ИСТОРИЯ ИСКУССТВ 5 курс (История современного искусства кон19-20вв) / Лекции / Лекция 03. Русский авангард. 5 курс. docx

Лекция 3.

Тема: Русский авангард. Малевич, Кандинский, Родченко, Татлин, Ларионов - создатели радикального нового искусства XX века.

В марте 1915 года коллекционер Сергей Щукин, по слухам, купил с выставки «Трамвай В» работу Владимира Татлина, сколоченную из деревянных плашек. Некоторые исследователи сомневаются в факте покупки, но Щукин ее не опро­вергал, несмотря на широкую огласку события. Публика удивлялась и него­довала, в газете было напечатано ехидное письмо по поводу приобретения за большие деньги — цитата — «трех старых, грязных досочек». Но это озна­чало, что собиратель с безошибочным нюхом что-то почувствовал в том новом искусстве, которое в сферу его интересов вовсе не входило. 

Термин «авангард» для нас совершенно привычен, но в 1910-е годы он не был в ходу. Тогда чаще употреблялись слова, которые подчеркивали либо оппози­ционность искусства — «левые художники», либо новизну искусства, его вре­менной вектор — «будущники», «будетляне», «футуристы». Слово «футуристы» было главным, потому что оно интернациональное: были, например, и италь­янские футуристы, их лидер Маринетти приезжал в Россию. А после револю­ции термин «футуризм» стал распространяться на всех левых художников, и, например, критик Абрам Эфрос писал: «Футуризм стал официальным искус­ством новой России», имея в виду весь авангард.

Примерно понятно, когда авангард появляется и заявляет о себе — в 1910-е; известны и его главные имена. Но довольно трудно это понятное в нескольких словах сформулировать. Вот, например, в авангардной живописи множество беспредметных версий, от экспрессивной абстракции Кандинского до супрема­тизма Малевича. Но целиком он никак не сводится к абстракции. Скажем, Ларионов, Гончарова, Филонов, и не только они, почти или совсем не отступа­ли от изображения предметного мира. А что касается художественной услов­ности, то ее мера не поддается простым подсчетам — так, чтоб сказать, что вот с этого места уже авангард, а раньше еще нет.

• Авангард — это разнообразие языков и концепций: и индивидуальных, и коллективных. 

Чья-то индивиду­альная стилистика очень часто становится групповой, у крупных фигур есть адепты, ученики. И всё вместе это среда. И как раз через среду, через принятые в ней нормы поведения авангард можно попробовать охарактеризовать.

• Это совершенно новый тип поведения — вызывающий, нарочито грубый. Своего рода поэтика хамства, «маяковская» интонация — оскаленное «вам» и «нате».

Конечно, в первую очередь принято эпатировать буржуа, чей вкус, чье отношение к искусству и вообще жизненные принципы заслуживают лишь пощечин. Скажем, в кафе «Бродячая собака» посетителей с деньгами, за счет которых заведение существует, пренебрежительно именуют «фармацевтами» и всячески третируют. Но не церемонятся и со «своими».

Глава итальянских футуристов Маринетти говорил, что художнику необходим враг — манифесты итальянского футуризма и выдержаны в терминах войны.

• Историю русского авангарда тоже можно представить как историю ссор и взаимных подозрений.

Владимир Татлин даже днем плотно занавешивал окна своей мастерской. Ему казалось, что, Казимир Малевич подглядывает за ним и крадет идеи. Паранойя, конечно, но характерная. Ольга Розанова обвиняет Малевича в плагиате; она пишет: «Весь супрематизм — это целиком мои наклейки, сочетание плоско­стей, линий, дисков (особенно дисков) и абсолютно без присоединения реаль­ных предметов, и после этого вся эта сволочь скрывает мое имя». Михаил Ларионов придумывает название «Бубновый валет», но в объединении с этим именем уже не будет  его самого и жены, Натальи Гончаровой: случилась, как писали в газетах, «ссора хвостов с валетами». В начале 20-х годов Василий Кандинский иници­ирует создание Инхука — московского Института художественной культуры, и совсем вскоре группа конструктивистов во главе с Александром Родченко оттуда его изгоняет. То же самое было в Витебске: Марк Шагал приглашает Эль Лисицкого, тот приглашает Малевича, после чего Шагалу приходится Витебск покинуть. Прежде ситуация конфликта никогда не выглядела столь тотальной. 

Но прежде и история искусства не протекала с такой скоростью. Течения в ней как-то плавно сменяли друг друга, и если даже не плавно, то с понятной траек­торией, — а теперь она помчалась галопом. Что-то только что казавшееся новым резко объявляется отсталым: ведь авангарду, чтобы быть, нужен арьер­гард. Как писал Маяковский, «наш бог бег». Движение происходит в режиме постоянных открытий, и поэтому важно заявить свое первенство — «это мое, это я придумал», — чтобы инновацию не присвоили конкуренты. Заявить манифестным образом. 

Авангард — время манифестов и деклараций. Художники пишут их, пытаясь объяснить свое искусство и обосновать свое главенство и, в конечном счете, свою власть. Слово — бойцовское орудие, иногда булава, иногда кувалда. Но при этом редкий художник умеет писать ясно. Часто это, если воспользо­ваться выражением Хлебникова, «самовитое слово», шаманское. А раз тексты манифестов загадочны, как заклинания, то смысл их во многом зависит от интерпретации тех, кто их читает. 

• Это тоже увязывается с общим состоянием дел в мире: ведь вся жизнь теряет определенность, устойчивость, разумность.

От человека теперь можно ждать всего, поскольку скрытое в его душевных безднах бессознательное спо­собно заглушить голос сознания.  Книги Зигмунда Фрейда, вышедшие в начале XX века, «Толкование сновидений» и «Психопатология обыденной жизни» даже в безоблачном детстве заставили прозревать подавленный сексуальный кошмар, И  Первая мировая война, подтверждая это новое знание о человеке, окончательно обесценила ключевые понятия традиционного гума­низма..  

• Худож­ник уже не говорит «я так вижу» — он обретает право сказать «я так хочу». 

• Сама живопись, которая прежде удовлетворялась традиционным понятием о картине как окне в мир, теперь ограничиться им не может.

Потому что в этом окне ничего стабильного уже не обнаруживается — там пустоты, провалы и черные дыры, текучий мир непонятных энергий. Вещи сорвались с мест, распались на части, и есть соблазн собрать их заново совершенно иначе. Новое искусство пытается освоить этот мир непосредственно, нарушив понятие гра­ницы. Поверхность картины вспучивается, на ней появляются коллажные наклейки, в живопись вторгаются реальные предметы — собственно, жизнь и вторгается. Потом это назовут словом «ассамбляж», а пока что называют «живописной скульптурой».

• У таких попыток соединить искусство с реально­стью — большое будущее, они пройдут через весь XX век.

Одна из самых ради­кальных — реди-мейды, готовые предметы, выставленные в качестве произве­дений, вроде писсуара «Фонтан» Марселя Дюшана. Но на русской почве такого не случится. Возможно, потому, что планетарные амбиции как раз такому шагу препятствуют. В отечественном авангарде силен метафизический привкус — и он не про вещи. 

Несмотря на многообразие концепций, в авангарде можно выделить два глав­ных вектора, которые не столько отрицают, сколько дополняют друг друга.

• Вектор Малевича — мироустроительный: речь идет уже не о пре­образовании искусства, но о преобразовании мира через форму и цвет.

Мале­вич — безусловный харизматик и великий стратег, он подходит к своей дея­тельности как человек демиургической воли — с намерением изменить все.

• Вектор разных форм органического авангарда — ненасильствен­ного, призывающего не менять природу, а прислушаться к ней - у Матюшина, Филонова, отчасти у Татлина.

Татлин, считающийся родоначальником русско­го конструктивизма, вслушивается в голос материала, дорожит им. Его контр­рельефы — объемные композиции из деревянных, металлических и даже сте­клянных частей, прикрепленных к доске, — крайне радикальны в расставании с традиционной картинной плоскостью, и одновременно они обладают и каче­ством смирения перед природной данностью де­рева или железа. Существует легенда о том, как Татлин выбил стул, на котором сидел Малевич, предложив ему посидеть на абстрактных категориях формы и цвета. 

Первые авангардные открытия были сделаны не в России, а на Западе. Напри­мер, французский фовизм Анри Матисса, Андре Дерена и других и ранний ку­бизм Пикассо и Брака выходят на арену почти одновременно — в 1905–1906 го­дах; тогда же оформилось первое объединение немецких экспрессионистов — группа «Мост». Фовистский период потом будет у Ларионова с Гончаровой и у Малевича, хотя в целом фовизм на русском искусстве сказался не очень сильно. Кубизм, наоборот, повлиял очень значительно — и на многих, но соединился с влиянием итальянского футуризма, который сформировался к 1909 году — тогда был опубликован первый футуристический манифест Маринетти. Кубофутуризм — русское слово и русское явление. А экспрессио­низм, чью стилистику можно иногда заметить у Ларионова и Давида Бурлюка, важен для России, потому, что в его становлении существенную роль сыграл Василий Кандинский, художник настолько же русский, насколько и немецкий. Именно он в 1911 году вместе с Францем Марком организовал в Мюнхене экс­прессионистскую группу «Синий всадник». Творчество членов «Синего всадника» принято считать новой стадией экспрессионизма, граничащей с абстрактным искусством и сюрреализмом.

Поклонник сильного экспрессивного цвета и гротескно выразительных «лубочных» форм Михаил Ларионов в 1911 году создал собственный вариант абстрактного искусства – «лучизм», живопись чистого цвета и преломленных световых лучей, но потом вновь возвратился к живописи гротескной изобразительности.

• М. Ларионов. «Венера». 1912.

Народный примитив и кубофутуристические поиски составили основу чрезвычайно эмоциональной и в то же время конструктивной живописи и графики Натальи Гончаровой.

• Н. Гончарова. «Евангелисты». 1910.

• Н. Гончарова. Велосипедист. 1912- 1913.

Мир библейских символов, пестрый местечковый быт, мотивы русской иконописи и фольклора составили неповторимый сплав в искусстве М. Шагала.

• М. Шагал. «Над Витебском». 1914.

Другая крупнейшая фигура русского авангарда, стоящая несколько особняком – П.Н. Филонов (1881-1941). Хотя он активно участвовал в движении футуристов, его искусство складывалось в основном на базе северного модерна, увлеченного роковыми, вечными темами человеческого бытия.

• П. Филонов. «Пир королей». 1913.

Накануне революции и в революционный период выработался характерный «постврубелевский» стиль художника.

Василий Кандинский (1866 – 1944).

О Кандинском стоит сказать отдельно. Он — пионер беспредметности: первой абстрактной картиной считается его «Картина с кругом» 1911 года. Свои аб­стракции он делит на импрессии, импровизации и композиции; первые вдох­новлены впечатлениями от реальности, во вторых выплескивается бессозна­тельное, а композиции — это вещи продуманные, срежиссированные. В дея­тельности Кандинского сильна символистская подоснова. В своих картинах, трактате «О духовном в искусстве», Кандинский  пытается описать воздействие цветов на сознание.

• «Цвет, — пишет он, — это клавиш; глаз — молоточек; душа — многострунный рояль. Художник есть рука, которая посредством того или иного клавиша целесообразно приводит в вибрацию человеческую душу».

Примерно в том же направлении исследовал природу цвета Михаил Матюшин. 

М.В. Матюшин.

С Матюшина, по сути, начинается русский авангард. Именно он организовал петербургский «Союз молодежи», зарегистрированный в феврале 1910 года (знаменитая выставка «Бубновый валет» откроется только в декабре того же года). Матюшин много старше всех своих товарищей, но он и его рано умершая жена Елена Гуро — важные фигуры в этом движении. Матюшина считают ско­рее теоретиком и организатором, чем практиком, поэтому он остается в сторо­не от ревнивых разборок по поводу главенства. С ним, например, дружен Мале­вич, и мистические обертоны матюшинских поисков принимаются им вполне сочувственно. А мистики там много: органическая концепция Матюшина свя­зана с верой в то, что искусство может стать способом выхода в четвертое измерение. Для этого требуется приобрести навыки расширенного смотре­ния — научиться видеть не только глазами, но всем телом. Так, его ученики пишут, например, пруд под Сестрорецком — расположившись к нему спинами: такая реализация метафоры про «глаза на затылке». Матюшин исследует при­роду зрения одновременно как символист и как биолог- систематик. Итогом этих исследований станет «Справочник по цвету», который выйдет в 1932 го­ду — в совсем уже неподходящее для этого время. 

• Матюшин явился инициатором еще одного важного авангардистского предприятия — постановки оперы «Победа над Солнцем», осуществленной в 1913 году. Сам он, музыкант по основному образованию, написал музыку, поэт-футурист Алексей Кручёных — либретто на заумном языке, а Малевич сделал декорации, где впервые появился мотив черного квадрата. По сюжету будетляне завоевывают Солнце — и как раз черным квадратом оно и оказы­вается побеждено. Позднее, в 1920 году, оперу попытается поставить в Витеб­ске последователь Малевича Эль Лисицкий. В его постановке главный сюжет оперы о победе машинного над природным будет подан совсем прямо: вместо актеров там будут действовать механизмы — так называемые фигурины, при­водимые в движение электричеством. 

Казимир Малевич (1878- 1935).

Путь Малевича к супрематизму — это довольно интенсивное чередование эта­пов. Малевич начинает с импрессионизма — как тот же Ларионов и отчасти Кандинский; затем обращается к неопримитивизму, а вслед за ним начинается кубофутуризм и алогизм. На алогичной картине «Англичанин в Москве» зеле­ного гостя столицы в цилиндре окружают сабля, свечка, селедка, лестница, а также фразы «частичное затмение» и «скаковое общество». Это поэтика абсурда, живописная заумь, коллажное совмещение в картине несовместимых предметов и текстов. Малевич избавляется от причинно-следственного поряд­ка — и это делает его алогичные картины пусть неполным, но все же аналогом того, что будет в западном искусстве, но не в российском, —  дадаизма.

Для Малевича алогизмы только этап перед финальной фазой — супрематиз­мом. Стиль сложился в 1915 году и был представлен в декабре на выставке «0,10». В названии выставки ноль — это конец искусства, объявленный супрематизмом «нуль форм», символом которого стал «Черный квадрат», а десять — количество предполагаемых участников, на самом деле их было больше. 

Супрематизм — это геометрическая абстракция; геометрия для Малевича — это метафора тотальности. Весь мир сведен к геометрическим знакам — и больше в нем ничего нет. В 1919-м Малевич устраивает свою персональную итоговую выставку - от самых ранних вещей, еще импрессионистических, до последних — супрематических.  Несохранившиеся работы пишет заново. И завершает вы­ставку рядом пустых холстов на подрамниках. То есть живопись завершена. Супрематизм есть ее высшая точка, которая отменяет все дальнейшее.

Тем не менее, супрематизм с самого начала предлагается к освоению и действи­тельно осваивается другими художниками — в отличие, например, от экспрес­сивных абстракций Кандинского, которые не станут объектом ничьих дальней­ших рефлексий.

В 1920 году в Витебске Малевич создает общество Уновис, где все адепты пишут так же, как их гуру, и на их выставках под супрематическими картинами нет имен — предполагается, что это творчество анонимное и кол­лективное. Нет места индивидуальному художественному волеизъявлению, есть только утверждение системы, которая претендует на всеобщность, на то, чтобы быть окончательным переучетом всего в мире и последним словом о нем. Потому что «Супремус» — это «высший». Это последнее слово и, можно сказать, высшая мера. 

При этом этот универсальный язык годится для проектов будущего. И Мале­вич, и его ученики - Чашник, Суетин, Хидекель — придумывают архитектуру, основанную на супрематических формах. Они делают из гипса архитектоны и чертят планиты — модели жилищ для землянитов, людей грядущего космоса. Архитектоны беспредметны, лишены оконных и дверных проемов, их внутрен­нее пространство не проработано вовсе; Малевича интересовала не функция, а чистая форма - утопический модуль нового ордерного строя. И его посуда, созданная в начале двадцатых, в пору сотрудничества с Ломоносовским фар­форовым заводом, тоже не располагает к тому, чтобы ею пользовались, — из супрематического чайника трудно налить чай, а из получашки неудобно пить. Это манифестация формы, и форма самодостаточна. 

Вообще, идея производственного, промышленного искусства в 20-е годы сделается оправданием авангардного формотворчества - и о ней мы вскоре поговорим. Но как раз у главных художников дореволюционного авангарда с ней все обстояло довольно сложно. Даже у тех, кто искренне был готов целиком уйти в изготовление функциональных вещей «для жизни». Скажем, у Татлина. С посудой и так называемой нормаль-одеждой все было нормально, а вот «великие проекты» оставались утопией. Невероятный махолет «Летат­лин» — не летал. Башня — памятник Третьего интернационала — так и не была построена; да и трудно было предположить, что этот грандиозный замысел многоэтажной вращающейся конструкции мог воплотиться. Татлин не любил слово «конструктивизм», он вообще старался держаться подальше от любых «измов», но его считали отцом этого движения, потому, что он первым стал не изображать предметы, а делать их. Идеи «правильного» машинного конструктивизма декларировал и практически осуществлял Александр Родченко. 

Александр Родченко (1891- 1956).

В 1913-1914 гг. Родченко разработал свой метод создания композиций с помощью линейки и циркуля, благодаря чему рисунок уподоблялся инженерному чертежу.

Родченко — из самых продуктивных авангардистов второго поколения и из са­мых последовательных «производственников». Расцвет его деятельности при­ходится на послереволюционные годы. И сначала он как бы хочет сделать сле­дующий шаг на поле, освоенном старшими, — шаг в сторону большего лако­низма и, значит, большей радикальности. Скажем, у Малевича — геометриче­ские формы, плотные, а у Родченко — легкие линии (это у него называется линиизм, по поводу возможностей линии им даже манифест написан). У Тат­лина контррельеф связан со стеной, а у Родченко мобили свободно висят в воз­духе. Ничем метафизическим его опыты не отягощены, поэтому всему найден­ному легко будет чуть позже стать азбукой дизайна разных утилитарных ве­щей. Родченко с равным успехом будет работать в книжной графике, плакате и сценографии, оформлять интерьеры, делать мебель, заниматься фотогра­фией — и здесь его фотомонтажи и особенно приемы ракурсной съемки сде­лаются визуальным знаком времени. И не случайно именно он окажется ини­циатором изгнания Кандинского из Инхука: это было столкновение нового ма­териалистического подхода к искусству со старым, отвлеченным.

Московский Инхук, как и ленинградский Гинхук, институты художественной культуры, были призваны выработать универсальные методы обращения с формами. В послереволюционные годы было принято искать универсальное, и вообще после революции авангардные художники активно участвовали в ра­боте просветительских учреждений, которых стало много. Внедряли свою веру, так сказать. Вера Кандинского — это синтез искусств с опорой на биологию, на телесность, на синестезию. Три искусства, по его плану, должны этот синтез обеспечить — живопись, музыка и танец; это и предложено к изучению. А для молодых художников во главе с Родченко все это как раз лишнее, не со­ответствующее историческому моменту. Какой танец, когда не налажено производство необходимого — вот в чем должна состоять задача художника. Естественно, группа Родченко побеждает в этом споре. Но эта победа — нена­долго: совсем скоро необходимое будет производиться совсем не в конструкти­вистском духе. О том, кто победит конструктивистов, пойдет речь в следую­щей лекции.