Литература / Хрестоматия+по+философии_Аверьянов+Л.Я

незаместимости, единственной нудительности, его историчности. Категоричность императива подменяется его общезначимостью, мыслима подобно теоретической истине. (100) Категорический императив определяет поступок как общезначимый закон, но лишенный определен77 ного положительного содержания, это сам закон как таковой, идея чистой законности, т.е. содержанием закона является сама законность, поступок должен быть законосообразен. Здесь есть верные моменты: 1)поступок должен быть абсолютно не случаен, 2)долженствование действительно абсолютно нудительно, категорично для меня. Но понятие законности несравненно шире и, кроме указанных моментов, содержит такие, которые абсолютно несовместимы с долженствованием: юридическая общность и перенос сюда ее мира теоретической общезначимости; эти стороны законности предают поступок чистой теории, только теоретической справедливости суждения и именно в этой своей теоретической оправданности [2нрзб] категорический императив как общий и общезначимый. Кант и требует этого; закон, нормирующий мой поступок, должен быть оправдан, как могущий стать нормой всеобщего поведения, но как произойдет это оправдание? Очевидно, лишь путем. чисто теоретических установлении: социологических, экономических, эстетических, научных. Поступок отброшен в теоретический мир с пустым требованием законности. (100-101) Второй недостаток следующий: закон предписан себе самой волей, она сама автономно делает своим законом чистую законосообразность - это имманентный закон воли. Здесь мы видим полную аналогию с построением автономного мира культуры.

Воля-поступок создает закон, которому подчиняется, т.е. как индивидуальная умирает в своем продукте. Воля описывает круг, замыкает себя, исключая индивидуальную и историческую действительную активность поступка. Мы имеем здесь ту же иллюзию, что и в теоретической философии: там активность разума, с 78 которой ничего общего не имеет моя историческая, индивидуально-ответственная активность, для которой эта категориальная активность разума пассивно-обязательна, здесь то же оказывается с волей. Все это в корне искажает действительное нравственное долженствование и совершенно не дает подхода к действительности поступка. Воля действительно творчески активна в поступке, но совсем не задает норму, общее положение. Закон - это дело специального поступка, поступка-мысли, но и поступок-мысль в содержательно-значимой стороне положения не активен, он продуктивно активен лишь в момент приобщения в себе значимой истины действительному историческому бытию (момент действительной познанности - признанность), активен поступок в действительном единственном продукте, им созданном (реальном действительном действии, сказанном слове, домысленной мысли, причем отвлеченная в себе значимость действительного юридического закона здесь лишь момент). По отношению к закону, взятому со стороны его смысловой значимости, активность поступка выражается только в действительном осуществляемом признании, в действенном утверждении. (101-102) Для нас здесь не так интересны эти внутрикантианские споры о сущности категорического императива, а интересен ряд примеров продукта активности поступка: это сплошь традиционные риторические категории - разговор о реальном действительном, действии, сказанном слове, помысленной мысли - совсем не случаен, в обратном порядке выстраивается традиционный риторический алгоритм от мысли к слову, причем к действенному слову, но у Бахтина - ив этом разница - действие как результат мысли и слова уже эксплицировано теоретически, задано как новый категорический императив, который помещается не в общее место, а в 79 частную ситуацию общения конкретных людей, бытие которых, выражаясь по-кьеркегоровски-хайдеггеровски, вот! - Что же делать? - спрашивают за всю Россию Чернышевский и Ленин. - Да вот же! - отвечает по-немецки Михаил Бахтин (Dasein). Нельзя ставить вопросы с общего места многих, потому что ответ все равно каждый получит со своего индивидуального единственного места. Поступок (и одновременно его изобретение) есть нахождения ответа на свой вопрос, вернее постановка вопроса самому себе, потом (чисто методически, а не последовательно-темпорально), чуть позже придут и общие места для того, чтобы прояснить этот поступок другим. Прояснить теоретически, а не пояснить в оторванности от свершения! В этом смысле никак нельзя разорвать и помышление мысли, сказание слова и совершение действия: все это моменты, говоря по-бахтински, единого поступка, и нет никакой отдельной от поступка риторики, некой проработки речевой дискурсивности: некоего нахождения материала; расположения сюжетов, тем, аргументов; некоего выражения словесного, стилистического; а потом запоминание, а потом произнесение - понятно, что все это Бахтину было не столько даже чуждо, сколько казалось примитивным, наивность учебника, конечно, отталкивала от школьной риторики, заставляла так или иначе от нее дистанцироваться, но от этого сама тема

бахтинской мысли не стала менее риторической ни на йоту. Все стадии классического риторического алгоритма - моменты ответственного поступка! И наоборот: начало новой, по-настоящему новой (отнюдь не просто нео-) риторики - ответственный поступок, включающий в себя и теоретическую, и эстетическую области.

Итак, роковой теоретизм - отвлечение от себя единственного - имеет место и в формальной этике, здесь ее мир практического разума есть на самом деле теоретический мир, а не тот мир, в котором действительно свершается поступок.

Поступок, уже свершенный в чисто теоретическом мире, нуждающемся в только теоретическом же рассмотрении, мог бы быть, 80 и то только post factum, описан и понят с точки зрения формальной этики Канта и кантианцев. К живому поступку в реальном мире здесь нет подхода. Примат практического разума есть на самом деле примат одной теоретической области над всеми другими, и потому только, что это область самого пустого и непродуктивного общего. Закон законосообразия есть пустая формула чистой теоретичности. Менее всего подобный практический разум может обосновать первую философию. Принцип формальной этики вовсе не есть принцип поступка, а принцип возможного обобщения уже свершенных поступков в их теоретической транскрипции. Формальная этика сама не продуктивна и просто [1нрзб] область современной философии культуры. Другое дело, когда этика стремится быть логикой социальных наук. При такой постановке трансцендентальный метод может сделаться много продуктивнее. Но зачем тогда называть логику социальных наук этикой и говорить о примате практического разума? Конечно, не стоит спорить о словах: подобная нравственная философия может быть и должна быть создана, но можно и должно создать и другую, еще более заслуживающую этого названия, если не исключительно. (102) Конечно не стоит спорить о словах, но возможна ли философия поступка, т.е.

созерцание без рокового созерцательства, незаинтересованность и непрактичность без отвлечения от единственного себя, т.е. нетеоретическая теория, куда поступок входил бы во всей незавершенности протекающего события, бытия-события?: Мне кажется, что такая философия, философия без любви к отстраненной мудрости невозможна по определению, как сказал бы Бахтин - contradictio in adjecto.

Конечно, можно не спорить о словах и назвать философией поступка то, что не может быть 81 философией в традиционном понимании, но можно и должно назвать эту проповедь меня единственного риторикой поступка, потому что, хотя тут тоже вскоре возникнут дефинитивные парадоксы, риторика традиционно стоит в непосредственной близости к реальному становящемуся в человеческом общении событию-бытию. Что касается оксюморонности в словосочетании риторика поступка, то здесь парадокс носит продуктивный характер, ибо реальный человеческий поступок всегда есть говорящее бытие; событие общения, уяснение правды наших взаимоотношений не может произойти вне слова (подробнее Бахтин напишет об этом в статье "Слово в жизни и слово в поэзии" и чуть позже в "Марксизме и философии языка"). Причем такой подход ни в коей мере не делает Бахтина "пансловистом", как это привиделось Рыклину26, Бахтин прекрасно понимает, что слово - это не все (между прочим и риторика это всегда понимала), но - ив этом суть бахтинской риторики ответственности - все не без слова.

Итак, нами признаны неосновательными и принципиально безнадежными все попытки ориентировать первую философию, философию единого и единственного бытия-события на содержательно-смысловой стороне, объективированном продукте, в отвлечении от единственного действительного акта-поступка и автора его, теоретически мыслящего, эстетически созерцающего, этически поступающего. Только изнутри действительного поступка, единственного, целостного и единого в своей ответственности есть подход к единому и единственному бытию в его конкретной действительности, только на нем может ориентироваться первая философия. (102) Ergo, первая философия и есть риторика поступка, потому что автора его, теоретически мыслящего эстетически созерцающего, этически поступающего, __________ 26 См. М.К.Рыклин. Сознание и речь в концепции М.М.Бахтина // Бахтин как философ. М., 1992. - С. 175-189.

82 нельзя отделить от слова, автор этот - человек говорящий, человек действующий словом и словом же объединенный в это самое единство действительной ответственности. Только на слове и может конкретно-исторически ориентироваться первая философия. Это справедливо и для первой философии Аристотеля, у которого кроме большого органона и даже до него следует вычленить малый, исходный, риторический органон - риторика-поэтика-топика - каковой, конечно, и является и логически, и онтологически самой первой философией.

До конца ответственно только слово. Любая мысль, любое чувство, любое действие вне слова пребывает и вне ответственности. Череда определенных ответственных обещаний человека перед жизнью никогда не кончается, даже после смерти продолжается его ответственность за сказанные слова, от которых, конечно, неотделим никакой пocтупок! Можно несомненно и пренебречь этой речевой ответственностью, но с ней теряется и твое единственное место под общим риторическим солнцем, ты отпадаешь в дурную бесконечную единичность! Поступок не со стороны своего содержания, а в самом своем свершении как-то знает, как-то имеет единое и единственное бытие жизни, ориентируется в нем, причем весь - ив своей содержательной стороне, и в своей действительной единственной фактичности; изнутри поступок видит уже не только единый, но и единственный конкретный контекст, куда относит и свой смысл, и свой факт, где он пытается ответственно осуществить единственную правду и факта и смысла в их единстве конкретном. Для этого, конечно, необходимо взять поступок не как факт, извне созерцаемый или теоретически мыслимый, а изнутри, в его ответственности.

Эта ответственность поступка есть учет в нем всех факторов: и смысловой значимости, и фактического свершения во всей его конкретной историчности и индивидуальности; ответственность поступка знает 83 единый план, единый контекст, где этот учет возможен, где и теоретическая значимость, и историческая фактичность, и эмоционально-волевой тон фигурируют как моменты единого решения, причем все эти разнозначные при отвлеченной точке зрения моменты не обедняются и берутся во всей полноте и всей своей правде; есть, следовательно, у поступка единый план и единый принцип, их объединяющий в его ответственности. (102-103) Все это пока довольно загадочно и отвлеченно звучит, но уже вскоре этот единый план и единый принцип выяснятся, словесная сущность поступка станет очевидной уже в этом бахтинском тексте, не говоря уже о работах последующих, собственно развернувшихся из внутренней речи данного замысла-поступка в законченные и в этом смысле риторические произведения-поступки общего единого и единственного поступка жизни Автора.

Ответственный поступок один преодолевает всякую гипотетичность, ведь ответственный поступок есть осуществление решения - уже безысходно, непоправимо и невозвратно; поступок - последний итог, всесторонний окончательный вывод; поступок стягивает, соотносит и разрешает в едином и единственном и уже последнем контексте и смысл и факт, и общее и индивидуальное, и реальное и идеальное, ибо все входит в его ответственную мотивацию; в поступке выход из только возможности в единственность раз и навсегда. (103) Изобретение происходит не от возможности выбора, а от невозможности невыбора! И это: и в традиции и вопреки классической риторике, которая изобретение понимает как выбор из возможного, общих, а значит, возможных для меня мест. Бахтин акцентирует другую сторону дела: невозможно не выбрать для себя одно-единственное место, незаменимое-мое, но и 84 незаместимое кем-то еще. Риторическая топика есть и преграда и условие изобретения. Можно, конечно, не изобретать, но тогда ты как бы обобщаешь себя, обобществляешь даже себя до общего, обычно предполагаемо-утопического, а в реальности тоталитарного топоса, города-солнца. Историческими реальностями навеяны слова уже безысходно, непоправимо и невозвратно - выбор общих мест на счастливой советской родине был, разумеется, невелик.

Менее всего можно опасаться, что философия поступка вернется к психологизму и субъективизму. Субъективизм, психологизм коррелятивны именно к объективизму (логическому) и [1нрзб] лишь при абстрактном разделении поступка на его объективный смысл и субъективный процесс свершения; изнутри самого поступка в его целостности нет ничего субъективного и психологического, в своей ответственности поступок задает себе свою правду как объединяющие оба эти момента, равно как и момент общего (общезначимого) и индивидуального (действительного). Эта единая и единственная правда поступка задана как синтетическая правда. (103) Попытка преодолеть субъект-объектную парадигму характерна для диалогистов. Так О.Розеншток-Хюсси говорит еще о проекте и траекте, т.е. перекрывает дихотомию внешнего/внутреннего другой линейной оппозицией - прошлого/будущего, превращая линейную дихотомию классической философии в крест действительности27, что внутренне близко бахтинской синтетической правде уже последнего контекста.

Не менее основательно и опасение, что эта единая и единственная синтетическая правда поступка иррациональна. Поступок в его целостности более ____________ 27 См.: О.РозенштокХюсси. Речь и действительность. М., 1994.

85 чем рационален - он ответственен. Рациональность только момент ответственности, [1 или 2 нрзб] свет, "как отблеск лампы перед солнцем" (Ницше). (103) Опять вне риторического алгоритма это утверждение выглядит просто спекулятивным.

Почему ответственность больше, чем рациональность, а не наоборот. Внутри чисто философской традиции это необъяснимо, зато все становится на свои места, когда это суждение укореняется в риторической парадигме, именно в центре риторики - в разделе изобретение. Изобретение есть ответственный поступок и рациональность познания только момент его: так Бахтин не только укореняется в богатейшей традиции, но и по-новому вырастает из нее, преодолевая риторическую доминанту познания (кстати философская рациональность является в свою очередь лишь поверхностным моментом этой доминанты).

Вся современная философия вышла из рационализма и насквозь пропитана предрассудком рационализма, - даже там, где старается сознательно освободиться от него, - что только логическое ясно и рационально, между тем как оно стихийно и темно вне ответственного сознания, как и всякое в себе бытие. Логическая ясность и необходимая последовательность, оторванные от единого и единственного центра ответственного сознания, - темные и стихийные силы именно вследствие присущего логическому закона имманентной необходимости. Та же ошибка рационализма отражается и в противопоставлении объективного как рационального субъективному, индивидуальному, единичному как иррациональному и случайному.

Здесь объективному, абстрактно отделенному от поступка, придана вся рациональность поступка (правда, неизбежно обедненная), а все 86 остальное28 за вычетом этого объявлено [?] как субъективный процесс. Между тем как все трансцендентальное [?] единство объективной культуры на самом деле темно и стихийно, сплошь оторвано от единого и единственного центра ответственного сознания: конечно, сплошной отрыв в действительности невозможен и, поскольку мы его действительно мыслим, оно сияет заемным светом нашей ответственности. Только поступок, взятый извне как физиологический, биологический и психологический факт, может представиться стихийным и темным как всякое отвлеченное бытие, но изнутри поступка сам ответственно поступающий знает ясный и отчетливый свет, в котором и ориентируется. Событие может быть ясно и отчетливо для участного в его поступке во всех своих моментах. Значит ли это, что он его логически понимает? То есть что ему ясны только общие. транскрибированные в понятия моменты и отношения? Нет, он ясно видит и этих индивидуальных единственных людей, которых он любит, и небо, и землю, и эти деревья, [9нрзб], и время, вместе с тем ему дана и ценность, конкретно, действительно утвержденная ценность этих людей, этих предметов. он интуирует и их внутренние жизни и желания, ему ясен и действительный и должный смысл взаимоотношений между ним и этими людьми и предметами - правда данного обстояния - и его долженствование поступочное, не отвлеченный закон поступка, а действительное конкретное долженствование, обусловленное его единственным местом в данном контексте события, - и все э ти моменты, составляющие событие в его целом, даны и заданы ___________ 28 В цитируемом источнике - "основное".

87 ему в едином свете, едином и единственном ответственном сознании, и осуществляются в едином и единственном ответственном поступке. И это событие в целом не может быть транскрибировано в теоретических терминах, чтобы не потерять самого смысла своей событийности, того именно, что ответственно знает и на чем ориентируется поступок. Неправильно будет полагать, что эта конкретная правда события, которую и видит, и слышит, и переживает, и понимает поступающий в едином акте ответственного поступка, несказанно, что ее можно только пережить в момент поступления, но нельзя отчетливо и ясно высказать. Я полагаю, что язык гораздо более приспособлен высказывать именно ее, а не отвлеченный логический момент в его чистоте. Отвлеченное в своей чистоте действительно несказуемо, всякое выражение для чистого смысла слишком конкретно, искажает и замутняет его смысловую в себе значимость и чистоту. Поэтому мы никогда не берем выражение во всей его полноте при абстрактном мышлении. (104-105) Вот и ответ: конкретная правда события сказуема, принципиально выразима, проясняется ответственно в этой выраженности, а познавательная абстракция в ее чисто логической отвлеченности темна в своей несказанности. Вообще весь этот абзац - очень и очень существенный шаг в проработке риторического изобретения.

Правда данного обстояния: когда ясен и действительный и должный смысл взаимоотношений между мной и этими людьми и предметами - рождает событие, единый и единственный поступок как мой ход в со-бытии. Только от такой жизненной конкретики можно изобретать, только в такой

живой становящейся среде изобретение слова как поступка может стать необходимым. Остальное - важные, значимые, но уже технические (в классическом, аристотелевском смысле этого слова) подробности, вне ключевого отношения к реальным жизненным 88 обстоятельствам (несколькими годами позже Бахтин назовет их ситуацией общения) едва ли стоящие внимания.

Язык исторически вырастал в услужении участного мышления и поступка, и абстрактному мышлению он начинает служить лишь в сегодняшний день своей истории.

Для выражения поступка изнутри" и единственного бытия-события, в котором свершается поступок, нужна вся полнота слова: и его содержательно-смысловая сторона (слово-понятие), и наглядно-выразительная (слово-образ), и эмоционально-волевая (интонация слова) в их единстве. И во всех этих моментах единое полное слово может быть ответственно-значимым - правдой, а не субъективно-случайным. Не следует, конечно, преувеличивать силу языка: единое и единственное бытие-событие и поступок, ему причастный, принципиально выразимы, но фактически это очень трудная задача, и полная адекватность недостижима, но всегда задана. (105) Еще один принципиальный шаг риторики поступка: шаг к ответственной деспонтанизации жизни. Хоть жизнь постоянно течет и становится и пусть события принципиально выразимы в слове, но язык сам по себе не говорит за нас, мы должны приложить немалые усилия, фактически это очень трудная задача ответственно выразить бытие-событие. Поэтому-то и нужна специальная учеба, тренинг, нацеленная внутренняя подготовка не в школярском смысле, но в смысле школы ответственного изобретения. Старая риторика потеряла компонент ответственности в расколе поступка: безответственные речи и бессмысленные, спонтанные, неизобретенные действия - вот результат __________ 29 Тут в цитируемом источнике явно неотмеченный пропуск. Скорее всего пропущено одно слово - "единого".

89 вырождения старой традиции вместо произрождения30 из нее новой.

Отсюда ясно, что первая философия, пытающаяся вскрыть бытие-событие, как его знает ответственный поступок, не мир, создаваемый поступком, а тот, в котором он ответственно себя осознает и свершается, не может строить общих понятий, положений и законов об этом мире (теоретически-абстрактная чистота поступка), но может быть только описанием, феноменологией этого мира поступка. Событие может быть только участно описано. Но этот мир-событие не есть мир бытия только, данности, ни один предмет, ни одно отношение не дано здесь как просто данное, просто сплошь наличное, но всегда дана связанная с ним заданность: должно, желательно. Предмет, абсолютно индифферентный, сплошь готовый, не может действительно осознаваться, переживаться: переживая предмет, я тем самым что-то выполняю по отношению к нему, он вступает в отношение с заданностью, растет в ней в моем отношении к нему. Переживать чистую данность нельзя. Поскольку я действительно переживаю предмет, хотя бы переживаю-мыслю, он становится меняющимся моментом свершающегося события переживания-мышления его, т.е.

обретает заданность, точнее, дан в некотором событийном единстве, где неразделимы моменты заданности и данности, бытия и долженствования, бытия и ценности. Все эти отвлеченные категории являются здесь моментами некоего живого, конкретного, наглядного единственного целого - события. Так и живое слово, полное слово не знает сплошь данного предмета, уже тем, что

___________ 30 Термин К-П.Зеленецкого. См. В.М-Барановская. Рыцарь риторики // Риторика. ј3.

- С.96.

90 я заговорил о нем, я стал к нему в некоторое неиндифферентное, а заинтересованнодейственное отношение, поэтому-то слово не только обозначает предмет как некоторую наличность, но своей интонацией (действительно произнесенное слово не может не интонироваться, интонация вытекает из самого факта его произнесения) выражает и мое ценностное отношение к предмету, желательное и нежелательное в нем и этим приводит его в движение по направлению заданности его, делает моментом живой событийности. Все действительно переживаемое переживается как данность-заданность, интонируется, имеет эмоционально-волевой тон, вступает в действенное отношение ко мне в единстве объемлющей нас событийности. Эмоционально-волевой тон - неотъемлемый момент поступка, даже самой абстрактной мысли, поскольку я ее действительно мыслю, т.е.

поскольку она действительно осуществляется в бытии, приобщается к событию. Все, с чем я имею дело, дано мне в эмоционально-волевом тоне, ибо все дано мне как момент события, в котором я участен. Поскольку я помыслил предмет, я вступил с ним в событийное отношение. Предмет неотделим от своей функции в событии в его соотнесении со мной. Но эта функция предмета в

единстве нас объемлющего действительного события - есть его действительная, утверждающая ценность, т.е.

эмоционально-волевой тон его. (105-106) И это тоже очевидное отталкивание от риторической традиции, но столь же очевидное продолжение ее. Центральный пункт изобретения: данность предмета речи в старой риторике, по крайней мере в общедидактическомобщеметодологическом изводе ее. Школярство и догматизм риторической культуры в Целом именно в этом и заключается: предмет речи всегда дан, творчество состоит в умении наиболее 91 гармонично выбрать из другой данности - общих мест, приложимых к каждому предмету. Эта идея выбора из готовых структурных элементов, дожила до XX века, когда уже вне риторической этики, сдерживающей возможную бессмысленность этого структурного перебора, проявила себя во всей оторванной от гуманитарной традиции красе. Бахтин называет это разнузданной игрой чистых смыслов и роковым теоретизмом и здесь предлагает выход в радикальном переосмыслении творческого процесса. Изобретается прежде всего предмет сам по себе в его новом качестве отношения ко мне и к текущему бытию-событию, и до этого изобретения нечего делать ни с логическим понятием, ни с эстетическим завершением, не о чем говорить. Поступок может быть только тогда, когда есть о чем говорить, он рождается вместе с рождением предмета речи.

Поскольку мы абстрактно отделяем содержание переживания от его действительного переживаемого, содержание представляется нам абсолютно индифферентным к ценности как действительной и утвержденной, даже мысль о ценности можно отделить от действительной оценки (отношение к ценности у Риккерта). Но ведь только в себе значимое содержание возможного переживания-мысли, чтобы стать действительно осуществленным и приобщенным этим к историческому бытию действительного познания, должно вступить в существенную связь с действительной оценкой, только как действительная ценность оно переживается мною, мыслится, т.е. действительно активно мыслимо в эмоционально-волевом тоне. Ведь оно не падает в мою голову случайно, как метеор из другого мира, оставаясь там замкнутым и непроницаемым [1нрзб], не вплетенным в единую ткань моего эмоционально-волевого действенно-живого мышленияпереживания как его существенный момент. Ни одно содержание не было бы реализовано, ни одна мысль не была бы 92 действительно помыслена, если бы не устанавливалась существенная связь между содержанием и эмоционально-волевым тоном его, т.е. действительно утвержденной его ценностью для мыслящего. Активно переживать переживание, мыслить мысль - значит не быть к нему абсолютно индифферентным, эмоционально-волевым образом утверждать его. Действительное поступающее мышление есть эмоционально-волевое мышление, интонирующее мышление, и эта интонация существенно проникает во все содержательные моменты мысли. Эмоционально-волевой тон обтекает все смысловое содержание мысли в поступке и относит его к единственному бытиюсобытию. "Именно эмоционально-волевой тон ориентирует в единственном бытии, ориентирует в нем и действительно утверждает смысловое содержание. (106-107) Этот эмоционально-волевой тон, рождающийся из правды наших взаимоотношений в бытие-событие, открывая предмет речи, утверждает ее смысловое содержание, т.е.

смысл изобретения не понятен еще, а эмоционально проинтонирован. Из активного волевого отношения рождается предмет речи, точнее говоря ее логос-голос, ибо этот предмет речи отнюдь не вещь даже как слово в понимании формалистов, и тем более не предмет как объект-данность, это задание, требующее поступательного развития в речи, в событии речевого взаимодействия. Вообще изобретение интонации в качестве существенного составляющего момента всего процесса изобретения поступка - нюанс принципиальный в доктрине Бахтина.

Но можно пытаться утверждать несущественность, случайность связи между значимостью смыслового содержания и его эмоционально-волевым тоном для активно мыслящего. Разве не может быть движущей эмоционально-волевой силой моего активного 93 мышления славолюбие или [1нрзб] жадность [?], а содержанием этих мыслей - отвлеченно-гносеологические построения? Разве не носит одна и та же мысль совершенно разные эмоционально-волевые окраски в различных действительных сознаниях мыслящих эту мысль людей? Мысль может быть вплетена в ткань моего живого действительного эмоционально-волевого сознания по соображениям совершенно посторонним и не находящемся ни в каком необходимом отношении к содержательно-смысловой стороне данной мысли. Что подобные факты возможны и действительно имеют место, не подлежит сомнению. Но можно ли отсюда делать вывод о принципиальной несущественности и случайности этой связи? Это значило бы признать принципиальной случайностью всю историю культуры по

отношению к ею созданному миру объективно-значимого содержания. (Риккерт и его отнесение [?] ценности к [1нрзб]). Такую принципиальную случайность действительно осуществленного смысла едва ли кто-нибудь стал бы утверждать до конца. В современной философии культуры совершается попытка установить существенную связь, но изнутри мира культуры. Культурные ценности суть самоценности, и живому сознанию должно приспособиться к ним, утвердить их для себя, потому что

вконечном счете создание [?] и есть познание. Поскольку я творю эстетически и тем самым ответственно признаю ценность эстетического и должен только эксплицитно, действительно признать его, и этим восстановляется единство мотива и цели, действительного свершения и его содержательного смысла. Этим путем живое сознание становится культурным, а культурное воплощается в живом. Человек однажды действительно утвердил все культурные ценности и теперь 94 является связанным ими. Так власть народа, по Гоббсу, осуществляется лишь однажды, в акте отказа от себя и передачи себя государю, а затем народ становится рабом своего свободного решения. Практически этот акт свободного решения, утверждения ценности, конечно, лежит за границей каждого живого сознания, всякое живое сознание уже преднаходит культурные ценности как данные ему, вся его активность сводится к признанию их для себя. Признав раз ценность научной истины во всех [1нрзб] научного мышления, я уже подчинен ее имманентному закону: сказавший a, должен сказать и b, и с, и так весь алфавит. Кто сказал раз, должен сказать два, имманентная необходимость ряда его влечет (закон ряда).

Это значит: переживание переживания, эмоционально-волевой тон могут обрести свое единство только в единстве культуры, вне его они случайны; действительное сознание, чтобы быть единым, должно отразить в себе систематическое единство культуры с соответствующим эмоционально-волевым [1нрзб], который по отношению к каждой данной области может быть просто вынесен за скобку. (107-108) Главный объект критики здесь тезис, что создание есть познание. Творческое изобретение есть познание отнюдь не в первую очередь, индивидуальноволевая оценка предшествует всякой гносеологии. Между строк замечу, что устаревшая форма восстановляется, присутствующая в этом отрывке, типична для всей Тетралогии.

Подобные воззрения в корне несостоятельны по уже приведенным нами соображениям по поводу долженствования. Эмоционально-волевой тон, действительная оценка вовсе не относятся к содержанию как таковому в его изоляции, а к нему в его 95 соотнесении со мной в объемлющем нас единственном событии бытия.

Эмоционально-волевое утверждение обретает свой тон не в контексте культуры, вся культура

вцелом интегрируется в едином и единственном контексте жизни, которой я причастен. Интегрируется и культура в целом, и каждая отдельная мысль, каждый отдельный продукт живого поступка в единственном индивидуальном контексте действительного событийного мышления. Эмоционально-волевой тон размыкает замкнутость и себе довление возможного содержания мысли, приобщает его единому и единственному бытию-событию. Всякая общезначимая ценность становится действительно значимой только в индивидуальном контексте. (108-109) Это значит, что следующим моментом изобретения будет приобщение эмоционально-волевому тону события культурных ценностей, возможности должны реализоваться в едином и единственном мире поступка, но для того, чтобы ответственно реализоваться, они сначала должны быть в качестве общезначимой ценности. Т.е. топика включается в изобретение довольно быстро, хотя в живом свершении все-таки после интонационной эмоционально-волевой оценки, если можно употреблять темпоральные категории по отношению к в целом все-таки симультанному процессу (тем более трудно говорить об этом в причинно-следственных категориях).

Эмоционально-волевой тон относится именно ко всему конкретному единственному единству

вего целом, выражает всю полноту состояния-события в данный момент в его данности-заданности из меня как его должного участника. Поэтому он не может быть изолирован, выделен из единого и единственного контекста живого сознания как 96 относящийся к отдельному предмету как к таковому, это не есть общая оценка предмета независимо от того единственного контекста, в котором он мне в данный момент дан, но выражает всю правду положения в его целом как единственного и неповторимого момента событийности. (108-109) Это не есть общая оценка предмета, это - частное, индивидуальное изобретение его.

Эмоционально-волевой тон, объемлющий и проникающий единственное бытие-событие, не есть пассивная психическая реакция, а некая должная установка сознания, нравственно значимая и ответственно активная. Это ответственно осознанное движение сознания, превращающее

возможность в действительность осуществленного поступка, поступка-мысли, чувства, желания и пр. Эмоционально-волевым тоном мы обозначаем именно момент моей активности в переживании, переживание переживания как моего: я мыслю - поступаю мыслью. Этот термин, употребляемый в эстетике, имеет там более пассивное значение. Для нас важно отнести данное переживание ко мне, как его активно переживающему. Это отнесение ко мне как активному имеет чувственнооценивающий и волевой - свершаемый - характер и в то же время ответственно рационально. Все эти момента даны здесь в некотором единстве, прекрасно знакомом каждому, переживавшему мысль свою, чувство свое как свой ответственный поступок, т.е. активно переживавшему. Термин психологии, которая роковым для нее образом ориентирована на пассивно переживающего субъекта, не должен здесь вводить в заблуждение. Момент свершения мысли, чувства, слова, дела есть активно-ответственная установка моя - эмоцио97 нально-волевая по отношению к обстоянию в его целом, в контексте действительной единой и единственной жизни. (109) Психология конца XIX - начала XX века, отпочковавшаяся от риторики, переняла от последней все навыки пассивнодогматического изобретения, правда, вне исторического контекста ценностей. Возвращение изобретения в этот культурный контекст на почве по-новому понятой психологии осуществил Л.С.Выготский (не без влияния работ Бахтина под маской), в своем развитии тесным образом связанный с риторической традицией.

В анализируемом абзаце окончательно проясняется предмет данного бахтинского сочинения, пусть и недоработанный: Момент свершения мысли, чувства, слова, дела есть активно-ответственная установка моя - эмоционально-волевая по отношению к обстоянию в его целом. Тут решается вопрос, долгое время не разрешавшийся в риторике - изобретением чего собственно является риторическое изобретение.

'Мысль-слово-дело' есть логос в прямом древнегреческом значении этого слова. Но это логос не всеобщего, а логос данного обстояния, как бы сошедший с абстрактных небес в практические жизненные ситуации и наполняющий их ответственностью, и наполняющийся ответственностью от них.

Что этот активный эмоционально-волевой тон, проникающий все действительно переживаемое, отражает всю индивидуальную неповторимость данного момента события, отнюдь не делает его импрессионистически безответственным и мнимо значимым. Здесь-то и лежат корни активной, моей ответственности; он стремится выразить правду данного момента, и это относит его к последнему единому и единственному единству. (109) Идея активности, проходящая через весь труд Бахтина, по моему мнению, должна быть соотнесена не только с субъектом, производителем этой 98 активности, а со всей ситуацией неповторимого данного момента события.

Изобретение нуждается в событиях для своего осуществления и порождает события вследствие своего осуществления. Единственное, роковое бытие - это кризисное бытие, которое и приводит к активной изобретательной ответственности попавшего в это бытие, напоминаю, бытиесобытие! Вовсе не со-бытие, как благостно трактуют это иногда в духе мирного сосуществования, а событие жизни, избывание ее совместными усилиями индивидуальных ответственных поступков, событие - отнюдь не благодать, а скорее испытание, которое нужно преодолеть, честно и ответственно заняв в нем свое место.

Печальное недоразумение, наследие рационализма, что правда может быть только истиной, слагающейся из общих моментов, что правда положения есть именно повторимое и постоянное в нем, причем общее и тожественное принципиально (логически тожественное), индивидуальная же правда художественно-безответственна, т.е. изолирует данную индивидуальность. Если и говорят об активном единственном акте (факт), то все же имеют в виду его содержание (содержание, себе тожественное), а не момент действительного действенного свершения акта. Но будет ли это единство принципиальным единством бытия - содержательное себе равенство, тожество и постоянное повторение этого тожественного момента (принцип ряда) - необходимого момента в понятии единства.

Но сам этот момент - отвлеченное производное, определяемое уже единственным и действительным единством. В этом смысле само слово "единство" должно было бы оставить как слишком теоретизированное; не единство, а единственность себя, нигде не повторяющегося целого и его действительности, и отсюда для желающего теоретически мыслить это целое - источник [?] 99 категории единства (в смысле повторяющегося постоянно). Так понятнее сделается специальная категория только теоретического сознания, в нем совершенно необходимая и определенная, но

поступающее сознание приобщено к действительной единственности как момент ее. Единство же действительного ответственного поступка сознания не должно мыслить, как содержательное постоянство принципа, права, закона, еще менее бытия; здесь ближе может охарактеризовать слово верность, как оно употребляется по отношению к любви и браку, но только не понимая любовь с точки зрения психологического пассивного состояния (тогда оказалось бы постоянно пребывающее в душе чувство, нечто вроде постоянно ощущаемого тепла, между тем постоянного чувства в смысле содержания нет в действительном переживании его). Эмоционально-волевой тон единственного действительного сознания здесь лучше передан. (110) Верность момента изобретения событию, от которого происходит изобретение - точная риторическая терминология. ("Учение Маркса всесильно, потому что оно верно", - написано на обложке третьей маски серии "Бахтин под маской". Художник, не подозревал, какие здесь переклички с исходным бахтинским замыслом.) Вот почему работы Бахтина под маской это не уход автора от ответственности, как думал Васильев31, а, наоборот, верность замыслу, только не философии поступка, как полагают философы-профессионалы, а риторике поступка, поскольку это верность не теоретическому, а практическому, действительному и действенному.

Теоретическая философская терминология вокруг риторического ____________ 31 См. Н. Л.Васильев. М.М.Бахтин или В.Н.Волошинов? // Литературное обозрение.

1991. - ј9. - С.39. Собственно говоря, Васильев предположил, что если это написал Бахтин, то издание под фамилией друзей - "без-ответственность". Это не так даже в чисто человеческом плане.

100 алгоритма может быть любая - от неокантианской до марксистской - это антураж, не в нем суть. А суть в революции в риторике, которая гораздо глубже и действенней любой теоретической революции, даже и осуществленной на практике (в варианте бессознательного одержания теоретическим бытием). Суть - в революции в изобретении: осознание единственности не есть теоретизация ее, но практически-педагогическое осознание, благая весть ценности единого и единственного поступка! Доктрина исторической индивидуальной ответственности во времена круговой поруки - это не просто риторика, это отчаянно бескорыстная гомилетика. Практика следующих лет жизни Бахтина полностью подтвердила этот гомилетический модус его сочинений. В 20-х его лекции похожи на проповедь, его статьи и книги - на записи их учениками его. Верность - очень верное слово...

Впрочем, в современной философии замечается некоторый уклон понимать единство сознания и единство бытия как единство некоторой ценности, но и здесь ценность теоретически транскрибируется, мыслится или как тожественное содержание возможных ценностей, или как постоянный тожественный принцип оценки, т.е.

некоторая содержательная устойчивость возможной оценки и ценности, и факт действия зримо отступает на задний план. Но в нем-то все дело. Не содержание обязательства меня обязывает, а моя подпись под ним, то, что я единожды признал, подписал данное признание. И в момент подписания не содержание данного акта вынудило подпись, это содержание не могло изолированно побудить к поступку - подписи-признанию, но лишь в соответствии с моим решением дать обязательство - подписанием-признанием-поступком; в этом последнем также содержательная сторона была лишь моментом, и решило дело [1нрзб] действительно бывшее признание, утверждение - 101 ответственный поступок и т.д. Всюду мы найдем постоянное [?] единство ответственности - не содержательное постоянство и не постоянный закон поступка - все содержание только момент, а некоторый действительный факт признания, единственного и неповторимого, эмоционально-волевого и конкретно-индивидуального. Конечно, все это можно транскрибировать в теоретических терминах и выразить как постоянный закон поступка, двусмысленность языка это позволяет, но мы получим пустую формулу, которая сама нуждается в действительном единственном признании, чтобы затем никогда более не возвращаться в сознании в свою содержательную тожественность. Можно, конечно, вдоволь философствовать о нем, но для того чтобы знать и помнить и о ранее сделанном признании как действительно бывшем и именно мною совершенном, а это предполагает единство апперцепции и весь мой аппарат познавательного единства, - но всего этого не знает живое поступающее сознание, все это появляется лишь при теоретической транскрипции post факта. Для поступающего сознания все это - лишь технический [?] аппарат поступка. (110-111) Ответственно действуя, я волей-неволей (случай неволи и есть отпадение в пассивность и одержимость) беру на себя обязательства, признаю свою ответственность за сказанное, даю поймать себя на слове, подписываюсь под совершенным поступком. Проверка этой

ответственности предполагает, конечно, и технический аппарат - теоретическую транскрипцию содержания моих слов и последующую их верификации в бытии-событии, но все это Бахтин здесь выносит за скобки, вернее ставит в квадратные скобки теории, о которой практика в момент свершения-признания-подписи вроде бы ничего не ведает, отсюда и это бесстрашие неповторимого и единственного поступка! Однако ответственность за 102 будушее порождает теоретический страх, от которого можно отмахнуться только отрешившись от своей единственной ответственности и причастности, только разрушив свою индивидуальность. Отдаваясь только настоящему моменту (одержание бытием), отрекаясь от факта и смысла свершившегося события-бытия, мы отрекаемся от ответственности и за будущие события, теряем на них влияние! Можно установить даже некоторую обратную пропорцию между теоретическим единством и действительной единственностью (бытия или сознания бытия). Чем ближе к теоретическому единству содержательное постоянство или повторяющаяся тождественность), тем беднее и общее, дело [?] сведено к единству содержания и последним единством оказывается пустое себе-тожественное возможное содержание; чем дальше отходит индивидуальная единственность, тем она становится конкретнее и полнее: единственность действительно свершающегося бытия-события во всем его индивидуальном многообразии, к краю которого придвигается поступок в его ответственности. Ответственное включение в признанную единственную единственность бытия-события и есть правда положения. Момент абсолютно нового, небывшего и неповторимого здесь на первом плане, ответственно продолженный в духе целого, однажды признанного. (111) Все-таки новое есть ответственное продолжение целого, однажды признанного.

Момент бытия-события - это не момент настоящего, не ведающего ни прошлого, ни будущего, нет, ответственный поступок есть включение в свою ответственность и прошлого и будущего в действительном (а не только настоящем) моменте принятия ответственного решения. Изобретение как момент абсолютно нового - включение в себя действительного действенного прошлого и действительного действенного будущего, охваченных логосом настоящего. Только в таком 103 случае новизна может быть ответственно поступательной.

В основе единства ответственного сознания не принцип как начало, а факт действительного признания своей причастности к единому бытию-событию, факт, не могущий быть адекватно выражен в теоретических терминах, а лишь описан и участие пережит; здесь исток поступка и всех категорий конкретного единственного нудительного долженствования. И я - есмь - во всей эмоционально-волевой, поступочной полноте этого утверждения - и действительно есмь - в целом и обязуюсь сказать это слово, и я причастен бытию единственным и неповторимым образом, я занимаю в единственном бытии единственное, неповторимое, незаместимое и непроницаемое [?] для другого место. В данной единственной точке, в которой я теперь нахожусь, никто другой в единственном времени и единственном пространстве его бытия не находился. И вокруг этой единственной точки располагается все единственное бытие единственным и неповторимым образом. То, что мною может быть совершено, никем и никогда совершено быть не может. Единственность наличного бытия - нудительно обязательна. Это факт моего неалиби в бытии, лежащий в основе самого конкретного и единственного долженствования поступка, не узнается и не познается мною, а единственным образом признается и утверждается. Простое познание его есть низведение его на низшую эмоционально-волевую степень возможности. Познавая его, я его обобщаю: всякий находится на единственном и неповторимом месте, всякое бытие единственно. Здесь мы имеем теоретическое установление, стремящееся к пределу совершенного свобождения от эмоциональноволевого тона. С этим 104 положением мне нечего делать, оно ничем меня не обязывает. Поскольку я мыслю мою единственность как момент моего бытия, общий со всем бытием, я уже вышел из моей единственной ответственности, стал вне ее и теоретически мыслю бытие, т.е. к содержанию своей мысли я не приобщен, единственность как понятие можно локализовать [?] в мире общих понятий и тем установить ряд логически необходимых соотнесений. Это признание единственности моего участия в бытии есть действительная и действенная основа моей жизни и поступка. Активный поступок implicite [?] утверждает свою единственность и незаменимость в целом бытия и в этом смысле внутренне придвинут к его краям, ориентирован в нем как целом. Это не есть просто утверждение себя или просто утверждение действительного бытия, но неслиянное и нераздельное утверждение себя в бытии: я участен в бытии как единственный его деятель; ничто в бытии, кроме меня, не есть для меня я. Как я - во всем эмоционально-волевом единстве смысла этого слова - я только себя единственного переживаю во всем бытии; всякие другие я (теоретические) не есть я для