=

– Предисловие –

Предисловие написано для читателя, уже знакомого с первым изданием «Германской мифологии», и потому Гримм не считает нужным пояснять некоторые детали, ранее раскрытые в книге. Т. Шиппи ошибочно утверждает, что во втором издании предисловие находилось во втором томе, перед главой XXI; Дж. Сталлибрас в английском переводе помещает предисловие в начале третьего тома — перед главой XXX (поскольку «…это предисловие рассчитано на знакомство читателя со всеми частями книги»). На наш взгляд, нет никакой необходимости переносить вводную часть с ее естественного местоположения: это программный текст, вполне логично предваряющий рассмотрение специфических деталей. О законченности Предисловия свидетельствует малое количество дополнений, подготовленных Гриммом в поздние годы и собранных Э.-Г. Мейером в виде примечаний. Фрагментарный перевод предисловия на русский язык был выполнен А. А. Гугниным в 1987 году (опубликован в сборнике «Зарубежная эстетика и теория литературы XIX—XX веков») и с тех пор оставался единственной частью книги, доступной на русском языке в академическом переводе.

Другу Дальману. — Фридрих Дальман [Friedrich Christoph Dahlmann] (1785—1860), немецкий историк и политик. Вместе с братьями Гримм входил в состав «Гёттингенской семерки» профессоров, выступивших против отмены ганноверской Конституции и подвергшихся политическим репрессиям. Первое издание «Германской мифологии» (1835) было снабжено другим предисловием, написанным в форме обращения к Дальману: «Дорогой Дальман! Двенадцать лет назад я с радостью прочитал Ваше прекрасное исследование о Саксоне [Грамматике; имеется в виду книга Дальмана «История Дании»]. Все кто пытался обратить историческую истину против сказаний, были просто не готовы увидеть своеобразие последних, с этой точки зрения к теме смогли подойти лишь Вы… В подготовке этой книги мне очень помогли Вильгельм Ваккернагель и Джон М. Кембл. Но Вы, дорогой друг, на протяжении шести лет переносили с нами горе и радости и лучше всех знаете, в каких заботах родился этот труд, который я посвящаю Вам». В 1835 году братья Гримм и Дальман еще жили и преподавали в Гёттингене, и на это время выпал пик их дружбы. В 1844 году, когда Гримм, уже в Берлине, готовил предисловие ко второму изданию­ «М­ифологии»,

дружба братьев с Дальманом существенно поколебалась: по словам Якоба (так он писал Георгу Гервинусу и самому Дальману), политические убеждения Дальмана стали перевешивать в нем человеческое начало (например, Гримма крайне возмутил тот случай, когда торжества по случаю дня рождения Вильгельма превратились стараниями Дальмана в студенческое факельное шествие в поддержку Гофмана фон Фаллерслебена; на этот период приходится десятилетний перерыв в переписке Гримма с фон Фаллерслебеном). С одной стороны, Гримм и Дальман (который, в частности, был одним из авторов «Конституции Германской империи») были явными единомышленниками в том, что касалось объединения Германии; с другой, тем не менее, либерализм Дальмана и его методы политической борьбы Гримма отталкивали. В 1844 году переписка между Гриммом и Дальманом сначала стала холодно-формальной, а затем и вовсе прекратилась (общение продолжалось только через супругу Дальмана Луизу). Вероятно, именно этим разрывом можно объяснить и то, что в предисловии ко второму изданию «Мифологии» Гримм ни словом не упоминает Дальмана; само посвящение относится уже не ко всей книге, а только ко вступлению и при этом снабжено старой датой: «Другу Дальману, 1835», что, очевидно, стоит понимать как воспоминание о былой дружбе. Впрочем, после 1845 года отношения вновь потеплели: Гримм выслал Дальману второе издание «Мифологии» с письмом-приветствием. После этого переписка возобновилась и продолжалась до самой смерти Дальмана. Дружба никогда уже не достигла былых высот, однако, как видно на картине Морица Гофмана (1860 год), изображающей берлинский рабочий кабинет Якоба Гримма, одну из стен в этом кабинете украшал литографический портрет Фридриха Дальмана.

…и всё же поостерегся делать окончательные выводы. — Как отмечал Якоб Буркхардт (в письме к Генриху Шрейберу), для Гримма в целом был характерен строго аналитический подход со множеством предпосылок и нежеланием переходить к заключениям — речь идет не только о научных трудах, но и повседневном общении: «…поговорил с Якобом Гриммом и поделился с ним какими-то своими взглядами. Его титанической эрудиции можно испугаться, но доброта и любезность в нем всё же перевешивают. В разговорах с ним есть тот же недостаток, что и в его трудах: он никогда ничего не обобщает, говорит он только о деталях; он вообще не делает выводов, зато складывает целые замки из тысяч отдельных фактов». Еще будучи 23-летним студентом Гримм писал фон Савиньи, своему тогдашнему преподавателю, что «…настоящее удовольствие — в неторопливом и всестороннем исследовании отдельных подробностей, а потом можно кратко, для приличия, сказать и о своем мнении… Мне отвратительны эти бесконечные введения, эти ничего не доказывающие общие рассуждения о нашей поэзии и истории — я уже набит ими, и теперь мне нужно повернуться к конкретному предмету занятий». Такой подход, крайне специфический и узнаваемый, характерен для всех сочинений Гримма,

он находил как подражателей, так и критиков. Стоит отметить, что нелюбовь Гримма к обобщениям и колоссальный объем фактологического материала вовсе не значит полного отсутствия выводов и заключений; в 1848 году Йозеф Керайн опубликовал свой «Обзор германской мифологии»: 106-страничная книга представляет собой выжимку сплошных выводов из труда Гримма — доказательный материал полностью опущен, представлены только следующие из него предположения и заключения.

Историю Германии зарей освещает бессмертный труд Римлянина. — Имеется в виду «Германия» Тацита и вообще весь корпус сочинений этого автора. Труды Тацита занимали важное место в научной деятельности Гримма: в 1835 году, вместе с первым изданием «Мифологии», Гримм выпустил том «Taciti Germania», где были собраны все сведения о германской истории и культуре из разных сочинений римского автора; в Гёттингенском и Берлинском университетах Гримм читал курс лекций, посвященных Тациту (восторженный отзыв об этих лекциях оставил Якоб Буркхардт). В том, что касается подхода к описанию Германии, Гримм часто противопоставлял Тацита Цезарю, причем однозначно не в пользу последнего; вот, например, что Гримм пишет в статье для «Göttingische gelehrte Anzeigen», сопутствовавшей выходу первого издания «Мифологии» (1835): «…непростительно, на мой взгляд, топтать ногами древнейшие и ценнейшие свидетельства Римлянина о наших богах. Была бы у нас такая же римская книга о Карфагене, о Парфии, столь же подробная и точная, как труд Тацита о Германии, мы с полной уверенностью бы приняли всё ее содержание. Даже такой ученый филолог, как Беккер фон Ратцебург [?], говорил: лучше бы Тацит в том, что касается германской религии, расширил небольшие заметки Цезаря… Благородного, правдолюбивого, тонко чувствующего Тацита ставят в униженное положение перед легкомысленным, постоянно ошибающимся, банальным Цезарем. Мне решительно непонятно, почему мы должны подвергать сомнению многочисленные упоминания о германских богах, встречающиеся у Тацита, — при том, что всё остальное, все тацитовские сведения об обычаях и войнах наших предков, мы вполне принимаем». В «Мифологии» Гримм называет сообщения Цезаря «полуправдой» и «наброском», а сообщения Тацита — «собранными единственно из благородной любви к истине»­.

Скандинавскую «Эдду»… — В истории издания «Старшей Эдды» братья Гримм тоже сыграли заметную роль. Долгое время братья готовили материалы и перевод для первого полного издания (на тот момент существовал лишь первый том «Копенгагенской Эдды», изданный еще в 1787 году), но в 1812 году появилась «Эдда» фон дер Хагена, что ударило по энтузиазму Гриммов (так, в 1814 году Якоб писал Вильгельму: «…нашу «Эдду» преследуют неудачи; боюсь, что это дурное влияние Хагена»). Тем не менее издание Гриммов осуществилось и вышло в свет в 1815 году («Lieder der alten Edda», в двух томах). Эддические песни в этом издании были снабжены переводом — что особенно важно

в контексте гриммоведения, перевод этот часто был двойным: братья придерживались различных подходов (Якоб всегда стремился к буквальной точности, а Вильгельм — к литературной обработке). Переводческий спор братьев и их подход к изданию «Эдды» в целом стал объектом специальных исследований — см. книгу Кристофа Зейдлера [Christof Seidler] «Das Edda-Projekt der Brüder Grimm» (2014). В 1818 году вышел второй том «Копенгагенской Эдды», и это издание Якоб Гримм (см. его рецензию в «Göttingische gelehrte Anzeigen», 1819) признавал «самым полным и основательным, во многом или во всем превосходящим немецкие [т. е. издания Хагена и самих Гриммов]». На «Эдду» 1818 года (а не на свое издание) Гримм ссылается и в «Германской мифологии». Стоит упомянуть и о том, что само этимологически неясное слово «Edda» впервые истолковал именно Якоб Гримм: руководствуясь текстом «Песни о Риге», Гримм предположил, что edda = proavia, прабабка; соответственно, «Эдда» как название означает нечто вроде «Прабабушкины истории»: толкование не единственное и небесспорное, однако не отвергнутое и сохраняющее свою значимость по сей день. В XV главе «Мифологии» Гримм связывает этот термин с названием германского племени истевонов (готское *izdô — прадед).

…избыточно восхваляемые оссиановские поэмы. — Оссиан — легендарный гаэльский бард, которому приписаны изданные в XVIII веке эпические поэмы. Сразу после публикации многие обвинили Джеймса Макферсона, издателя

и(по его словам) переводчика этих поэм, в подделке и выдаче собственных англоязычных текстов за переводы древней поэзии. С XIX века в Британии поэмы Оссиана уже твердо считались литературной мистификацией. Тем не менее они оказали существенное влияние на романтическую культуру, а в Германии их подлинность не оспаривалась довольно долго. Гримм тесно общался со многими английскими исследователями, поэтому для него сомнения англичан изначально не были секретом. Гримм многократно обращался к теме успеха оссиановских поэм: так, в своей рецензии на «Старшую Эдду» под редакцией Раска

иАфцелиуса (1819) Гримм рассуждает о судьбе всего германского («германские памятники часто разделяют судьбу самих германцев») и сравнивает «Эдду», на тот момент сравнительно малоизвестный источник, с поэмами Оссиана, которые «через сорок или пятьдесят лет после обнародования оказались переведены практически на все европейские языки». Судя по всему, в последние годы жизни Якоб Гримм несколько пересмотрел свои взгляды на корпус оссиановских текстов (или, точнее, скорректировал эти взгляды в новой ситуации): в незавершенной статье 1863 года (условное название — «Über Ossian») Гримм с большим сожалением пишет о забвении некогда прославленных поэм (в Германии, говорит Гримм, стало сложно даже найти экземпляр книги). В статье Гримм приводит аргументы и за, и против достоверности поэм, а также дает довольно большой исторический срез: как менялось отношение к поэмам, как их воспринимали в Британии и Германии. Оссиана, как и Гомера, Гримм никогда

не считал реальным лицом (ср. с его словами из письма фон Арниму: «…новая поэзия называет своих поэтов поименно,­ а древняя их не знает, и она вообще­ не создана одним, или двумя, или тремя, но она есть сумма целого; как это целое сложилось и составилось, необъяснимо, как я уже и говорил, однако это не более таинственно, нежели то, что ручейки стекаются и потом текут вместе. Я не могу представить себе, чтобы когда-либо жил Гомер или автор “Нибелунгов”»; беллетристический спор Гримма и фон Арнима о существе поэзии см. в сборнике «Эстетика немецких романтиков», 1987, в переводе А. В. Михайлова), однако сами поэмы он расценивал как действительный отголосок народного эпоса, не выдуманный, но только искаженный в обработке Макферсона, придавшего разрозненным фрагментам «ложную видимость целостности».

…вера в богов так же необходима каждому народу, как и язык. — Неразрывная связь между мифом и языком, между мифологией и языкознанием — один из главных лейтмотивов этой книги и мифологических изысканий Гримма в целом. Пренебрежительное отношение немецких ученых к немецкой мифологии Гримм регулярно сравнивает с национальным предательством. «Одну брюссельку, — пишет Гримм, — как-то спросили, почему она учит своих детей пофранцузски, когда они не знают своего родного языка. Она невозмутимо ответила: la langue belge, cela n'est pas une langue! [бельгийский язык — это не язык!] Кто возьмется за немецкую мифологию с целью что-то прояснить в нашей древности, узнать побольше о нашей стародавней истории, тот от многих филологов и историков услышит: никакой немецкой мифологии нет».

…совершенство убывает с развитием культуры. — По мнению Гримма (см. его программную статью «О происхождении языка» — «Über den Ursprung der Sprache», 1866), человеческий язык в своем историческом развертывании проходит через три стадии, первая из которых, доисторическая, представляет собой первичное нарождение корней, вторая, наиболее совершенная, — максимальное усложнение флективности, третья, закатная, — усиление аналитичности, стремление к максимальной ясности, отказ от поэтики в пользу эффективности. В готском языке, говорит Гримм в «Немецкой грамматике», равноправно использовались и корневая редупликация, и аблаут, в более поздних германских языках от редупликации остались лишь малозаметные следы; «претерит сильных глаголов [с аблаутом] — это самое красивое, что есть в нашем языке». Стоит отметить, что из языков третьей стадии исключение для Гримма составлял английский: несмотря на полный отказ от флексий и «разрушение всех древних фонетических правил», английский язык, говорит Гримм, обладает­ выразительной­ силой, «какой нет ни в одном другом человеческом языке». См. ниже комментарий о происхождении английского языка.

…сообщения Иорнанда и Эгинхарда. — Иорнанд (Jornandes, Iornandes) — форма имени позднеантичного (VI век) историка Иордана (Jordanes, Iordanes),