Розанов В.В.. Новое из прошлого гр.Л.Н.Толстого
.pdfВ.В. Розанов Новое из прошлого гр. Л.Н. Толстого
31 марта этого года скончалась графиня Ал. Ан. Толстая, воспитательница единственной дочери Императора Александра II, Марии Александровны, и вместе родная тетка и интимный друг Л.Н. Толстого. Г-н Ив. Захарьин (Якунин) воспользовался богатым материалом личных воспоминаний, писем и автобиографических записок покойной и в статье своей, посвященной ее памяти ("Вестн. Евр.", июнь), сообщает очень много любопытных данных о нашем великом писателе и некоторые из его писем.
Переписка между покойной А.А. и гр. Толстым, - пишет г. Захарьин, - продолжалась почти сорок лет. В ней были антракты и перерывы, происходившие иногда от случайных причин, а иногда и от охлаждений между ними - по большей части непродолжительных. Еще в 1865 году, три года спустя после женитьбы, гр. Л.Н. Толстой писал графине А.А., между прочим, следующее: "Я - счастливый муж и отец, не имеющий ни перед кем тайны и никакого желания, кроме того, чтобы все шло по-прежнему. Вас я люблю меньше, чем прежде, но все-таки достаточно для того, чтобы вы не оставляли меня, - все-таки больше всех людей (а как их много было!), с которыми я встречался в жизни". Позже и по другому поводу Л.Н. писал графине: "Хотя мы и воображаем, что сердимся друг на друга, но я знаю, что мы не перестанем любить друг друга, - и чувствую это за себя". Писано это было уже в 1886 г.; а в письме, написанном годом ранее, именно в 1885 году, можно было ясно видеть и причину, из-за чего эти близкие между собою люди могли "сердиться" друг на друга: "Надеюсь, - писал Л.Н., - что вам не неприятно будет возобновление общения со мной. Только, пожалуйста, не обращайте меня в христианскую веру. Я думаю, у вас много друзей необращенных, или "оглашенных", -причислите меня к ним по-старому"...
Но графиня, будучи очень религиозной женщиной и глубоко верующей, не воздержалась все-таки, чтобы не попытаться "обратить" своего друга и родственника, - и эта попытка, сделанная ею в 1897 году, в последний приезд Л.Н. Толстого в Петербург, и послужила поводом к окончательному разрыву".
Из рассказов графини о Л.Н. Толстом г. Захарьин приводит между прочим следующий, относящийся к пребыванию их обоих за границей в 1856 году.
"Мы переехали во Франкфурт. Однажды у меня в гостях сидел принц Александр Гессенский с супругой. Вдруг отворяется дверь гостиной и появляется Л.Н. в самом странном костюме, напоминающем те, в которых изображают на картинах испанских разбойников. Я так и ахнула от изумления... Л.Н. остался, видимо, недоволен моими гостями и вскорости ушел.
-Qui est done се singulier personnage? - спросили мои гости с удивлением.
-Mais e'est Leon Tolstoy.
-Ah, mon Dieu, pourquoi ne l'avez-vous pas nomme? Apres avoir lu ses admirables ecrits nous mourrions d'envie de le voir [Кто этот странный человек?.. - Ведь это Лев Толстой. - О Боже мой, почему же вы не сказали? После того как мы прочитали его великолепные сочинения, мы умираем от желания видеть его (фр.)], - упрекнули они меня.
Уже и в это время его литературная известность была прочно установлена, благодаря главным образом, конечно, его "Детству и отрочеству" и его "Севастопольским рассказам", появившимся тогда же на немецком и французском языках.
Девять лет спустя, в 1866 году, Лев Николаевич сильно заинтересовал однажды как писатель и наших великих князей... Это произошло в подмосковном царском имении Ильинском, где летом того года жила семья императора Александра Александровича: там же, при своей воспитаннице великой княжне Марии Александровне, находилась и графиня Александра Андреевна. Приезд Л.Н. был неожидан. Когда великая княжна и ее тогда маленькие братья великие князья Сергей и Павел Александровичи узнали, что у графини сидит Л.Н., то непременно пожелали увидеть его; но так как они были очень застенчивы и не решались нарушить принятый этикет, т.е. прямо войти в ту комнату, где он сидел с А.А., то ограничивались лишь тем, что заглядывали, как бы нечаянно, в окна и в двери... Наблюдаемого ими писателя это очень забавляло".
Покойная графиня распределила все письма Толстого на три группы: 1) имеющие частный, личный интерес; 2) представляющие интерес литературный и общественный и 3) не подлежащие вовсе оглашению. Вторая группа, вместе с автобиографическими записями покойной, передана ею в Академию Наук, и, без сомнения, в свое время последняя опубликует этот ценный материал. Известно, что в 1878 г. гр. Л.Н. Толстой задумал писать "Декабристов", - и вот отрывки из двух писем его, написанных к своей тетке по поводу писем гр. В.А. Перовского, начальника экспедиции в Хиву в 1839 г.,
приходившегося ей родственником:
"У меня давно бродит в голове план сочинения, местом которого должен быть Оренбургский край, а время - Перовского. Теперь, я привез из Москвы целую кучу материалов для этого. Все, что касается В.А. Перовского, мне ужасно интересно, - и должен вам сказать, что это лицо, как историческое лицо и характер, мне очень симпатично. Что бы сказали вы и его родные? и дадите ли вы и его родные мне бумаг и писем, с уверенностью, что никто, кроме меня, их читать не будет?"
Гр. А.А. Толстая поспешила исполнить желание племянника и переслала ему письма гр. Перовского. Ознакомившись с ними, он писал ей:
"Очень-очень вам благодарен за ваше обещание дать мне все сведения о Перовском...
Личность его вы совершенно верно определяете a grands traits [крупными мазками (фр.)]; - таким и я представляю его себе; и такая фигура - одна, напоминающая картину. Биография его была бы груба; но с другими, противоположными ей, тонкими мелкой работы, нежными характерами, как, например, Жуковский, которого все, кажется, хорошо знали, а главное, с декабристами, - эта крупная фигура, составляющая тень (оттенок) к Николаю Павловичу, самой крупной и a grands traits фигуры, - выражает вполне то время... Я теперь весь погружен в чтение из времени двадцатых годов, - и не могу вам выразить то наслаждение, которое я испытываю, воображая себе это время. Страшно и приятно думать, что то время, которое я помню, - тридцатые годы - уже история!.. Так и видишь, что колебание фигур на этой картине прекращается - и все останавливается в торжественном покое истины и красоты...
Молюсь Богу, чтобы Он позволил мне сделать, хоть приблизительно, то, что я хочу. Дело это для меня так важно, что, как вы ни способны понимать все, вы не можете представить - до какой степени это важно: так важна для вас ваша вера, и еще важнее, - мне бы хотелось сказать, но важнее ничего не может быть. И оно - то самое и есть".
С таким великим энтузиазмом относился гр. Л.Н. Толстой к задуманному произведению, которого ему не суждено было написать (кроме отрывков). Как известно, по крайней мере по слухам, он не нашел в фигурах декабристов достаточно характерных русских черт, да и вообще достаточной важности, чтобы можно было из них сделать центр большого эпического создания.
Живя постоянно в Петербурге, графиня А.А. Толстая не помнила Л.Н. в детстве, так как учебные годы его проходили в Москве, Казани, а затем он уехал служить на Кавказ. Но начиная с 50-х годов они стали чаще видеться. 1857 год в марте графиня жила в Швейцарии, в Веве, с вел. кн. Марией Николаевной. Вокруг графини сплотилось небольшое русское общество, предпринимавшее коротенькие путешествия в горы и по озеру, в Женеву, и в одно из этих путешествий, в Люцерн, произошел эпизод, давший повод к прелестному рассказу нашего романиста, носящему название этого города. Вот выписка из ее "Воспоминаний", сделанная г. Захарьиным. "Однажды вечером, - передает со слов графини автор воспоминаний о ней, - когда довольно многочисленное общество путешественников, состоявшее из всевозможных европейских национальностей, и преимущественно из англичан, сидело на балконе одной из лучших гостиниц за обедом, к балкону подошел один из странствующих артистов, старик, и стал играть на скрипке. Играл он очень хорошо, и публика слушала его с видимым наслаждением, но когда он кончил и, сняв шапку, протянул ее в сторону публики для получения вознаграждения за свою игру, то все отвернулись в сторону, и бедный музыкант не получил ничего. Л.Н. Толстой, находившийся среди публики, быстро встал с своего места, спустился с балкона вниз, подошел к музыканту, взял его под руку, взошел с ним вместе обратно на балкон, усадил его рядом с собою и приказал подать им обоим ужин... Находившиеся на балконе чопорные англичане с своими дамами окаменели от изумления".
Здесь гр. Л.Н. Толстой является тем же непосредственным экспансивным человеком, который весь отдается переживаемому впечатлению, как и в письме о гр. Перовском и его современниках, которое мы выше привели. Известно, как многие иронизировали над его простонародным костюмом и занятием кладкою печей и сапожным ремеслом в позднейшие годы; но и тогда он был всего только тем же живым, искренним и непосредственным человеком, как всегда. Но когда все сдерживаются, вдавливая себя в форму, и можно предположить - ломаются в этой монотонности (ибо ведь это нелегко), Л. Толстой без формы и ломанья жил в каждую эпоху жизни, как ему хотелось и как находил он нужным. Вот его письмо от 1858 г., еще до женитьбы:
"Бабушка! Весна... (хотя гр. Толстая была ему теткою, но, будучи гораздо ее моложе, он усвоил привычку называть ее "бабушкой").
Отлично жить на свете хорошим людям; даже и таким, как я, хорошо бывает. В природе, в воздухе, во всем надежда, будущность, и прелестная будущность... Иногда ошибаешься и думаешь, что не одну природу ждет будущность и счастье, а и тебя тоже, и хорошо бывает. Я теперь в таком состоянии, и с свойственным мне эгоизмом тороплюсь писать вам
о предметах, только для меня интересных. Я очень хорошо знаю, когда хорошо обсужу здраво, что я старая, промерзлая и еще под соусом сваренная картофелина; но весна так действует на меня, что я иногда застаю себя в полном разгаре мечтаний о том, что я растение, которое распустилось вот только теперь вместе с другими, и станет просто, спокойно и радостно расти на свете Божием. По этому случаю к этому времени идет такая внутренняя переборка, очищение и порядок, какой никто, не испытавший этого чувства, не может себе представить. Все старое - прочь! Все условия света, всю лень, весь эгоизм, все пороки, все запутанные, неясные привязанности, все сожаления, даже раскаяния - все прочь!.. Дайте место необыкновенному цветку, который надувает почки и вырастает вместе с весной...".
До сих пор это письмо весной пахнет. И не тон ли это Левина из "Анны Карениной" в его молодых весенних чувствах? А вместе не видим ли и здесь только правду и только непосредственность в великом нашем писателе, который точно олицетворяет собою Русь, и барина ее и мужика ее, как воплотил ее писателя, мыслителя и воина.