Криминал как боъект ненау. и науч. изучения

ными подробностями жизни уголовников, – пишет Уилсон, – эти истории также служили предостережением, напоминая о неотвратимости наказания и неизбежном раскаянии преступника». Эти листки были собраны и изданы Ормсби (в 1773 г.) в виде книги, которая так и называлась – «Ньюгейтский календарь». Затем она неоднократно переиздавалась, породив детективный жанр, к которому относится и роман Ч. Диккенса «Оливер Твист» [3].

«Ньюгейтская пресса» поддавалась классификации. Такую классификацию провёл сам автор книги, выделив в ней отдельные части.

Первая часть «Сцены из жизни Робсона и Редпата» представляла собой описание с анализом преступления и наказания ука-

занных преступников. Книга преследовала цель – предупреждение преступлений. При этом в самом начале книги формулировалась криминологическая теория удержания от преступления: «Наказания были установлены и продолжают применяться обществом благодаря своему сдерживающему воздействию на людей, а не для того, чтобы отомстить преступнику, нарушившему закон» (вспомним у Ч. Беккария: «Цель наказания… заключается не в чём ином, как в предупреждении новых деяний преступника… и в удержании других от подобных действий» [4].

Во второй части «Плач Леопольда Редпата» в стихотворной форме излагалась история от лица преступника, который считал себя справедливым, поскольку грабил богатых для того, чтобы помочь бедным (своего рода Робин Гуд). В этом тексте Уилсон видит особенно яркое выражение идеи будущей «художественной криминологии», в которой изучение преступности и преступников осуществляется с помощью выразительных образов произведений искусства (стихов, пьес, романов, фильмов и т. п.), а также используется криминологическая трактовка содержания драматических произведений различных писателей, например У. Шекспира, Ф. М. Достоевского [5].

Здесь уместно сказать о русской лубочной литературе XVII–XVIII вв. и особенно XIX в., в которой также находила отражение тема преступления и наказания. В тот период

изготавливались картинки и тексты назидательного характера. Например, поучительными были рисунки о грехопадении и наказании первых людей. На них изображались сцены искушения змеем Евы и Адама, изгнания их из рая за нарушение данной им заповеди и плача о потерянном блаженстве. Другой лубок рассказывает об убийстве Каином своего брата Авеля, страданиях Каина, мучениях, которые причиняют ему демоны. В этом жанре работал и знаменитый царский иконописец Симон Ушаков, изобразивший нагого человека, передвигающегося на четвереньках. На спине у него тяжёлый символический груз (с разными тварями) и восседающий бес, погоняющий плетью грешника, у которого связаны ноги. Дано описание семи смертных грехов [6].

Лубок был очень популярен среди народа. Лубочные картинки изображали пьянство, разгул, кабацкую, тюремную жизнь, совершаемые преступлений в среде мастерового люда – сапожников, портных, часовщиков, гончаров, каменщиков и т. п. Ремесленники, городские обыватели изображались в народных картинках «обычно с чертами удальства, беспечности, гульбы, с очень снисходительным отношением к пьянству, фривольному поведению и даже воровству». В то же время в русской лубочной культуре популярна тема покаяния (осознания грешником своих грехов перед Богом). Например, большую известность приобрёл лубок 1767 г. по поводу покаяния убийц супругов Жуковых. На фоне Успенского собора и Колокольни Ивана Великого были изображены закованные в кандалы преступники, держащие зажжённые свечи. В тексте объявлялось о предстоящей процедуре казни: «Повестить за сутки во всём городе от полиции, в который день, какого часа и в которой церкви сей злодеи исповедать будут всенародное своё покаяние». Заметим, что эта лубочная картина была напечатана по велению Екатерины II [7].

Примечательно то, что подобные народные картинки («забавные листы») собрал (в количестве 4700 листов) и издал в четырёх частях в 1881 г. выдающийся юрист и государственный деятель своего времени и, что следует особенно отметить, почётный член Академии художеств и Академии наук Дмитрий Александрович Ровинский. В его книгах,

разумеется, нашли место и «забавные листы» с картинками и иллюстрациями по криминальной тематике: «Вор пришёл во двор» (изображена женщина с ухватом, догоняющая вора, укравшего у неё петуха, и дан пояснительный текст); «Вор на яблоне», «Бабы бьют французских мародёров», «Казнь лихоимца» и др. [8].

Ровинский выступал против «исключительного» формализма в уголовном судопроизводстве, пытаясь остановить своими протестами приговоры уголовных палат, в которых находил «вопиющую, но правильно и искусно оформленную неправду»; в такой «формальной правильности и полного соответствия действовавшим правилам о доказательствах ярко сквозило материальное неправосудие, причём во всей красе сказывались и молчание связанной по рукам и ногам судейской совести, и апатичная работа притупившегося на механическом применении Уложения о наказаниях ума» [9].

Ровинский был противником телесных наказаний и сыграл заметную роль в их отмене, выступал одним из инициаторов введения в России суда присяжных. Четверть века проработал сенатором кассационного департамента. Это ему принадлежат ставшие широко известными слова, обращённые к молодым судебным следователям: «Будьте людьми, господа, а не чиновниками». Ровинский понимал сочувственное отношение народа к преступнику. Он рассуждал так: «…Народ смотрит с состраданием на преступника, уже наказанного плетьми и осуждённого на каторгу и ссылку, и, забывая всё сделанное им зло, несёт ему щедрые подаяния вещами и деньгами – это правда. …За это сострадание следовало бы скорее признать за народом глубокое нравственное достоинство, нежели обвинять его в недостатке юридического раз-

вития...» [10].

В то время, пишет А. Ф. Кони, тюрьма оставалась местом, где элементарные потребности (в воздухе, освещении и даже в пище) преступника попросту игнорировались. Такая угнетающая картина включена Ровинским в своё собрание лубков с надписью «Въ темницѣ бѣхъ и посѣтите меня» (изречение для тех, кто посещает темницу). На лубке изображён двор темницы, на котором посетитель (милостивец) подаёт милостыню

прикованному к скамье узнику. Другой милостивец подаёт милостыню через окно темницы. В темнице находятся двое; руки одного в колодках, а ноги прикованы цепями к скамье; у другого ноги в колодках и руки скованы кольцами. В объяснениях к «Народным картинкам» Равинский, в частности, описывает полицейскую пытку, заключавшуюся в «отказе воды заподозренному, накормленному солёным сельдём и посаженному в жарко истопленную баню».

Криминологическая тема в содержании лубков отнюдь не свидетельствует о её научности. Это так называемая популярная криминология, или художественная криминология. И поистине Ровинского следует считать основателем российской «популярной («художественной») криминологии».

Задаваясь вопросом о правомерности называть подобные труды «криминологией», Уилсон анализирует третью часть книги Ормсби «Тёмные деяния», повествование в которой приписывается «криминологу», стремившемуся «показать кратковременность торжества преступника на примерах тех, кто планировал преступление, совершил грех, а затем страдал» [11].

Тексты, представленные в книге Ормсби «Преступники и культ преступлений», по мнению Уилсона, «составляют единый корпус литературы в зарождающейся области познания, восходящей к ньюгейтской традиции, которую мы называем криминологией» [12].

Такое раннее использование в популярных английских текстах слова «криминоло-

гия» связано с ненаучным определением,

во-первых, той области знаний, которая относится к преступлению и преступнику, а во-вторых, методов и форм, позволяющих открывать и демонстрировать эти знания.

Итак, первоначально слово «криминология» употреблялось для обозначения ненаучного направления творческой мысли. Криминология в этом определении может быть названа «общественной», «культурной», «популярной» и т. п. Такая форма криминологии, за столетия доказав свою позитивную привлекательность и жизнеспособность, эволюционировала и наконец утвердилась в статусе уникальной теоретико-прикладной науки.

Что касается употребления слова «криминология» как термина в теоретическом

зо» (в русском переводе слово «криминальный» заменено на «преступный»).

Другой известный нам учёный, развивавший социологическое направление в антропологической школе, Э. Ферри опубликовал свою знаменитую книгу «Sociologia criminale» (на итальянском языке), или в переводе на французский – «La sociologie criminelle». В обоих случаях использовано одно слово – «криминальная» (социология). Через несколько лет она была переведена на русский язык и издана в России, но уже под названием «Уголовная социология».

Но так получилось, что слово «криминал», взятое в качестве термина, как правило, ассоциировалось с одним лишь преступлением. «Криминальное» значит «преступное» – деяние, поведение. Правда, что касается преступного поведения, то криминалисты и другие исследователи внимание к нему, можно сказать, не проявляли. Точнее, проявляли, но только как к адресату наказа-

ния за содеянное. Кара следовала за пре-

ступление, хотя и обрушивалась на преступника. Это и понятно: не по абстрактному отступничеству надлежало бить, а сечь голову конкретному отступнику. Не задаваясь целью выяснить, как и почему он это сделал. Главное – выплеснуть вскипевшее чувство отмщения, придав при этом наказанию устрашающий характер, будучи уверенным в том, что именно устрашение, да к тому же максимально жестокое, раз и навсегда отобьёт охоту совершать преступление,

ине только у конкретного преступника. Отсюда и главный вид наказания – тюремное заключение, со временем «породившее»

тюрьмоведение.

Вся так называемая лестница наказания выстраивалась по «мстительному» принципу возмездия, причинения физического, материального, морального вреда.

Вучении о криминале, подчёркиваю, «господствовало» преступление, точнее преступление и предопределённое им наказание. Эти две категории неразделимы. Преступлению как проявлению уголовной противоправности (преступности) присуще имманентное свойство наказуемости; как утверждается в литературе, «наказание – органичное следствие преступления» [18]. Отсюда

и– наказуемость как обязательный признак-

критерий юридической категории «преступления». Именно этим можно объяснить широкое распространение этого словосочетания не только в научной, но и философской, политической, публицистической, художественное литературе.

В соответствии с философским представлением (линейным мышлением) о причине

иследствии, наказание как следствие деяния в то же время выступает в качестве причины, «вынуждающей» назначение наказания, а эта причина, в свою очередь, порождает новое следствие – исполнение наказания.

Таким образом, в учении о криминале XVII в. формируется определённая, можно сказать суммативная (простое соединения качеств), система знаний. Характерным признаком такой системы можно считать синкретизм (греч. – соединение), т. е. неразвитое состояние слабовыраженного единства, нерасчленённости. Например, такое состояние характерно «протоискусству», т. е. искусству, возникшему на первоначальных стадиях человеческой культуры, в которой «музыка, пение, поэзия, танец не были отделены друг от друга» [19].

При этом в структуре криминологии доминирует, по выражению выдающегося русского юриста С. К. Гогеля, «уголовное право, обнимающее и уголовный процесс, и пенологию» [20]. Позже, как известно, процесс структуризации, точнее дезинтеграции, приведёт к формированию новых подсистем: этиологии преступности, криминальной психологии. В свою очередь, эта сложнейшая антикриминальная система, создаваемая и функционирующая по воле государства, потребует особого искусства обращения с ней. Таким искусством окажется уголовная политика.

Издесь, заметим, проявляется та же причинно-следственная закономерность, которая и обусловливает уголовную политику как органичное следствие антикриминальной системы – «уголовного права, обнимающего

иуголовный процесс, и пенологию». Отсюда закономерен и вывод (в частности, Ф. Листа) об уголовной политике как «самостоятельной ветви науки уголовного права» [21], что, впрочем, оспаривалось Гогелем [22].

Заметим, что это самое управленческое искусство по отношению к криминалу не-

возможно без тех знаний, в которых открываются закономерности, рождающие преступление, и которые высвечивают перспективные пути противодействия преступлению,

втом числе с помощью наказания. «Целесообразное применение наказания, как орудия в борьбе правопорядка с преступлением, – полагал Лист, – невозможно без научного исследования преступления… и его внутренних причин…» [23]. Такое «учение о преступлении» он считал возможным именовать криминологией или, точнее было бы сказать сегодня, «преступностиведением» (термин введён проф. Д. А. Шестаковым). «Точнее» –

втом смысле, что объектом исследования определялось преступление, которое, ещё раз заметим, выделяется как один (и важнейший) элемент из многосложного явления «криминал».

Как видим, объектом учения о криминале, или криминологии (давайте привыкать к непривычному общетеоретическому значению этого привычного термина), выступало сложное юридическое явление. Мы не стали употреблять определение «социально-юриди- ческое», дабы тем самым подчеркнуть метафизическое видение (юридическую конструкцию) объекта исследования.

Здесь важно заметить очевидное развитие научной мысли, в основе которого доминирует индуктивный метод познания. Термин «преступление» постепенно обретает второе, обобщающее значение: «преступность» как общественное явление. Преступность, осмысливается как некий феномен, не имеющий сущности, как, например, и греховность.

Преступность – это не нечто вещественное, т. е. существующее объективно, «видимо», а качественная составляющая общества, его особенное свойство, которое можно сравнить с магмой земной коры: оно проявляется

вреальной человеческой жизни в виде вулканических извержений-преступлений.

Анализируя эволюцию научной мысли в области изучения преступления, российский правовед Н. С. Таганцев видел её перспективы в отходе от отдельного события и лица, т. е. в рассмотрении преступлений не в их индивидуальности, а в их совокупности и последовательности, вследствие чего наблюдательному уму откроются новые и «в высшей степени важные стороны» для научного

познания. Мы находим в этом «диалектический» ход мысли гениального учёного – действие закона перехода количества в качество; от преступления как явления единичного к явлению множественному, вначале суммативному, а затем системному, или преступности в современном её определении как соци- ально-юридического явления.

Понимание того, что в юридическом учении о преступлении и практике реагирования на него необходимо обращаться к социальным вопросам, подвигло Таганцева на последующие открытия, в которых зарождалось новое направление уголовной теории – уголовная политика [24].

___________________

1.Уилсон Дж. Р. Слово «криминология»: филологическое исследование и определение // Актуальные проблемы экономики и права. – 2016. – Т. 10. – № 3. – С. 232.

2.Ewart J. The sanitary condition and discipline of indian jails. – London : Smith, Elder and Co, 1860. – P. 288–289.

3.Уилсон Дж. Р. Указ. соч. – С. 232.

4.Беккариа Ч. О преступлениях и наказаниях. –

М., 1995. – С. 106.

5.Уилсон Дж. Р. Указ. соч. – С. 233.

6.См.: Русский рисованный лубок конца 18 – начала 20 веков : из собрания Государственного Исторического музея / [сост. и автор текста Е. И. Иткина ; макет и оформление В. Савченко ; фотосъёмка Б. Б. Зверева]. –

М. : Рус. книга, 1992. – URL: http:// bibliotekar.ru/rusLubok/0.htm.

7.См.: Преступление и наказание в русской лубочной литературе. «Вор пришёл во двор» и др. – URL: http://distance.rpa-mu.ru/files /books/pihk /thm/tsm6.html.

8.Заболотских Б. Русские народные картинки / собрал и описал Д. А. Ровинский. – URL: http://www.raruss.ru/treasure/page2/1353-rovinsky- folk-picturies.html.

9.Анатолий Фёдорович Кони (1844–1927). Биографический очерк. Юридические статьи. Заметки. Сообщения. История развития уголов- но-процессуального закона. – URL: http:// refdb.ru/look/2969957.html.

10.Там же.

11.Уилсон Дж. Р. Указ. соч. – С. 233.

12.Там же. – С. 234.

13.Там же. – С. 235–236.

14.Там же. – С. 239.

15.Там же.

16.Там же. – С. 245–247.

17.Латинско-русский словарь, приспособленный к гимназическому курсу / составил Г. Шульц.

– СПб., 1909. – С. 143.