Выпуск 5

Десять песен Камо-но Тёмэй в «Синкокинсю» _________ 319

Первая часть стихотворения Камо-но Тёмэй повторяет структуру пер­ вой части песни «Кокинсю»:

хару-но иро итари итарану сато ва арадзи («Кокинсю»); акикадзэ-но итари итарану содэ ва арадзи (Камо-но Тёмэй).

Цую-но юугурэ — росистый вечер, поскольку в стихотворении уже прозвучало слово «рукав», то роса здесь имеет значение слез, причем причиной этих слез является только сам лирический герой песни (тада варэ-кара-нд). В слове акикадзэ также выделяется часть аки — пресы­ щенность, намёк на несчастливую любовь. Одиночество — главная тема стихотворения.

Нет таких рукавов, которые осенний ветер колышет или не колышет. Только я сам причиной того, что слезы-роса оросили мой рукав в этот вечер.

Осенний ветер Колыхать — не колыхать рукав Не выбирает.

Я только сам причиной Росы-печали вэтот ветер.

397

нагамурэба / тидзи-ни моно омоу / цуки-ни мата / вага михитоцуно / минэ-но акикадзэ

В этом стихотворении, как и в предыдущем, использован прием хонкадори. Песня, из которой заимствуется образ, — песня Ооэ-но Тксато (годы жизни неизвестны, конец IX — начало X в.) из «Кокинсю» (№ 193).

иуки мирэба / тидзи-ни моно косо / канасикэрэ / вага михатоиу-но / аки-ни ва аранэдо

Созерцаю луну и вижу в безрадостном свете

весь наш суетный мир — не меня одного сегодня осенила печалью осень...

(Перевод А. А. Долина)

Песня Камо-но Тёмэй частично следует построению песни Ооэ-но Тксато:

нагамурэба / тидзи-ни моно омоу / цуки-ни мата / вага ми хатоцуно / минэ-но акикадзэ

цуки мирэба / тидзи-ни моно косо / канасикэрэ / вага михитоцу-но / аки-ни ва аранэдо

Тидзи-ни моно — тысячи печальных дум, сердце, разбитое на тысячи кусочков от тоски. Вага михатоцу— я один, речь об одиночестве монаха, живущего в своей далекой от другого человеческого жилья келье.

Когда я смотрю на луну, обязательно возникают печальные мысли, кроме луны (цуки-ни мата) их наводит еще и ветер в соснах, в горах около моего одинокого жилища.

Посмотришь, Тысячи печальных мыслей навевает Луна,

А к ней вдобавок ветер в горных соснах У одинокого жилища моего.

401 На поэтическом турнире в пятнадцатую ночь восьмой луны на тему

•

мацусима я / сиокуму ама-но / аки-но содэ / цуки ва моно омоу / нараи номи кава

В этом стихотворении есть топоним утамакура. Мацусима я сио залив Мацусима, и сио куму — черпать морскую воду, воду затем выпа­ ривают и получают соль. Мокрые рукава — образ, означающий печаль, моно-о омоу — понимать печаль, рукава всегда мокры от слез. Это стихо­ творение относится к сочинениям, в которых есть ёдзё — избыточное чувство, чувство, которое больше, чем собственно слова песни.

Взаливе Мацусима, у рыбачек, что черпают воду, рукава мокрые, и в осенний вечер в них отражается луна, казалось бы, луна — только для людей, понимающих печаль, но это не так.

Взаливе Мацусима

Восеннии вечер отражение луны

На рукавах рыбачек.

Считал я, лишь печаль тому причиной, Но здесь не так.

964 Ощущение вечера, когда путешествуешь

макура тотэ / идзурэ-но куса-ни / тигирураму / ику-о кагири-но / нобэ-но юугурэ

Десять песен Камо-но Тёмэй в «Синкокинсю» _________321

Образ взят из стихотворения «Кокинсю» (№ 987).

ё-но нака ва / идзурэ ка саситэ / вага наран / юки томару-о дзо / ядо то садамуру

I^e найду я приют, пристанище в суетном мире? В этом долгом пути

будет каждый ночлег случайный для меня желанным приютом...

(Перевод А. А. Долина)

Изголовьем Какая трава Мне послужит? Докуда дойду

Этим полем вечерним?

983 Когда сравнивали китайские стихи и песни на тему «Осенний путь

содэ-ни симо / цуки какарэ то ва / тигири окадзу / намида ва c u d ij я / уцу-но ямагоэ

Употребленный в этом стихотворении топоним Уцу (здесь горы Уцу) ассоциируется в певвую очередь со стихотворением Аривара-но Нарихи­ ра (825-880), помещенном в «Исэ моногатари»29:

суруга нару / уцу-но ямабэ-но / уцуцу-ни мо / юмэ-ни мо хито-ни / аванунарикэри

Ни наяву, как вижу сейчас ГорыУцу в Суруга, Ни даже во сне С тобою не видясь, Тоскую...

(Перевод И. А. Ворониной из «Синкокинсю»)

Уцу — уныние, тоска.

28Предисловие вводит два стихотворения на одну и ту же тему, прочитанные на турнире «1Ънкю сиика авасэ», — стихотворения 982 (Фудзивара-но ТЪйка) и 983. Соотвественно, стоит перед стихотворением 982.

29 Ни наяву, / этих гор в Суруга / что «Явью» зовут, / ни во сне я с тобой / уже не встречусь (Перевод Н. И. Конрада. Исэ моногатари. М.: Наука 1979. С. 47).

Морокадзура — украшение из веточек кацура (багряник японский) и цветков мальвы, так украшали волосы и головные уборы во время праздника в святилище Камо. Энго к слову морокадзура— какэру (какэ).

Не успею взглянуть на цветок мальвы, как уже катятся слёзы,— украшение из багряника и мальвы означает праздник святилища Камо. В чем же причина того, что я так далеко от Камо?

Взглянуть Я не успел, а слёзы льют.

Багряник с мальвой. Причина в чем того Что так я далеко от Камо?

1894 Когда люди слагали стихи для поэтического турнира в святилище

исикава-но / сэми-но огава-но / киёкэрэба / цуки мо нагарэ-о / тадзунэтэ дзо суму

Об этом стихотворении Камо-но Тёмэй подробно рассказывает в «Мумёсё».

«Когда проходил поэтический турнир у Мицуюки в святилище Камо32, на тему о луне я сочинил так:

У Исикава Речка Сэми Так чиста,

Что и луна, там, в водах Поселившись, ярко светит.

Судья Моромицу-нюдо33 со словами: "Да есть ли такая река?и, — при­ судил поражение. Я сочинял эту песню, все тщательно обдумывая, поэ­ тому я засомневался: “На этот раз в судействе вообще много непонятно­ го". Когда попросили Кэнсё Хоси34 заново оценить песни, он сказал: “До меня никогда не доходили сведения о речке Сэми у Исикава. Однако про­ должение интересное. Есть ли только такая речка? Решить можно толь­ ко расспросив местных жителей” и не вынес никакого решения. Ког­

да я после встретился с Кэнсё, я объяснил ему: “Это другое название реки Камогава. Об этом говорится в записях нашего святилища”. Он обрадовался: “Умно я поступил, что не стал критиковать. Вообще-то

ядумал, разве могут существовать такие знаменитые места, сведения

окоторых не дошли даже до таких людей, как я, и уже собирался крити­

32Минамото-но Мицуюки (1163-1244). Точное время проведения этого тур­ нира не известно, предположительно 1186 г. (Цудзи Кацуми).

33 Минамото-но Моромицу — годы жизни неизвестны.

34 Кэнсё Хоси (ок. 1130-?).

ковать. Я хоть и не знал, кто поэт, но поскольку было видно, что форма стихотворения хороша, решил, что место не имеет значения. В этом преимущество старости!”

После, прослышав об этом случае, жрец Сукзканэ35 сильно меня ру­ гал. ‘"Такие песни следует читать в значительных случаях, на турнире при дворе, если присутствует император или главный министр. Жаль, что вы прочли на таком будничном турнире”. Тем временем Таканобу Асон36 написал об этой речке, еще Кэнсё Хоси на турнире ста стихотво­ рений в доме Левого генерала37 прочел об этом. Сукэканэ сказал: “Ну вот, хотя это и была замечательная песня, но в будущем, кто был первым, люди уж точно знать не будут. Все перепутается". В его словах был глубо­ кий смысл, однако, когда составляли “Синкокинсю” туда вошло мое сти­ хотворение. Были люди, которые сказали: “Об этом обычно не знают’38. Всего в это собрание вошло десять моих стихотворений. Это такая сла­ ва, которой я не достоин, но то, что вошло это стихотворение, радует меня так, что, кажется, хватит и на следующую жизнь. Впрочем, все это суета сует».

Втолько что приведенном отрывке содержится прямой ответ на во­ прос, был ли доволен Камо-но Тёмэй включением десяти своих песен в «Синкокинсю».

Ввоздухе японского литературного мира всегда носилось множество легенд. Существует и легенда о включении песен Камо-но Тёмэй в «Син­ кокинсю», она записана в сочинении эпохи Муромати «Кэнсай дзёдан»: «Когда отбирали стихотворения для “Синкокинсю” разные придворные представили личные сборники, состоявшие из 500, а то и 1000 стихо­ творений для рассмотрения. Камо-но Тёмэй, однако, представил всего 12 стихотворений, и все они без исключения были включены в антоло­ гию. Так мне рассказывали»39.

Видимо, включение десяти стихотворений в «Синкокинсю» вполне со­ ответствует месту Камо-но Тёмэй в поэтической иерархии «эпохи Синко­ кинсю».

По тексту «Мумёсё» совершенно понятно, что вопросы литературного успеха, литературной славы волновали Камо-но Тёмэй. Современники подчас не могут оценить произведения объективно. Не раз в тексте «Му­ мёсё» встречается мысль о том, что это дело потомков — оценить то или иное произведение. Вряд ли Камо-но Тёмэй мог представить себе, какая слава ждала его в XX веке.

35Камо-но Сукэканэ — годы жизни неизвестны.

36Фудзивара-но Таканобу (1142-1205).

37Роппякубан утаавасэ 1193 г.

38Из текста непонятно: не знают люди об этой речке или не знают, что первым сочинил стихотворение Камо-но Тёмэй.

39Цит. по: Steven D. Carter. Chats with Master: Selections from «Kensai Zodan» //

Monumenta Nipponica. 56. 3 (2001). P. 311.

Взгляды Николая Японского на писателей и их творчество 327

Относительно встречи с Достоевским Николай записал в своем днев­ нике: «Вернувшись у Преосвященного Алексея встретил знаменитого писателя Феодора Михайловича Достоевского. Уверения его о нигили­ стах, что скоро совсем переродятся в религиозных людей, — и теперь-де из пределов экономических вышли на нравственную почву; о Японии: “Это желтое племя — нет ли особенностей при принятии христиан­ ства?" — Лицо резкое, типичное, глаза горят, хрипота в голосе и ка­ шель — кажется — чахоточный» (1 июня 1880 г.).

Смладых лет Достоевский был последовательным националистом.

Вописываемое время он исполнял обязанности товарища председателя «Славянского благотворительного общества», которое под знаменем пан­ славизма выступало за создание союза братьев-славян, где славянские народы, принадлежащие к восточной ветви христианства, должны были объединиться под эгидой «старшего брата» — России. В представлении Достоевского проповедническая деятельность Николая в Японии пред­ ставляла собой блестящий пример того, как Русская православная цер­ ковь несет свет «желтой расе». Узнав из газет о прибытии Николая Япон­ ского в Москву, Достоевский решил посетить его для изъявления своей поддержки.

Однако из дневника самого Николая видно, что посещение «известно­ го писателя» он воспринял с прохладцей.

Люди, протестовавшие против освящения памятника Пушкину

б июня, в день открытия Пушкинского праздника, во внушительном Страстном женском монастыре, расположенном в центре Москвы, была проведена панихида по Пушкину. Среди множества известных лично­ стей, присутствовавших на службе, были и Достоевский, и Николай. Службу проводил митрополит Московский Макарий — второе лицо в православной церковной иерархии. Поднявшись на кафедру, Макарий пре­ возносил Пушкина.

Что же пишет по этому поводу Николай? «После панихиды речь Высо­ копреосвященного Митрополита Макария о значении Пушкина для рус­ ского языка с приглашением благодарить Бога, что дан был России такой талантливый человек. Речь немного не по церковной кафедре» (6 июня 1880 г.).

Мы видим, что, как и в случае с Достоевским, оценка Николая далека от восторженной. И это, безусловно, не случайно. Православная церковь выступала против обмирщения российского общества, считала светскую литературу соблазном, который должен быть отвергнут. И Николай при­ держивался такого же мнения. Наверное, это можно счесть противоре­ чием, но хотя басни Крылова воспринимались Николаем как вещь по­ лезная, а «Анна Каренина» произвела на него глубокое впечатление, его отрицательное отношение к светской литературе оставалось неизмен­ ным («...светская литература именно больше всего виновата в развра­ щении русского общества», 6/19 января 1910 г.). К Эмилю Золя Николай также относился негативно, в чем видно общенегативное отношение пра­

вославного священника к светской литературе (см. записи от 26.12.1904; 08.01.1905 и др.). Макарий же отступил от церковной традиции и пре­ возносил Пушкина с амвона. Русская православная церковь никогда до этого времени не прославляла светского сочинителя стихов.

Николай не был одинок в оценке Пушкинского праздника. Многие свя­ щеннослужители и рядовые верующие были недовольны тем, что цер­ ковь преклоняет колени перед поэтом, который не имеет никакого отно­ шения к святости. Эти люди бурно протестовали против освящения памятника, предпринятого на Пушкинском празднике. Двумя днями раньше Николай отмечал в своем дневнике: «Мать Евгения, Страстного монастыря, зашла от Владыки Алексея и говорила, как народ ропщет, что

кпамятнику Пушкину будет духовная процессия для освящения его.

Отом же говорил о. Иоиль, принесший великолепное пожертвование Александры Филипповны Колесовой — 23 иконы прозрачные — на хол­ сте, масляными красками. С о. Иоилем был какой-то подрядчик; тот в негодовании на освященье памятника; «вон “трухмальные” (триумфаль­ ные. — Н. К.) ворота Филарет не пошел освящать-де... Что за много­ знаменитейшее явление». — Этот взрыв народного религиозного чув­ ства — и негодование на духовенство, что оно собирается (по напеча­ танной программе) выйти — освятить и прочее! Митрополиту делают поправку. Вот что значит Москва! Благочестие тут как крепко, и как чуток народ ко всему, что может компрометировать Церковь. — А дело — не­ шуточное. Уже генерал-губернатор и обер-полицмейстер были у митро­ полита сказать ему, что народ волнуется и не хочет процессии. “Что-де идолопоклонству хотят учить! Идола освящать!” Или: “Церкви и молиться за него (Пушкина) не должно, — он самоубийца — дал себя так легкомыс­ ленно убить... пусть на него хоть бриллиантовый венок вешают, да не освящают идола, а то вон и теперь неверы смеются: «“И Пушкин будет чудеса творить, — его освящают, как мощи”... “Что у нас за архиереи!".” (вслух в Церкви Страстного монастыря)» (04.06.1880).

Подобные умонастроения, видимо, сказались и на восприятии Нико­ лаем Достоевского, которому была отведена столь значительная роль на пушкинском празднике.

Речь Достоевского «Пушкин» и ее восторженные обожатели

Достоевский не прислушался к голосу московских священнослужите­ лей и верующих. Так бывало не раз. Как и в случае со штундистами, когда наблюдался массовый переход православных в протестанство, он не да­ вал себе труда озаботиться истинным положением вещей (см.: Накамура Кэнноскэ. Заметки о Достоевском, 6). Достоевский твердил о том, что гор­ децы должны помнить о смирении, о том, что следует преклонить колени перед народом, но к голосу реального народа он не прислушивался. Раз­ говор о гордецах и смирении является отражением внутренних проблем самого Достоевского.

В речи, произнесенной 8 июня в зале Благородного собрания, До­ стоевский утверждал, что Пушкин обладал даром, который позволял ему