Охрана памятников кн в 16-18 веках

Кажется, что охранять памятники культурного наследия государство стало совсем недавно. На самом же деле, уже в древности и в средневековое время люди защищали от разрушения объекты поклонения, святыни, места культа. Многие средневековые русские храмы дошли до нас потому, что их столетиями оберегала религия. Разумеется, надзор за памятниками архитектуры, осуществлявшийся духовенством и верующими, был далёк от нынешних требований.

Церкви часто перестраивали и тем самым искажали их древние формы. Но достаточно и того, что всюду заботились о целости и внешнем виде старых храмов. Иногда же проводилась и настоящая реставрация. В XV веке в Юрьеве Польском рухнул Георгиевский собор 1234 года. Московскому зодчему В.Д. Ермолину поручили восстановить его первоначальный облик. В своей «Ермолинской летописи» он записал под 1471 годом: «Во граде Юрьеве в Полском бывала церковь камена святый Георгий, а придел святая Троица, а резаны на камени все, и развалился вси до земли; повелением князя великого Василеи Дмитриевъ те церкви собрал вси изнова и поставил, как и прежде». На взгляд современных искусствоведов, утверждение Ермолина очень неточно. Многие части разных рельефов он перепутал местами, а некоторые, перекладывая рухнувшие стены, совсем не использовал. Но сам Ермолин, несомненно, намеревался не строить заново, а реставрировать и, когда мог, восстанавливал композиции из резного камня.

Религия защищала не только старую архитектуру, но и произведения живописи. Выдающихся художников причисляли к лику святых. «Сказание о святых иконописцах» XVI–XVII веков называет двадцать шесть таких мастеров. Среди них Алимпий и Григорий из Киево-Печерского монастыря, Андрей Рублёв и его товарищ Даниил Чёрный. Иконы кисти Алимпия или Рублёва ценили чуть ли не на вес золота. Как о величайшем несчастье повествует летопись о гибели «Деисуса» работы Рублёва во время московского пожара 1547 года.

Так же в церкви собирались и археологические находки. Но многие из них сразу же переплавляли. В 1626 году в кургане близ Путивля были обнаружены золотые и серебряные украшения. Находчик отдал их на «церковное строение». Уже в 1864 году в Минусинске один из прихожан пожертвовал на отливку колокола более семи пудов «чудских вещей» — медных изделий эпохи бронзы и раннего железа. Хотя чудь – это легенда. За чудские вещи принимали находки бронзового века. Но для нас сейчас важно не это. Важно, что древние предметы традиционно сосредоточивались в церквах, что представления о священных памятниках прошлого существовало и у русского народа.

Письменные источники — от «Повести временных лет», упоминавшей о собрании книг в Киевской Софии, до настоящих книжных каталогов, составленных в XV–XVII веках — нередко сообщали о монастырских и церковных библиотеках. В XIV веке братия Спасо-Прилуцкого монастыря специально требовала от настоятеля Димитрия, чтобы он пополнил библиотеку обители. Как видно из перечней книг, помимо сочинений духовного содержания, монастыри приобретали и географические, и философские, и исторические, и педагогические труды.

Но церковь, хотя и способствовала сохранению многих памятников религиозного культа, была непримирима к святыням других религий, и многие памятники разрушала. Примером может служить судьба исторического памятника в Болгарах, который посетил Петр I, а затем издал указ о его охране и реставрации. Однако XVIII веке казанский архиерей Лука разрушил здания Болгара, как мы узнаем из письма Екатерины II, посетившей Болгар в 1767 году. Осмотрев мертвый город, она написала:

«Что тут ни осталось, построено из плиты очень хорошей, татары же великое почитание имеют к своему месту и ездят Богу молиться в сии развалины. Сему один гонитель, Казанские архиерей Лука при покойной императрице Елизавете Петровне позавидовал и много разломав, а из них построил церковь, погреба и под монастырь занял, хотя Петра I указ есть, чтобы не вредить и не ломать сию древность».

Другой священник, Стефан Пермский, также не жалел сил на розыски и истребление деревянных идолов, которым поклонялись племена Западного Урала. Мы знаем интересную пермскую деревянную скульптуру, но самые архаичные статуи в коллекциях музеев относятся к XVII столетию. От руки Стефана в XIV веке погибли далёкие прототипы этой скульптуры, уже позднее приспособленной для своих нужд христианством.

Исследователи XVIII–XIX веков отмечали подлинный культ каменных изваяний, наскальных изображений, надмогильных сооружений и других археологических памятников у разных народов Сибири. Например, в 1722 году Д.Г. Мессершмидт был описал поклонение хакасов изваяниям на реке Есь. Каждый его спутник трижды объехал на коне наиболее почитаемую каменную бабу, а потом положил перед ней жертвенную пищу. Судя по зарисовкам Мессершмидта, хакасы возносили свои молитвы статуе бронзового века. Казалось бы, как можно разрушить каменную статую, которой поклонялись 4 тысячи лет. Однако, в 1880-х годах крестьянин-переселенец разбил эту каменную бабу и сделал жернов из её нижней половины. Верхняя — к счастью — попала в Минусинский музей.

По словам авторов конца XIX века, около рисунков на скалах на берегах Байкала буряты «приносят жертвы, кладут деньги, брызгают тарасун, освящаются при приближении, как при обращении с самыми священными предметами». Наскальные росписи Забайкалья созданы на рубеже бронзового и железного веков. Как и в случае, описанном Мессершмидтом, прямого отношения к современным народам Сибири эти памятники не имеют – то есть они им поклоняются «по старой памяти», поскольку их предки уважительно относились к этим идолам.

В Сибири есть неизвестные могилы древних скифов, на которых уже выросли кустарники или лес. Разыскать их можно не иначе как с помощью колдовства. С этой целью некоторые люди отдаются чернокнижию и, найдя таковые могилы, иногда вырывают из них немного серебра. Я сам видел серебряные сосуды, вырытые таким образом», — писал хорватский книжник Юрай Крижанич, волею судьбы заброшенный в 1659 году в Сибирь и проведший там долгих пятнадцать лет.

В чем секрет того, что коренные народы эти памятники не разрушали, хотя бы даже и если не поклонялись им? Ответ, конечно, в суеверном страхе. Они верили, что разграбление курганов ведет к мору и несчастьям. Например, в 19 веке Мессершмидт писал, что местные жители обвиняли Палласа виновным в падеже скота, из-за того, что он разрыл несколько курганов.

Ещё в допетровские времена царский двор России обратил внимание на то, что и в столицу, и за её пределы из Сибири идёт огромный поток уникальных ювелирных изделий (украшения, посуда, изделия быта) из золота и серебра. Затем Пётр I, в ходе своего европейского турне, узнал, что Европа буквально наводнена сибирскими золотыми и серебряными изделиями очень высокого качества. Европейские учёные и коллекционеры задавали Петру вопросы о происхождении этих изделий, но государь не мог ответить на них вразумительно. Вернувшись в Россию, Пётр решил снарядить в Сибирь экспедицию под руководством Миллера, а заодно и наложить контроль государства на продажу неизвестной сибирской «ювелирки» за рубеж.

Миллер провёл в Сибири ровно десять лет и собрал там уникальные исторические материалы. Позже он написал фундаментальный труд «Описание Сибирского царства и всех произошедших в нём дел от начала, а особливо от покорения его Российской державой по сии времена» (издан 1750 г. в 510 страниц) и трёхтомник «История Сибири».

То, с чем столкнулся Миллер за Уралом, пытаясь понять природу происхождения сибирских украшений, ввергло его в глубокое недоумение. По всей обширной территории Сибири было великое множество курганов непонятной исторической эпохи, внутри которых находились разного рода золотые, серебряные и бронзовые изделия. Миллер отмечал, что древние погребальные памятники - курганы хищнически разоряются целыми бригадами (до 200 человек одна!), которые лопатами раскапывали курганы, извлекали из них изделия и, чаще всего, переплавляли их в слитки прямо на месте.

Миллер в своих записях отмечал, что нередко он, бывая в гостях у того или иного городского воеводы, с изумлением видел, что зажиточные сибиряки широко используют в быту старинные изделия редкой красоты из драгоценных металлов. Один из градоначальников завёл Миллера в сарай, стоящий во дворе, где навалом лежало несколько тысяч золотых и серебряных изделий удивительной красоты. Хозяин этого исторического сокровища пояснил, что всё это ему принесли расхитители курганов в качестве платы за разного рода услуги.

Прямо-таки промышленные масштабы бугрования привели к тому, что к середине XVIII века редкие из сибирских курганов остались неразрытыми. В поисках новых «бугров» кладоискатели уходили все дальше к югу, в степь, где нередкими были столкновения бугровщиков с кочующими ордами киргиз-кайсаков и калмыков. В 1727 году одно из таких столкновений в Барабинской степи, имевшее весьма серьезные последствия, вызвало резкую реакцию властей. В сентябре того же года канцелярия сибирского генерал-губернатора издала указ, «дабы никто, под жестоким наказанием, в степь для бугрования не ездил».

Однако, принимая грозные постановления, власть смотрела на деятельность бугровщиков сквозь пальцы, иногда они даже сами отправляли эти артели с условием, что получат десятую часть находок. Свои находки бугровщики продавали, пускали на «подарки» воеводам и приказным и только очень редко сдавали законно в кассы и приказы. Миллер и Мессерщмидт описывают, у кого они видели разные скифские вещи.

Но на описанные явления существует и другая точка зрения. Археолог Эльга Вадецкая пишет, что золота в курганах было не так уж много – основу находок в погребениях составляли медные и бронзовые издели. Поэтому возможно, что за находки в курганах выдавали золото, найденное в нелегально разрабатываемых приисках.

Показательно то, что несмотря на большой процент разрытых курганов в Сибири, в центральной России курганы никогда не бывают ограблены. Люди, в поисках золота разрывавшие сибирские насыпи и из баловства разбивавшие кавказские каменные склепы, тоже верили в святыни и не трогали могил на своей коренной территории.

Непрерывное расширение границ Московского царства и Российской империи на востоке, севере и юге привело к тому, что русские гораздо чаще сталкивались не со своими, а с чужими древностями. Поэтому у нас не укрепилось представление о таинственной и неприкосновенной старине. Разрушение церковью языческих святилищ тоже оставило свой след.

Петровская эпоха врезалась в память народа как время грандиозной ломки. Петр I был известен тем, что собирал европейские произведения искусства. За границей он увидел, что коллекции есть у всех европейских монархов, и они показывают таким образом, престиж, эстетический вкус и статус самого монарха, а также его двора. Но Петру же Россия обязана первыми мероприятиями по охране памятников культуры, как, кстати говоря, и первыми мероприятиями по охране природы.

Пётр поручил сибирскому губернатору покупать у бугровщиков не металл, а сами «куриозные вещи». В особой записке Пётр сверх того указывал: «Один гроб с костями привезть, не трогая. Где найдутся такие, всему делать чертежи». Вопрос о запрещении грабительских раскопок в XVIII веке ещё не ставился. Указы о покупке древностей могли даже усилить эпидемию кладоискательства. Но если раньше археологические находки исчезали бесследно, то теперь попытались спасти их от уничтожения и получить представление об условиях этих находок.

В 1722 году Петр I побывал в Болгаре и когда достиг Астрахани, казанскому губернатору Алексею Петровичу Салтыкову пришел царский Указ – провести опись комплекса археологического памятника, собрать команду для его реставрации и предоставить императору исчерпывающий отчет о проведенных мероприятиях. Этот Указ принято считать первым русским государственным актом, предусматривающим охрану и реставрацию памятника исходя из уважения к историческому наследию.

Не забыл Петр и о вещественных памятниках русской истории. После нарвского поражения церквам и монастырям приказано было сдать на Пушечный двор в Москве часть колоколов. В 1701 году принимавший их стольник Тимофей Кудрявцев обратил внимание на стопудовый колокол, присланный из Троице-Сергиевской лавры. Рельефная надпись свидетельствовала, что он был отлит в 6935 (то есть 1427) году при Василии Тёмном. Кудрявцев оказался человеком думающим и запросил царя, не лучше ли такой старый колокол оставить в Лавре «для памятства», взяв вместо него другие — недавно сделанные. Пётр немедленно откликнулся на запрос Кудрявцева, но пошёл ещё дальше — колокол предписывалось вернуть Лавре «без зачёту» — не требуя ничего взамен; монастырю велено его беречь. Переливка колоколов на пушки — ярчайший пример разрыва Петра c многовековыми традициями Руси. Но ни разрыв с традициями, ни нужда в металле не помешали царю позаботиться об исторической реликвии — образце русского литейного искусства. Ломку прошлого Пётр стремился уравновесить охраной памятников старины.

Этот случай не единственный. 19 января 1712 года Синод разослал по церквам повеление снять с икон привески и монеты и употребить эти не принятые в православном культе украшения на изготовление церковной утвари. Пётр понял, что так могут погибнуть большие ценности, и 20 апреля издал дополнение к синодскому указу. В области, «которые не были в московское разорение за поляки», предлагалось «послать знающих людей, дабы то пересмотрели, что гораздо старое и куриозное», и эти предметы выкупили у Синода. Таким образом, можно утверждать, что он уже использовал протоформу художественной экспертизы.

Пётр положил начало и покупке произведений искусства за рубежом. При нём были доставлены в Россию первые античные статуи, вроде Венеры Таврической (сейчас в Эрмитаже), и множество полотен голландской и фламандской школ. Их развесили в Кунсткамере, в Петергофе, в домике царя у Летнего сада.

После Петра охрана памятников культуры в России получила совершенно иное направление, чем раньше. В Московской Руси древности оберегала церковь. Отныне о них заботилось государство. Хранят их теперь не в церковных ризницах, а в музее и в царских дворцах. Старинные вещи берегут уже не как святыни, а как объекты, важные для науки, «раритеты», «куриозитеты». В связи с этим охране подлежат не только остатки русской старины, но и древности чужих и даже неведомых народов. По сравнению с предшествующей эпохой заметно развилось и эстетическое восприятие творчества минувших столетий. Конечно, и прежде на Руси чувствовали красоту храмов и икон, созданных в давние года. Но речь шла о святынях, и эстетический момент в их оценке не был главным. В XV–XVII веках печатями русских людей нередко служили античные геммы. Эти резные камни, привезённые из Италии эпохи Ренессанса, в отличие от икон были произведениями искусства в чистом виде, но пока что искусства прикладного. С петровского времени в России появились мраморные фигуры античных богов, картины с бытовыми, батальными и мифологическими сюжетами. Культура страны становилась всё более и более светской, а в её развитии решающая роль перешла к дворянству. Влияние духовенства падало год от году.

Русский XVIII век — век переводов. Помимо классиков западноевропейской литературы выпускали десятки произведений античных авторов. Уже при Петре были изданы Гомер, Эзоп, Гораций, Овидий. В конце столетия опубликованы сочинения Аристотеля, Сенеки, Апулея, Вергилия, Витрувия и т.д. Что касается древнерусской литературы, то о ней почти не вспоминали. Те, кто читали летописи, видели в них лишь исторический источник. Был указ Петра, в котором он просил найти куриозные и оригинальные исторические документы, сделать с них списки и прислать в столицу.

За исключением Москвы, остатки старины в древнерусских городах не привлекали внимания. «В Киеве сердце сокрушалось, видя, каковое там господствует нерадение к древностям нашим», — писал Н.П. Румянцев. Сама история города была настолько забыта, что в 1760 году на запрос Сената об исторических памятниках киевские власти не смогли ответить ничего вразумительного. О средневековых укреплениях знали только народные предания: «В котором году, от кого и для чего оные городы построены о том в Киевской губернской канцелярии известия не имеется…, — сообщали чиновники. — А что оной город верхний давно был от татар и других народов осаждаем и разоряем, о том с происходимого в народе слуху известно, но, когда именно и от кого те разорения чинимы были, неизвестно». Не лучше обстояло дело и в Центральной и Северной России. Да и древние московские здания, описанные в путеводителях, неизменно рассматривались там как реликвии — «достопамятности», а не как произведения искусства.

Понимание культурного наследия в русском обществе XVIII века было, следовательно, односторонним. Равнодушие к национальной культуре прошлого порождено системой классицизма, поработившей Европу в XVIII – начале XIX столетия. Классицизм начисто отрицал ценность средневекового «готического» искусства как безвкусного, чуждого уравновешенности, законченности античной архитектуры и скульптуры.

Например, во французской печати предлагали сносить готические соборы. Такое же отношение было и к фламандской живописи.

Эти взгляды усвоило и русское дворянство. В XIX веке, после Отечественной войны, на волне романтизма, ситуация меняется,

Еще раз – кратко. Уже в конце 15 века московский зодчий Ермолин реставрирует Георгиевский собор в Юрьеве Польском.

Важную роль в сохранении памятников культуры играла церковь. Там писались летописи, собиралась библиотека, собирались многие археологические находки (которые часто потом переплавлялись, но некоторые, ценные могли осесть в коллекции священника).

Так же много церковь сделала для того, чтобы разрушать языческие капища, а вместе с ними и художественные произведения.

В 1722 году Петр издал указ о реставрации Болгара, который можно назвать первым законом об охране культурного наследия.

В 17-18 веках разрывались скифские курганы, многие находки продавались за рубеж. Петр также старался это пресечь, а также выкупал многие диковины.