История Всемирной Литературы / Коллектив авторов - История всемирной литературы - том 8 1994

«марабутов-ренегатов». Авторы этого периода пишут о реальных людях, славя их достоинства, высмеивают недостатки. Все чаще и чаще они обращаются к современности.

В 90-х годах, с появлением европейских завоевателей, в литературе фульбе начинает звучать новая, антиколониальная тема. В центре многих произведений тех лет — европеец, его господство, отношение африканцев к новым порядкам. Их авторами, большинство которых анонимно, являются как марабуты, так и представители народной словесности. «О, эта грустная эпоха» называется одно из стихотворений, автор которого с возмущением пишет об оскорблениях, выпавших на долю его соотечественников.

Авторы той поры живо откликаются на события действительности. Стихотворение «О налоге» написано по поводу введения французами налога в 1896 г. Гнев поэта направлен прежде всего против африканцев — сборщиков налогов, которых он называет «едоками налога», сравнивая с грифами, слетающимися на падаль, и мухами, кружащимися над нечистотами.

В колониальную эпоху меняется характер творчества литераторов. Если раньше автор писал для себя или своих учеников, которые старательно штудировали его религиозную поэзию, то теперь, испытывая потребность откликаться на события дня, он хочет быть услышанным большой аудиторией. Многие стихотворения, получившие общественный резонанс, стали известными благодаря гриотам, которые распевали их публично.

693

ЛИТЕРАТУРА НА ЯЗЫКЕ ХАУСА

В начале XX в. халифат Сокото пал и на большей части его территории был установлен британский протекторат Северная Нигерия (в 1914 г. слит с Южной Нигерией в Колонию и протекторат Нигерия). Северная Нигерия стала классическим образцом системы так называемого косвенного управления. Феодальная по своей сути социально-политическая иерархия не была разрушена; в большинстве своем прежние династии оставались у власти. Ислам сохранил и даже упрочил свои позиции.

В словесности хаусанцев, средневековой по своему типу, воздействие европейского присутствия в рассматриваемый период отразилось катализацией процессов, шедших уже ранее, — и ограничилось ею. Актуализируется и углубляется взаимодействие арабомусульманской (вненациональной) и местных (хаусанской, с которой в той или иной степени переплетались традиции других африканских народов, в частности фульбе) культурных традиций, остающееся определяющим в развитии хаусанской словесности.

Упрочение мусульманской элитарной учености (ее носителями были аристократия и учено-духовное сословие маламов) на местной почве,

694

с одной стороны, и с другой — распространение ислама «вширь» сопровождаются возрастающим интересом образованных слоев к национальной культуре. Расширяется сфера письменной культуры. Существенную роль в этом играло непосредственное сотрудничество хаусанцев с европейскими исследователями, развернувшими широкий сбор материалов по истории и культуре страны. Так создавались не только традиционные для высокой словесности исторические сочинения, переводы на хауса арабоязычной прозы, копии, но и описания обычаев, записи устных творений — исторической традиции, поэзии бродячих певцов, собственно фольклора. На фоне соприкосновения с инородной европейской культурой ученая элита более, чем прежде, осознавала себя представительницей хаусанского общества в целом. Как результат взаимодействия ученой и народной культур в «нижних» пластах хаусанской культуры оформляется комедийнопародийное искусство.

Рост культурного самосознания (уже относительно развитого) затронул не только элиту, но и широкие социальные слои. Его интенсивностью в географически оторванных от центра хаусанских поселениях — «хаусанской диаспоре» — возможно, объясняется особенно яркая творческая деятельность в ней в этот период.

В письменной культуре хаусанцев повышается значимость собственно литературных, собственно художественных элементов словесного творчества — как на арабском языке, остававшемся по-прежнему языком «высоким» и в определенной степени сакрализованным, так и на более демократичном, «низком» хауса. Характерно, что в этот период везирем Сокото Бухари на арабском создано произведение нового для хаусанцев жанра (видимо, в традициях арабской литературы адаба) — образец изощренного стиля прозы, оно представляет собой диалог животных, козла и верблюда, обсуждающих природу человека. Художественное творчество верхов общества на хауса воплощалось, главным образом, в поэзии, которая была теперь не только средством обращения к массам, но нередко адресовалась «внутрь» высокой культуры, «себе». Составленная в этот период «Книга поэзии хауса», возможно, свидетельствует об оформлении местной школы поэтической теории. Роль хауса как языка письменной культуры в целом возрастает.

Эти процессы привели к появлению новых тем и жанров словесного творчества и к уменьшению роли некоторых прежних.

Хроникальная светская историческая традиция становится, видимо, менее значимой. В арабоязычных исторических трактатах и их хаусанских переводах, наряду с осмыслением хаусанской истории в целом (здесь использовались и дополнялись традиционные хроники), большую значимость приобретает отдельное историческое событие. Фактографическая направленность сочетается с рассмотрением события в ряду параллелей из истории Судана и всего мусульманского мира — как повторения некоей извечной «модели», обладающей определенным ценностным смыслом.

«Классическое» хроникальное построение («цепь» правлений; см. т. 7 наст. изд.) сохранялось в рассчитанных на широкую аудиторию слушателей стихотворных исторических произведениях на хауса. Религиозной окрашенностью они близки прозаической «Истории хауса» и поэме «Песнь о Багауде». Но если в «Песни» акцентируется бренность земной истории, то здесь на первый план выступает ее связь с историей священной.

Историческое сочинение на хауса иного типа, где история государства видится через биографию его основателя, вышло из западных районов хаусанской диаспоры (с Золотого Берега) и посвящено создателю мандингского государства в верховьях Нигера — Самори. Оно возникло, скорее всего, как переработка устной исторической традиции, возможно, под влиянием или параллельно с мандингским эпосом о Самори. История государя представлена здесь через набор эпизодов (как бы самостоятельных «квантов» повествования), связанных с происхождением Самори, его деятельностью, войнами, отношениями с союзниками и врагами. В определенной степени мифологизированные, эти сюжеты одновременно окрашены мусульманской идеологией.

«Этнографические» рассказы — молодой письменный хаусаязычный жанр — описывают разнообразные аспекты повседневной действительности хаусанцев: занятия, обряды, нормы обычного права и шариата, социальные группы и т. д. Здесь определяются и такие общие категории, как бедность и богатство (не сводимые для хаусанцев к экономическому «измерению»), понятия этики (дружелюбие, вражебность и т. п.), самое понятие хауса (скажем, путем нравственной характеристики). Содержание описываемых явлений передается перечислением их конкретных элементов и признаков, классификацией конкретных «моделей» поведения. Вместе с тем, это — жанр обобщений (ему чужды персонифицированные действующие лица и примеры «из жизни»: речь идет о человеке вообще). Хаусанское общество предстает здесь как целостный организм, и жанр служит свидетельством и средством осознания хаусанцами

695

реальных форм этой целостности. Несмотря на то, что жанр этот кажется «спровоцированным» европейскими собирателями, он не направлен исключительно «вовне» хаусанской культуры и позднее становится одним из важных звеньев образовательной (школьной) литературы.

Первое произведение хаусаязычной прозы, основанное на авторском вымысле, — рассказ, сочиненный образованным хаусанцем Альхаджи Ахмедом (учившимся в это время в Тунисе) для немецкого собирателя Р. Притце и по его предложению представленный в лицах, подобно драме. Здесь, как и в «этнографических» рассказах, проявляется интерес хаусанцев к описанию своего образа жизни: путешествие через Сахару некоего купца по имени Агиги представляет как бы ряд типичных ситуаций деятельности караванного торговца. Освоение реальной (не сказочной) действительности в вымысле осуществляется путем переосмысления, главным образом, традиции устного достоверного жанра лабари (собственно «исторического рассказа»). Динамические событийные сцены (обнаружение долгожданного колодца, но засыпанного песком; жестокое столкновение с арабами-кочевниками; песчаная буря и др.) чередуются со сценами статическими (беседы Агиги с друзьями, проводником-таурегом и т. п.). Персонажи несомненно идеализированы (это образцовые профессиональные, национальные и другие роли, иной раз «коллективные»), но обрисованы выпукло, эмоционально. К концу повествование сводится к «рассказу в рассказе», представляющему типичный исторический лабари.

Письменная поэзия этого периода ярко отразила характер и перспективы развития хаусанской «высокой» культуры. Наряду с религиозной поэзией, остававшейся основным руслом этого творчества, среди поэтических творений на хауса теперь определенно выявляется «светская» струя. Она представлена сочинениями на политические, социальные, философские темы, поэмами «по случаю» («замешанными», конечно, на мусульманском миропонимании).

Заметно повышение внимания к индивидуальному внутреннему миру, до сих пор проявлявшегося в основном в арабоязычной поэзии. В религиозном поэтическом творчестве на фоне прежнего круга тем и жанров складывается своего рода мистическое (суфийское) направление, сконцентрировавшее многие общие тенденции письменной поэзии. Развивая, как и в «классических» поэмах-проповедях (ваази), идею аскетизма в земной жизни во имя вечных трансцендентных ценностей, мотивы посмертного воздаяния, деградации мира, близости конца света, авторы мистических поэм предстают теперь не как глашатаи, возвышающиеся в своей праведности над толпой грешников, а как причастные греху создания, кающиеся в «явных и скрытых желаниях».

Усложнение поэтического мышления и, вместе с ним, языка увеличило роль подтекста, аллегории, углубленной многозначности образов, создававшейся, например, использованием полисемии слова, метафорическим намеком, восходящим к закрепившейся конвенциональной системе символов. «Горе нам, братья, взлетим, взмахнув крылами, тому, что сделано, поможем хоть немного...» — пишет Бухари (с Путем суфия символически связаны птицы). Стал шире круг поэтических «украшений»; наряду с такими приемами, которые отражали престиж арабского языка, подобно макароническим (хаусанизирующим арабский) стихам, «изюминкой» произведения становятся теперь аллитерация и игра слов. Канонические образцы несомненно сохраняют значимость, но сфера проявления оригинально-авторского расширилась.

Письменная поэзия обращается к местной устной поэтической традиции, воспринимая не только ее отдельные приемы (такие, как кирари — эпитет или хабайчи — сатирический намек), но и жанровые формы в целом (похвальную песнь — ябо, позорящую — замбо). Пример рожденных этими тенденциями произведений, более философского, чем собственно проповеднического содержания, — «Поэма о старой карге» яркого поэта того

времени, эмира Зарии Алию; здесь традиционное сопоставление земного мира с блудницей (своего рода «переворачивание» темы женского коварства) развернуто в целое аллегорическое произведение в традициях замбо. Взаимодействие арабоязычной и хаусаязычной традиций идет теперь не только в направлении от первой ко второй, но и обратно (таков панегирик, написанный по-арабски, но в «профанных» традициях ябо).

Одной из тем писаных стихотворных произведений как «светского» характера, так и основанных на религиозной символике, была в это время европейская колонизация. Отношение к ней не являлось однозначным и зиждилось на представлениях о существе происходящего в земной истории вообще. К концу первого десятилетия века оно вылилось в две тенденции: одна из них предполагала замкнутое развитие традиционной мысли и творчества «рядом» с европейским колониальным присутствием, другая была направлена на культурные контакты с представителями Европы. За этим — неоднозначность отношения хаусанцев к белому «чужаку», неверному: оно не вполне совпадало с восприятием факта вторжения как такового.

696

Вряде поэм европейцы по собственной своей сути не предстают как зло; их приход — лишь одно из многих проявлений торжества злых сил мира, искони ему присущих. Это — либо один из признаков приближающегося конца света, либо — наступление одной из серии «неправедных эпох», закономерное, ведомое Аллаху событие; один из случаев торжества неверных над страной ислама, которое имеет исторические параллели и преходяще: «Христиане подобны потокам воды после грозы, которые скоро высыхают, когда уходят дожди».

Вдругих поэмах христианин сам по себе воспринимался как зло, оказывался силой, непосредственно привносящей зло в мир истинной веры: так, эмир Алию противопоставляет свое несущее процветание правление (описанное в традициях ябо) опасностям (представленным в традициях замбо), грозящим стране в правление христиан.

Таким сочинениям противостояли поэмы, которые обнаруживали в европейском присутствии положительные черты (включаемые в систему традиционных идеалов) — например, открывающие новый путь к знанию, искать которое следует, где бы оно ни скрывалось, «даже в Китае».

Поэма о «приходе Христиан» Альхаджи Умару (Имама Умору) написана им и на арабском, и на хауса. Представитель хаусанской диаспоры в городах Золотого Берега и Того, уроженец собственно хаусанских земель, Умару был одним из крупнейших западносуданских мусульманских ученых того времени и много сотрудничал с европейскими этнографами. Глава мусульманской общины (имам), член суфийского братства, он принадлежал к тем слоям духовной элиты, которые были тесно связаны с торговлей. Он предстает неортодоксальным философом.

В поэме Умару «приход Христиан» знаменует смену исторических эпох, наступление «времени Христиан» (слово «Христиане» завершает каждое двустишие поэмы), которое, однако, расценивается не однозначно. Ему присущи черты упорядоченности (прекратились войны, построены дороги), но одновременно многие ценности перевернуты (аллегорическая часть поэмы нагнетает атмосферу вседозволенности: «...вот заяц, он назначил фальшивую цену и получил ее, он обнажил свои чресла, благодаря Христианам...»). Это мир остается миром Аллаха («который создал нас и который создал Христиан») и должен быть принят: «нет мудрости в том, чтобы выступать против законов Христиан». Человеческое бытие в нем сохраняет полноту своего назначения («...а для меня их время пусть хоть вечно длится, ибо я радуюсь (или: «получаю пользу». — О. Б.) в правление Христиан»). Эта концепция во многом лежит вне рамок абсолютного противопоставления эпох праведных и неправедных, однозначности идеи деградации мира в процессе его движения к концу.

Представление о необходимости принимать и даже любить земной мир, всемерно используя дарованные Аллахом мирские блага, ярко проявляется в другой поэме Умару — о бедности и богатстве. В отличие от традиционных концепций мусульманских проповедников, предполагавших, что лишь бедность праведна, в этой поэме утверждаются идеалы обогащения и земного преуспеяния: с точки зрения автора (традиционно понимающего проблему этически) они как раз в противоположность бедности являются залогом важнейших духовных добродетелей: человеческого достоинства, раскрывающегося авторитетом и престижем в обществе, праведного образа жизни. «Поиски богатства — (предписанный) нам долг — с тем, чтобы мы могли устроиться для проживания в этом мире: и пост, и брак, и обычай, и праздник, покупка книг возможны лишь при богатстве, тем паче (лишь при богатстве возможно) подавать милостыню, кормить сирот и помогать слепым, — ну, вы слышите?» Абсолютизируясь, понятия бедности и богатства выступают здесь как личностные, нравственные характеристики: бедность оказывается проявлением дурных человеческих качеств вообще («Все отвратительные черты — там, где бедняк, если уж хотеть назвать правду. Грязь и глупость, непочтение к родству и дурной язык и лживые поступки»). Фактически, это — концептуализация народных представлений о бедности и богатстве как свидетельствах некоего, искони присущего человеку, благодатного или дурного начала. В призывах к борьбе с бедностью («Если представить бедность человеком, люди, начнем войну, окружим его...»), к всеобщему благосостоянию (путь к которому, по мысли Умару, — караванная торговая деятельность) усматриваются определенные социально-утопические тенденции.

В устной профессиональной поэзии, видимо в этот период, закрепляется функциональная иерархия: «певцы двора» (прославляющие эмира, двор и обыкновенно живущие при эмире); «певцы общества» (большей частью странствующие поэты); «певцы мужества» (славящие участников традиционных состязаний); «певцы ремесел» (связанные с профессиональными группами). Содержание панегирика составляла характеристика социального «лица» индивида, через цепь поэтических преувеличений «закреплявшая» его идеализированный образ.

697

Авторское сознание в этой сфере было весьма развитым (так, по авторской принадлежности составляются собрания песен для европейских собирателей). Творческий процесс предполагал, как правило, достаточно длительную предваряющую исполнение работу автора (совместно с его труппой) — сочинение текста, выучивавшегося наизусть (хотя элементы импровизации всегда присутствовали). Одновременно эта поэзия в существенной мере сохранила формульный характер. Устный метод творчества поэтов, часть из которых знала письмо, определялся, очевидно, самой природой и прочностью данной традиции. Так устная литература остается живой рядом с достаточно развитой письменной культурой.

Театральные действа странствующих комедиантов — явление хаусанской смеховой культуры — пародировали характерные социальные типы: малама, воина, носильщика грузов, артиста и др. Комическая проповедь — пародия на стихотворные проповеди-ваази (обязательная часть программы) — состояла из «молитвы» и «предостережений» о грядущей смерти и «страшном суде», чтения «корана»; это перемежалось потоками бессмыслицы, нередко строящейся по принципу макаронических стихов. Серьезное содержание «переворачивалось» в пищевом и половом кодах («...женщина, оставляющая мужа без завтрака, сбилась с пути, в рыночный день (читай «судный». — О. Б.) у нее не будет продуктов...»). Подчиненные определенным ограничениям, такие выступления не вызывали возмущения — аудитория смеялась. Они были возможны постольку, поскольку подвергавшиеся осмеянию ценности распространились и упрочились.

Печатные издания на хауса в латинской графике (выпускавшиеся как христианскими миссиями, так и колониальной администрацией) еще не стали частью собственно хаусанской культуры. Но это был новый тип письменного текста. Одновременно рождались представления об иных принципах и целях словесного творчества, характере литературного произведения. Важную роль в этом процессе играли начало изучения английского языка, первое знакомство с англоязычной литературой, приобщение к новым формам самостоятельного творчества (например, школьные сочинения и литературнодраматические постановки).

Латиница утвердилась относительно легко, но — рядом с хаусанской письменностью на основе арабского алфавита (аджами). Это привело к сосуществованию двух типов письменного языка (сохраняющемуся и сегодня), предполагающему различие в назначении и, в определенной степени, в культурной ориентации текстов.

Новые жанры хаусанской литературы на следующем этапе развивались на базе и во взаимодействии с уже существовавшей и не прерванной словесной традицией.

697

СУАХИЛИЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

В результате колониального раздела Восточной Африки между империалистическими державами старинные суахилийские города восточноафриканского побережья, издавна входившие в общий этнокультурный комплекс, а с середины XIX в. объединенные в рамках Занзибарского султаната, оказались в границах владений и сфер влияния различных европейских государств — Германии (Германская Восточная Африка), Великобритания (Кения, Занзибар, Пемба), Италии (Сомали), Португалии (Мозамбик). Начался колониальный период в их истории.

Суахилийская литература в своих традиционных поэтических формах — поэмах (тенди) и стихотворениях (машаири) — отобразила исторические события того времени. Прежде всего в них воплотилась тема столкновения с чужестранцами, в частности, захват немцами суахилийских городов, попытки местного населения противостоять им. Блестящий образец произведений на эту тему — крупная (в 632 строфы) поэма «О завоевании немцами Мримы», написанная около 1895 г. известным суахилийским поэтом Хемедом Абдаллой аль Бухри из Танги (ум. 1922), очевидцем событий. Ярко и драматично повествует он о самом первом восстании местного населения под руководством Бушири (или Абушири) против колонизаторов в 1888—1889 гг. Реальные исторические события, известные главным образом по отчетам и воспоминаниям колониальных деятелей Германской Восточной Африки, организаторов и руководителей карательных экспедиций, изложены здесь с точки зрения суахилийца, непосредственного участника сопротивления захватчикам.

В «Поэме о маджи-маджи» также отражена

698

борьба местного населения с чужеземными захватчиками. Написана она мвалиму (т. е. учителем коранической школы) из города Линди Абдулом Каримом бин Джамалдини — очевидцем драматических событий восстания против германских колонизаторов, получившего название «восстание маджи-маджи» (1905—1906). Оценки даются сухилийцем — жителем побережья, к тому же принадлежащим, видимо, к имущему сословию, во взглядах которого сказывается предубеждение против населения далеких глубинных районов — вашензи (немусульмане, деревенщина). В своих сложных отношениях с внутренними районами (бара) суахилийские города и их правящая верхушка порой были заинтересованы в поддержке со стороны могущественных

чужеземцев — немецких колониальных властей, надеясь на их защиту от набегов вашензи. Вот почему автор «Поэмы о маджи-маджи» порицает восставших жителей внутренних районов, но объективно рисует точную картину, говоря о причинах восстания, описывая решимость восставших, беспощадное подавление колониальными властями непокорных.

Недовольные колониальными порядками люди, веря в чудодейственную силу маджи (воды), которая делает человека неуязвимым для пуль, выступают с копьями против «людей Кайсари» (кайзера), который «повелевает пулеметами и винтовками, богатством несметным, солдатами в великом множестве». Несмотря на веру в маджи, восставшие гибнут под пулями. Оставшиеся в живых обвиняют своего предводителя: «...говорил ты, что маджи от пуль защищает...» Много дней длится война, упорно сопротивляются вашензи: «...негоже прятаться в кустах, умрем в сражении, как подобает». Восстание жестоко подавлено. «Вашензи хотели чего-то добиться, да только себя погубили», — меланхолично заканчивает автор свою поэму.

К этим двум крупным произведениям по тематике тесно примыкают также такие поэтические произведения, как поэма «Первая война» — о восстании Бушири 1888— 1889 гг., поэмы и стихи о восстании Хасана бин Омара 1894—1895 гг. — «Борьба Хасана Омари», «Макунганья» и др., целый цикл поэм о восстании против немцев народа вахехе под предводительством Мквавы в 1891—1897 гг. — «О делах в Мриме и Баре», «Восстание вахехе», «Смерть Мквавы» и др.

Реальному историческому событию — обстрелу города Занзибара английской эскадрой в августе 1896 г. — посвящено несколько версий известной поэмы «Обстрел Занзибара».

Все эти авторские произведения относятся к письменной литературе, причем созданы они непосредственными участниками и очевидцами реальных событий. Тенди и машаири, включившие новые темы и образы, сохранили все характерные черты, типичные для старинных произведений этих жанров.

Необходимо отметить, что уже в самом начале колониального периода среди суахилийской традиционной интеллигенции появилась группа, так сказать, проевропейски настроенных людей, близких к миссионерским кругам и к аппарату колониальной администрации. В их среде возникли поэтические произведения проевропейской направленности, такие, как «Во славу Германии», «Песнь о кайзере», «Песнь о губернаторе», «В честь Фельтена» (К. Фельтен — переводчик с языка суахили при губернаторе Германской Восточной Африки, впоследствии профессор Берлинского университета), и т. п. Именно Карлом Фельтеном они позднее были опубликованы в Берлине в таких изданиях, как «Проза и поэзия суахили» (1907), «Суахилийские стихи»

(1917, 1918).

Первые записи и издания европейцами образцов словесного творчества (фольклора) суахилийцев относятся к последней четверти XIX в. Несколько позднее со слов образованных представителей старой суахилийской интеллигенции, ученых людей (валиму, шехе) европейцами в латинской транскрипции были записаны разнообразные истории и рассказы; в некоторых случаях записи старосуахилийским письмом делали сами суахилийцы. Эти истории и рассказы можно рассматривать как собственно литературные произведения. К ним относятся прежде всего «История вакилинди», написанная Абдаллахом Л‟аджеми (р. ок. 1840—1845 гг. на Занзибаре, ум. в 1912 г. в Танге) и напечатанная в латинской транскрипции в трех частях в маленькой миссионерской типографии между 1895 и 1907 гг. Автор служил при дворе могущественного правителя Кимвери, объединившего в конце прошлого века большие территории в районе города Танга. Его рассказ и представляет собой историю вакилинди

— правящей семьи народа вашамбала от ее основателя Мбеги до Кимвери. Как говорит сам Абдаллах Л‟аджеми, «это то, что узнал я от старых людей и записал на суахили».

ЭФИОПСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Предпосылки для развития современной литературы Эфиопии начинают складываться во второй половине XIX в. К тому времени в стране существовали традиции книжности на языке гыыз, уходящие корнями в глубь столетий, к периоду Аксумского царства (первое тысячелетие н. э.). Зарождение новой эфиопской литературы связано с общими тенденциями обновления, которые стали ощущаться в социальной жизни и культуре эфиопов.

Во время правления императора Теодроса II (1855—1868) официальный статус приобрел амхарский язык, что стимулировало прогресс литературы. Живой амхарский язык в гораздо большей степени отвечал потребностям современной словесности, чем вышедший из обиходного употребления более тысячи лет назад язык аксумитов — гыыз. Две хроники, посвященные правлению Теодроса II (автором одной является императорский историограф Заннеб, другой — ученый-богослов Вольдэ Мариам), написаны по-амхарски. На амхарском языке написаны и хроники правления императора Менелика II (1889—1913). Таким образом, прерывается почти пятисотлетняя традиция создания исторических хроник на гыыз.

Историография оказалась предтечей новых повествовательных жанров, появившихся на эфиопской почве в последующие десятилетия. Не случайно к хроникам проявляли неизменный интерес первые амхароязычные писатели, вступившие на литературное поприще в начале

700

XX в., такие, как Афэворк Гэбрэ Иесус и Хируй Вольде Селассие. Они не только пристально изучали эти памятники традиционной культуры, но и творчески перерабатывали традицию в соответствии с изменившимися литературными вкусами.

Иллюстрация:

Голова ххув-элао

Бронза. Бенин. XIX в.

Во второй половине XIX в. некоторые эфиопы из знатных семей выезжают за границу, где близко знакомятся с европейской культурой, усиливается проникновение европейцев в Эфиопию, на эфиопской территории организуются иностранные религиозные миссии. Например, в 80-е годы прошлого века в Эритрее, на побережье Красного моря, были открыты шведская протестантская и итальянские католические миссии. Примечательное для эфиопской литературы событие произошло в шведской миссии, где Гэбрэ Гиоргис Терфе, один из послушников, перевел на амхарский язык «Путь паломника» Беньяна. В 1892 г. этот перевод (видимо, первый перевод известного произведения европейской литературы на амхарский язык) был напечатан в Швейцарии, так как в Эфиопии в то время не было никакой полиграфической техники. Положение стало меняться в середине 90-х годов, когда итальянцы установили в Асмаре печатный пресс. Позднее выпуск печатной продукции (брошюр и малотиражных газет) был налажен в Аддис-Абебе.

Говоря об истоках современной эфиопской литературы, следует упомянуть о Гэбрэ Ыгзиабхере, который в конце прошлого века получил известность при дворе Менелика II. Он сочинял панегирические вирши, посвященные членам императорской семьи, остроумные эпиграммы на некоторых вельмож и дидактические поэмы. Некоторые исследователи приписывают ему анонимный памфлет «Совет, как найти лучший путь для укрепления государства на благо народа и страны», напечатанный за пределами Эфиопии в 1906 г. При жизни Гэбрэ Ыгзиабхера (ум. 1914) его стихи не печатались. Его стилю присущи новаторские черты, но в целом его творчество не выходит за рамки средневековой придворной поэзии.

Эфиопы, получившие образование в Европе, сыграли видную роль в модернизации отечественной литературы. Один из таких литераторов — Гэбрэ Хыйвот Байкэдань — в конце 10-х годов XX в. выступил с публицистическим произведением «Государь Менелик и Эфиопия», в котором резко критикуются пережитки феодализма и содержится призыв к ускорению социального и экономического переустройства страны.

Этапным в становлении новой эфиопской литературы стал 1908 год, когда в Риме на амхарском языке была опубликована «История, рожденная сердцем» Афэворка Гэбрэ Иесуса (1868—1947). Эту книгу принято считать первым произведением современной художественной литературы. В жанровом отношении она представляет собой нечто среднее между романом и повестью и по стилю напоминает последние царские хроники. Не случайно название книги (по-амхарски «либб волэд тарик») приобрело значение термина, этим словосочетанием ныне обозначают жанр романа. В «Истории, рожденной сердцем» появляется вымышленный сюжет, персонажи не имеют прямых прототипов. Если учесть, что вся предыдущая традиция требовала от литератора как раз противоположного, станет очевидным масштаб новаторского эксперимента Афэворка Гэбрэ Иесуса.

Действие происходит в древние времена. Молодое христианское государство (на территории нынешней Эфиопии уже в IV в. получило распространение христианство, ставшее в VI в. государственной религией Аксума. — М. В.) ведет кровопролитную борьбу с сильными языческими соседями. Главные герои романа — сын и дочь военачальника христиан

701

Вахид и Тоббья — претерпевают множество приключений; в Тоббью влюбляется царь язычников, и поскольку она отказывается вступить в брак с человеком чужой веры, вместе со своими подданными принимает христианство. (Торжество христианской веры — обычная тема эфиопской средневековой литературы.)

Афэворк демонстрирует великолепное знание родного языка. Он прибегает к сложным синтаксическим фигурам, насыщает речь различными видами тропов, особенно необычными метафорами. Роману присуща описательность, автор избегает анализа мотивов, которые движут людьми в их поступках, в лучшем случае называет эти мотивы. Поэтому в развитии сюжета основным становится не внутренняя логика, а игра случая, ряд надуманных совпадений.

Художественные достоинства этого произведения не слишком высоки. Однако значение его для дальнейшего развития эфиопской литературы трудно переоценить. «История, рожденная сердцем» (в последующих изданиях «Тоббья и Вахид») пользовалась популярностью у нескольких поколений эфиопов и не забыта сейчас. С опубликованием этого романа в эфиопской литературе утверждаются произведения светской направленности, а не религиозные сочинения, определявшие характер средневековой книжности. Во многих произведениях звучат просветительские идеи, правда сочетающиеся с религиозными убеждениями авторов.

На творчество Афэворка Гэбрэ Иесуса несомненно повлияло близкое знакомство с европейской культурой. Он много путешествовал по Европе, долго жил в Италии, посетил США. Известны его работы по языкознанию. Он является автором «Итало-амхарского разговорника» и «Грамматики амхарского языка» (оба труда опубликованы в 1905 г.), а также ряда лингвистических исследований, написанных по-итальянски.

В 1908 г. на французском и амхарском языках был издан «Гид путешественника по Абиссинии», написанный в форме диалога между европейским путешественником и образованным эфиопом. В этом произведении писатель изображает отсталость Эфиопии, критикует косность и предрассудки, все еще определяющие образ жизни большинства эфиопов. Он связывает это с тем, что в стране сильны феодальные пережитки, крупные феодалы, как столетия назад, обладают безграничной властью над крестьянами,