общения с точки зрения его формы, функции и ситуативной, социально-культурной обусловленности;

2)дискурс-анализ (в узком смысле) как наименование традиции анализа Бирмингемской исследовательской группы;

3)дискурс-анализ как «грамматика дискурса» (Р. Лонгейкр, Т. Гивон), близкое, но не тождественное лингвистике текста направление.

В данной работе понятие «дискурс-анализ» употребляется преимущественно в первом, самом широком значении. Второе значение, где необходимо, уточняется, а третье замещается сочетанием грамматика дискурса.

Широкое, интегрирующее определение дискурс-анализа соответствует широкому толкованию дискурса, принятому в 3.1, и понятию discours, кото-

99

рое обозначил Г. Гийом [1992: 36—39], критически разбирая соссюровскую формулу langage = langue + parole. Discours, как построение речи, он ввел в качестве четвертого элемента, сместив смысл в понятии речь в сторону акта физического говорения (parole effective), отличая ее от идеальной речи (parole-idée) на уровне языка (langue), который существуют в людях в форме возможности (puissance), только in potentia [Бодуэн де Куртенэ

1963, I: 75—77].

В социальных науках за пределами языкознания «дискурс-анализ» обозначает методологию исследования в русле постструктурализма, постмодернизма [см.: Порядок дискурса — Фуко

1996b: 47—96; 1996а; Foucault 1971], а также герменевтики [Слово как дискурс — Рикёр 1995: 129—136]. Видимо, пока нет необходимости особо оговаривать такие случаи, поскольку их с полным основанием можно включить в объем термина дискурс-анализ в первом, наиболее широком смысле. Тогда можно согласиться с обобщающим пониманием дискурс-анализа как междисциплинарной области знания, в которой наряду с лингвистами участвуют социологи, психологи, этнографы, литературоведы, стилисты и философы [ЛЭС: 137].

3.3. МЕТОДОЛОГИЯ ДИСКУРС-АНАЛИЗА

Truth is stranger than fiction, but it is because fiction is obliged to stick to possibilities; truth isn't. M. TWAIN, «Pudd'nhead Wilson's New Calendar»

Вопросы использования тех или иных методик и приемов сбора обработки и транскрипции лингвистического материала помимо своего прикладного, практического значения, важны теоретически, потому что дискурс-анализ выступает не только как теория языкового общения, но и как инструмент познания, возможности которого выходят за узко лингвистические рамки.

3.3.1 Общие проблемы сбора материала

Как ни странно, но многие авторы обходят стороной проблемы сбора материала и его обработки, транскрипции, сегментации, сопоставления и описания, как и технические вопросы работы с информантами, хотя это один из основных этапов исследования, во многом определяющий его результат. Возможно, для кого-то эти проблемы не выглядят принципиально важными. Возможно, мода на методологические дебаты отошла после того, как Н. Хомский подверг резкой критике эмпирические увлечения полевой работой в период с 1920- х по 1950-е годы, а его влияние на развитие лингвистики, в частности американской, переоценить трудно. И только этно- и социолинг-

100

вистические изыскания сохранили пиетет по отношению к этой теме, где прежде всего надо отметить позицию У. Лабова [1975; Labov 1972а].

Сегодня можно констатировать отсутствие единой системы общепризнанных и общепринятых методик, правил и процедур сбора, представления и описания языкового и прежде всего — речевого материала. Даже исследования именно языкового общения порой не могут предъявить сколь-либо серьезного эмпирического подтверждения, в них просто-напросто отсутствует корпус текстов. Многие работы легко обходятся «искусственными» примерами, придуманными самим авторами. Лишь в рамках социолингвистики, конверсационного анализа и дискурс-анализа встречаются работы, содержащие детальные транскрипты коммуникативных событий [Schegloff, Sacks 1973; Stubbs 1983; Sacks, Schegloff, Jefferson 1974; Coulthard 1985; Sinclair, Coulthard 1975; Boden, Zimmerman 1991; Sacks 1995], в последнее время их число постепенно растет.

Общее решение проблемы отбора материала состоит в преимущественном анализе транскриптов аудио- и видеозаписей речевых событий в комплексе с разнообразными этнографическими наблюдениями [об этнографических подходах к изучению речи и коммуникации — Орлова 1994: 85; Emerson e. а. 1995], дополненными данными как естественного (например, пассивного наблюдения), так и экспериментального (активного)

характера [Stubbs 1983:218].

Означает ли это категорический отказ от использования в качестве языкового материала текстов массовой коммуникации, художественной литературы и т. п.? Абсолютно нет. «Лингвисты глубоко правы в том, что, разыскивая норму данного языка, обращаются к произведениям хороших писателей, обладающих очевидно в максимальной степени...

оценочным "чувством" или "чутьем языка"» [Щерба 1974: 37]. Тексты средств массовой коммуникации, различных субкультур в наши дни представляют особый интерес для исследований языка в социокультурном аспекте. Все зависит от конкретных целей и задач: не для всякого анализа хорош литературный материал; просто надо отдавать себе отчет в том, что строить только на нем изучение, скажем, разговорной речи по меньшей мере некорректно.

Одним из трудных, но преодолимых препятствий на пути исследователя оказывается проблема технической записи корпуса текстов. Особенно это касается записи речи в общественных местах, где уровень помех (шум толпы, шарканье ног, эхо, отражающееся от стен и т. п.) превосходит полезный сигнал. Оптимальной ситуацией можно считать запись общения в малой группе (до 7—8 человек), когда микрофон находится либо в центре помещения, либо У одного из участников взаимодействия. Видеозапись с разных точек позво-

101

ляет систематически и в полном объеме учитывать нелингвистические аспекты общения и ситуативный контекст.

Следующим вопросом, имеющим большое значение, как с теоретической, так и с практической точек зрения, стал вопрос о необходимом и достаточном объеме речевого материала. Главным фактором, определяющим объем, следует признать цель анализа [см.: Лабов 1975; Labov 1972а]. Совсем не обязательно набирать необъятную статистику или базу данных, сам по себе валовой эмпирический продукт не гарантирует успеха в дискурс-анализе. Оптимальный объем данных лишь должен обеспечить корректность анализа и достоверность выводов. Качественный, интерпретативный анализ практикует в отдельных случаях идиографический подход, позволяющий строить анализ на единственном, отдельно взятом случае.

3.3.2 Общие проблемы транскрипции

Перенос звукового образа дискурса с аудиоили видеоносителя на бумагу (транскрипция) отнимает довольно много времени и ничуть не меньше места: достаточно упомянуть, что речевое событие продолжительностью 45— 50 минут (например, один урок) может «съесть» 30 страниц стандартного текста (конечно, если это не была контрольная по математике). Сложность и многоуровневость транскрипции лишь добавляют работы. Если доводить транскрипцию до уровня подробной фонетической записи с отображением каких-то аспектов интонации, то пятиминутный сюжет может обойтись в добрых 25—30 часов исследовательского времени.

Транскрипция сама по себе является очень чувствительным моментом, самым существенным образом влияющим на весь ход анализа записанного фрагмента общения. Не секрет, что разные исследователи произведут отличные друг от друга транскрипции одной и той же аудиозаписи. Расхождения будут не только в сфере переноса интонации, пауз, границ реплик, перебивания, что, как правило, естественно, но даже в определении словарного состава.

Из того, что известно о сложных когнитивных процессах, происходящих в сознании человека, осуществляющего транскрипцию, на него, как и на всякого пользователя языка,

положиться нельзя: «The transcriber, considered as a language user, is "often quite unreliable"»

[MacWhinney, Snow 1990: 457]. Исследования показали, что в процессе транскрипции человек непроизвольно искажает дискурс, переставляет, пропускает и подменяет какие-то элементы, неверно «слышит» его [O'Connell, Kowal 1995a: 103]. Это еще раз демонстрирует интерпретативный и во многом субъективный характер исследования уже на уровне транскрипции устного дискурса.

102

Самый обыкновенный разговор выглядит весьма сложным и неудобным для чтения, будучи перенесен на бумагу в своем первозданном виде, безо всякого редактирования. Коммуниканты обычно не замечают этой сложности в устном общении, она проявляется только в транскрипте, под рукой лингвиста, кодирующего такие «атрибуты» диалога, как фальстарты, хезитации, коррекции, а также фиксирующего эллиптичность, наложение в потоке речи слов одного говорящего на слова другого и т. п.

«Наша устная речевая деятельность на самом деле грешит многочисленными отступлениями от нормы. Если бы ее записать механическими приборами во всей ее неприкосновенности, мы были бы поражены той массой ошибок в фонетике, морфологии, синтаксисе и словаре, которые мы делаем. ... Мы нормально этих ошибок не замечаем — ни у себя, ни у других: "неужели я мог так сказать?"... Всякий нормальный член определенной социальной группы, спрошенный в упор по поводу неверной фразы его самого или его окружения, как надо правильно сказать, ответит, что "собственно надо сказать так-то, а это-де сказалось случайно или только так послышалось"» [Щерба 1974: 36]. Но для дискурс-анализа учет ускользающих от внимания «опривыченных» в условиях устного общения «ошибок» и их кодификация очень важны. Соответственно целям и задачам конкретного исследования необходимо с самого начала определить степень детализации транскрипции, решить, какие аспекты дискурса можно игнорировать, а какие — наоборот, выделить.

Зависимость метаязыка транскрипции от теории или методологических установок, а главное

— от целей и задач любого исследования так велика, что вряд ли целесообразно стремиться к созданию нотационной системы, годной на все случаи жизни: «We ourselves find it difficult to consider such a field-wide standard as a desideratum» [O'Connel, Kowal 1995a: 95]. Однако некоторую преемственность или унификацию все же хотелось бы видеть (по крайней мере в обозначении свойственных всякой устной речи признаков: мены коммуникативных ролей, запинок, ошибок, пауз и т. д.).

Стандартизация предстает в виде главнейшей задачи также в свете компьютеризации форм транскрипции устного дискурса, создания баз данных, облегчающих доступ к таким «текстам» и дальнейшую работу с ними всем желающим. Первые опыты такого рода уже имеются: London-Lund Corpus, Lancaster Spoken English Corpus, PIXI Corpora, Birmingham Collection of English Text (BCET). Corpus of Spoken American English (CSAE) обеспечивает в интерактивном режиме компьютерный доступ через сеть не только к транскриптам, но и к звуковым оригиналам. И все-таки общепризнанной нотационной системы так и не создано.

103

3.3.3 Парадокс наблюдателя

Другой известной трудностью этнографического сбора лингвистических данных является так называемый парадокс наблюдателя. Нам-то хочется узнать, как люди разговаривают, не будучи «под колпаком» у исследователя. Если информанты знают или подозревают, что за ними наблюдают, то их речь обычно становится менее непринужденной, происходит сдвиг в сторону более формального стиля общения. В связи с этим труднее всего собирать данные о фамильярном и интимном общении. Можно, конечно, производить записи «скрытой камерой», например, бытовых, деловых и прочих разговоров, в том числе и бесед по телефону. Но в этом случае вмешиваются моменты этического и юридического свойства, заметно ограничивающие возможности анализа, а иногда просто налагающие veto.

С другой стороны, совершенно свободного, непринужденного, абсолютно естественного общения не существует вообще, всякий раз говорящий учитывает социальный контроль со стороны участников взаимодействия и соответственно приспосабливает свою речь к условиям конкретной ситуации общения. Реакция на исследователя с магнитофоном — это лишь частный случай такой адаптации. Погоня за абсолютно естественным языковым материалом — это «методологическая химера» [Stubbs 1983: 225].

То, что исследователь получает в результате записи, когда общающиеся знают о ней, дает представление об особенностях дискурса в определенных условиях дискомфорта, а не о чистом, нормальном диалоге, типичном для данной ситуации. Можно, конечно, попробовать выделить и изучить только изменения в речевой деятельности информантов, обусловленные эффектом присутствия наблюдателя. Но простое механическое вычитание этих черт все равно не передает общей картины нормального разговора. Лучший выход из положения — дать коммуникантам время, чтобы они просто привыкли к микрофону (сначала можно ставить его,

не включая запись). Примечательно, что в стрессовых ситуациях участники общения также иногда «не замечают» микрофона, находясь под прессом другой доминанты.

Парадокс наблюдателя имеет и обратную сторону, не менее коварную: восприятие и осмысление полученного материала оказываются не такими простыми этапами анализа для самого интерпретатора. Как правило, ученый, говорящий на том же языке и привыкший к тому же набору вариантов и способов языковой коммуникации, что и испытуемые, многие важные моменты речевого общения просто пропускает, потому что они для него настолько же естественны и принимаются им как должное, как норма, а усвоенную норму бывает очень трудно выделить. Отклонения от нормы когнитивно заметнее, поэтому-то и привлекают повышенное внимание случаи нарушения норм в

104

общении или случаи нетипичного общения, например, общения людей с частично или полностью потерянным зрением как друг с другом, так и с вполне здоровыми людьми. По той же причине Л. В. Щерба [1974: 33] писал об исключительной важности «отрицательного языкового материала», т. e. неудачных высказываний с пометкой «так не говорят», позволяющих уловить и запечатлеть норму.

3.3.4 Репрезентативная выборка и триангуляция

Для решения проблемы сбора достаточного и необходимого количества достоверной языковой и сопутствующей информации предлагается проводить репрезентативную или теоретическую выборку [theoretical sampling — Stubbs 1983: 230 и сл.]. Само понятие выборки подразумевает случайность «забора образцов». Однако случайность такого поиска часто оказывается относительной (например, простой опрос по телефону уже ограничивает круг информантов людьми определенного социального статуса — теми, у кого есть телефоны и кто в течение дня, как правило, находится дома).

Исследователь условно разбивает всю совокупность своих потенциальных информантов по «теоретическим» категориям и делает выборку из каждой из них, зондируя таким образом качественно отличающиеся группы информантов, получая необходимые и достаточные сведения о реальном функционировании языка в различных социумах, что в итоге позволяет воссоздать целостную языковую картину в рамках всей общности.

При этом необходимо помнить, что результаты подобной теоретической выборки в обследовании какой-то одной ситуации лучше всего подтвердить сравнением с данными, полученными в результате анализа этой же ситуации другими методами, с других точек зрения. Иногда такой подход называется «триангуляцией» [triangulation — Stubbs 1983: 234] — здесь явно усматривается научная метафора, построенная на аналогии между многогранностью треугольника и изучением разных аспектов, разных сторон ситуации общения с разных точек зрения. Для коммуникативного дискурс-анализа наиболее полезно сочетание данных этнографического, социологического, психологического анализа. Данный подход, в частности, является обязательным условием в исследовательских традициях конструктивизма.

Количественные методы следует дополнять качественными и наоборот. Нельзя исключать интерпретации записанных речевых событий самими участниками общения, эти интроспективные данные не должны отбрасываться по причине субъективности или непрофессиональности. Каждый из методов и приемов сбора языковых данных, взятый по отдельности, таит в себе опас-

105

ность искажения реальной картины и даже потенциально ошибочен, но в своей совокупности они позволяют максимально подойти к самому корректному анализу предмета исследования — речевого общения. Поэтому исследования, ориентированные на широкий анализ языкового общения с точки зрения взаимодействия формы и функций, просто обречены на междисциплинарный статус, так как в них всегда приходится использовать целый комплекс методик, а также понятийно-теоретический аппарат и имеющиеся данные смежных наук. К тому же нужны своего рода «фильтры», обеспечивающие отбор только наиболее релевантных для анализа языка экстралингвистических факторов. В модели, развиваемой в данном исследовании, в качестве частных методик анализа и вершин в системе триангуляции выступают подходы, описанные во второй и отчасти первой главе. Многосторонняя верификация необходима практически для всех наук социального характера.