КИТАЙ В ПЕРИОД ЧУНЬЦЮ

Российская академия наук

Институт востоковедения

Л.С.ВАСИЛЬЕВ

ДРЕВНИЙ

КИТАЙ

Том Z

Период Чуньцю (VIII—V вв. до н.э.)

Москва

Издательская фирма

«Восточная литература» РАН

2000

Посвящаю жене Шепелевой Нине Васильевне

ВВЕДЕНИЕ

Второй том трехтомника «Древний Китай» посвящен описанию исторических событий и анализу структуры древнекитайского обще­ ства в VIII—V вв. до н.э. Этот период получил свое наименование («Чуньцю» — «Вёсны и осени») от хроникальной летописи, которая велась в царстве Лу. Летописи подобного рода существовали пример­ но в то же время и в других царствах чжоуского Китая1, но ни одна из них не сохранилась. До VIII в. до н.э. хроникальные записи были, скорее всего, фрагментарными и велись в лучшем случае лишь при дворе чжоуского вана (о чем косвенно свидетельствуют анналы «Чжушу цзинянь»). В Шан не было и таких записей. В первом томе уже шла речь о том, что шанскому обществу была свойственна исто­ рическая амнезия [24, с. 166-167].

Чжоусцы сразу же после крушения Шан умело использовали в своих интересах это обстоятельство и придали историописанию — как и сочинению исторических преданий о далеком и не известном им прошлом — огромное значение [25], что нашло свое проявление в ранних главах первого слоя «Шуцзина» (примерно X-IX вв. до н.э.). Но эти главы, как известно, были написаны по свежим следам завое­ вания Шан и посвящены в основном рассказам о некоторых деталях обустройства новой династии Чжоу. Хронологической летописи чжо­ усцы в ту пору еще не вели, так что нам неизвестны даже годы прав­ ления первых чжоуских ванов (до Ли-вана).

Дело в том, что чжоусцам было очень важно утвердиться в своем новом статусе правителей Поднебесной, и потому их интересовали только события сегодняшнего дня и в самом общем виде — недалекое прошлое, т.е. все то, что еще как-то можно было восстановить по па­ мяти и оформить в виде документа. В памяти же шанцев (с их гада­ тельными надписями) сохранилось кое-что лишь о том времени, когда

1 О хроникальных записях есть упоминания в различных источниках. Попытавшийся собрать все эти данные воедино К.В.Васильев со ссылкой на «Цзо-чжуань» [114, 15-й год Чжуан-гуна; 23-й и 28-й годы Си-гуна] упоминает о том, что архивные записи докумен­ тального характера имелись в Цзинь по меньшей мере с VIII в. до н.э. Хроникальные и сходные по типу записи, как он пишет, велись в VII в. до н.э. в царствах Чу, Чжэн и в некоторых других [14, с. 26-38]. Согласно данным Ю. Л. Кроля [46, с. 205, 218], летопись «Цинь цзи», нечто вроде анналов с астрологическим уклоном, имелась и в царстве Цинь.

3

они во главе с Пань Гэном совершали переход через Хуанхэ, дабы осесть на рубеже XIV-XIII вв. до н.э. в районе Аньяна. Да и эти вос­ поминания были весьма смутными и во многом неясными. Чжоусцы — надо отдать им должное — немало потрудились над тем, чтобы восстановить все то, что запечатлелось в шанской памяти, и на этой скудной основе создать нечто вроде генеральной линии историчес­ кого процесса (теория небесного мандата). В первом томе было под­ робно рассказано о том, какое огромное значение имела эта теория для упрочения статуса чжоусцев в бассейне Хуанхэ [24, с. 230 и сл.].

Чжоусцы создали древнекитайскую историю. Более того, они пре­ вратили Китай в страну истории. Но сделать это было нелегко. Внача­ ле, увлеченные записями о событиях, столь бурных и важных для их утверждения на новом месте и в новом статусе, они практически не обратили внимания на основу основ истории — на строгое ведение летописания. Для этого у них, видимо, не было ни времени, ни сил, поэтому позже возникло столько версий по поводу датировки победы чжоусцев над шанцами2. Вплоть до сегодняшнего дня полностью дос­ товерными считаются лишь даты, идущие после свержения чжоуского Ли-вана (841 г. до н.э.). И это при том, что в отдельных надписях на бронзовых сосудах встречаются упоминания об определенных годах правления предшествовавших ему правителей, например, 19-й год правления Чэн-вана, 35-й год правления Кан-вана и т.п. [14, с. 118]. Видимо, какой-то учет годов правления велся, но ему не придавалось государственного значения3.

Такое бывает в истории крайне редко. Но как бы то ни было, стро­ гий подход к летописанию выработался в Китае лишь в середине IX в. до н.э. и был связан, как можно полагать, с экстремальными обстоя­ тельствами (отстранением правителя от власти). Только с этого мо­ мента древнекитайские летописцы, строго просчитавшие годы, когда Ли-ван был свергнут со своего трона, стали, возможно вначале просто по инерции, считать и годы правления его преемников, что впоследст­ вии нашло отражение в полном летописном своде Сыма Цяня [103, гл. 13-22; 71, т. III]. Если принять это во внимание, то не покажется странным, что и в крупнейших уделах, быстро становившихся именно на рубеже IX—VIII вв. до н.э. политически самостоятельными царст­

2 Основными до сих пор считаются 1122 и 1027 гг. до н.э. (см., в частности, [15, прил.]. Однако буквально каждое десятилетие специалисты предлагают новые вариан­ ты, рассчитанные с немалыми сложностями. Д.Нивисон, например, предложил цифру 1040 г. до н.э. [223].

3 Недавно Д.Нивисон опубликовал специальную статью, в которой попытался с помощью упоминаний года и дня правления в некоторых текстах на западночжоуских бронзовых сосудах предложить свой вариант датировки правления ранних чжоуских ванов [224].

4

вами, практика летописания стала заимствоваться примерно с VIII в. до н.э. Нам не известно, сколь строго велись записи и как они выгля­ дели. Как упоминалось, все они, за одним исключением, так или иначе исчезли уже в древности.

Единственная из хроникальных погодовых летописей, которая полностью дошла до наших дней, более того, стала канонической, — это луская, охватывавшая период с 722 по 481 г. до н.э. Сохранилась она потому, что текст этой хроники был, согласно преданию, в заклю­ чительной его части написан и затем целиком отредактирован самим Конфуцием4. Стоит заметить, что сам по себе текст летописи, доволь­ но скудный и бесцветный, к тому же содержащий не всегда понятную и заслуживающую внимания информацию, никак не соответствует столь высокой оценке, на что не раз обращали внимание исследовав­ шие его специалисты. Летопись «Чуньцю» входила в число конфуци­ анских канонов и поэтому была хорошо знакома всем тем, кто в ста­ ром Китае учился в школе и вообще овладевал грамотой. В импера­ торском Китае она была одним из тех текстов, что входили в состав тем, предлагавшихся на экзаменах.

Из числа специалистов, которые переводили «Чуньцю» с коммен­ тариями на иностранные языки, следует прежде всего упомянуть Д.Легга [202, т. II] и С.Куврера [167]. На русском языке перевод и некоторые пояснения к нему издал Н.Монастырев [54; 55]. Канониче­ ский текст «Чуньцю» обстоятельно изучают и в наши дни [88], иногда исследуют только сам канон, не принимая, или почти не принимая, во внимание комментарии [31-33]. В прошлом в нем нередко искали некий скрытый смысл, эзотерическую тайнопись с использованием знаков, имеющих оценочное значение5. Но как бы то ни было, у чита­ теля остается стойкое впечатление, что составители луской хроники, как и ее всеми почитаемый редактор, не ставили своей целью под­ робно описывать события и тем более давать им обстоятельную оценку.

Искусственный лаконизм текста заставил некоторых исследовате­ лей предположить, что он заранее был рассчитан на подробный к нему комментарий [14, с. 43]. Это едва ли так, особенно если принять во внимание, что первый комментарий к «Чуньцю» появился два века

4 Этот текст был очень высоко оценен крупнейшим из конфуцианцев древности Мэн-цзы, который приписал Конфуцию следующие слова: «Благодаря „Чуньцю“ люди будут знать обо мне и судить меня». Мэн-цзы заметил далее: «Конфуций написал „Чуньцю“ — и все мятежные чиновники и скверные сыновья стали трепетать» [101, ШБ, IX, 8 и 11; 212, т. II, с. 157-158 и 159-160] (см. также [60]).

5 К.В.Васильев [14, с. 39-40] со ссылкой на О.Франке [187, с. 16] и Д.Кеннеди [210, с. 40-48] приводит как наиболее типичные аргументы в пользу этой длительное время бытовавшей среди специалистов версии, так и свидетельства ее несостоятельности.

5

спустя, примерно на рубеже IV—III вв. до н.э., и что Мэн-цзы, которо­ му он мог, даже должен был быть известен, не счел нужным обратить на него внимание и восхвалял только саму хронику. Словом, факт остается фактом: комментарии со временем появились, и только с их бесценной помощью отредактированный Конфуцием текст луской хроники стал представлять интерес. Без него он был лишь насыщен дидактической морализацией. Конечно, мораль для Конфуция, а вслед за ним и для Мэн-цзы, значила многое, но стоило ли ради нее писать лаконичную и малоинформативную, порой просто непонятную хро­ нику событий за два с половиной века?

Оставив этот спорный вопрос в стороне, обратим внимание на то, что появление летописи в отредактированном Конфуцием виде и по­ следующее превращение ее в важную часть конфуцианского канона создали уникальную ситуацию, сыгравшую для исследователей древ­ некитайской истории решающую роль. Скелет событийной истории огромного исторического периода, представленный в «Чуньцю», пре­ вратился в наполненную жизнью яркую и красочную панораму, рав­ ную которой трудно найти, причем далеко не только в китайской ис­ тории. В этом уникальность исторического периода Чуньцю в глазах исследователя.

Другой важной особенностью этого периода была ярко выражен­ ная феодально-удельная структура общества. Из материалов первого тома известно, что периферийные владения и пожалования окраинных территорий в управление доверенным лицам имели место еще при Шан. Однако расцвела практика создания уделов феодального типа лишь с начала Чжоу, когда стало очевидным, что попытка создать систему централизованной администрации оказалась безуспешной. Это выяснилось не сразу. Вначале Чжоу-гун6 и его окружение, види­ мо, рассчитывали с помощью перешедших к ним на службу шанцев создать эффективную систему администрации (подробнее см. [174]). Но после Чжоу-гуна с каждым новым поколением ванов становилось все очевиднее, что центробежные силы в Чжоу намного превосходят центростремительные7.

6 Обычно его считают всевластным регентом при малолетнем Чэн-ване, сыне У-вана, но Масааки Мацумото [98] пытался доказать, что Чжоу-гун, судя по данным «Шуцзина», был истинным правителем (царем, ваном). Мне кажется, что попытка такого рода имеет мало смысла и может рассматриваться лишь как некий казус. Чжоугун, хотя он и был по сути правителем страны, всегда сохранял за собой лишь статус регента. Таковым он и вошел в историю.

7 Интересно заметить, что вскоре после появления капитальной монографии Г.Крила [174], в заголовок которой было включено слово «империя», в центральном китайском историческом журнале «Лиши яньцзю» стали появляться работы, смысл которых сводился к тому, что доциньский Китай не был империей.

6

Естественно, что это вело к развитию феодально-удельной струк­ туры, которая стала достаточно заметной задолго до периода Чуньцю, по меньшей мере с Ли-вана. Разгром Ю-вана варварскими племенами и вынужденное перемещение столицы Чжоу на восток (начало Вос­ точного Чжоу, 771-770 гг. до н.э.) положили конец попыткам восста­ новить хоть какую-то централизованную администрацию в Чжоу. Домен вана в Лои не был в состоянии содержать те прежние восемь так называемых иньских армий; которые еще в сравнительно недав­ нем прошлом располагались близ новой чжоуской столицы. Он пре­ вратился в один из обычных средних по размеру уделов, на которые распалось государство Чжоу.

Распад Чжоу на ряд крупных и средних (не считая многочислен­ ных мелких) уделов феодального типа, быстрыми темпами обретав­ ших фактическую политическую независимость и становившихся самостоятельными царствами и княжествами, способствовал форми­ рованию правящей верхушки — наследственной феодальной знати с ее аристократическими нормами жизни. Присущие слою высшей зна­ ти особенности, включая хорошее знание ритуального церемониала, высокое чувство самоуважения, развитую аристократическую этику, постоянные столкновения в борьбе за сохранение своего высокого социального статуса и связанные с этим междоусобицы, а также по­ вседневная готовность взять на себя основную тяжесть ведения войн — все это вместе взятое считается типичным для феодализма как системы.

Разумеется, древнекитайский феодализм имел определенные отли­ чия от считающегося классическим средневекового западноевропей­ ского (см. [151; 161]). Но это был именно феодализм как социальнополитическая система со всеми свойственными ей признаками, в том числе с институтом инвеституры8, интригами и заговорами, борьбой за власть между близкими родственниками, а также многочисленны­ ми феодальными войнами, ведшимися по преимуществу аристократа­

8 Распространению этой свойственной феодальным структурам практики посвяще­ на статья Ци Сы-хэ [117], где рассказано и о самом обряде, и о многочисленных упо­ минаниях о нем, особенно в надписях на раннечжоуской бронзе. Исследуя вопрос об инвеституре, Чэнь Ши-цай [159, с. 648] указывает на некоторые связанные с ней осо­ бенности: наименование «Ле-го» (рядовые государства), иногда употреблявшееся для обозначения царств и княжеств периода Чуньцю, касалось лишь тех государств, кото­ рые имели право на получение инвеституры от сына Неба. Те, кто не имел этого права (а это могло быть и могущественное Чу в самом начале периода Чуньцю, и бесчислен­ ные варварские и полуварварские мелкие государственные образования), в число Ле-го не входили. Достаточно сложно обстояло дело и с теми государствами, которые оказы­ вались под протекторатом более сильных. Они не считались равными Ле-го, хотя и сохраняли формальное право на получение инвеституры от сына Неба.

7