Избранные произведения о духе законов

нельзя уж было более использовать этих уполномоченных; не было более общего закона, потому что не было никого, кто мог бы заставить соблюдать этот общий закон.

Законы салические, бургундские и вестготские находились в большом пренебрежении к концу царствования государей второй династии, а в начале третьей о них уже почти ничего не было слышно.

При государях двух первых династий часто созывались народные собрания, т. е. собрания сеньоров и епископов (о коммунах не было еще и речи). В этих собраниях старались определить положение духовенства — сословия, которое образовывалось, так сказать, под защитой победителя и само устанавливало свои прерогативы. Законы, принимавшиеся в этих собраниях, и были тем, что мы называем капитуляриями. Такой порядок имел четыре следствия: установились законы о феодах, и значительная часть церковных имуществ стала управляться по этим законам; духовенство еще более обособилось и стало относиться пренебрежительно к законодательным преобразованиям, если только оно само не являлось в них в роли единственного преобразователя; были составлены сборники постановлений соборов и папских декреталий; духовенство приняло эти законы, как бы происходящие из более чистого источника. Со времени учреждения крупных феодов государи, как я уже сказал, не посылали более своих уполномоченных в провинции для наблюдения за исполнением изданных ими законов. Таким образом, при государях третьей династии не было уже более речи о капитуляриях.

ГЛАВА X Продолжение той же темы

Много капитуляриев было присоединено к лангобардским, салическим и баварским законам. Ученые пытались найти этому причину. Она заключается в существе самого дела. Капитулярии были разного рода. Одни из них относились к политическому управлению, другие — к экономическому, большая часть — к управлению церковному, некоторые — к управлению гражданскому. Эти последние были присоединены к гражданскому закону, т. е. к законам отдельных народов. Поэтому-то в капитуляриях и говорится, что в них не постановлено ничего, что было бы противно римскому закону. Действительно, те из них, которые относились к управлению экономическому, церковному или политическому, просто не имели никакого отношения к римскому закону; а те, которые касались гражданского управления, занимались единственно законами варваров, которые они разъясняли, исправляли, расширяли и урезывали. Но капитулярии эти, присоединенные к личным законам, вызвали, мне кажется, пренебрежительное отношение к капитуляриям в целом. В эпоху невежества краткое изложение того или другого творения часто приводит к гибели самого творения.

ГЛАВА XI

Другие причины упадка законов варваров, римского права и капитуляриев

Когда германские народы покорили Римскую империю, они познакомились с письменностью и в подражание римлянам записали свои обычаи и составили из них своды. Несчастные царствования после Карла Великого, нашествия норманнов и междоусобные войны снова повергли победоносные народы в тот мрак, из которого они вышли. Они снова стали неграмотными, что в свою очередь привело во Франции и в Германии к забвению записанных законов 'варваров, римского права и капитуляриев. Употребление письма лучше сохранилось в Италии, где господствовали папы и греческие императоры, находились цветущие города и велась почти вся торговля того времени. Соседство Италии было

причиной, почему римское право лучше, чем в других местах, сохранилось в странах Галлии, подчиненных в прежнее время готам и бургундам, тем более что оно было в них территориальным законом и составляло своего рода привилегию. По-видимому, неграмотность привела и в Испании к гибели законодательства вестготов. Вследствие гибели стольких законодательств всюду образовались правовые обычаи.

Личные законы перестали существовать. Штрафы и то, что называли freda, стали определяться более обычаями, чем текстом законов. Таким образом, если при основании монархий был сделан переход от германских обычаев к писаным законам, то несколько столетий спустя снова вернулись от писаных законов к неписаным обычаям.

ГЛАВА XII

О местных обычаях, переворот в законах варваров и римском праве

Из многих памятников видно, что местные обычаи существовали уже при королях первой и второй династии. В этих памятниках говорится о местном обычае, о древнем обыкновении, об обычае вообще, о законах и обычаях. Некоторые авторы полагали, что обычаями назывались законы варваров, а законом — римское право. Я докажу ошибочность этого мнения. Король Пипин издал повеление, чтобы везде, где не окажется соответствующего закона, следовали обычаю, но чтобы обычаю не оказывалось предпочтения перед законом. Но говорить, что римскому праву оказывалось предпочтение перед законами варваров, значит ниспровергать все древние памятники и в первую очередь самые эти законы варваров, которые постоянно говорят противоположное.

Законы варваров не только не были обычаями, но эти самые законы как личные ввели в

употребление обычаи. Салический закон, например, был личным законом; но в странах, заселенных по преимуществу салическими франками, при всех своих свойствах чисто личного закона он становился законом территориальным по отношению к этим салическим франкам и оставался личным только для франков, живших в других местах. Если же там, где салический закон был законом территориальным, оказалось бы много бургундов, аллеманов и даже римлян, которые имели бы часто спорные дела, то эти последние стали бы решаться по законам этих народов и большое количество решений, вынесенных согласно тем или иным из этих законов, должно было ввести в стране новые обычаи. Это отлично объясняет смысл постановления Пипина. Обычаи эти, естественно, могли быть усвоены самими местными франками в тех случаях, для которых не давали решения салические законы; но из этого еще не следовало, чтобы новые обычаи могли взять верх над салическими законами.

Таким образом, в каждой области существовал господствующий закон вместе с вновь принятыми обычаями, которые служили дополнением к господствующему закону, если только ему не противоречили.

Они могли даже дополнять закон, который не был территориальным. Поясним это на том же примере. Если бы в таком месте, где салический закон имел значение территориального, был судим бургунд по бургундскому закону и в этом последнем не нашлось бы подходящего к случаю постановления, то, несомненно, решение вынесено было бы на основании местного юридического обычая.

Во время короля Пипина действующее обычное право имело менее силы, чем законы; по вскоре затем обычай уничтожил законы. А так как вновь появляющиеся постановления суть лекарства, указывающие на существование болезни, то можно думать, что уже во время Пипина начали предпочитать обычаи законам.

Сказанное служит объяснением тому, каким образом римское право уже с первых времен начало делаться правом территориальным, как то видно из пистского эдикта, и каким образом продолжал оставаться в употреблении совместно с ним и готский закон, как то подтверждается собранием в Труа, о котором я говорил выше.

Римский закон сделался общим личным законом, а готский — частным личным законом; следовательно, римский закон был законом территориальным. Но каким образом произошло, что невежество повсеместно уничтожило личные законы варваров, тогда как римское право продолжало существовать как территориальный закон в вестготских и бургундских провинциях? Я отвечу на это, что римский закон постигла приблизительно та же участь, что и другие личные законы; иначе мы и теперь еще имели бы кодекс Феодосия в тех провинциях, в которых римский закон был законом территориальным, вместо действующих у них законов Юстиниана. В этих провинциях осталось почти лишь одно название областей римского или писаного права да та любовь к нему, которую питают народы к своему закону, особенно когда смотрят на него как на привилегию, да несколько постановлений римского права, сохранившихся в памяти людей. Но и этого было достаточно, чтобы компиляция Юстиниана при появлении своем была принята в провинциях, находившихся под властью готов и бургундов, как писаный закон, тогда как в исконных владениях франков ее приняли только как писаный разум.

ГЛАВА XIII

Различие между законом салическим, или законом салических франков, и законом рипуарских франков и других варваров

Салический закон не допускал употребления отрицательных доказательств, т. е. по салическому закону истец или обвинитель должен был представить доказательства своего иска или обвинения, а обвиняемый не мог ограничиться отрицанием обвинения, что вполне согласно с законами народов почти всего света.

Закон рипуарских франков был проникнут совсем иным духом: он довольствовался отрицательными доказательствами, и ответчик или обвиняемый мог в большинстве случаев оправдать себя, присягнув вместе с определенным числом свидетелей, что он не совершал того, в чем его обвиняют. Число свидетелей, которые должны были приносить клятву, соответствовало важности дела и достигало иногда 72. Законы аллеманов, баварцев, тюрингенцев, фризов, саксов, лангобардов и бургундов были основаны на тех же началах.

Я сказал, что салический закон не допускал отрицательных доказательств. Был, однако, один случай, когда он допускал их; по и в этом случае он не ограничивался ими, требуя также и положительных доказательств. Истец представлял к допросу своих свидетелей, чтобы обосновать свой иск; ответчик представлял своих в свое оправдание; а судья определял истинность тех и других показаний. Этот порядок ведения дела был совершенно отличен от порядка, принятого законами рипуаров и других варваров, по которым обвиняемый оправдывался тем, что клялся в своей невинности и приводил с собой своих родственников, которые клялись, что он сказал правду. Последние законы пригодны были только для народа, обладавшего простосердечием и некоторой прирожденной искренностью. Законодателю приходилось при этом принимать меры к предупреждению возможных злоупотреблений, как мы это сейчас увидим.

ГЛАВА XIV Другое различие

Салический закон вовсе не допускал доказательства посредством поединка; законы же рипуаров и почти всех варваров принимали его. Мне кажется, что закон о поединке был естественным последствием и поправкой закона, установившего порядок отрицательных доказательств. Когда истец видел, что требование его хотят несправедливо обойти посредством присяги, что оставалось ему, воину, которого готовились обличить во лжи, как не искать удовлетворения за понесенную обиду и за принесение ложной присяги?

благосостояние и жизнь граждан в зависимость от обстоятельств, имевших отношение не столько к рассудку, сколько к случайности; что они беспрестанно прибегали к доказательствам, которые ничего не доказывали и не были связаны ни с невиновностью, ни с преступлением!

Германцы, никогда не испытавшие порабощения, пользовались неограниченной свободой. Их роды вели между собою войны из-за убийства, кражи или оскорбления. Впоследствии обычай этот был видоизменен, и войны этого рода были подчинены определенным правилам: они совершались по распоряжению и под наблюдением властей, что было, конечно, лучше неограниченного произвола в нанесении вреда друг другу.

Подобно тому как в наше время турки в своих междоусобиях считают первую победу за решение божьего суда, германские народы в своих частных распрях принимали исход битвы за приговор провидения, всегда готового покарать преступника или узурпатора.

Тацит рассказывает, что, когда какой-либо германский народ намеревался начать войну с другим, он старался захватить пленника для единоборства с одним из своих людей. По результату поединка судили об исходе предстоящей войны. Народы, полагавшие, что посредством поединка можно регулировать общественные дела, могли, конечно, думать, что этим способом можно регулировать и частные распри.

Бургундский король Гундобад более, чем какой-либо иной король, поощрял обычай поединка. Этот государь в самом тексте закона приводит его мотивы: «Это, — говорит он, — делается с той целью, чтобы наши подданные не приносили более присяги в сомнительных случаях и не впадали в клятвопреступление в случаях, не подлежащих сомнению». Таким образом, в то время как духовенство объявляло нечестивым закон, дозволявший единоборство, бургундское законодательство считало святотатством закон, устанавливавший присягу.

Доказательство поединком имело некоторое основание, почерпнутое из опыта. У народа воинственного трусость предполагает существование других пороков. Она доказывает, что человек не усвоил того воспитания, которое ему дали, что он остался нечувствительным к голосу чести и не подчиняется руководству тех начал, которые управляют действиями других людей. Она обнаруживает, что человек не страшится презрения людей и не ставит ни во что их уважение. Если он принадлежит к хорошему роду, он обыкновенно не бывает лишен ловкости, соединенной с силой, и силы, которая должна быть соединена с мужеством. Придавая высокое значение чести, он должен всю жизнь свою посвятить развитию в себе путем упражнения таких качеств, без которых завоевать честь невозможно. Кроме того, у воинственного народа, ценящего силу, храбрость и удаль, наиболее гнусными преступлениями почитаются такие, в основе которых лежит обман, хитрость и лукавство, т. е. трусость.

Что касается испытания огнем, то после того как обвиняемый клал руку на раскаленное железо или опускал ее в кипяток, ее завязывали в мешок, к которому прикладывали печать. Если по прошествии трех дней рука не сохраняла следов ожога, человека объявляли невиновным. Для всякого ясно, что у народа, привычного к употреблению оружия, грубая и мозолистая кожа не должна была страдать от раскаленного железа или кипятка настолько, чтобы следы сохранились по прошествии трех дней. Противное служило признаком того, что подвергшийся испытанию был человек изнеженный. Наши крестьяне свободно ворочают раскаленное железо своими мозолистыми руками. Что касается женщин, то руки рабочих женщин могли так же легко вынести прикосновение к раскаленному железу. Женщины высших классов не имели недостатка в воинах, готовых выступить в их защиту. Среднего же класса вовсе не было у народа, не знавшего роскоши.

Согласно тюрингенскому закону женщина, обвиняемая в прелюбодеянии, могла быть приговорена к испытанию кипятком только в том случае, если у нее не было защитника. Закон же рипуаров допускал это испытание лишь при отсутствии свидетелей для оправдания подсудимого. Но женщина, которую не хотел защищать ни один из родственников, или мужчина, который не в состоянии был представить никакого удостоверения в своей

честности, почитались уже этим самым изобличенными.

Итак, я говорю, что в условиях того времени, когда применялся судебный поединок и испытание раскаленным железом и кипятком, существовало столь тесное согласие между законами и правами, что эти несправедливые законы причиняли менее несправедливостей, чем можно было бы ожидать; что последствия были более невинны, чем причины; что они более оскорбляли справедливость, чем нарушали право, и были скорее неразумны, чем стеснительны.

ГЛАВА XVIII

Каким образом получил распространение обычай судебного поединка

Из письма Агобарда к Людовику Благочестивому можно заключить, что доказательство поединком не было в обычае у франков. Изложив этому государю, какие злоупотребления проистекают из закона Гупдобада, Агобард просит, чтобы в Бургундии суд производился по закону франков. Известно, однако, что в то время во Франции применялся судебный поединок; это подало повод к недоумению. Надо, однако, вспомнить то, что я сказал выше, а именно, что закон салических франков отвергал это доказательство, тогда как закон рипуарских франков принимал его.

По, несмотря на протесты духовенства, обычай судебного поединка все более и более распространялся во Франции; и я докажу сейчас, что само духовенство в значительной мере тому способствовало.

Доказательство этому дает нам закон лангобардов. «С давних пор повелся отвратительный обычай (говорится в предисловии к закону Оттопа II), чтобы в случае иска о подделке грамоты па какое-либо наследственное имущество предъявитель грамоты удостоверял подлинность ее присягой на евангелии и затем без всякого судебного приговора делался собственником наследства. Таким образом, клятвопреступники с полной уверенностью могли приобретать имущество». При коронации императора Оттопа I в Риме все итальянские сеньоры на соборе, созванном папою Иоанном XII, громогласно потребовали от императора издания закона против такого недостойного злоупотребления. Папа с императором рассудили, что дело это следует передать на обсуждение собора, который должен был вскоре затем собраться в Равенне. Здесь сеньоры возобновили свои требования с еще большим шумом, но под предлогом отсутствия некоторых лиц дело было снова отложено. Когда Оттон II и Конрад, король бургундский, прибыли затем в Италию, между ними и итальянскими сеньорами состоялось в Вероне совещание, и вследствие неотступных требований со стороны сеньоров император со всеобщего согласия издал закон, определявший, что в случаях спора о наследстве, если одна из сторон сошлется на грамоту, а другая станет настаивать на ее подложности, дело должно быть решено поединком; что то же правило будет соблюдаться но отношению к феодам; что этот закон распространяется и па церкви, которые должны будут вступать в поединок в лице своих защитников.

Из этого видно, что дворянство требовало доказательства поединком ввиду неудобства, соединенного с доказательством, принятым церковью; что, несмотря на настояния этого дворянства, на вопиющие злоупотребления и на авторитет Оттона, прибывшего в Италию во всеоружии власти, духовенство настояло на своем на двух соборах; что, после того как совместные усилия дворянства и государей заставили духовенство уступить, обычай судебного поединка должен был получить значение дворянской привилегии, оплота против несправедливости и способа обеспечения прав собственности; что с этой минуты употребление судебного поединка должно было все более распространяться. И произошло это в то время, когда императоры были могущественны, а папы слабы, в то время, когда Оттоны приходили в Рим, чтобы восстановить достоинство империи.

Здесь я приведу одно соображение в подтверждение высказанной мною выше мысли, что установление отрицательных доказательств влекло за собой практику судебного

поединка. Злоупотребление, на которое жаловались Оттонам, состояло в том, что человек, которому возражали, что его грамота подложная, защищался посредством отрицательного доказательства, присягая на евангелии, что она подлинная. Что же было сделано против злоупотребления законом, подвергшимся искажению? Был восстановлен обычай поединка.

Япоспешил сослаться на закон Оттона II с целью дать ясное представление о существовавших в те времена распрях между духовенством и мирянами; но еще раньше было вынесено постановление Лотаря I, который ввиду тех же жалоб и распрей, желая оградить право собственности, определил, чтобы нотариус давал присягу в том, что его грамота не была подложной, и чтобы в том случае, если нотариуса уже не было в живых, отбирали присягу у свидетелей, которые ее подписали. Но зло тем не менее оставалось в силе, и пришлось прибегнуть к указанному выше средству.

Янахожу, что еще раньше на общих собраниях, созывавшихся Карлом Великим, этому государю указывалось на то, что при существовавшем порядке вещей было очень трудно избегнуть клятвопреступления со стороны обвинителя или обвиняемого и что поэтому было бы лучше восстановить судебный поединок, что он и сделал.

У бургундов обычай судебного поединка получил распространение, а употребление присяги было ограничено. Теодорих, король Италии, отменил поединок у остготов. Законы Шендасуинда и Ресессуинда, казалась, стремились истребить самое понятие о нем. Но в Нарбоннской области эти законы так слабо укоренились, что в ней смотрели на поединок как на преимущественное право готов.

Лангобарды, покорившие Италию после истребления остготов греками, вновь принесли

вэту страну обычай поединка; но первые их законы его ограничивали. Карл Великий, Людовик Благочестивый и Оттоны издали различные общие постановления, которые мы находим включенными в лангобардские законы и присоединенными к салическим законам. Законы эти распространили обычай поединка сначала на уголовные, а потом и на гражданские дела. Невидимому, часто недоумевали, как поступить: отрицательное доказательство присягой имело свои неудобства, доказательство поединком — свои; следовали тому или другому, смотря по тому, которые из этих неудобств производили более сильное впечатление на умы.

С одной стороны, духовенству приятно было видеть, что миряне со всеми светскими делами прибегают к церкви и алтарю; с другой — гордое дворянство любило отстаивать свои права мечом.

Яотнюдь не хочу сказать, чтобы духовенство ввело обычай, на который жаловалось дворянство: обычай этот вытекал из духа варварских законов и из установления отрицательных доказательств. Но так как судебный порядок, который мог обеспечить безнаказанность для столь многих преступлений, вызывал мысль о необходимости прибегнуть к святости церкви, чтобы привести в смущение виновных и заставить трепетать клятвопреступников, то духовенство поддержало этот обычай и соединенный с ним порядок суда, хотя во всех других случаях оно было против отрицательных доказательств. Мы видим у Бомануара, что отрицательные доказательства никогда не допускались в церковных судах, и это, без сомнения, немало способствовало их падению, а также ослабляло значение постановлений по этому предмету в законах варваров.

Связь между отрицательными доказательствами и судебным поединком, о которой я так много говорил, станет еще более ясной, если мы обратим внимание на то, что светские суды приняли оба способа доказательства, духовные же суды отвергли и тот, и другой.

Давая предпочтение доказательству поединком, народ подчинялся своему военному гению, ибо, по мере того как укоренялось употребление судебного поединка в смысле божьего суда, уничтожались испытания крестом, холодною и кипящею водою, на которые также смотрели как на суд божий.

Карл Великий повелел, чтобы в случае, если возникнут несогласия между его детьми, спор был решен посредством испытания крестом. Людовик Благочестивый ограничил этот род суда областью духовных дел, а его сын Лотарь отменил его для всех случаев. Он

свободнорожденный, нанесший свободнорожденному три удара палкой, платит 3 солила; за пролитие при этом крови он подвергается такому же наказанию, как и за нанесение раны железом, и платит 15 солидов; наказание соразмеряется с величиной нанесенных ран. Закон лангобардов определял различные штрафы за один, за два, за три или четыре удара. В настоящее время один удар стоит 100 тысяч.

Постановление Карла Великого, включенное в закон лангобардов, требует, чтобы те, кому оно разрешает поединок, дрались на палках. Может быть, это была уступка духовенству; а, может быть, также, что, поскольку поединок вводился в более широкое употребление, его хотели сделать менее кровопролитным. Капитулярий Людовика Благочестивого предоставляет участникам на выбор палку или оружие. Впоследствии на палках дрались только одни крепостные.

Я вижу, как уже в то время возникают и начинают вырабатываться отдельные представления, входящие в наше понятие о чести. Обвинитель начинал с объявления перед судьей, что такой-то совершил такое-то действие, на что обвиняемый отвечал, что обвинитель солгал; тогда судья назначал поединок. Установленное правило требовало, чтобы обличение во лжи разрешалось поединком.

Раз человек объявил, что будет драться, он уже не мог отступить; в противном случае суд приговаривал его к штрафу. Отсюда возникло правило, что если человек дал слово, честь не позволяет взять его назад.

Дворяне дрались на конях и своим оружием, а простолюдины— пешие и палками. Отсюда установилось понятие, что палка есть орудие оскорбления, потому что, если человека побили палкой, с ним обошлись, как с простолюдином.

Только простолюдины дрались с открытым лицом; следовательно, только они могли получать удары по лицу. Пощечина сделалась оскорблением, которое необходимо было смыть кровью, потому что с человеком, получившим ее, обошлись, как с простолюдином.

Германские пароды были не менее, а даже более, чем мы, щекотливы в вопросах чести. Так, самые отдаленные родственники принимали у них живейшее участие в делах по оскорблениям; понятие чести лежит в основе всех их кодексов. Закон лангобардов требует, чтобы человек, побивший в сопровождении своих людей другого, застигнутого им врасплох человека, с целью его опозорить или сделать смешным, платил половину той композиции, которая следовала бы с него, если б он его убил; если по тем же побуждениям он его связал, то платил три четверти этой пени.

Итак, мы можем сказать, что предки наши были чрезвычайно чувствительны к оскорблениям; но что оскорбления особого рода, состоящие из ударов известным орудием по известной части тела, наносимых известным образом, не были им еще известны. Все это соединялось в одном оскорблении быть побитым, и в этом случае степень оскорбления определялась степенью злоупотребления.

ГЛАВА XXI

Другие соображения относительно вопросов чести у германцев

«У германцев, — говорит Тацит, — считалось большим позором оставить свой щит на поле сражения, и многие после такого несчастья лишили себя жизни». Поэтому древний салический закон определяет 15 солидов композиции в пользу человека, про которого кто-нибудь скажет с целью оскорбить его, что он бросил свой щит.

Карл Великий, делая исправления в салическом законе, установил для такого случая лишь 3 солида композиции. Нельзя, конечно, заподозрить этого государя в желании ослабить военную дисциплину. Очевидно, что сделанное им изменение было вызвано изменением в способе вооружения; известно, что изменениями вида оружия были порождены многие обычаи.

ГЛАВА XXII

О нравах в связи с обычаем поединка

Наша связь с женщиной основана на наслаждении, доставляемом чувственными удовольствиями, на счастье любить и быть любимым, а также на желании нравиться женщинам, так как они превосходные судьи в некоторых вопросах, касающихся личных достоинств человека. Это желание нравиться вообще и бывает причиной того ухаживания за женщиной, которое далеко еще не является любовью, но представляет собой тонкий, легкий и постоянный любовный обман.

Смотря по обстоятельствам, различным для всякой нации и для всякого века, любовь руководится одним из названных мотивов преимущественно перед двумя другими, и я полагаю, что во времена господства у нас поединков должен был преобладать дух ухаживания.

Я нахожу в законе лангобардов, что, в случае если один из противников имел при себе волшебные травы, судья их отбирал у пего и заставлял присягать, что никаких трав у него больше пет. Закон этот не мог иметь иного основания, кроме господствующего мнения; страх, который, как говорят, породил так много измышлений, нашел силой воображения и эти чары. Так как на поединок противники являлись в полном вооружении, и тяжелое наступательное и оборонительное оружие известного закала и силы давало громадные преимущества, то мнение о заколдованном оружии некоторых борцов должно было кружить головы очень многим.

Отсюда возникла идея рыцарства, полная чудес, проникшая во все умы. В романах появились рыцари, волшебники, феи, крылатые или одаренные разумом кони, неуязвимые люди; чародеи, интересующиеся рождением знатных людей или их воспитанием; очарованные дворцы или дворцы, освобожденные от чар, — целый новый мир в мире действительности; естественный порядок вещей остался уделом одной пошлой толпы.

Рыцари, всегда вооруженные, в стране, полной замков, крепостей и разбойников, приобретали славу преследованием несправедливых и защитой слабых. Отсюда в наших романах опять-таки ухаживание, основанное на идее любви, соединенной с идеей силы и покровительства.

Так возникло ухаживание в эпоху, когда воображение создало необыкновенных людей, которые, видя добродетель, соединенную с красотой и слабостью, стали обнаруживать стремление подвергать себя ради нее опасностям и желание нравиться ей в обычных житейских отношениях.

Наши рыцарские романы поощряли это желание нравиться и развили в одной части Европы тот дух ухаживания, который, можно сказать, был мало знаком древним.

Необычайная роскошь необъятного города Рима направляла мысль к представлениям о чувственных наслаждениях. Известное представление о мирной деревенской жизни у греков породило описания чувств любви. Представление о рыцарях — защитниках женской добродетели и красоты привело к идее ухаживания за женщиной.

Этот дух еще более упрочился благодаря обычаю турниров, которые, соединив права мужества и любви, придали ухаживанию за женщиной еще большее значение.

ГЛАВА XXIII

О юридических правилах судебного поединка

Быть может небезынтересно будет взглянуть, каким образом чудовищный обычай судебного поединка был подведен под определенные начала и подчинен столь своеобразному уставу судопроизводства. Человек по природе обладает рассудительностью, поэтому он подчиняет правилам даже свои предрассудки. Ничто не могло быть более