ЛИТЕРАТУРНЫЕ ГРУППЫ 20 11

Неудивительно, что Клюев оказался одной из первых жертв репрессий 30-х годов. В 1934 году он был арестован и выслан сначала в поселок Колпашево (ныне город в Томской области), а затем в Томск. Долгие годы жила легенда о смерти поэта от сердечного приступа на одной из железнодорожных станций и о пропаже чемодана с его рукописями. В действительности же Клюев был расстрелян в Томске в 1937 году. Судьба многих клюевских стихотворений и поэм, написанных во время ссылки поэта, неизвестна. Впереди у нас новые встречи с Клюевым, с его стихами, которые пока не дошли до читателя.

В ночь на 28 декабря 1925 года ушел из жизни Сергей Есенин. Его оплакали многие поэты. Но едва ли не самым существенным документом, который свидетельствовал о дружбе тесной двух поэтов, был «Плач о Сергее Есенине», написанный Николаем Клюевым сразу же!!! О смерти Есенина Клюев узнал от Павла Медведева: «Я был в номере около двух часов дня 28-го (гостиница "Англетер", №5). Как сейчас, вижу это судорожно вытянувшееся тело. Волосы уже не льняные, не золотистые, а матовые, пепельно-серые. Прожженный лоб делает его каким-то зловещим. Правая рука, та, на которой Есенин пытался вскрыть вены, поднята и неестественно изогнута, как будто Есенин застыл, приготовляясь к мрачному, трагическому танцу. Вспомнилось: "Спляши, цыганка, жизнь мою"... От Сергея Есенина я пошёл к Клюеву. Сказал ему. Выслушал спокойно (наружно): "Этого и нужно было ждать". Замолкли. Клюев поднялся, вынул из комода свечу, зажег у божницы и начал молиться за упокой души. Сел. Не выдержал. Заплакал: "Я говорил Сереженьке и писал к нему: брось эту жизнь. Собакой у порога твоего лягу. Ветру не дам на тебя дунуть. Рабом твоим буду. Не поверил – зависть, мол, к литературной славе. Обещал 10 лет не брать пера в руки. Не поверил – обманываю. А слава вот к чему приводит,"» – записал в тот день в записной книжке Павел Медведев [11]. 28 декабря 1925 года Николай Клюев был на гражданской панихиде по Есенину, которая проходила вечером в помещении Союза Писателей на Фонтанке. Он неотрывно смотрел в лицо мертвому и плакал. На известной фотографии Клюев стоит у изголовья гроба, рядом с ним Илья Ионов, Илья Садофьев, Николай Браун, Софья Толстая-Есенина, Вольф Эрлих, Василий Наседкин, Иван Приблудный и другие. Когда стали опускать крышку гроба, он склонился над телом, долго что-то шептал и целовал Есенина [1]. Потом провожал гроб по Невскому до Московского вокзала. И вот – «Плач о Сергее Есенине» Николая Клюева, его песенного брата и друга лучших есенинских лет. Учителем своим считал Клюева Есенин. «Плач о Сергее Есенине» Клюев читал на вечере памяти поэта в Ленинграде уже в начале 1926 года. И в течение 1926 года он не раз выступал с чтением этой поэмы. А 28 декабря 1926 года, в годовщину смерти Есенина, «Плач...» появился на страницах вечернего выпуска «Красной газеты». Одно из выступлений Клюева Ольга Форш описала на страницах своего романа «Сумасшедший корабль»: «Он вышел с правом, властно, как поцелуйный брат, пестун и учитель. Поклонился публике земно – так дьяк в опере кланяется Годунову. Выпрямился и слегка вперёд выдвинул лицо, с защуренными на миг глазами. Лицо уже было овеяно собранной песенной силой. Вдруг Микула распахнул веки и без ошибки, как разящую стрелу, пустил голос. Он разделил помин души на две части. В первой – его встреча юноши-поэта, во второй – измена этого юноши пестуну и старшему брату, и себе самому... Ещё под обаянием этой песенной нежности были люди, как вдруг он шагнул ближе к рампе, подобрался, как тигр для прыжка, и зашипел язвительно, с таким древним накопленным ядом, что сделалось жутко. Уже не было любящей, покрывающей слабости матери, отец-колдун пытал жестоко, как тот в "Страшной мести" Катеринину душу за то, что не послушала его слов. /.../ Никто не уловил перехода, когда он, сделав ещё один мелкий шажок вперёд, стал говорить уже не свои стихи, а стихи того, ушедшего... / ...... / Было до такой верности похоже на голос того, когда с глухим отчаянием, ухарством, с пьяной икотой он кончил: Ты Рассея моя...Рас...сея...  Азиатская сторона... С умеренным вожделением у публики было кончено. Люди притихли, побледнев от настоящего испуга. Чудовищно было для чувств обывателя это нарушение уважения к смерти, к всеобщим эстетическим и этическим вкусам. Микула опять ударил земной поклон, рукой тронув паркет эстрады, и вышел торжественно в лекторскую. Его спросили: "Как могли Вы ???" И вдруг по глазам, поголубевшим, как у врубелевского "Пана", увиделось, что он человеческого языка и чувств не знает вовсе и не поймёт произведенного впечатления. Он действовал в каком-то одному ему внятном, собственном праве. – По-мя-нуть захотелось, – сказал он по-бабьи, с растяжкой. – Я ведь плачу о нём. Пошто не слушал меня? Жил бы!.. И ведь знал я, что так-то он кончит. В последний раз виделись – знал: это прощальный час. Смотрю: чернота уж всего облепила... – Зачем же вы оставили его одного? Тут-то Вам и не отходить... – Много раньше увещал, – неохотно пояснил он. – Да разве он слушался?! Ругался. А уж если весь черный, дак мудрому отойти. Не то на меня самого чернота его перекинуться может! Когда суд над человеком свершается, в него мешаться нельзя. Я домой пошёл. Не спал ведь – плакал...» [12]. «Плач о Сергее Есенине» был опубликован отдельной книжкой в 1927 году, и состояла она из двух частей: поэмы Клюева «Плач о Сергее Есенине» и исследования Павла Медведева «Пути и перепутья Сергея Есенина». Почти одновременно вышли и «Злые заметки» Николая Бухарина, в которых был дан «залп» по Есенину и есенинщине. Исследование Павла Медведева достойно контрастировало «Злым заметкам» Бухарина. «В начале января 1927 года, ещё до выхода книги в Ленинградском Союзе поэтов на одной из "пятниц" П. Медведевым был прочитан доклад о творчестве Есенина и Клюева, а сам Клюев читал "Плач о Есенине" и "Деревню". О вечере, посвященном Есенину на квартире Т.Л. Щепкиной-Куперник, где доклады делали П. Медведев и Пумпянский, а свои стихи читали Клюев и Рождественский, известно из свидетельских показаний М.М. Бахтина, данных после ареста 28 декабря 1928 года, написанных им собственноручно (Архив УКГБ по Ленинградской области, дело №14284, том 3, лист 7)», – пишет Юрий Медведев [11, с. 162, 164]. Сразу же в печати начались яростные нападки на Клюева. Первым выстрелил известный комсомольский поэт А. Безыменский: 5 апреля 1927 года в «Комсомольской правде» за №76 появилась его статья «О чем они плачут?» «Прежде всего "Плач о Сергее Есенине" Н. Клюева. Вещь сильная, что и говорить. Кулак в Советской стороне не много может, но ведь он много хочет. Клюев – сильно хочет. Он умеет хотеть, он умеет и стихи писать. Но мы – придирчивые люди. Мы имеем обыкновение разбирать не только художественное оформление, но и содержание написанного... Клюев начинает с похвальбы: А у меня изба новая, Полати с подзором, божница неугасимая... Ладно, божница, так божница. Неугасимая, так неугасимая. Хотя, впрочем, как кому. Божницу Ваших контрреволюционных вожделений мы погасим, Клюев, будьте уверены... Мы знаем цену силе и воспитанию Клюева, хотевшего и Ленина окулачить. Есенин изменил запечным богам. Есенин ушёл от кулацкой деревни и погиб. Внимание!: Знать, того ты сробел до смерти,  Что ноне годочки пошли слезовы,  Красны девушки пошли обманны,  Холосты ребята все бесстыжи! Вот в чем сила! Да, слезовы пошли годки для кулаков. Ой, как они ненавидят Советскую Русь. И Клюев ставит точку над и... Отцвела моя белая липа в саду,  Отзвенел соловьиный рассвет над речкой.  Вольготней бы на поклоне в Золотую Орду  Изведать ятагана с ханской насечкой!.. Мы увидели лицо тех, которым вольготней целовать пятки ханов Золотой Орды, чем видеть Советскую страну...», – так А. Безыменский отозвался на «Плач о Сергее Есенине» Клюева и продолжил язвительно: «Контрреволюция Клюева нашла комментатора в лице Павла Медведева... Нет уж, дорогой!.. Никакой симфонией образов, эмоций и ритмов не замажешь того, что это КУЛАЦКИЙ плач, что это КУЛАЦКИЕ эмоции, что это КОНТРРЕВОЛЮЦИОННАЯ симфония, что в целом это черносотенное "русское дело"...» [5]. А ведь Клюев оплакивал Есенина горько, навзрыд, и не просто оплакивал, а скорбел, ясно осознавая и свою обреченность. И о том тоже сказал в «Плаче о Сергее Есенине»! Через несколько лет в «Литературной энциклопедии» 1931 года Л. Тимофеев оценит «Плач о Сергее Есенине» и «Деревню» Клюева как «совершенно откровенные декларации озверелого кулака» (том 5, стр. 326) [1, с. 270]. Прощаясь с Есениным, Клюев говорит словами народного причитания, народной песни, слогом эпоса, слогом акафиста (о том сказала на XVII Клюевской конференции в городе Вытегре Оксана Пашко из Киева, подчеркнув, что в «Плаче о Сергее Есенине» ритуальный элемент определяющий). «Плач о Сергее Есенине» Павел Медведев охарактеризовал так: «Это не поэма. Это – и не похоронная заплачка, дающая выход только чувству личной потери и скорби. Это – именно ПЛАЧ, подобный плачам Иеремии, Даниила Заточника, Ярославны, князя Василька. В нем личное переплетается с общественным, глубоко-интимное с общеисторическим, скорбь с размышлением, нежная любовь к Есенину со спокойной оценкой его жизненного дела, одним словом – лирика с эпосом, создавая сложную симфонию образов, эмоций и ритмов... Из запутанной сети личных взаимоотношений с Есениным, сложных и неровных, то братских, то вражеских, Н. Клюев сумел выйти в "Плаче" путем всепрощения... На "Плаче" лежит печать огромного своеобразия и глубокой самобытности»... [9]. В оценке нашей современности поэма встречена так: К.М. Азадовский отмечает, что поэма характерна для «эпического» стиля позднего Клюева. В ней органически сливаются воедино оба потока клюевской поэзии: эпос и лирика, стилизация и свое. [1, с. 263]. В.Г. Базанов считает, что это «произведение многоплановое, затемненное густым слоем метафор-загадок, сложной символикой» [2]. Л.А. Киселева – что «Плач о Сергее Есенине» – «рубежное произведение для Клюева: им открывается великий эпос русской "погорельщины"... Это плач о культуре, которая "свое отбаяла до срока"... Но это и попытка найти "притин" от "смертных песков" времени и вместе с Есениным выйти на дорогу вечности» [7]. Принято считать, что в книгу 1927 года в отличие от газетной публикации от 28 декабря 1926 года вошел полный текст. Этот текст воспроизводился и во всех переизданиях, на сегодняшний день известных, в том числе и двухтомном собрании сочинений Н.А. Клюева, вышедшем в 1969 году в Мюнхене под общей редакцией Г.П. Струве и Б.А. Филиппова, и в однотомном последнем издании стихов поэта «Сердце Единорога», вышедшем в 1999 году в Санкт-Петербурге в издательстве Русского Христианского Гуманитарного института. Однако это не так. В своей публикации «Николай Клюев и Павел Медведев» в «Вестнике русского христианского движения» Юрий Медведев приводит неопубликованные заметки Павла Николаевича Медведева и среди них такую запись: «В рукописи "Плача" имеются следующие строфы, не вошедшие в печатный текст, выброшенные цензурой: Для того ли, золотой мой братец,  Мы забыли старые поверья, –  Что в плену у жаб и каракатиц  Сердце-лебедь растеряет перья, Что тебе из черной конопели  Ночь безглазая совьёт верёвку,  Мне же беломорские метели  Выткут саван – горькую обновку. Мы своё отбаяли до срока –  Журавли, застигнутые вьюгой.  Нам в отлёт на родине далёкой  Снежный бор звенит своей кольчугой. Последняя строфа заняла место эпиграфа» [11, с. 161-162]. Начинается «Плач» необычно: Помяни, чертушко, Есенина  Кутьёй из углей да из омылок банных!  А в моей квашне пьяно вспенена  Опара для свадеб да игрищ багряных. А у меня изба новая –  Полати с подзором, божница неугасимая,  Намел из подлавочья ярого слова я  Тебе, мой совёнек, птаха моя любимая! По христианскому обычаю самоубийство считается тяжким грехом. К тому роковому вечеру Клюев возвращался не однажды. 28 мая 1927 года Миролюбов в своей записной книжке оставил такую запись: «Был в Царском – Детском Селе. Разумник рассказывал, как Есенин за 2 часа до самоубийства просил приведенного им к себе Клюева остаться у него ночевать хоть одну эту ночь. Клюев отказался и ушёл, и Есенин покончил с собой... / ... / Всё это, т.е. как проведен был последний вечер Есениным, рассказал ему сам Клюев. – Я у него не остался, но целую ночь молился за него, – сказал Клюев» [10]. Читаешь «Плач о Сергее Есенине» Клюева, а в памяти что-то далекое, по складу «Плача» схожее, музыкой стиха звучит: то похвальба горделивая, то нежность светлая, то боль крутая, то смирение безутешное... Откуда это? На Поморье не помнится плачей по покойнику, причитаний и плачей по умершему... И плакали, и причитали в ритуале свадебного обряда. Вот откуда знакомые голоса. Особенно безутешными, эмоционально высокими были причитания и плачи, если свадебный обряд совершался, а жених и невеста бракосочетались не по любви, а по роковой воле небес, судьбы, обстоятельств. Так, может, ритуал свадебного обряда венчания жениха Сергея Есенина с невестой Смертью пропел – проплакал – пропричитал Николай Клюев? И тогда обязательно в этом народном причитании-плаче вся судьба будет рассказана: будет и светлая нежность юности подчеркнута, и красота чистая, и душа, чуткая ко добру да ко правде. Незаметно и размышления начнутся о жизни, что не так сложилась, упреки да и жалобы, сетования и мольбы. А закончится всё равно упованием на милость божию, что судьба, может, смилостивится и дарует им утешение... Помяни, чертушко, Есенина Кутьей из углей да из омылок банных... «Байну» для невесты в Поморье устраивали до свадьбы. И когда невеста шла в баню и обратно, плакали и причитали подружки-вопленицы весь путь. Мыли невесту мылом и жарили веником, полученными от жениха. Невеста через голову кидала обмылок – в кого попадет, та из подружек первой замуж пойдет. А после бани обмылки банные уничтожались, баня обмывалась под причет и плач подружек. Они и сами мылись после невесты по очереди. Вот такие были бани свадебные и обмылки банные... [6], [4]. А для «птахи любимой» слова действительно светлые и яркие, образные и красочные «намел в подлавочье ярого слова» олонецкий ведун: Пришел ты из Рязани платочком бухарским,  Нестиранным, неполосканым, немыленым, Звал мою пазуху улусом татарским, Зубы табунами, а бороду филином! Любовно и слёзно воскрешает поэт Клюев образ Есенина, светлого отрока на поэтическом Парнасе: Лепил я твою душеньку, как гнездо касатка,  Слюной крепил мысли, слова слезинками.  Да погасла зарная свеченька, моя лесная лампадка,  Ушёл ты от меня разбойными тропинками! Разошлись пути-дороги двух поэтов, и ученик своей дорогой пошёл, от учителя отдаляясь. Упрёки, величания, причитания, песни – всё это входило в музыкальный свадебный обряд Поморья. Были и корильные песни на свадьбах. И в «Плаче» Клюева звучат упреки Есенину: не послушал старшего брата, не внял его слову, захотел сам идти своей дорогой, и вот, что получилось: Из-под кобыльей головы, загиблыми мхами  Протянулась окаянная пьяная стежка,  Следом за твоими лаковыми башмаками  Увязалась поджарая, дохлая кошка, – Ни крестом от неё, ни пестом, ни мукой,  Женился ли, умер – она у глотки,  Вот и острупел ты веселой скукой  В кабацком буруне топить свои лодки! А все за грехи, за измену зыбке,  Запечным богам Медосту да Власу... Но голос нежности в «Плаче» перебивает шипение упреков, голос любви («рожоное мое дитятко», «матюжник милый») заставляет поэта перейти на слог народного причитания: С тобой бы лечь во честной гроб,  Во желты пески, да не с верёвкой на шее!..  Быль или небыль то, что у русских троп  Вырастают цветы твоих глаз синее? Ритуальные диалоги тоже входили в обряд Поморья. Но и диалоги, и причитания всегда исполнились до венца. Есть диалог и в клюевском «Плаче». Ты скажи, мое дитятко удатное, Кого ты сполбхался-спужался, Что во темную могилушку собрался? Старичища ли с бородою Аль гуменной бабы с метлою, Старухи ли разварухи, Суковатой ли во играх рюхи? Жизненный путь человека у каждого свой. В песнях, в духовных стихах отражены и раздумья о смысле жизни и смерти. «Плач о Сергее Есенине» Клюева – это голос крестьянской России, потерявшей своего любимого сына. В. Г. Базанов пишет, что народные обрядовые причитания были известны Николаю Клюеву с детства, он их слышал в живом исполнении талантливых заонежских воплениц. В «Плач о Сергее Есенине» включены целые отрывки из причитаний. Поминальный плач по матери «Плач во родительскую субботу» записан был Клюевым в 1922 году от вытегорской вопленицы Еремеевны. Им же составлены примечания к фольклорному тексту. Вот клюевская «горынь-трава» и «певун-трава» в «Плаче о Сергее Есенине» из этого причитания вытегорской вопленицы, причем в записи самого Клюева: Понесу тебя на рученьках,  Как река несет плавун-траву,  Не колыбнется – не столкнется  Со желтым песком не смутится! [3]. Образный язык Клюева до сих пор многим недоступен в силу того, что современная культура утратила священные начала... Да, «Плач о Сергее Есенине» труден для чтения сегодня, так как в нем много метафор-загадок, символов, фольклорных загадок, мифов, древнерусского намека. Ключи от загадок «Плача о Сергее Есенине» запрятаны в иносказаниях, которые легко могли понять современники Есенина и Клюева, жители деревень, да и те, кто знал и Библию, и мифологию, и фольклор. Ведь это и язык религии, и язык фольклорной символики, и язык мифологических символов, где важна и символика птиц, трав, богов... Но и сегодня мы прочитываем в «Плаче» канву жизни Сергея Есенина. Когда читаем, что лебедь белая, пролетая над Невой, увидела гибель поэта: На реке Неве грозный двор стоит,  Он изба на избе, весь железом крыт.  Поперек дворище – тыща дымников, А вдоль бежать – коня загнать. Как на том ли дворе, на большом рундуке,  Под заклятою черной матицей,  Молодой детинушка себя сразил,- то мы безошибочно называем это место – гостиница «Англетер», №5. А когда читаем строки: Как на это ли жито багровое  Налетали птицы нечистые –  Чирея, Грызея, Подкожница,  Напоследки же птица-Удавница.  Возлетела Удавна на матицу,  Распрядала крыло пеньковое,  Опускала перище до земли,  Обернулось перо удавной петлёй... – про брачный пир, а на нем птицы хищные пируют, то и мы сегодня понимаем, как осуждает Николай Клюев ту нездоровую среду, что толкала Есенина к гибели: Из всех подворотен шёл гам:  «Иди, песноликая, к нам!»  А стая поджарых газет  Скулила: «Кулацкий поэт!» Куда ни стучался пастух –  Повсюду урчание брюх.  Всех яростней в огненный мрак  Раскрыл свои двери кабак. Интересно, по наблюдению В.Г. Базанова, что «после того, как Есенина оплакали вопленицы (сам народ)», поёт колыбельную песню и мать поэта, мать Сергея Есенина: С долгой прялицей, с веретёнышком,  Со своей ли сиротской работушкой,  Запоет она с ниткой наровне  И тонёхонько и тихохонько: ……………………. «Спит берёзка за окном  Голубым купальским сном – Баю-бай, баю-бай Сватал варежки шугай! Сон березовый пригож, На Серёженькин похож! Баю-бай, баю-бай Как проснется невзначай!» Жизненный путь человека замыкается от рождения до успенья (смерти). Не каждому достается горькая доля, но каждый готовится с достоинством её принять. На долю Есенина выпала горькая доля. «Плач о Сергее Есенине» заканчивается отдельной главкой «Успокоение». На одну из главок поэмы-плача Клюев не озаглавливал: все они разделены лишь звездочками. А последней дал название. Все, что было на душе, – выплакано. Всё, что сердце болью сжало, – высказано. Но с этой скорбью, с этой болью, с этим горем жить надо. Продолжается жизнь земная у тех, кто плакал о Сергее Есенине. А Сергею Есенину – успенье. И там, за этой чертой, – успокоение. Ни надрыва, ни речитативного проговора боли, ни эмоционального нервного накала нет в «Успокоении». По-есенински «нежность грустная русской души» в этих клюевских стихах звучит: так задушевно, напевно, раздумчиво, спокойно льются строки, как песня народная, задумчивая: Падает снег на дорогу –  Белый ромашковый цвет,  Может, дойду понемногу  К окнам, где ласковый свет?  Топчут усталые ноги  Белый ромашковый цвет. ………………………….. Жизнь – океан многозвенный  Путнику плещет вослед.  Волгу ли, берег ли Роны –  Все принимает поэт...  Тихо ложится на склоны  Белый ромашковый цвет. Поэма прочитана. «И вот оно чудо, провидение истинной, высокой поэзии! – вольно или невольно, случайно или нет – Клюев задает в "Плаче..." тот самый вопрос, который задает себе всякий поэт, скорбящий о смерти Сергея Есенина: О жертве вечерней иль новом Иуде  Шумит молочай у дорожных канав? Иуда предал Христа. Кто предал и погубил Есенина?» – таким вопросом предварила публикацию после многолетнего молчания «Плача о Сергее Есенине» Николая Клюева редакция журнала «Слово» в 1989 году [8]. Текст был напечатан без главы «Успокоение». На вопрос журнала и сегодня точного ответа нет, как и на вопрос и о другой жертве – о судьбе самого Клюева. «Плач о Сергее Есенине» – это народный плач, причитание по русской культуре начала века, плач о судьбе русского народа, ведь и Николай Клюев, и Сергей Есенин были замечательными сынами своего великого народа. Это голос «с родного берега России».

16 В 1927 году Сергеев-Ценский опубликовал на страницах журнала "Красная

новь" роман "Обреченные на гибель", изображающий русскую интеллигенцию в

канун первой мировой войны. На страницах романа бушует страстный спор между

поборником реализма в искусстве крупным художником Сыромолотовым и

сторонниками модернистских течений - его сыном Ваней и поэтом Хаджи. Правота

реалистов, сторонников идейного, близкого народу искусства и

несостоятельность их противников показаны в романе тем убедительнее, что

читатель видит их картины, знакомится с их поэмами, с их замыслами, с их

творческой лабораторией. По сравнению с "Валей" в романе "Обреченные на

гибель" шире круг изображаемых явлений. Начиная с "Обреченных на гибель" в

число главных действующих лиц эпопеи "Преображение России" входит История.

В марте 1928 года в "Правде" было опубликовано письмо Горького Ромену

Роллану, представляющее собой обзор советской литературы. "Мне кажется, -

писал Горький, - что сейчас во главе русской художественной литературы стоят

два совершенно изумительных мастера. Это - Сергеев-Ценский и Михаил

Пришвин..."*. Эта исключительно высокая оценка была дана после того, как

Сергеев-Ценский опубликовал романы "Валя" и "Обреченные на гибель", рассказы

"Живая вода", "Аракуш", "Старый полоз", повести "Капитан Коняев", "Чудо".

______________

* Цит. по кн.: Литературное наследство. Горький и советские писатели.

Неизданная переписка. Том 70. Изд. АН СССР, 1963. стр. 20.

Период, начавшийся в середине 20-х годов и окончившийся, когда

Сергеев-Ценский приступил к работе над эпопеей "Севастопольская страда",

можно назвать "новеллистическим периодом" в творчестве Сергеева-Ценского. В

рассказах Сергеева-Ценского тех лет отразились его впечатления от поездок по

новостройкам первых пятилеток, в Москву, по Кавказу и Крыму. Произведения

эти, отличающиеся глубоким осмыслением современной действительности,

выдержали испытание временем. "В мастерстве рассказа, - справедливо замечает

Н.И.Замошкин, - Ценский так же самобытен и разнообразен, как и в своих

больших вещах... Свои рассказы он делает, как маленькие романы: в них нет

этюдности, зарисовки какого-нибудь важного, но краткого мгновения. В них

очень много материи, деталей быта... они добротны по постройке. Острое

столкновение, которое характерно и для рассказов Ценского, никогда не

выпирает неподготовленно, - оно зреет внутри быта, целого комплекса

условий"*.

______________

* Н.И.Замошкин. Неизданная монография о С.Н.Сергееве-Ценском. Архив

Алуштинского лит.-мемор. музея Сергеева-Ценского.

Писатель возвращается к изображению событий гражданской войны, но

освещает их уже по-иному. В его произведениях появляются новые герои:

советский учитель, рабочий, избранный председателем горсовета ("Маяк в

тумане"), аспирант-чуваш, собирающийся написать историю культуры родного

народа ("Счастливица").

Сергей Николаевич Сергеев-Ценский - выдающийся советский писатель,

автор величественных эпопей "Севастопольская страда", "Преображение России"

и других произведений, завоевавших горячую любовь и признательность

читателей. Дарование Сергеева-Ценского поражает и своей мощью и своим

размахом. "В лице Сергеева-Ценского, - писал А.М.Горький в предисловии к

переводу романа "Валя" на венгерский язык, - русская литература имеет одного

из блестящих продолжателей колоссальной работы ее классиков - Толстого,

Гоголя, Достоевского, Лескова". Сергеев-Ценский был неутомимым искателем,

избегал проторенных троп, что не всегда понимала критика. На трудность его

литературной карьеры не раз указывал А.М.Горький, настойчиво рекомендовавший

молодым писателям учиться у Сергеева-Ценского и неустанно пропагандировавший

его творчество в нашей стране и за рубежом.

Поэтичность прозы Сергеева-Ценского, его изумительное мастерство

пейзажиста и портретиста, его прекрасное знание жизни и языка народа,

разнообразие тем и сюжетов, богатство изобразительных средств, совершенно

оригинальный, мудрый и гуманный подход к изображаемым людям и событиям - все

это ставит Сергеева-Ценского в ряд лучших русских писателей.

Тема Родины проходит через все творчество писателя. От выстраданной

мысли о необходимости преображения человека Сергеев-Ценский в советские годы

пришел к выводу о невозможности преображения личности без революционного

преобразования всей страны и воспел это революционное преображение Родины.

Долгим и сложным был литературный путь Сергеева-Ценского. Были на этом

пути большие трудности и временные заблуждения, но писатель неизменно шел

вперед и выше. В советские годы, на преображенной Октябрем земле, его талант

достиг наивысшего расцвета.

1

Сергей Николаевич Сергеев родился 30 сентября 1875 года (по новому

стилю) в селе Преображенском, Тамбовской губернии. Псевдоним "Ценский" - это

дань любви родной тамбовской земле, реке Цне, на берегах которой прошло его

детство.

О его родителях известно мало. Отец, Николай Сергеевич Сергеев,

принимал участие в героической обороне Севастополя, был тяжело ранен. После

выхода в отставку учительствовал в земской школе. Мать, Наталья Ильинична, -

терская казачка, научившаяся грамоте от мужа, была настолько внимательна и

ласкова к своим трем сыновьям, насколько суров отец.

Читать Сережа Сергеев научился в пятилетнем возрасте. Он брал книги из

библиотеки отца, большого любителя литературы. У отца, вспоминал писатель,

"было два шкафа: в одном книги художников слова - классиков, в другом те