приходить на мысль отзывъ Карлейля по поводу восхищенiя формами англiйскихъ

парламентскихъ пренiй; да, зам тилъ онъ, зр лище великол пное; если одинъ дуракъ будетъ говорить, а шестьсотъ другихъ дураковъ будутъ слушать, то изъ этого выйдетъ очень много пользы.

"Какъ хотите", глубокомысленно зам чаютъ иногда, "а в дь это станетъ историческимъ фактомъ; войдетъ въ исторiю литературы...." Опять таки какая

вамъ-то нужда, войдетъ или не войдетъ что-нибудь въ исторiю? Разв это

изм няетъ д ло хоть на волосъ? Разв можетъ отъ этого б лое почерн ть, а

черное поб л ть? Разв есть зд сь хоть мал йшая точка опоры, чтобы судить

о достоинств какого-нибудь д ла? Такъ н тъ-же; ужъ чего-чего только не

д лается у насъ для того, чтобы подсмотр ть исторiю, заб жать ей въ бокъ и

взглянуть на нее сверху, а главное добраться хоть по догадк , куда она тянетъ,

въ какую сторону поворачиваетъ, и ринуться впереди вс хъ. Сколько тутъ страха, рабства, идолослуженiя! Совершенно понятно, что люди въ такомъ

настроенiи чувствуютъ себя очень печально, что они в чно въ тревог , в чно боятся промаховъ и неудачъ.

"Вонъ ныньче какое время!" грустно зам чаетъ иной даже весьма чтимый и прославляемый художникъ. "Нынче бываетъ, что физiологическая статья

производитъ больше впечатл нiя, больше занимаетъ умы, ч мъ самое блистательное художественное произведенiе!" Ну сд лайте милость,

милостивый государь, ну скажите мн пожалуста, разв есть какой нибудь

толкъ въ этомъ зам чанiи? Ну чего онъ смотритъ по сторонамъ? Чего онъ

подглядываетъ за впечатл нiемъ физiологическихъ статей? Что ему тамъ

нужно? За ч мъ не работаетъ, не занятъ, не поглощенъ своимъ д ломъ? Не

было ли бы это тысячекратно логичн е и полезн е, ч мъ наблюдать за

теченiемъ времени и приходить въ унынiе отъ чужихъ усп ховъ?

Вообще, милостивый государь, мн весьма не нравится, когда р чь

заходитъ о паденiи искуства, наукъ, или чего-нибудь подобнаго. Эти р чи

иногда повторяются. Помните ли вы, какъ наприм ръ Карамзинъ въ конц

прошлаго стол тiя предв щалъ паденiе наукъ? "Паденiе наукъ, говорилъ онъ,

мн кажется не только возможнымъ, но даже неминуемымъ, даже близкимъ."

Подобныя мысли, какъ я сказалъ, мн ненравятся. Попробуйте-ка съ

такою мыслью обратиться къ челов ку учоному, обладающему твердымъ

знанiемъ; скажите наприм ръ астроному, что его наука со временемъ

потеряетъ значенiе и не будетъ им ть ходу въ челов честв : онъ вамъ

засм ется въ глаза. Точно также попробуйте сказать в рующему, что предметъ

его в ры со временемъ перестанетъ быть насущною потребностью людей: онъ

посмотритъ на васъ съ глубокимъ сожал нiемъ. А что отсюда сл дуетъ?

Сл дуетъ, что унынiе граничитъ съ нев рiемъ, что кто нев ритъ въ силу

своего идеала, тотъ уже начинаетъ нев рить въ самый идеалъ. Наоборотъ в ра съ надеждою неразлучны.

И такъ, милостивый государь, работать, работать ничтоже сумняся, ни

передъ ч мъ не отступая, ничего не бояся -- вотъ истинное правило всякой

д ятельности, а также и литературной.

Признаться вамъ, я даже не мало удивлялся, зам чая, какъ многiе боятся людей и стараются угодить имъ и не раздражать ихъ. Помилуйте! Люди

совс мъ не страшны. Н которые воображаютъ, что люди д лятся на добрыхъ и злыхъ. По тщательномъ наблюденiи я долженъ сознаться, что я этого не

зам тилъ. Конечно д ленiе на добрыхъ и злыхъ есть очень хорошее д ленiе;

но люди кажется напрасно питаютъ притязанiе применять къ себ эти понятiя. Добры ангелы, и злы демоны; люди же.... какъ бы это сказать? То, что

обыкновенно называется людской добротою, по моему мн нiю, есть ничто

иное, какъ н которая натуральная ласковость, та ласковость, которою обладаютъ многiя животныя, особенно собаки. Въ силу этой животной

ласковости люди суть существа довольно обходительныя. Конечно вполн

дов ряться ей невозможно, но нечего особенно опасаться и противоположнаго

свойства, т. е. злости. Эта злость им етъ у людей столь же безсознательный характеръ, какъ и ихъ доброта. Случается, что самый ласковый господинъ,

который постоянно вилялъ хвостомъ и умильно гляд лъ на васъ, вдругь ни съ того ни съ сего начинаетъ оскаливать зубы и собирается укусить васъ. Не разъ,

признаюсь вамъ, дивился я этому явленiю. Но смущаться тутъ никакъ не

сл дуетъ; можно покончить д ло самымъ простымъ средствомъ. Нужно ударить господина по носу, и не то чтобы сильно ударить, а такъ слегка,

самымъ н жнымъ образомъ. Будьте ув рены, что злость въ туже минуту спадетъ съ него и онъ снова станетъ ласковымъ господиномъ.

Н что подобное я могъ бы сказать относительно людей и въ умственномъ

отношенiи. Хотя по древнему уб жденiю челов къ отличается отъ животныхъ

способностiю мыслить, однакоже несомн нно, что многiе изъ людей не

мыслятъ въ собственномъ смысл этого слова, а занимаются только процесом мышленiя. Такъ гоголевскiй Петрушка не читалъ, а занимался только процесомъ чтенiя. Помню, какъ въ неопытные годы удивилъ меня этимъ

обстоятельствомъ одинъ баринъ. Произошло въ немъ н которое движенiе

мысли, которое онъ выразилъ такими словами: челов къ есть произведенiе природы. Ужь какъ онъ носился съ этимъ, какъ былъ доволенъ! Бывало

скажетъ въ сотый разъ: да, господа, и челов къ есть произведенiе природы! и даже замолчитъ отъ избытка внутренней полноты и сладости. Долго я не могъ

понять, ч мъ же онъ тутъ доволенъ, что такое для него уясняется и подтверждается его фразою. Теперь я понимаю: ему сладко было такъ сказать

самое ощущенiе мысли и онъ съ наслажденiемъ повторялъ: челов къ есть произведенiе природы!

А то другой баринъ, еще старинный мой прiятель, сталъ какъ-то передо

мною восхищаться т мъ давнишнимъ открытiемъ, что все им етъ свою

причину. Вотъ, говорилъ онъ, истина, такъ истина! Всякое явленiе им етъ свою причину! Ужь этого никто и никогда не можетъ опровергнуть. Эта

истина прим няется ко всему безъ исключенiя и какое бы явленiе челов къ ни

встр тилъ, онъ можетъ см ло искать причины, отъ которой оно произошло!

Такъ онъ былъ доволенъ, что это наконецъ зад ло меня за живое. Ну помилуй, любезный другъ, сказалъ я ему, чему это ты такъ обрадовался?

Истина твоя конечно безспорная, да в дь она ровно ничего не доказываетъ и

не объясняетъ. В дь ты все-таки изъ нее неузнаешь, какiя явленiя происходятъ

въ мiр . Ты только знаешь, что явленiя связаны между собою, а больше ничего. Ты даже и связи-то вовсе не понимаешь; вотъ еслибы ты зналъ, какъ

по данному явленiю найти его причину, то это было бы любопытно; а то в дь

при одной истин , что на все есть причина, ты можешь для взятаго явленiя нагородить такихъ причинъ, которыя ни къ чорту негодятся. Однимъ словомъ, милый мой, съ тобою случилось то, что иногда бывало съ Петрушкою Чичикова; ты прочиталъ слово, которое чортъ знаетъ что значитъ, да и остался въ полномъ удовольствiи. Такъ не годится.