Литература / Хрестоматия+по+философии_Аверьянов+Л.Я

[прежних философов] на числа есть признак того, что {143} недостоверность самих предметов приводит их в замешательство. А именно: те, кто помимо чувственно воспринимаемого признает только математические предметы, видя всю неудовлетворительность и произвольность учения об эйдосах, отказались от эйдетического числа и признали существующим математическое число . С другой стороны, те, кто хотел в одно и то же время признать эйдосы также числами, но не видел, как сможет математическое число в случае принятия таких начал существовать помимо эйдетического, на словах отождествляли число эйдетическое и число математическое на деле же математическое отвергли (они ведь выставляют свои особые, а не математические предпосылки). А тот, кто первый признал, что есть эйдосы, что эйдосы - это числа и что существуют математические предметы , с полным основанием различил их. Поэтому выходит, что все они в каком-то отношении говорят правильно, а в общем неправильно. Да и сами они признают это, утверждая не одно и то же, а противоположное одно другому. А причина этого в том, что их предпосылки и начала - ложные. Между тем, как говорит Эпихарм, трудно исходя из неправильного говорить правильно: "Только что сказали, и - что дело плохо, сразу видно" .

Итак, о числах достаточно того, что было разобрано и выяснено (кого сказанное уже убедило, того большее число доводов убедило бы еще больше, а того, кого сказанное не убедило, никакие [новые] доводы не убедят). Что касается того, что о первых началах, первых причинах и элементах говорят те, кто указывает лишь чувственно воспринимаемую сущность, то отчасти об этом сказано у нас в сочинениях о природе , отчасти не относится к настоящему исследованию; но, что говорят те, кто принимает другие сущности помимо чувственно воспринимаемых, это надлежит рассмотреть вслед за сказанным. Так вот, так как некоторые считают такими сущностями идеи и числа, а их элементы - элементами и началами существующего, то следует рассмотреть, что они говорят об этих [элементах] и как именно.

Тех, кто признает таковыми одни только числа, и притом числа математические, следует обсудить позже, а что касается тех, кто говорит об идеях, то сразу можно увидеть и способ их [доказательства], и возникающее здесь затруднение. Дело в том, что они в одно и то же время объявляют идеи, с одной стороны, общими сущностями, а с другой - отдельно существующими и принадлежащими к единичному. А то, что это невозможно, у нас было разобрано ранее . Причина того, почему те, кто обозначает идеи как общие сущности, связали и то и другое в одно, следующая: они не отождествляли эти сущности с чувственно воспринимаемым; по их мнению, все единичное в мире чувственно воспринимаемого течет и у него нет ничего постоянного, а общее существует помимо него и есть нечто иное. Как мы говорили раньше , повод к этому дал Сократ своими определениями, но он во всяком случае общее не отделил от единичного. И он правильно рассудил, не отделив их. Это ясно из существа дела: ведь, с одной стороны, без общего нельзя получить знания, а с другой - отделение общего от единичного приводит к затруднениям относительно идей. Между тем сторонники идей, считая, что если должны быть какие-то сущности помимо чувственно воспринимаемых и текучих, то они необходимо существуют отдельно, никаких других указать не могли, а представили как отдельно существующие сказываемые как общее, так что получалось, что сущности общие и единичные - почти одной и той же природы. Таким образом, это трудность, которая сама по себе, как она есть, присуща излагаемому взгляду.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Остановимся теперь на одном вопросе, который представляет известную трудность и для тех, кто признает идеи, и для тех, кто не признает их, и который был затронут в самом начале при изложении затруднений Если не утверждать, что сущности существуют отдельно, притом так, как говорится о единичных вещах, то будет устранена сущность, как мы ее понимаем. А если утверждать, что сущности существуют отдельно, то каковы их элементы и начала? Если признать их за единичное и не общее, то существующих вещей будет столько, сколько есть элементов, и элементы не будут предметом познания. В самом деле, предположим, что слоги в речи - сущности, а их звуки - элементы сущностей. Тогда {144} необходимо, чтобы слог ба был один, и каждый из слогов также один, раз они не общее и тождественны [лишь] по виду, а каждый один по числу и определенное нечто и неодноименен. Да и кроме того, они всякое само-по-себе-сущее считают одним [по числу]. Но если слоги таковы, то также и то, из чего они состоят; значит, будет лишь один звук а, и не более, и не будет больше одного ни один из остальных звуков на том же основании, на каком и один и тот же слог не может повторяться.

А если так, то помимо элементов не будет другого существующего, а будут только элементы. Далее, элементы не будут и предметом познания: ведь они не общее, между тем предмет знания -

общее. И это ясно из доказательств и определений: ведь не получится умозаключения, что у этого вот треугольника углы равны двум прямым, если они не у всякого треугольника два прямых, или что этот вот человек есть лживое существо, если не всякий человек есть живое существо.

А с другой стороны, если начала действительно суть общее, то либо и сущности, происходящие из них, общие, либо не-сущность будет первее сущности: ведь общее не есть сущность, элемент же и начало были признаны общими, а элемент и начало первее того, начало и элемент чего они есть. Все эти выводы вполне естественны, когда считают идеи происходящими из элементов и помимо одинаковых по виду сущностей и идей признают некое отдельно существующее единое. Но если ничто не мешает, чтобы, скажем среди звуков речи было много а и б и чтобы, помимо этого множества, не было никакого самого-по-себе-о или самого-по-себе-б, то по этой причине будет бесчисленное множество сходных друг с другом слогов. А что предмет всякого познания - общее, а потому и начала существующего должны быть общими, но вместе с тем не быть отдельно существующими сущностями,- это утверждение, правда, вызывает наибольшую трудность из всего сказанного, однако оно в некотором отношении истинно, а в некотором - не истинно. Дело в том, что знание, так же как и познавание, двояко: с одной стороны, это имеющееся в возможности, а с другой - в действительности. Так вот, возможность, будучи как материя общей и неопределенной, относится к общему и неопределенному, а действительность, будучи определенной, относится к определенному, есть "вот это" и относится к "вот этому". Только привходящим образом. зрение видит цвет вообще, потому что вот этот цвет, который оно видит, есть цвет [вообще]; и точно так же вот это а, которое рассматривает сведующий в языке, есть а [вообще]. Ведь если начала должны быть общими, то и происходящее из них необходимым образом также общее, как это имеет место в доказательствах. А если так, то не будет ничего отдельно существующего, т. е. никакой сущности. Однако ясно, что знание в некотором отношении есть общее знание, а в некотором - нет.

И.В.Пешков. М.М.Бахтин: от философии поступка к риторике поступка

[Слава Янко считает должным предупредить, что форматирование (т.е. расположение текста на страницах книги) здесь специальное. Оно входит в содержание книги.

А именно: 1. Первая глава - это введение И.В. Пешкова в диалог-агон с текстом Бахтина [я его выделил еще и темно-синим]. Весь комментарий И.В. Пешкова к самому себе в первой главе центрирован (т.е. форматирован по центру). То же самое и в третьей главе.

2. Текст Бахтина начинающийся только со второй главы форматирован по ширине (т.е. во всю ширину страницы, цвет по умолчанию черный) 3. Текст-комментарий-диалог И.В. Пешкова начиная со второй главы форматирован по правому краю как бы в контрапункт тексту Бахтина (т.е. он расположен по правой стороне страницы) [я его выделил еще и темно-красным] 4. Проще говоря, если Вас интересует текст самого Бахтина <К философии поступка> , Вы его найдете между комментариями к нему во второй главе этой книги.

Сканирование Янко Слава yankos@dol.ru http://www.chat.ru/~yankos/ya.html ] Москва Лабиринт 1996 И.В.Пешков. М.М.Бахтин: от философии поступка к риторике поступка. - Издательство "Лабиринт", Москва - 1996. - 176 с.

Редактор Г.Н.Шелогурова Художник И.Е.Смирнова Работа, написанная в одном из самых бахтинских жанров - в жанре диалога-согласия, включает в себя наиболее полный текст ранней рукописи Бахтина (известной сейчас под названием "К философии поступка"), приведенный по различным источникам.

cИздательство "Лабиринт", редактура, оформление, оригинал-макет, 1996 г.

cИгорь Валентинович Пешков, текст, 1996 г.

ISBN 5-87604-106-8 Содержание Часть 1. Приступ 5 Часть 2. Агон 35 Часть 3. Воплощение 163 Именной указатель 171 Часть первая ПРИСТУП У нас нет традиции писать ученые книги аргументируя от личной истории. Я, такой-то, делал то-то и то-то, а потом то-то и то-то и вот что получилось. Это считается несолидным, ненаучным. Надо - сразу от предмета науки, которая поставила нам задачи, которые мы осознали и которые мы решаем. Но такое изложение мало того, что невыносимо стилистически, еще и просто ложно. Ничего наука нам не ставит: ни задач, ни чего другого. Это мы ставим самих себя в план науки иди просто подгоняем под себя ее планы! Однако, я не собираюсь бороться с традициями и если у нас сейчас давно нет этих традиций, так мало ли чего у нас давно нет! Поэтому не буду дальше оправдываться и приступлю (приступ так приступ!) к возрождению некоторых жанров участного мышления, говоря словами главного героя этой книги, лучше сказать - протагониста - Михаила Михайловича Бахтина. Протагонист. Да, так значительно лучше. Не ложится Бахтин в прокрустово ложе завершенной героичности. Остается он творцом, когда художественный образ его самого лепить пытаются. Он - natura naturans. Но, по его же теории, и мы должны быть - не просто natura naturata.

Это долженствование я приму к сведению, но пока вот что получилось.

Преподаватель, ведущий семинар по литературоведению (В.Е.Хализев), предложил нам в качестве домашнего задания познакомиться с избранными им страницами только что вышедшей тогда книги Бахтина "Вопросы литературы и эстетики". Кажется, что-то о хронотопе. А я прочитал в первую очередь работу "Проблема содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве" и почувствовал, что это нечто большее, чем изучаемый учебный предмет. Потом нам, первокурсникам, предложили проделать анализ 5 какого-либо литературно-художественного произведения и тот же преподаватель назвал мою работу пародией на Бахтина. Я почему-то не обиделся. Чуть позже, когда я начал читать книгу В.Волошинова "Марксизм и философия языка", она сразу показалась мне чрезвычайно знакомой. Волнуясь все более и более, я вдруг понял, что это написал Бахтин. Без всякой задней мысли я сделал ксерокопию книги. В дипломе по риторике из родов речей Аристотеля я сделал типологию ситуации общения и при всяком удобном случае цитировал Бахтина. В аспирантуре нужно было написать работу по марксистско-ленинской философии и я разумеется выбрал "Марксизм и философию языка , которую доцент добродушно заподозрил в ревизионизме (но "хорошо" поставил). Пять лет я читал лекции по ораторскому искусству и студенты не догадывались, что словосочетания риторика поступка и риторика Бахтина изобретено самим лектором. Когда я начал писать диссертацию по изобретению как категории риторики, появилась публикация работы Бахтина под названием К архитектонике поступка. Я подумал, вроде бы в первый раз в отношении Бахтина, что это - судьба.

Диссертация правда и так уже получалась пробахтинской, но именно эта работа окончательно убедила меня, что Бахтин с самого начала писал глобально новую риторику, т.е. создавал иную риторическую парадигму, корень которой в архитектонике поступка. Я понял, что здесь такой колодец, откуда можно или глотнуть (что я и сделал, дописав диссертацию) или испить его до конца (в своем понимании конца, конечно), но это процедура особая, осуществляемая мной только сейчас, десять лет спустя.

За десять лет по риторической проблематике удалось опубликовать десяток мелких работ1, начиная с напечатанной в никому не известном сборнике трудов Института языкознания статьи "О типологии речевого общения и о возможности обоснования научного статуса риторики", где совсем кратко систематизированы принципы риторики поступка ________ 1 Библиографию их, как и других работ по риторике, вышедших в последние годы, можно найти в: О.А.Сычев. Последние 10 лет в своем отечестве// Риторика, 1995. - ј1. - С. 155.

6 Бахтина. В 1989 году вышла моя брошюра в серии лекторское мастерство (издательства "Знание", куда я только что пришел тогда работать редактором, чтобы создать риторическую серию2. Собственно говоря, брошюра была частью предложенной издательству работы "Беседы о риторике", но слово "риторика тогда все еще не пускалось в названия и я поименовал первую часть экстравагантно ("Три июля в беседах о речевом общении"), но точно, потому что брошюра в основном посвящена именно типологии речевого общения, правда в связи с общей структурой риторики поступка. Поскольку я здесь собираюсь предложить читателям продолжение этих бесед, так до сих пор нигде не опубликованное, то предварительно приведу концовку первых "Трех июлей": Методист. У меня два вопроса. Почему все-таки уровни речевой деятельности человека обосновываются типами ситуаций речевого общения? Это раз. И что дает для обучения говорящего человека, и в частности, лектора, такое обоснование? Это два.

Теоретик. Как мы выяснили, каждый тип кризиса ритуала по-разному относится к самому ритуалу. Суд вырабатывает законы, правила, поддерживающие ритуал и естественно формирует уровень нормы. Норма более абстрактна, чем сам ритуал, но зато более податлива во внутренней работе, из нее что-то можно строить.

Но строить можно только ввиду игрового кризиса, своим осмеянием ритуала создающего почву для изобретения нового.

И этого мало: возможность строить новое должна быть поддержана совещательным кризисом, требующим обоснования ритуала. Совещательный кризис нуждается в результате и результат, с другой стороны, появляется только вследствие совещательного кризиса. Так же, как и игровой кризис нуждается в процессе, а осознание процесса есть следствие наличия игры.

Пропагандист. Итак, игра - процесс: значит, процесс подготовки речи, собственно момент внутреннего действия, теоретической работы.

Суд - законы и нормы этой работы.

______________ 2 Серия "Риторика" сформировалась одновременно с победой над тоталитаризмом. В 1992 подписная система дешевых брошюр "Знания", естественно, рухнула и только в 1995 мне удалось вернуться к изданию на этот раз уже журнала "Риторика".

7 С одной стороны, совет - цель, а с другой - результат этой работы. Это и есть риторические уровни? Да? Теоретик. Да.

Пропагандист. А внутри игры-работы по созданию текста есть еще свои этапы: изобретение, которое, собственно, и есть внутренняя интеллектуальная игра, расположение, предварительный суд результатов этой игры, и выражение, так сказать деловой приговор этого суда, сформулированный в словах в качестве совещательного результата своей игры-подготовки. Так? Теоретик. Ну если не вдаваться в подробности, то так.

Пропагандист. Красиво, ничего не скажешь. И какой же все это имеет педагогический смысл? Теоретик. Можно учить сознательно выстраивать внутреннюю последовательность ситуаций, что обеспечит большую вероятность создания действенной речи.

Далее, определение предмета риторики связано с педагогической спецификой метода этой науки. Риторика исходит из того, что сознательно говорящий человек должен быть специально воспитан, обучен принципам и навыкам речевого поведения, причем связанного не столько с уровнем нормы (это сфера обучения грамматики в первую очередь), сколько с уровнем действия словом, действия сознательного, внутренне осмысленного.

Правила риторики - это приемы деспонтанизации речи и основаны они на переносе центра речевых занятий на уровень внутренней подготовки, не оторванной, однако, от внешнего, результативного уровня речевого действия, а во-первых, сознательно нацеленной на это действие и, во-вторых, внутренне моделирующей типы возможных "внешних" ситуаций общения. При условии умелого проведения этой внутренней речевой работы человек получает возможность в реальной ситуации речевого общения, свободно играя формой этого речевого общения, добиваться максимального совещательного эффекта содержания этого общения.

Из вышесказанного можно вывести определение метода риторики: этот метод заключается в воспитании действующего словом, т.е. осознанно говорящего человека, путем перенесения принципов реального кризисного речевого общения во внутренний диалог в процессе порождения речи (моделирование той или иной ситуации общения на разных этапах создания речи). Таким образом,, риторика, опирающаяся при познании своего предмета на многие фундаментальные гуманитарные науки, является воспитывающей, педагогической наукой по методу, причем 8 предмет

иметод риторики связываются ее структурой, которая обосновывается типологией ситуаций кризисного порождения речи.

Итак, риторика начинает с ситуации общения, внутренне отраженной в изобретении, и кончает ситуацией непосредственного речевого общения. В общении - наиболее конкретная эмпирия, из общения и наиболее абстрактная типология, основная особенность риторического подхода к ситуациям общения заключается в том, что риторика видит в них диалогическипорождающий кризис, из которого возникает речь. Взятые вместе бахтинские идеи диалога, общения

икризиса составляют теоретическую основу понятия кризисной ситуации речевого общения, понятия, которое, в свою очередь, обосновывает, на наш взгляд, все гипотетически возможное здание риторической науки, ее предмет и структуру.

М.М.Бахтин преодолел культурную познавательность предыдущей риторики и дал ей этические основы изобретения, затем диалогической теорией речевых жанров и идеей высказывания как реплики субъекта в диалоге открыл возможность теории выражения и воплощения, очертив таким образом всю структуру риторики поступка.

Поэтому мы и называем эту риторику, возрождающуюся на совершенно новых культурных основах, риторикой Бахтина (хотя к ее созданию "приложили руку" и многие другие ученые).

Однако еще один момент в теории риторики необходим - это метод достижения воспитательного результата, метод практической конкретизации предмета. Как в риторической деятельности каждого конкретного человека результат достигается воплощением подготовленной речи в определенном, заданном сферой общения речевом жанре, так и риторика, чтобы добиться результата для своего предмета в целом, требует воплощения теории в частных риториках, соответствующих частным сферам.

Это и есть метод, конкретно связывающий предмет и структуру риторической науки. Методист. Значит, наша задача - создать частную риторику лекторского мастерства. Теоретик. Да, конечно, нужно учесть особенность этой сферы. Но для лектора общая

риторика в значительной степени и есть учебник лекторского мастерства и ораторского искусства, ибо лекция как речевой жанр достаточно всеядна. Я не думаю, что нужно накладывать какие-либо специальные ограничения на лекцию вообще.

9 Особенности каждой конкретной жанровой формы, конечно, должны быть описаны, это момент риторического раздела "Выражение" и отчасти "Воплощение".

Методист. Таким образом, дальнейшее изложение риторической теории пойдет по ее структуре: изобретение, расположение, выражение и уровень результата - воплощение? Теоретик. Да, причем особый упор будет сделан на изобретении как на наиболее сложном и наименее разработанном разделе современной теории.

Такой вышел диалог. Вполне в духе еще советского времени. Продолжение писалось тоже еще в советское время - накануне августовских событий 1991. Но тогда же в 1991 вышел изданный ИНИОНом текст, написанный значительно раньше, раньше первых диалогов, текст, который может в какой-то степени прояснить ключевые понятия, возникающие в концовке диалога, несколько темные без его начала. Эту статью "Риторика поступка М.М.Бахтина" не нужно путать с диалогами в царстве мертвых, появившимися в том же году практически с аналогичным статье названием. В диалогах три автора, хотя конкретное авторство запутано до предела, по бахтинской традиции, но здесь я привожу отрывок из собственной статьи, в свою очередь являющейся отрывком из диссертации.

Поступок и ритуал На первый взгляд понятие "кризис ритуала" может быть последовательно определено только после определения понятия самого ритуала. Но если посмотреть на ритуал с точки зрения поступающего сознания, то, к примеру, такие понятия, как ритуальное поведение и игровое поведение, не различатся между собой, а такое разделение чрезвычайно важно для риторики.

Поступающее сознание не ведает изнутри себя никакой разницы между ритуалом и игрой: для него все - ритуал, или, что в данном случае одно и то же, все - игра, жизненно напряженная игра, сколь бы ритуальной, сколь бы рутинной даже она ни была. Так, большой поступок человеческой жизни в целом с одинаковой 10 ответственностью включает и чисто механические действия (не требующие ни размышления, ни осознания: от физических или даже физиологических автоматизмов до сложных семиотических действий, включая речевые), и принципиально осмысленные, нетривиальные действия, которые предполагают деспонтанизацию общения и размышления (сложную, риторически организованную подготовку к речи).

Любое, внешне чисто ритуальное, стандартное действие может оказаться предварительно осмысленным, войти в ответственный замысел поступка, основываться на вере в необходимость этого действия, на страсти-стремлении к достижению посторонней этому действию цели и т.п. Поступок как таковой изнутри поступающего сознания сохраняет свое единство, которое определяет единство самого человека (вне единства поступка человек как этическая, живая личность распадается).

Ритуальное поведение не различается с игровым, а значит теряет свою специфику и смысл понятие ритуала с точки зрения поступающего, т.е. выстраивающего в своей жизни этот ритуал и эту игру сознания. А вот понятие кризиса ритуала доступно, может быть вычленено и осознано ответственным единством поступающего человека.

Именно категория другого, выдвинутая и исследованная Бахтиным после революционного провозглашения им ответственного единства поступка человека, и является основным двигателем в создании бахтинской риторики культурных областей.

Всякий ритуал жив возможным осознанием-осмыслением этого ритуала, которое происходит в кризисных ситуациях общения при наличии или возможности другого, и вне включения точки зрения другого теряет свой смысл. Изнутри поступающего сознания единство ответственного поступка если не нарушается, то испытывается именно в моменты кризиса ритуала, когда что-то разлаживается в его накатанном механизме. Все, что делается человеком в этот момент кризиса, чтобы сохранить единство своей личной ответственности, ценность своего единственного в мире места есть собственно поступок для другого и с точки зрения другого (участника или зрителя кризиса). Такой поступок предельного напряжения ответственности вполне возможно, в соответствии с традиционным словоупотреблением, назвать игрой (и даже азартной). То, что недоступно сознанию вне категории другого (различение игры и ритуала), становится доступным с подключением этой новой точки зрения: мы и различаем наши действия 11 как ритуальные, обычные, принятые в данном социуме, или как действия повышенного внимания, необычные, эвристически-игровые для социума. Так мы делим и чужие, и свои действия, с помощью этого деления осваивая чужое поведение и социализуя (отчуждая) свое. Точка зрения другого - это как чужие глаза в нас самих, оценивающие наши действия, это ожидаемое от нас социумом определенное сочетание ритуала и игры.

Итак, ритуал есть понятие, отнесенное к коллективным, общественно оцененным действиям, имеющим определенный, закрепленный традицией инвариант, индивидуальный поиск нового ритуала (= усовершенствованию старого, так как между старым и новым способом поведения не может быть пропасти, даже если переход от одного к другому имеет революционный характер) связан с задачей вписаться в этот наличный коллективный инвариант, совместить свое единственное место в бытии с традиционно-повторным инвариантным местом в общественном ритуале. Решение этой задачи есть поступок внутренней игры, которая может протекать в двух планах: общественно значимого изменения ритуала, проходящего через кризисные ситуации общения (собственно играпоступок), и принятие условий старого" ритуала как правил игры, которую почему-либо необходимо вести в данном социуме, избегая кризисных ситуаций.

Такая, маскирующая поступок игра есть уже в определенной степени осознание норм поведения в данном социуме (ведь ритуал - это своеобразная норма, не осознанная как таковая, не сформулированная, осуществленная не теоретически-предписательно, а действенно, в традиции общества). Эта показательная игра может готовить грядущие перемены, может, наоборот,

задерживать их, но она объективно свидетельствует о близости кризисной ситуации общения, о фактическом кризисе ритуала, требующем общественного разрешения. Ироническое, скрытое осознание норм ритуала сменяется в самом кризисе их предписательной формулировкой, осуществляемой в судебной ситуации общения, и их творческой корректировкой - в совещательной ситуации общения.

Поступок и игра Итак, вся жизнь конкретного человека, все его осознанные поступки осуществляются в сложном внутреннем взаимодействии с ритуалом. Ритуал фактически задает правила игры индивидуальному поступающему сознанию 12 (игры в ритуал или игры как таковой, равной общезначимому поступку). Творческая в собственном смысле слова игровая природа человеческого поступка проявляется наиболее очевидно в ситуациях кризисного речевого общения. Поступок - поистине творческая игра, в которой правила в той или иной мере преодолеваются (ритуал выходит из игры обновленным).

Речь, разумеется, идет о жизненно-серьезной игре (самый строгий ритуал нуждается в ней), но опирается она на принцип карнавально-смеховой игры, которая ведется по условно-карнавальным правилам, травестийно дублирующим правила ритуала (этой изнанкой правил и преодолевается ритуал в утопическом всевременье настоящего в карнавале). Серьезная, деловая игра ответственного поступка проводится уже не в утопическом времени, а во времени реально-производственном, и изменить ритуал в этом времени можно только по правилам самого ритуала.

Первый акт такого изменения есть формулировка правил (суд), которая уже сама по себе открывает простор принципиально новым для ритуала действиям, так как никакая формулировка не сможет точно задать весь ритуал, существующий в поведении членов социума, но исчезающий в своем этическом качестве в нормативной речевой (семиотической) транскрипции этого поведения. Описание прошлого по сформулированным нормам не будет адекватно отражать действительные события, а будет давать их оценку по определенной нормативной шкале. Норма как словесное образование может быть интерпретирована, что дает человеку дополнительные шансы сохранить единство своего ответственного поступка.

Однако чаще всего для сохранения единства поступка судебного кризиса бывает недостаточно. Если лакуны, оставляемые нормой в старом ритуале, не будут заполнены новым поведением в социуме, то старый ритуал постепенно снова займет освобожденное пространство. Чтобы этого не случилось, необходима еще одна кризисная ситуация речевого общения - совещательная: кто-то должен убедить членов социума следовать новому в каком-то отношении поведению.

Но деловое разрешение кризиса (и судебного, и совещательного) требует индивидуального изобретения. Этот творческий акт есть точка гальванизации ответственного поступка человека, активное вновь-приведение-поступка-в-единство-с-самим-собой, подготовка к внешнему, социальноречевому подтверждению его внутренней 13 цельности. И хотя внутренне изобретающее действие обеспечивает поступок как социальный факт только в своем результативном внешнесемиотическом или даже внешнефизическом действии, осмысленность этому поступку-действию придает только подготавливающее его действие-изобретение, изнутри сознания ощущаемое как сам поступок.

Любое ответственное настоящее действие для человека есть ход к будущему, ход в той игре, удовольствие от процесса которой в смысловом отношении сливается со стремлением к результату, причем результату не конечному, а перманентно удаляющемуся, что не исключает и промежуточных конечных результатов в качестве целей, но не в качестве уже-достижений: все уже достигнутое уходит из пространства азартной жизненной игры и превращается в объект эстетического любования, отпадает в сферу чистого познания и абстрактно-информативного интереса. Поступок в его вечно настоящем непрерывно смотрит в вечное будущее и неизменно видит его как грядущее, как объект предстоящих достижений. Это и есть неуспокоенная игра поступка, напряженно владеющая настоящим ради творимого будущего.

Таков поступок изнутри поступающего сознания. На социальной поверхности он проявляется только в ситуациях кризисного порождения речей, оставаясь вне кризиса скрытым от общественного взгляда в ритуальном поведении. Определенная степень невписанности ответственного поступка в ритуал может вызвать сознательное отклонение от последнего. Такое отклонение, в котором проявляется внутренний ответственный поступок человека, провоцирует возникновение в социуме кризисной ситуации общения и требует от личности специально направленного на эту ситуацию изобретения.

Изобретение есть уже организованная внутренняя игра, жесткостью своих правил сопоставимая с работой. В изобретении закрепляется свободная внутренняя игра поступка, который в некризисных ситуациях может сколь угодно долго сохранять единство своей ответственности. Но как только дело доходит до вызывания кризисной ситуации (а это рано или поздно обязательно происходит), без направленной сознательной работы по подготовке к проявления в обществе своего поступка, без организованной внутренней игры не обойтись. Необходимость сохранения 14 ответственного единства личности требует риторического изобретения3.

Просветление понятий, на мой сегодняшний взгляд, не очень четкое, но трудно судить о, даже о себе, прошлом. Как говорят поэты, с одной стороны, не дано предугадать, а с другой стороны, не должно различать поражения и победы. Пусть будет небольшой след.

В июле-августе 1991 я написал "Еще три июля...", закончив их как раз к 19 августа4, когда стало ясно, что знаньевская серия рушится вместе с империей. Что можно написать накануне революции в российской глубинке? Уже в этом есть некоторый исторический интерес...

ЕЩЕ ТРИ ИЮЛЯ - В беседах (о речевом общении?) - Да, конечно, в беседах о риторике. Вот и еще три июля, три лета, три года, три прогулки, три разговора...

ИЮЛЬ 1990 года.

С героями прежних "Трех июлей" произошли некоторые метаморфозы: методист перешел в мир иной, пропагандист приказал долго жить теоретику, который после этого тоже вскоре скончался. Пытался отдать богу душу и практик. Это ему не удалось, и он теперь больше прикидывается простаком. Выжил, но очень страдает историк. Более или менее процветает один редактор. Место теоретика (только место в диалоге, но вовсе не общетеоретическую его сущность) занимает ритор, герой "Риторических прогулок" Виктора Марова. Итак, много было званых, но сколько же останется избранных? Посмотрим, кого выберет диалог.

________ 3 См.: П.В.Пешков. Риторика поступка М.М.Бахтина // Диалог: теоретические проблемы и методы исследования. М., 1991. С. 145-151.

4 Весь текст закончен до 19 августа и никаких дополнений или изменений, кроме корректорских, после не производилось.

15 Историк. Где это мы? Ритор. Под обломками риторики познания.

Редактор. Что-что? Под обломками империи? Не надо, прошу вас, не надо распалять страсти, не надо смеяться над дружбой народов. Была дружба.

Ритор. Да нет! С империей пока все в порядке, если это можно назвать порядком, но, видите ли, в нашей компании нет политолога и политики мы будем касаться лишь постольку, поскольку ее касается риторика. Плоскость соприкосновения не мала, но это другая плоскость: Историк. А история, мое собачье ремесло? Ритор. Вот тут я даже не знаю, как размежевать плоскости, объемы, прямые...

Может быть, подробность взгляда? Историк. Понятно, "жизнь, как тишина осенняя, подробна", но какая степень подробности риторична, а какая - исторична? Ритор. Трудно утверждать наверное. В качестве рабочей модели я бы предложил принцип дополнительности обобщения (взгляд). Например, анализируем речь премьера Рыжкова - это риторика или история, по-вашему? Простак (не следя за нитью разговора). Скверная история.

Редактор. Что вы сказали? Простак. Я - сказал? Редактор. Не повторяйте, что вы сказали. Простак. Я не вам.

Историк. Это история как любая риторика, получившая широкую известность. Пока история. Ритор. А если мы возьмем наш диалог - это что? Историк. Пока риторика и скорее всего -

только риторика.

Ритор. Как я понял, история это риторика на некотором расстоянии (временном или пространственном). В Кремле речь Рыжкова - риторика: в 16 реакции на нее в Верховном Совете

СССР действуют главным образом принципы речевого общения, играет роль сочувствие к жалобной интонации премьера. А где-нибудь подальше - история. И чем дальше - тем больше.

Историк. То есть средства массовой коммуникации могут практически сразу сделать какуюнибудь речь - историей. Даже такую, какую никто не слышал. Как речь Ельцина на пленуме ЦК. А если нет этих средств сейчас - придется подождать, пока слово войдет в историю. Иногда довольно долго ждать.

Ритор. Да, в конечном счете все решается с помощью печатного станка. Корпус текстов, размноженный и сохраненный, становится историей. Другого пути нет.

Историк. А археология? Ритор. Археология делает историю, если она находит тексты культуры и размножает их. Вообще чаще всего факты откапывают, потому что именно их ищут.

Историк. Имеете в виду Шлимана и его Трою? Так он - дилетант.

Ритор. А дилетанты и двигают науку. Профессионалы в ней живут, и это - оседлый образ

жизни.

Простак. Господа ученые, я все понял. Археология это к тому, что мы под обломками. Я, правда, не помню, чего.

Ритор. Риторики познания. Простак (весело). А, вот-вот.

Историк. В целом ясно. История - это "большое", которое "видится на расстоянии", а риторика - это конкретное, живое общение, которое запросто может в историю не войти. Но я не со всем согласен.

Ритор. И я не со всем. Вы хотите сказать, что в XX веке, особенно во второй его половине историки стали интересоваться как бы мелким: бытом, речью, образом мышления "маленького" (обычно, неизвест17 ного) человека определенной эпохи и стали исследовать пласт источников, который раньше их не так волновал (письма, подробности языка делового документа), обнаруживая под этим пластом стиль мышления всей эпохи и, значит, вводя это в историю. Короче, историки стали заниматься филологией вообще и риторикой в особенности.

Историк. Да, и это не укладывается в предыдущую схему.

Ритор. Схема свободна от завершенности. Просто с начала Истории бросаются в глаза Монологи сильных мира сего (тех, кто с множительной техникой), а потом начинают откапываться следы реального, повседневного Диалога, на котором эти монологи и держались. Затем историки воссоздают интегральный способ мышления эпохи. И этот способ мышления дан нам как речь внешняя и внутренняя, как принципы речевой организации жизни. Вот почему такой, самый современный уровень проработанности истории снова (как и в первичном, монологическом материале) становится риторикой.

Историк. Однако историки, даже историки культуры, предпочитают говорить именно об особенностях мышления или (марксистская традиция) об особенностях производственного бытия...

Ритор. Но и профессиональные оратороведы при анализе не делают никакой принципиальной разницы между, к примеру, речами Цицерона против Катилины и, скажем, Хрущева против капитализма. Качественную разницу находят в количестве мастерства: речь Хрущева хуже речи Цицерона, потому что Цицерон более хороший оратор. Конечно, пример - искусственный, но сама искусственность - показательна.

Никому в голову не придет так сравнивать. Если все -таки сравнить, то моментально становится очевидной вообще разная риторика вне зависимости от качества ораторского искусства. Разные 18 риторические эпохи. Такое сравнение несло бы зачаток исторического подхода к риторике, поэтому сравнения избегают, ибо риторика всегда в целом рассматривается как прикладная подсобная наука уже по своему предмету (речь ведь вроде бы тоже только средство). Просто и Цицерон, и Хрущев анализируются нашей риторикой по одним и тем же критериям в общем ряду, а именно вне реального исторического ряда, вне исторически обусловленного и историю же обусловливающего способа общения, общения прежде всего и в основной сути своей речевого.

Историк. Но, насколько я понимаю, дело не в том лишь, чтобы доказать: риторика - наука историческая, к ней нужно подходить с историческими мерками. Вы, кажется, гнете к гораздо более тесному историко-риторическому переплетению.

Ритор. Ваша проницательность обнадеживает. Точно: не в одной риторике, в ее методологической бесхребетности беда. Беда и в истории, в ее риторической беспомощности...

Историк. Как уж старушку историю не шерстили! Еще по-новому чесать будете? Ритор. Ничего тут особенно нового. Возьмите (прошу прощения за наглый совет), Фукидида, и вы увидите, в чем у него Пелопонесская война...

Историк. Помню, помню - сплошные речи.

Ритор. Монологи, манифеста, декларации, указы, воззвания, программы - вот плоть истории. Историк. Может быть, все таки - душа? Ритор. Именно, что плоть. Душа в этой,

монологической системе - война, которая где-то там вдали - вечный повод для разговоров.

Историк. Вы серьезно так думаете? Ритор. Конечно. Если возможно в ту риторику внести этот христианский дуализм души и тела, то явно у них все оплотнено речами, а духовный подвиг есть битва.

По крайней мере это история имеет из 19 верхнего риторического слоя. Историк. Т.е. из Гомера, Фукидида, Геродота, Демосфена и им подобных.

Ритор. Ну из Демосфена берут только филиппики и тогда да, он входит в этот ряд... Что нам выдает историография? Да тот факт, что хотя несомненно первыми источниковедческими материалами были монологи знатных мужей в разных жанрах, родах и видах, все эти материалы воспринимались как внешние, поверхностные, несущностные. Риторику с самого начала, с софистов, отправили в оппозицию к философии, и в этой оппозиции она и пребывала в качестве младшего члена. А философия, явно отвергнув риторику, тайно подучивала историю. История всегда выстраивалась по модели господствующей философии. Вытеснив риторику с научной поверхности, философия поместила на эту поверхность своего верного вассала - историю и вечно направляла ее течение. Поэтому прошлое всегда и везде было непредсказуемо, а вовсе не только в СССР. Оруэлл, наглядно показывая процесс переписывания прошлого, довел этот образ до очевидного абсурда. На практике, чтобы переписать прошлое, не нужно переделывать все документы, газеты и книги.

Вообще не нужно ничего переделывать. Тексты обычно так противоречивы, что достаточно большим тиражом дать новую трактовку - и прошлое переписано...

Историк. Это обидно для историков. Мы так тщательно проверяем и перепроверяем факты. Ритор. Вот я и говорю: чтобы составить более или менее объективную картину, нужно

издавать все тексты из этого прошлого - от какой-нибудь квитанции до сверхсекретного договора. Нужно установить господствующую риторику времени, эти тексты так или иначе связующую, и лишь после этого может проясниться ход событий как цепь человеческих поступков в их риторическом взаимовлиянии...

20 Историк. Короче, вы обвиняете историю в коррупции. Она подкуплена философией, которая постоянно нанизывает историю на свой умозрительный стержень... А (по вашему) надо бы отдаться риторике.

Ритор. Ну, пока история отдалась философии (историософия). Не продалась, а отдалась по склонности, я бы сказал, по интеллектуальной лени. Вокруг стержня проще крутиться, а в бездне речевых взаимодействий эпохи можно просто утонуть.

Историк. Но и без стержня тоже нельзя. А то выйдет ползучий эмпиризм.

Ритор. О да! Внутренний стержень необходим. Но его нужно найти. Искать, искать и найти. То, что в риторике называется изобретением. Философия практически не пользуется этим термином, она берет стержень в готовом виде.

Историк. Откуда же берет? Ритор. Главным образом - из мифа. Миф рационализируется, вернее деметафоризируется, т.е. какие-то части мифа осмысляются как метафоры и отбрасываются. Например, знаменитая ленинская партийность философии, материализм и идеализм в их борьбе - не что иное, как рационализация того самого христианского дуализма души и тела, о котором мы уже упоминали. Поэтому-то идея оппозиции материализма и идеализма оказалась убедительной, а отсюда повторение борьбы догматического христианства в сжатые до человеческой жизни сроки. Борьба у нас шла в два цикла. Один цикл - история партии большевиков, другой - история Советской России (СССР).

Историк. Хотя вроде бы и свой церковный раскол был...

Ритор. Раскол был, а теологического государства не было. Инквизиции не было. И вот ее ввели на уровне философии. И пошло-поехало...

Редактор. Да почитайте Бердяева, его-то уж в 21 сочувствии к большевикам не упрекнешь, и вы увидите, что социализм в России был неизбежен.

Историк. Есть такое мнение: то, что было, было неизбежно, философы называют это детерминизмом.

Ритор, философы вообще со времен Платона выбрали себе выигрышную позицию. Собственно, главная выгода в самоназвании: любители мудрости. Любит человек мудрость.

Никакой ответственности. У нас тоже были в ХIX веке "любомудры" - никто особенного пиетета к ним не питал. А ведь для древних греков "философ" звучало так же, как для нас "любомудр".

Простак. Любо, братцы, любо, (затягивает) "любо, братцы, жить".