dementev_v_v_teoriya_rechevyh_zhanrov

(СОСЕДКИ ПО ДОМУ А. И Б. ВСТРЕЧАЮТСЯ НА УЛИЦЕ) А. Здрасьте / что там в овощном?

Б. Ниче нету // А. Совсем?

Б. Токо картошка // А. Молодая?

Б. Нет / старая // А больше ничего //

А. Ну пойду посмотрю // [Китайгородская, Розанова 1999: 358– 359].

Диалог должен быть отнесен к непрямой коммуникации на сле- дующих основаниях: наличие смысловых лакун в тексте разговора, неточность передаваемой информации, непредсказуемость реакций, неопределенность коммуникативных намерений говорящих. Неяс- но, означает ли последняя реплика А. Ну пойду посмотрю то, что А. осталась неудовлетворена ответом Б. и хочет получить более точную информацию (тогда действительно лучше пойти посмотреть самой), или же А. хочет сообщить, что отправляется посмотреть старую кар- тошку (что маловероятно). Но какого удовлетворительного ответа могла ожидать А. на свой вопрос Что там в овощном? Скла- дывается впечатление, что А. вообще не ждет ответа как такового. Точно такая же реплика Ну пойду посмотрю скорее всего была бы произнесена ею и в случае исчерпывающе подробного рассказа Б. о том, что там в овощном (тогда она была бы даже более уместна, чем после лаконичного Ниче нету // токо картошка). Кроме того, заклю- чительная реплика несет метакоммуникативную, регулятивную на- грузку, и ее следует интерпретировать прежде всего как речевой ход, замыкающий интеракцию и закрывающий тему диалога.

Исследователь-лингвист, столкнувшийся с таким материалом, строит различные гипотезы относительно реплик этого разговора. Несомненно, что точно так же строят их и сами собеседники. Таким образом, даже в этом, казалось бы, «простом» бытовом разговоре не может быть «простой» интерпретации высказываний, какую предпо- лагает семиотическое использование знаков, поскольку, очевидно, в основе данного вида коммуникации лежит содержательная диада, ко- торая может быть определена как «запрос информации ~ потребность в другой информации, чем та, которая может быть передана в рамках данной коммуникативной ситуации».

Как известно, осмысление материала такого рода (а именно такие примеры прежде всего характерны для устного непосредственного

общения) привелилингвистикутекстаещев60–70-х гг. к необходимо- стииспользоватьсложныйкомплекстекстовыхкатегорий(втомчисле ситуативность, диалогичность, множественный характер интерпрета- ции, интертекстуальность, вербальные и невербальные компоненты коммуникации). Часть этих категорий, обусловливающих связность

ицельность речевого произведения, выделили лингвистику текста из «нетрадиционного» синтаксиса, занимающегося вопросом о сред- ствах связи между предложениями, и очень скоро выделили из «тра- диционной» лингвистики текста лингвистику дискурса, основными категориями которой стали именно текстовость плюс ситуативность. Взаимодействуя с прагмалингвистикой и социолингвистикой, лингви- стика дискурса обогащается следующими категориями: 1) участники общения (статусно-ролевые и ситуативно-коммуникативные характе- ристики); 2) условия общения (пресуппозиции, сфера общения, хро- нотоп, коммуникативная среда); 3) организация общения (мотивы, цели и стратегии, развертывание и членение, контроль общения и ва- риативность коммуникативных средств); 4) способы общения (канал

ирежим, тональность, стиль и жанр общения).

Важно, что конститутивные категории дискурса вытекают из тео- рии коммуникативных постулатов, т. е. принципов успешного обще- ния. Одним из ключевых принципов здесь является установка на осмысленность и интерпретируемость любой речи — даже если по форме речь кажется полностью бессмысленной, получатель скорее станет искать в ней смысл, не выраженный явно, чем откажется от интерпретации. На этом явлении основан комический и эстетический эффект многих художественных произведений, например «Жалобной книги» А. П. Чехова.

Лежит она, эта книга, в специально построенной для нее контор- ке на станции железной дороги. Ключ от конторки «хранится у стан- ционного жандарма», на деле же никакого ключа не нужно, так как конторка всегда отперта. Раскрывайте книгу и читайте:

... «Проезжая через станцию и будучи голоден в рассуждении чего бы покушать я не мог найти постной пищи. Дьякон Духов».

«Лопай, что дают»...

«Кто найдет кожаный портсигар тот пущай отдаст в кассу Ан- дрею Егорычу».

«Так как меня прогоняют со службы, будто я пьянствую, то за- являю, что все вы мошенники и воры. Телеграфист Козьмодомьян- ский».

«Добродетелью украшайтесь».

«Катенька, я вас люблю безумно!» «Прошу в жалобной книге не писать посторонних. За начальника

станции Иванов 7-й».

«Хоть ты и седьмой, а дурак».

Конечно,этотконгломератстановитсяполноценнымхудожествен- ным текстом не только из-за наличия заголовка (иначе из любой «жа- лобной книги» получился бы отличный рассказ). Читатель понимает, что за каждой записью у Чехова стоит «смешной человек» и каждый пишет почему-то «не по правилам» книги жалоб — и в то же время вполне «по правилам», понятным читателю, если считать «более пра- вильными правилами» сообразность с характером и ситуацией; тогда оказывается вполне понятно (а следовательно, уже нельзя говорить о хаосе), почему единственный автор записи, кто относится к данному тексту как к «жалобной книге», имеющей свои правила, — «Иванов

7-й» — назван «дурак».

Ключевое для системно-структурного языкознания понятие ин- варианта оказывается малоприменимо в теории дискурса, посколь- ку ведущую роль в организации дискурса играют ориентирующие, а не смыслораскрывающие категории; данные категории относятся друг к другу приблизительно так же, как тексты классицизма с его строгостью правил к текстам романтизма. Как известно, привержен- цы классицизма очень негативно воспринимали «недопустимо воль- ный» романтизм, реализм (ср. шок зрителей на премьерах «Ревизора» Н. Гоголя или «На дне» М. Горького). При этом противопоставляются «ограничивающие» (типа «Нельзя!» в статусном, официальном, эти- кетном дискурсе) и «расширяющие» (предписывающие, рекомендую- щие) категории.

Именно наличие правил речи / текста, среди которых важное ме- сто занимают жанровые правила, делает возможной интерпрет а - цию дискурса. В целом нечто понимается как дискурс / текст, когда подлежитинтерпретации;нечтонеявляетсядискурсом / текстом,если: 1) не подлежит интерпретации и 2) если подлежит слишком большому (бесконечному) числу интерпретаций. Невозможно простое (подоб- ное компьютерному) понимание текста / дискурса, что подтвержда- ют многочисленные эксперименты, выявляющие смысловые лакуны текста, инференции и экспектации, основанные на пресуппозициях и фоновых знаниях [Макаров 2003].

В лингвистике текста / дискурса доказано, что наибольшим ин- терпретативным усилиям в тексте подвергаются элементы, по своей

единицы и модели, используемые в современной дискурсивной тео- рии — говоря очень огрубленно, мы включили сюда почти все, что так или иначе выходит за пределы синтаксического уровня языка и предложения, начиная с конкретных средств связи между двумя пред- ложениями в тексте.

Наверное, нет необходимости говорить, насколько различны еди- ницы, из которых был составлен данный список, — многие из этих единиц с трудом могут быть поставлены рядом друг с другом, напри-

мер, коммуникативная категория и анафора; в список включены еди-

ницы,неиспользуемыевместеврамкаходнойтеории,какстильитип дискурса; есть фактически синонимичные названия для одной и той же единицы (речевой акт и иллокутивный акт). Различаются же эти единицы прежде всего своим содержательным объемом и структурой (ср. концепт и стиль), функциями, т. е. участием в организации того или иного участка речи, а также целью использования данных единиц и моделей в лингвистике, в связи с общей плоскостью теоретических взглядов исследователя и целями конкретного исследования.

Что касается содержательного объема данных единиц, следует подчеркнуть, что они различаются прежде всего не в количественном, а в качественном отношении: так, выделяются фреймы и подобные им структуры «вертикального» типа (стиль, тип дискурса), которые описывают целые ситуации и объясняют, почему все в речевом произведении должно быть связано данным образом, однако не объ- ясняют особенностей отдельных связей между участками текста, т. е. того, как осуществлен данный тип организации. В этом отношении единицы «вертикального» типа (макростратегии и макроструктуры, текстотипы, сценарии, планы, фреймы, а также некоторые ориенти- рованные на развертывание текста психолингвистические модели с центральными концептами замысла и его реализации; обычно сюда же включают и речевой жанр), обеспечивающие цельность речевых произведений, противопоставлены таким «горизонтальным» («моно- логическим», линейным) текстовым и когнитивным механизмам, ко- торые обеспечивают, главным образом, связность речевых произве- дений:

•семантическая когерентность текста (анафора, пресуппози- ции, импликации, контекст, изотопия, номинационные / тематические цепи);

•темо-рематическое структурирование (коммуникативный дина- мизм и функциональная перспектива, фокус контраста, прогрессии,

импозиции, семантическая, синтаксическая и прагматическая валент- ность, (иллокутивное) вынуждение);

• просодические структуры [см.: Николаева 1978].

Внекоторых случаях отношения между отдельными единицами

игруппировками единиц детально рассмотрены в лингвистике, на-

пример между речевым жанром и речевым актом (как уже говори-

лось, целый этап в развитии ТРЖ прошел под знаком сближения и взаимовлияния данных теорий), между интенцией и интенциональ- ным состоянием (начиная с Дж. Серля). Целый ряд работ посвяще- ны соотношению понятий коммуникативная категория (см. разные понимания коммуникативной категории в: [Карзенкова, Салимовский

2005; Стернин, Шилихина 2001]) и коммуникативный концепт [Кара-

сик 2002; Шейгал 2006]: категории присуща градуируемость / шкаль- ность, зато отсутствует образная составляющая и значительно осла- блена ценностная.

Однако начать мы хотим с проблемы, которая представляется не только наиболее «лингвистичной» в данном списке, но и наиболее важной для общей проблемы речевой / речежанровой системности, —

отношения речевых жанров и языка как двух альтернативных,

ногенетическиблизкихспособовупорядочиваниякоммуникации

иречи.

Вспомним одно из наиболее часто цитируемых положений М. М. Бахтина: «Мы говорим только определенными речевыми жан- рами, т. е. все наши высказывания обладают определенными и отно- сительно устойчивыми типическими формами построения целого. Мы обладаем богатым репертуаром устных (и письменных) речевых жанров. ... Даже в самой свободной и непринужденной беседе мы отливаем нашу речь по определенным жанровым формам, иногда штампованным и шаблонным, иногда более гибким, пластичным и творческим (творческими жанрами располагает и бытовое общение). Эти речевые жанры даны нам почти так же, как нам дан родной язык»

[Бахтин 1996: 181].

Наименее ясным здесь представляется место: «речевые жанры даны нам почти так же, как нам дан родной язык».

Думается, возможны следующие толкования данного «почти»: 1. М. М. Бахтин намеревался так прояснить понятие РЖ для линг-

вистов — ранее данное понятие осмыслялось практически исклю- чительно в литературоведении. Для этой цели было бы совершенно

естественно сопоставить малоизученное явление с явлением, очень широко исследованным. Действительно, язык дан нам в речи как объективно существующие обязательные для соблюдения правила и формы, и такие же объективно существующие формы речи представ- ляют собой речевые жанры. Слово «почти», вероятно, означает, что жанры все же менее императивны и независимы от человека. Следу- ет отметить, однако, что лингвистика еще не имеет вполне четкого представления о том, как, в каком виде язык «хранится в голове», — в данном вопросе нет полной ясности в современной психолингви- стике; тем более не могло быть полной ясности в лингвистике на- чала 50-х гг., когда М. М. Бахтин писал статью «Проблема речевых жанров».

2.Возможно, речь идет о том, что сами РЖ по своей сущности близки языковым единицам, отношениям значений и значимостей и способам их выражения (например, системе частей речи или членов предложения), правила РЖ подобны языковым нормам? Однако не существует никаких подтверждений тому, что М. М. Бахтин допу- скал такое толкование своей концепции РЖ, поскольку к этой теме он больше не обращался.

3.Может быть и третье толкование: РЖ и язык не тождествен-

коммуникации. И РЖ, и язык представляют собой инструменты, при помощи которых человек осуществляет свою ориентацию в окру- жающем мире и воздействие на мир, а точнее такую важную часть взаимодействия с миром, как общение с другими людьми. Выражаясь в синергетической терминологии, можно сказать, что РЖ и язык вы- ступают как два разных коммуникативных аттрактора, т. е. типа упо- рядочения дискурса. Как известно, в лингвосинергетике аттрактор понимается как область упорядоченности для открытой, сильно не- равновесной системы. В синергетических системах аттракторы яв- ляются единственным средством: 1) преодоления неопределенности, излишней энтропии смысла и 2) создания неконвенциональной ана- логической структуры [Герман 2000: 41, 91 и далее].

Нам кажется наиболее верным последнее толкование. Продолжим цитату из статьи «Проблема речевых жанров»: «Формы языка и ти- пические формы высказываний, т. е. речевые жанры, приходят в наш опыт и в наше сознание вместе и в тесной связи друг с другом. ... Речевые жанры организуют (выделено мною. — В. Д.) нашу

речь почти так же, как ее организуют грамматические формы (синтак- сические)» [Бахтин 1996: 181].

При сопоставлении языка и РЖ как разных типов аттракторов на первый план выступает противопоставление двух типов коммуника- ции — упорядоченной, нормированной, формализованной, с одной стороны, и неупорядоченной, ненормированной, неформализован- ной, с другой стороны. Следует отметить, что в лингвистических и смежных социолингвистических, психолингвистических, этнолинг- вистических, риторических исследованиях данная оппозиция актив- но использовалась для объяснения особенностей разных типов ком- муникации, хотя понималась эта оппозиция по-разному, например: «конвенциональная коммуникация ~ неконвенциональная»; «книж- ная ~ разговорная»; «риторическая ~ нериторическая»; «тексты ~ нетексты» и т. д. Наконец, названная оппозиция из двух основных типов коммуникации понималась как общее противопоставление норматив- ного (кодифицированного) и узуального начала в речи. Выделение двух названных типов коммуникации можно понимать как распро- странение на коммуникацию известной лингвистической дихотомии Э. Бенвениста «семиотические коммуникативные системы ~ семанти- ческие коммуникативные системы» [Бенвенист 1974: 80–88].

Выделяя два типа коммуникации на основе лингвистической ди- хотомии Э. Бенвениста, считаем, что прямая, или упорядоченная, коммуникация, осуществляемая средствами коммуникативных си- стем семиотического типа, имеет место тогда, когда в содержатель- ной структуре высказывания смысл = значение, т. е. план содержания высказывания, выражаемый значениями компонентов высказывания (слова, граммемы и т. п.), зафиксированных в словаре, совпадает с итоговым коммуникативным смыслом. В основе прямой коммуни- кации лежит система единиц и правил их организации, поддающих- ся исчислению (т. е. замкнутая система, «код»). Можно сказать, что прямая коммуникация осуществляется средствами коммуникативных систем семиотического типа (в терминологии Э. Бенвениста), или формализованных систем (в терминологии А. Соломоника), и пред- ставляет собой функционирование «языка-системы» в соссюровскоредукционистском понимании. (Подобное понимание коммуникации восходит к александрийским грамматикам, позже оно проявилось в грамматике Пор-Рояль.) Иными словами, прямая коммуникация ор- ганизуется аттракторами и не включает участков неаттракторового характера. Поэтому для описания прямой коммуникации оказывается

не только как дополнительный вариант уже существующей знаковой системы — они поднимают прежнюю систему на бóльшую высоту и снабжают ее дополнительными семиотическими возможностями: «В то время как количество знаков в первичной системе практически не- ограниченно (естественные знаки, образы, слова), количество знаков для записи стараются сократить до минимума. Правила их использо- вания очень ригидны, значительно меньше энтропии наблюдается в операциях с буквами, чем, допустим, в операциях со словами (при записи мы не можем отклоняться от правил правильного письма, в разговоре существует масса возможностей для комбинаций с одним и тем же словом)» [Соломоник 1995: 102].

Но кроме языкового существует большое число различных спосо- бов упорядочения коммуникации, преодоления энтропии в ней: раз- личные жанровые и риторические правила и предписания ведения как вербальной, так и невербальной коммуникации, коммуникативные ка- тегории. Думается, не случайно описание языкового содержания осу- ществляется на основе фреймов и близких к ним структур.

Так, в лингвосинергетике коммуникация понимается как «су- щественно нестабильная, пульсирующая структура» [Герман 2000: 54], в которой, однако, есть аттракторы — «отдельные области упо- рядоченности открытой, сильно неравновесной системы» [Там же: 41]. И. А. Герман считает важнейшим аттрактором в использовании языка метафору. По ее мнению, метафора противопоставляется всем остальным способам упорядочения представлений о мире, например словообразовательныммоделям,как«прорывнаповерхностныйуро- вень языка “становящегося бытия” новой смысловой системы, когда концептуальная система индивида пытается освободиться от излиш- ней энтропии смысла» [Герман 2000: 92]. Тем самым И. А. Герман противопоставляет разные типы языковых аттракторов — узкоси- стемные парадигматические аттракторы инвариантно-вариантного типа и аттракторы полевого типа. В категориях традиционных систе- моцентрических исследований языка метафора как разновидность языковых структур полевого типа относится к явлениям языковой асимметрии. Отметим, что само поле с ядром и нечеткой, но тяго- теющей к ядру и таким образом организованной периферией, несо- мненно, тоже аттрактор, причем аттрактор языковой.

В теории искусственного интеллекта, формальной логике разви- вается теория фреймов, которые понимаются как фрагменты знания о мире, содержащие информацию об обычном порядке протекания ситуации [Дейк ван 1989: 16–17, 69, 84; Филлмор 1983: 80, 111;