Розанов В.В.. Памяти В.Ф.Комиссаржевской
.pdfВ.В. Розанов Памяти В.Ф. Коммиссаржевской
Как Несчастливцев в "Лесе" Островского неожиданно находит "трагическую актрису" в имении своей тетушки, вдовы-помещицы Гурмыжской, в лице ее дальней и бедной родственницы, теснимой любовью и обстоятельствами, - так Россия, до некоторой степени, нашла себе "трагическую актрису" в лице безвременно погибшей Коммиссаржевской. И так же жадно, как он, - она ухватилась за Веру Федоровну. И театр ее в Петербурге, но особенно она сама лично, - были окружены горячею любовью энтузиастов, особенно из молодежи.
* * *
Коммиссаржевская значительно выходила из рамок "актерства", "актрисы"... Привычка ли, традиция ли, а может быть, и бедность талантов на сцене, сделали то, что со словом "актер" мы невольно соединяем представление чего-то "цехового", ремесленного; чего-то "непременного" - с одной стороны, и "на все руки годного" - с другой. "Иван Иванович" или "Варвара Ивановна" на все роли пригодны, - только меняют "парички". И, с другой стороны, они всю жизнь только и делают, что "меняют парички": другой жизни нет... Человека нет, гражданина нет; только "играют роли"; и, в сущности, - сами "без роли" в громаде человечества.
Коммиссаржевская была гражданин, человек; была художница. "Цехом" и "ремеслом" от нее не пахло.
Более: не выйди она в актрисы, художественный ее дар или, скорее, дар лирико-художественный прорвался бы в другую сферу, только лишь немного изменив свои очертания, "применившись к обстоятельствам". У нее было большое "я". И это "я" везде бы выразилось, засверкало и привлекло к себе внимание.
Отнимите у М.Г. Савиной, тоже великой актрисы, гардероб и гримы; отберите у нее "роли", и что останется?.. Умная живая женщина; даровитый человек. Но без всякого другого призвания. Ни на какой сфере она не вышла бы из рамок "обыкновенного", - и только единственно на сцене она заблистала и приковала к себе взоры, умы, критику.
Это - урожденная актриса, от колыбели актриса. И - только актриса.
Коммиссаржевская... скорей была яркий, патетический, лирический талант, который мог выброситься куда угодно, на какой угодно берег. И если он выбросился на сцену, то это была судьба, может быть, счастливая судьба, но - без непременного в себе. Отсюда, в противоположность Савиной, она так поздно выступила на сцену, - и задумывала, последний год, перейти в другую совсем сферу, педагогическо-театральную. Всякому понятно, что это - совсем иное, чем самой играть на сцене, под тысячею устремленных на нее глаз. Другой талант, другие средства ума, другие слова и движения. Все другое.
Достаточно было немного раз увидеть ее на сцене, чтобы почувствовать, до чего она бессильна, как слабеет в главных господствующих, вековых ролях русского театра - бытовых; или, так как этих ролей она и не брала на себя, в отдельных, кратких черточках "бытового", которые ведь не могут не встретиться в каждой роли, как они есть и в каждом положении человека, самом трагическом и случайном. Всякий герой и во всяком несчастии ведь ест, пьет, спит и, словом, не свободен от первоначальных, простейших элементов "быта". Это и подводит нас к главной и новой черте Коммиссаржевской: она была совершенно неспособна передать сколько-нибудь характерно и живо, наконец - просто умело, ни одного штриха "быта", т.е. "повседневного", "обыкновенного"! Как это удивительно: не умеет ничего обыкновенного!! То есть - вся необыкновенна и нова!
Конечно... "трагическая актриса"! и даже - трагическая личность!
Это и есть ее главное. "Гримы" не затушевывали Коммиссаржевскую, а "роли" она играла только те хорошо, где играла "Коммиссаржевскую", все - ее и ее, ее - одну,
ее- всегда; играла свои оттенки, интонации, трансформации, перевоплощения. В душе
ееи в голосе звенела одна струна, болезненная, надтреснутая, - которую ничто заглушить не могло... И по этой звенящей струне голоса, такой особенной и личной, всегда можно было найти ее, в толпе, в ночи, где угодно... По звуку открывалось лицо, в звуке узнавался человек. "Это опять она!" - сказал бы каждый, не знающий ее в лицо, или рассеянный, или случайно отвернувшийся от сцены.
Загадочно и прекрасно. Немного волшебно. В актере это волшебно, - "играющем всякие роли". Гейне как будто лично знал Коммиссаржевскую, написав стихи:
Расписаны были кулисы пестро,
Я так декламировал страстно,
Имантии блеск, и на шляпе перо,
Ичувства, - все было прекрасно.
Но вот, хоть уж сбросил я это тряпье, Хоть нет театрального хламу, Доселе болит еще сердце мое, Как будто играю я драму!
И что я поддельною болью считал, То боль оказалась живая, -
О, Боже, - я, раненый насмерть, играл, Гладиатора смерть представляя!
Совпадение роли и действительности, живого существа и "актрисы", так поразительно в Коммиссаржевской и так исключительно для нее, - что это не могло не обратить всеобщего внимания. Кто же интересуется актером "как частным человеком"! Он - "весь на сцене". Но к Коммиссаржевской существовал всеобщий интерес как к человеку, так как все чувствовали, что в ней "актриса" и "человек" слиты в одно. И не человек служит "актрисе", а "актриса" служит человеку.
Это всех взволновало и заняло.
Еще немного чего-то добавить бы, - и получилось бы великолепное зрелище... Но у Коммиссаржевской был "надтреснутый голос"... Мечты души ее были гораздо выше действительности; зрение хватало дальше, чем сила крыльев. Она вся была трепетание, порыв, но не успех...
Так и полюбили в ней все этот трепет, порыв и страдание; полюбили бессилие...
Оплакиваемое нами всеми в себе...
Каждый полюбил в ней частицу своей души, лучшую; трагическую и бессильную.
Русские "струны" все звучат в тумане.
Звуки слышим, лица не видим.
Кто-то зовет, куда - не знаем.
И тоскуем. И будем жить в тоске, пока не умрем...
Все - как Коммиссаржевская.
Вот в этот полет своего "турне" она и увлекла души множества людей, особенно молодежи; но не ее одной, далеко не одной ее. Всякий молча, про себя, в глубине души отнес что-то заветное свое к "ней", соединил свое лучшее, может быть похороненное или замученное, - к "ней"; и следил с двойною мукою за ее движениями, голосом, словами на сцене... Но кое-что из "сценического" каждый смотрел, как на тропочку своей биографии, своего "возможно бы", "нужно бы", но что "не вышло", "не удалось" или "чего я не сделал"...
И вот еще немножко бы большого разума сюда, на сцену, или самообладания, или
могущества какого-то, которое мы не умеем определить. Но все русское бессильно...
Она умерла страшно и прекрасно. Ну, что умереть "на пенсии" и в старости, с вывалившимися зубами. Дайте немного прекрасного самой жизни, - а не одному театру. Жизнь также хочет, темный Рок истории хочет и трагедии, а не одной комедии и водевилей. Рок говорит: "Вы все живете бытом, но нужен и случай".
Коммиссаржевская из черной урны Рока вынула "случай", самый ужасный, но и прекрасный.
Именно - в Самарканде, у сартов, вдали, вдали ото всех, кто знал и любил ее, - от заражения черною оспой.
Была - и нет.
Любили - и нет ничего.
Так погасла ее "перелетная звездочка", только пересекшая нашу земную атмосферу. И откуда она пришла, куда ушла она, - не знаем.
Мы взглянули, - и ничего нет. А любили и залюбовались и "по звездочке" гадали свою судьбу. Но мы еще живем, а ее нет.
1910 г.