Kitay_i_okrestnosti_Mifologia_folklor_literatura

ром, как правило, стихи слагались противоборствующими командами на ка- кую-то заданную тему. Сочиненные в ходе таких турниров стихи впоследствии часто сводились в сборники песен-стихов. Сочинители же рассматриваемого нами сборника стихов-эпиграмм, посвященных птицам, не без юмора воспользовались этим, хорошо знакомым большинству японцев всех времен термином и включили его в название иллюстрированной книжки. Возможен вариант перевода названия на русский язык этого издания как «Сборник эпиграмм на (множество) птиц».

В этой книжке собраны эпиграммы на тридцать птиц — певчую камышовку и синицу, жаворонка и перепела, дятла и дубоноса желтоклювого, трясогузку и золотого фазана, фазана обыкновенного и ласточку, белоглазку и синицу длиннохвостую, крапивника и бекаса, полевую зеленушку («белощечку») и петуха, а также на снегиря, ушастую сову, цаплю, баклана, большую синицу, малиновку, голубя, воробья, сову, сойку, зимородка, утку, чайку, сокола.

Изображения птиц и эпиграммы на них расположены попарно на одном развороте страницы, сгибаемой пополам по ее середине.

К сожалению, мы не имеем возможности представить здесь все тридцать эпиграмм на птиц и иллюстрации к ним, хотя в нашем распоряжении есть полученные в 2004 г. в Японии из Парламентской библиотеки копии, к сожалению, только черно-белые. Часть из них опубликована в брошюре, написанной на японском языке на основании материалов нашего доклада на 171-м Форуме Международного центра исследований японской культуры в г. Киото, прочитанного в июне 2004 г. [Рыбин 2004].

Здесь же мы остановимся лишь на нескольких кё.ка, продолжая наш разговор в защиту этого жанра. Попытка перевода текстов стихов-эпиграмм непосредственно со старояпонского языка на русский и некоторые пояснения к ним будут сделаны впервые.

Начнем с самой «поэтической» птицы японской традиционной поэзии — угуису. В орнитологии она определена как Cettia diphone или камышовка певчая. В переводах на русский язык чаще используется «соловей». Это не потому, что их пение схоже, а скорее в связи с тем, что для японцев это символ пробуждающейся природы, наступления весны и именно весной ее пение самое красивое. Ее называют также иносказательно хару-цугэ-дори («птица—вестник весны»). Название угуису этимологически восходит к угухису и объясняется как возникшее из звукоподражания ее пению угухи-угухи с добавлением словообразовательного суффикса -су, используемого в названиях других пернатых и насекомых. Ср. хототогису («кукушка»), киригирису(«кузнечик») и т.д.

ется аллегория жизни человека. Стихотворение звучит как нравоучение: как бы высоко и кто бы ни поднялся, нельзя забывать, что всем людям суждено ходить по земле.

В «соседи» к жаворонку определен перепел, имеющий широкое распространение в Японии и как домашняя птица.

Эпиграмма на перепела полна игры слов и поэтому довольно сложна для переложения на русский язык. Само название птицы (в современном звучании) удзура обыгрывается в глаголе уцуру («передвигаться с места на место») (здесь в форме фреквентива на -фу: уцурафу-^уцурау). Для перевода мы воспользовались деепричастным оборотом «перебирая шаги», созвучным русскому «перепел» почти в такой же степени, как и японская пара слов удзура-уцурау. Следует добавить, что воркование перепела передано через звукоподражательное мадара-мадара, которое, скорее всего, представляет собой окказиональное образование из разряда ономатопеи: его не фиксирует ни один из японских словарей, даже специальных, в которых собраны только слова такого рода.

Последние две строки стиха, по сути, являются сложным сравнением, в котором скрыт смысл либо «мой милый, обеспокоенный безвозвратностью молодости, что сравнима со свежим колоском проса», либо — «мой милый, слетающий вместе на землю, чтобы быть рядом, как зернышки проса нового урожая». В целом в этой лирической по содержанию эпиграмме очень умело и изысканно использованы и аллегория, и метафора, и персонификация, и игра слов.

Следующей возьмем кё.тса-эпиграмму на трясогузку:

Ив этой эпиграмме мы видим определенное сравнение с любовными историями из жизни людей. Содержание ее довольно прозрачно намекает на типичную для кавалеров традиционной Японии ситуацию, когда те отправлялись в ночь на тайное любовное свидание с одной из своих избранниц, а наутро тайна становилась не только открытой, но и предметом для пересудов.

Иеще одна эпиграмма на золотого фазана ямадори (по-английски copper pheasant):

Миянака-но Цукимаро

Грусть фазана по любимой передана через его беспрестанные слезы хо- ро-хоронамида. В «слезах навзрыд» первая часть сложного слова представляет собой звукоподражательное (ономатопоэтическое) хоро-хоро, которое обычно передает голос как этой птицы, так и некоторых других, например голубя, перепела. О происхождении этого звукоподражания высказываются предположения, что оно в первую очередь передавало не столько голосовое звучание, сколько звук хлопающих по груди птицы крыльев.

Тоску по любимой подчеркивает и выражение о «тени в зеркале», которой не наблюдает уже долгое время одинокий по ночам фазан. О том, как искусно использованы поэтические средства в этой стихотворной миниатюре, читатель может судить и сам. Нам же хотелось бы сделать некоторые пояснения, касающиеся образа ямадори (букв, «горная птица») в японской поэзии.

Образ этой птицы довольно часто используется в классических японских стихах, начиная с «Манъёхю:» (VIII в.). Примечательным в ее облике является не столько ярко-медный окрас оперения, сколько сравнительно длинный хвост, с которым у японских поэтов принято сравнивать долгуюдолгую ночь, проведенную в одиночестве. К тому же как биологическая особенность поведения этого фазана отмечается то, что на ночлег фазансамец не остается в гнезде самки и коротает ночь один.

Вот известное стихотворение одного из 36 знаменитейших поэтов Японии, Каки-но мото-но Хитомаро, вошедшее и в «Изборник ста стихов ста поэтов» (Хякунин-иссю), которое пронизано метафорой-сравнением в одиночестве проводимой (и поэтому кажущейся особенно долгой влюбленному) ночи с длинным-предлинным хвостом фазана:

портрета и мастер популярных творений) //Эдо-о ему 4: «Утамаро» (Прочитывая Эдо. Вып. 4: «Утамаро») /Подред. Ясуда Ёсиаки. Токио,1996.

Кеппеу 1981—KenneyJ. Translator's Note //Utamaro: A Chorus of Birds. N.Y., 1981.

Kondo 1956 —Kondo Ichitaro. Kitagawa Utamaro (1753—1806). English Adaptation by Charles S.Terry. Tokyo, 1956.

Meech-Pekarik 1981 — Meech-Pekarik J. Introduction // Utamaro: A Chorus of Birds. N.Y., 1981.

Meech-Pekarik 1994/95 — Meech-Pekarik J. Utamaro: II coro delgi uccelli /Chahiers d'Art (Перевод на русский с итальянского А. Румянцева и А. Чернова). Martellego (VE), 1994/95.

Utamaro 1981 — Utamaro:A Chorus of Birds. N.Y., 1981.

Ван Чан-ю Институт литературы АОНпров. Цзянсу, Нанкин

Неизвестный китайский роман

вРоссийской Государственной библиотеке

В1966 г. в журнале «Народы Азии и Африки» (№ 1) Б.Л.Рифтин сообщил об обнаруженной им в Библиотеке им. Ленина уникальной рукописи китайского романа «Гу ван янь» писателя Цао Цюй-цзина, с авторским предисловием 1730 г. Роман с таким названием не зафиксирован в полном «Каталоге произведений китайской повествовательной прозы», составленном проф. Сунь Кай-ди в 1932 г. и переизданном с дополнениями в Пекине в 1982 г. Сообщением Рифтина заинтересовался работающий в Париже китайский ученый Чэнь Цин-хао, и выяснилось, что отрывок из этого романа был напечатан

в1941 г. в небольшом журнальчике Шанхайского общества евгеники, который распространялся только среди членов общества. В том же, 1941 г. литератор Чжоу Юэ-жань в статье об уникальных изданиях китайских романов упомянул и этот роман, от которого сохранились в рукописи лишь 41-я и 42-я главы, а автор романа вообще-де неизвестен. Рукопись этих глав, находившаяся у Чжоу Юэ-жаня, впоследствии тоже была утеряна. Вот все, что было известно, да и то очень узкому кругу лиц, ранее об этом романе. Что же это за роман, сохранившийся в Москве и как он попал в Россию?

Известно, что это рукопись из собрания К.А.Скачкова, в 1848 г. посланного в Пекин для организации магнитно-метеорологической обсерватории при Российской духовной миссии и сразу принявшегося за изучение китайского языка и собирание китайских книг и рукописей. В отличие от других русских синологов, собиравших книги только по профилю своих научных занятий да к тому же мало интересовавшихся рукописями, К.А.Скачков собирал библиотеку не только по астрономии, а по всем разделам знаний — и по истории, и по географии, и по этнографии, и по языку. Интересовался он и художественной литературой, особенно романами и драмой.

Вернувшись на родину в 1863 г., К.А.Скачков безуспешно пытался продать свое собрание Министерству народного просвещения, а затем Азиатскому музею Академии наук. Только в 1873 г. это богатейшее собрание купил ведущий торговлю с Китаем иркутский купец П.Л.Родионов и подарил

Румянцевскому музею в надежде на получение ордена.

Известно, что большинство рукописей К.А.Скачков собрал в Пекине, между 1848 и 1859 гг. Видимо, тогда к нему и попала рукопись романа «Гу ван янь». Перевести заглавие этого романа на русский язык далеко не просто. В «Китайско-русском словаре» о. Палладия и П.С.Попова, изданном в Пекине в 1888 г., выражение из этих трех слов переводится как «позволю себе говорить пустяки». А.И.Мелналкснис, выпустивший в 1974 г. «Описание китайских рукописных книг и карт из собрания К.А.Скачкова», перевел его как «Хотите верьте, хотите нет!». Автору этой статьи представляется, что смысл этого заглавия «Может быть, так, может быть, не так!», или иначе: «Ваши правдивые речи — ложь, мои вздорные слова — правда».

Об авторе этого большого романа (в рукописи из 24 тетрадей 4634 стр.) практически ничего не известно. Фамилия его Цао, и это сразу же навело на размышления о том, не является ли он родственником и старшим современником знаменитого романиста XVII в. Цао Сюэ-циня (родился между 1715 и 1723 г. — умер 1763/64), создателя самого известного китайского романа «Сон в красном тереме». Скорее всего Цюй-цзин — не основное имя автора романа «Гу ван янь», а его прозвище (раньше у китайцев, кроме основного имени было и прозвание — цзы, которое часто употреблялось и в подписях под литературными сочинениями). Просмотрев старинные хроники уезда Фэнжун провинции Хэбэй, где родился Цао Сюэ-цинь, удалось обнаружить, что у четырех человек из рода Цао этой местности наличествовал иероглиф цюй. В соответствии с китайской традицией у братьев или близких родственников в именах либо прозваниях обычно совпадал один знак (слог). Это наводит на мысль, что и автор «Гу ван янь» был из этого же рода и являлся старшим современником знаменитого романиста. Только судьба их произведений оказалась различной. «Сон в красном тереме» после смерти автора лет 20 распространялся в списках (стоит сказать, что один из этих списков в 1832 г. был привезен студентом П.Курлянцевым из Пекина в Россию и обнаружен в Ленинграде Б.Л.Рифтиным. Он издан факсимиле в Пекине в 1985 г., но в 1791 г. был издан, и с тех пор переиздавался бесчисленное количество раз). Другая судьба постигла рукопись Цао Цюй-цзина. Его роман никогда не издавался, но существовало явно несколько рукописных копий. Об этом свидетельствует, например, то, что напечатанные в 1941 г. в Шанхае 41-я и 42-я главы в московской рукописи соответствуют главе 18. То, что роман ходил в списках и вызывал интерес читателей, подтверждается и печатью на рукописи из четырех иероглифов гуй-чжун и цюй — «Изящные наслаждения в женских покоях». Эти слова свидетельствуют о том, что читатель не считал роман грубым и аморальным и, полюбив роман, даже заказал резчику особую печать. Следует пояснить, что в старом Китае романы,

писавшиеся на разговорном языке, не признавались конфуцианскими ортодоксами, не включались в официальные библиографии и вообще считались низким жанром, хотя и издавались во множестве и читались повсеместно, даже в императорском дворце. Время от времени многие романы как безнравственные вообще запрещались, их издание и копирование преследовалось законом. Конечно, трудно с полной уверенностью сказать, почему роман «Гу ван янь» не был издан. Скорее всего, тому были две причины: политическая и моральная (эротичность).

В20—30-е годы XVII в. экономическое и политическое положение Китая резко ухудшилось, начались народные волнения, к концу 30-х годов переросшие в мощное крестьянское движение под водительством Ли Цзычэна. Командующий правительственными войсками У Сань-гуй обратился к маньчжурским князьям с просьбой о помощи. Маньчжурское войско вступило на территорию Минской империи, маньчжуры заняли Пекин, свергли правившую династию Мин и в 1664 г. провозгласили новую династию — Цин. Однако продвигаясь на юг, маньчжуры встретили мощное сопротивление патриотически настроенных китайцев, и вооруженная борьба продолжалась едва ли не 40 лет. Многие литераторы и ученые, не признавшие власть новой династии, были казнены. Достаточно было даже завуалированного благожелательного упоминания о Минской династии, чтобы быть схваченным.

Вромане Цао Цюй-цзина явно просматривается сочувствие к национальной династии Мин, ко времени которой и отнесено действие, причем события происходят в Нанкине (букв. «Южной столице»), а этот город был столицей Минов с 1368 по 1421 г. Повествуя о прошедших временах, автор высказывает недовольство современностью, маньчжурской династией Цин.

Вторая причина, по которой роман не мог быть издан, •— это его эротичность. «Гу ван янь» не первый в истории китайской литературы роман с обилием эротических сцен, до него были написаны и «Цветы сливы в золотой вазе» Ланьлинского насмешника, и «Подстилка из плоти» Ли Юя, оба эти романа не раз подпадали под различные запреты, а «Подстилка из плоти» из-за этого нередко издавалась под другими названиями. Эти романы уже переведены на русский язык и неоднократно издавались в России. Но, пожалуй, роман Цао Цюй-цзина еще более эротичен и откровенен, чем упомянутые выше произведения.

Главные герои романа — Чжун-цин (букв. «Изливающий нежность, или Одаряющий чувством») и его жена Цянь-гуй (букв. «Ценящая деньги» или «Деньги — самое дорогое»). В основе романа лежат буддийские идеи о карме и трех перерождениях (подобные идеи лежали в основе и упомянуто-

526 Классическая литература

го выше романа «Цветы сливы в золотой вазе»). Человек, совершавший дурные поступки в прошлой жизни, наказан за них в следующем перерождении, а раскаявшись и прозрев, может рассчитывать на благую жизнь в третьем — последнем перерождении.

Соответственно строится и сюжет романа. Цянь-гуй в первой жизни показана женщиной, которая из всех земных благ отдавала предпочтение деньгам, они для нее главнее дружеского расположения или даже любви. Она не обращала никакого внимания на красивых юношей, предпочитая им некрасивых, но с толстым кошельком. Родившись во второй раз, она, по законам кармы, еще в детстве потеряла зрение — это было наказание за алчность в предыдущей жизни. К тому же ее теперешняя мать всю жизнь занималась продажей собственного тела и требовала, чтобы дочь пошла по ее стопам. Цянь-гуй долго сопротивлялась, но мать настаивала, и устоять девушка не смогла. В романе много стихов (что обычно для китайского произведения), в них Цянь-гуй описывает свою трудную жизнь, фактически день за днем. Читая их, невольно сочувствуешь бедной девушке.

Ее красота привлекает многих, она очень популярна среди молодых людей и часто их принимает. Чжун-цин, как и многие другие, тоже пришел к ней. Они понравились друг другу и не расставались целые сутки. С тех пор Цянь-гуй перестала принимать других мужчин, кроме него, отказывая всем подряд. Она мечтала выйти за него замуж, что, естественно, совсем не понравилось ее матери, которая всячески возражала против брака. Цянь-гуй чувствовала себя очень несчастной и даже пыталась покончить с собой.

А Чжун-цин тем временем сдал экзамены и получил высшую ученую степень цзиныпи (букв, «поступающий служить») и мог занять чиновничью должность. А так как был весьма умен, то в будущем мог сделать хорошую карьеру. Пока же он получил небольшой чиновничий пост в столице. Его заметил богатый сановник и хотел отдать ему в жены свою дочь. Но Чжун-цин сказал, что у него уже есть жена Цянь-гуй. Чиновники осуждали его, смеялись над тем, что он выбрал в жены бедную слепую девушку. Но Чжун-цин полюбил ее, и, в конце концов, сделал ее своей женой. Цянь-гуй вдруг прозрела. Небо решило, что она уже искупила свою страстную любовь к деньгам, и теперь даровало ей зрение. Чжун-цин был хорошим, трудолюбивым, законопослушным чиновником, но всегда высказывал свои взгляды честно и открыто. Это не понравилось императору, он был уволен со службы и отправлен обратно в Нанкин. Его увольнение совпало и с бесславным концом правления династии Мин.

Чжун-цин был недоволен своей судьбой, опасался, что его заставят служить новой династии, не мог смириться с этим, бросил семью и ушел из дома. Куда? Никто не знает. И автор одобряет его действия. Следует пояснить, что