425

В 4. Злободневная Античность^

Двадцать лет назад, в 1989 г., я начал читать курс «Введение в историю нау­ ки» для аспирантов и молодых специалистов ИИЕТ. Шла «перестройка», в большом ходу были аналогии современных событий с историей античной демо­ кратии, и было естественно включить в курс историю наук общественных. При этом мне хотелось обосновать данные аналогии конкретными фактами, но выяс­ нилось совсем иное - мне не удалось увидеть никакой связи (кроме как в терми­ нах) между античной демократией и демократией в нынешнем западном смысле слова. Зато вскоре после «перестройки» оказались возможны широкие аналогии между античной демократией и нашей.

Что-то очень важное в античной истории остается непонятым, и понять это нужно - без этого вряд ли можно осознать, почему в одних странах демократи­ ческий опыт (как бы ни толковать данный термин) удается, а в других - нет.

Внастоящем докладе речь пойдет лишь о той стороне вопроса, которая свя­ зана с историей науки. Рассмотрим два сюжета - гуманитарный и астрономиче­ ский, дабы увидать общность проблематики.

1.Штамп «Афины и Спарта»

Визвестной мне литературе связь истории общества с историей науки мини­ мальна. В частности, историческая канва учебников античной философии и ис­ тории науки сводится к мимолетному упоминанию рабства, к идее "прекрасных" Афин (особенно хвалят «великое пятидесятилетие» Афин после Грекоперсидских войн - время от прихода к власти Фемистокла до смерти Перикла), "плохих" тираний и "отвратительной" Спарты. Эти оценки иногда подкрепля­ ются тем общепризнанным доводом, что в Афинах наука и философия сущест­ вовали, а в Спарте - нет.

Однако вспомним, что роль Спарты и Афин в Греко-персидских войнах была примерно равной и притом героической. Тогда встанет вопрос: почему через полвека Афины, обладая огромным превосходством в людских, материальных и финансовых ресурсах, оказались в ходе Пелопоннесской войны разбиты той са­ мой Спартой, чей политический строй и экономику все дружно называют отста­ лыми и неэффективными? Столь же интересно, почему Платон ввел в свое иде­ альное государство много черт из политической практики Спарты.

Об афинской демократии принято говорить восторженно, однако эта тради­ ция - всего лишь часть общепринятой идеализации греков. Стоит начать изучать афинскую жизнь без лозунгов (это мне пришлось делать в поисках зачатков афинской науки), как благостная картинка тускнеет, а затем вовсе исчезает. На­ пример, Афины широко практиковали полное разорение покоренных городов - иногда с продажей в рабство всего уцелевшего населения (Мелос), тогда как Спарта, одолев своего главного противника - Афины, ограничилась всего лишь требованием срыть «длинные стены» и установлением угодной ей власти. Более

Ч19, с отдельным списком литературы. Все примечания сделаны в 2012 г.

426

того, когда через год эта власть оказалась никуда не годной, Спарта позволила Афинам вернуть обычную демократическую власть, чем и дала им возможность войти в их золотой век - век Сократа, Платона и Аристотеля.

Данное сопоставление отнюдь не случайно. Дело в том, что экономической базой Афин было рабство, а Спарты - илотия, античный аналог крепостного права, т.е. более поздняя и эффективная историческая формация, освоенная Ев­ ропой лишь через тысячу лет. Важен и гуманитарный факт: илот вёл своё посто­ янное хозяйство и имел семью, о чем раб и мечтать не мог.

В отношении илотов принято писать одно: спартанцы ежегодно объявляли им войну. Обычай, что и говорить, гнусный, однако о его масштабах мы ничего не знаем. Массовых убийств илотов известно всего два, причем в большем из них спартиаты вероломно убили сразу 2 тыс. илотов [6, с. 236]. Это злодеяние, воз­ мутившее Грецию, ясно говорит о том, что илоты не были (как то пишут часто в учебниках) рабами - ведь убивать рабов не возбранялось.

Зато известно, что финансовое могущество Афин держалось, кроме ограбле­ ния городов-союзников, на доходах от Лаврийских серебряных рудников, заново открытых как раз при Фемистокле, т.е. одновременно с воцарением демократии. В них постоянно трудилось более тысячи рабов, и никто из них не жил долее го­ да. Так что Афинам всегда нужна была масса новых рабов-смертников - по этой и многим другим причинам они должны были непрерывно воевать, в том числе с собственными «союзниками» (колониями в нынешнем смысле слова) и поль­ зовались любым к тому предлогом. При этом стремились любыми средствами пресечь рыночную конкуренцию. Например, уничтожили союзный город Эгину - единственного конкурента в торговле серебром.

Говоря о «рабовладельческой демократии», учебники и ученые труды обычно имеют в виду одно: рабы не имели никаких прав, зато остальные, якобы, были равны перед законом. При этом умалчивают о четырех обстоятельствах.

1) Женщины не имели никаких прав - кроме права наследования (при отсутст­ вии наследников-мужчин), и то весьма урезанного. Они не могли даже видеть зре­ лища, не то что быть актрисами. Выражение «гражданка Афин» применялось, на­ сколько знаю, в одном контексте - гражданином Афин мог быть только тот, у кого оба родителя - граждане Афин. Но это - отнюдь не право женщины, а лишь огра­ ничение прав мужчины. Вероятно также, что гражданки Афин избегали пыток при следствии. Зато пытка прочих рассматривалась как основной (а в отношении ра­ бов и рабынь - единственный) способ допроса, в том числе свидетелей - как за­ щиты, так и обвинения.

2)Весьма урезаны в правах были метэки (иногородние), т.е. до половины хо­ зяйствующих субъектов в Афинах. Метэком был и Аристотель, получивший возможность открыть свою знаменитую школу только по протекции Александра Македонского и вынужденный бежать из Афин сразу по его смерти.

3)Пишут: «гражданин Афин не мог быть обращен в рабство». Нет, юноша, чтобы получить гражданство Афин, должен был явиться на докимасию (проце­ дуру проверки) и, если не проходил ее, мог быть тут же продан в рабство.

427

4) «Равные» права граждан были в основной своей части лишь декларацией. Сто лет назад знаменитый наш историк Р.Ю. Виппер отметил ряд важнейших фактов [1]. Во-первых, введение ничтожной (2 обола в день) оплаты обществен­ ных должностей (прежде, до Фемистокла, не оплачиваемых) могло привлечь только безработных бездомных бедняков - удобный объект манипуляций для чиновников. Богатому эта плата была ни к чему, а труженику никак не заменяла потерю рабочего дня. Во-вторых, эти должности стали замещаться по жребию - в отличие от прошлого (до Фемистокла), когда было обычным голосование. Уже этого достаточно, чтобы отказаться от параллелей с демократией нашего време­ ни. Жребий лишил бы демократию всякой дееспособности, если бы от данных должностных лиц что-то всерьез зависело, но на самом деле правили несменяе­ мые чиновники. Единственным выборным лицом ко времени Перикла остался глава Афинского государства (стратег). Это означало либо монархию (при силь­ ном стратеге), либо анархию. В-третьих, под прикрытием равных (ныне говорят - рыночных) возможностей большие рабовладельческие фабрики и поместья вытесняли из хозяйственной жизни ремесленников и крестьян.

К выводам Виппера могу, на основе его же данных, добавить следующее. Бывшие ремесленники и крестьяне вливались в толпу голытьбы, целиком зави­ севшей от подачек властей и потому служившей властям опорой в борьбе с са­ мостоятельными хозяевами. Вне Афин рынок допускался лишь в отношении "дальнего зарубежья" (Египет, Черноморье), а в пределах Греции и ее колоний жестоко подавлялся (пример Эгины далеко не единствен). Бюрократизация Афин возросла с утверждением демократии колоссально: одних только судеб­ ных заседателей числилось 6 тыс. (при населении Афин менее 200 тыс.). Но если нищие поденщики ничего не решали, то кто правил городом и государством?

Столь же известный наш историк СИ. Соболевский 75 лет назад писал, что в виду обилия учреждений и наплыва в них лиц, попавших сюда по жребию и все­ го на год, «приобретали большое значение секретари разных рангов, долго си­ девшие на месте... Большей частью это были государственные рабы или граж­ дане из бедного класса» [3, с. 261]. Добавлю, что раб, пусть и государственный, зависел от начальника полностью, ибо мог быть в любой миг отправлен в руд­ ники без объяснений и без возможности что-либо обжаловать. Как видим, демо­ кратия Афин была рабовладельческой сразу во многих отношениях.

Но, что поразительно, в той же книге нынешние историки пишут во вводной статье совсем иное: «В Афинах, да, в сущности, и во всех остальных полисах не существовало какой-либо бюрократической надстройки, которая бы регулиро­ вала хозяйственные взаимоотношения отдельных экономических ячеек. В роли регулятора выступал рынок, где встречались свободные и равные товаропроиз­ водители. Политическое равенство являлось проекцией в сферу политики эко­ номического равенства афинских граждан» [3, с. 13-14]. Сейчас эти слова пора­ жают своей наивностью, но они были обычны в начале наших «радикальных реформ». Это - типичный презентизм, т.е. желание видеть в реальном прошлом то, что господствует в литературе ныне.

428

Кстати, ссылка на «все остальные полисы» ставит вопрос: а как же Спарта и все подчиненные ей полисы? Насколько известно, бюрократия в самой Спарте была малочисленной (в силу простоты уклада жизни), но более злой, чем гделибо. Из-за мелочной регламентации ею всех сторон существования, культурная жизнь, прежде в Спарте весьма активная, ко временам Греко-персидских войн почти прекратилась. Однако в отношении внешней политики в Спарте работала демократия, причем существенно лучше, чем в Афинах. Согласно Фукидиду (самому надежному источнику), в годы Пелопоннесской войны вопросы войны и мира решала Апелла (городской совет Спарты), ни разу не допустившая тех трагических глупостей, какие допускало в Афинах Народное собрание.

Причину этого справедливо видят в том, что в Спарте работала, так сказать, «система сдержек и противовесов», тогда как афинское Народное собрание по­ лагало себя высшей, ничем не ограниченной, властью и, увы, зачастую таковой была. Это, как и всё перечисленное выше (например, роль стратега), наводит на грустные сопоставления. Не станем вдаваться в них, однако не могу не отме­ тить, что наивно рассчитывать на понимание нынешних российских учреждений и процессов, пока мы не умеем оценить античные. Дело в том, что последние можно, в принципе, рассматривать спокойно, не принимая ничью сторону. Если даже это не удается, то нет надежды понять злободневное.

2. Место и роль науки

Столь же сокрушительный удар по традиции восхваления "прекрасных" де­ мократических Афин наносит история философии и, особенно, науки. Афины оказываются не только не родиной, но даже гонителем этих форм культуры.

Во-первых, философия родилась в Милетской тирании и расцвела в тираниях Италии и Сицилии, а не в демократиях. Афины же не привлекли ни одного фи­ лософа вплоть до Анаксагора и не породили ни одного своего известного фило­ софа вплоть до Сократа. Во-вторых, математика, астрономия и медицина роди­ лись и расцвели также вне Афин. Атомизм расцвел вообще в дальнем захолустье (Абдеры во Фракии), а в Афинах так и не прижился; зато тут прижились лице­ меры - младшие софисты. В-третьих, афинская демократия времен Перикла из­ гнала Анаксагора, Протагора и Аристотеля, а Сократа казнила . В-четвертых, "золотой век" афинской философии (от Сократа до ранних стоиков включитель­ но) пришелся на пору падения демократии и унижения Афин.

Даже в Спарте, где науки, как считается, не было, во времена Платона рабо­ тал крупнейший историк своего времени Ксенофонт, ученик и биограф Сократа, изгнанный из Афин. Писать о влиянии Спарты на античных философов в ны­ нешних учебниках философии не принято (об этом писал Бертран Рассел, но его «История западной философии»- не вполне история философии и совсем не

Термин «времена Перикла» применен тут излишне расширительно, затрагивая полтора века. Более того, даже время правления Перикла не все историки согласны называть его именем, считая его «лишь одним из многих» {Суриков И.Е. [90] списка В, с. 280).

429

учебник). Зато сами античные авторы буквально вопиют об этом влиянии. Дос­ таточно почитать диалоги Платона «Государство» и «Законы». Стоит также вспомнить о спартанских женщинах, замещавших во время войн мужчин в об­ щественных учреждениях. Вне Спарты надо вспомнить о женщинах-философах пифагорейской школы и о поэтессах, состязавшихся с поэтами в "отсталых" Фи­ вах - в Афинах всё это было немыслимо.

Традиция "прекрасных" Афин досталась нам от XVI и XVIII веков, от эпох Возрождения и Просвещения, хотя сама гораздо старше (по-моему, она сродни мифу о "золотом веке" истории) . Она всегда расцветала в годы общественного подъема. Сто с лишним лет назад философ Владимир Соловьев сетовал, что «лучшая общественная среда во всем тогдашнем человечестве - Афины - не могла перенести простого, голого принципа правды», т.е. речей Сократа [7, с. 34]. Почему лучшая, да еще во всем человечестве, не сказано. Это - явное иска­ жение истории в целях возвеличения демократии, современной автору.

О возможности говорить «голую правду» в остальном тогдашнем мире (и да­ же в Греции) мы почти ничего не знаем, но Демокрит у себя в Абдерах по всей видимости говорил и писал в то же самое время, не испытывая никакого давле­ ния. Даже в солдафонской Спарте Ксенофонт, ученик Сократа, писал всё, что хотел. Сам же Соловьев отметил, что ученики Сократа (включая Платона) бежа­ ли из Афин в другие города. Но "чего хочется, в то и верится", и в каждую эпоху находятся желающие видеть в Афинах пример справедливого общества.

И все-таки людей науки и искусства сюда тянуло. Почему? Афины манили их отнюдь не вольностью политического режима или терпимости к свободному творчеству (их просто не было), а, надо полагать, сытостью жизни - точно так же, как в прежнее время их манили дворы тиранов (во время Перикла почти всюду исчезнувшие). Во всей Элладе лишь одни Афины времен Перикла могли позволить себе роскошь содержать многотысячную толпу хозяйственно несамо­ стоятельных граждан, среди которой нашла себе место и сотня-другая "интелли­ гентов". Их притесняли, но деться им было некуда.

Так было при молодом Перикле. Затем стал работать иной эффект - атмосфе­ ра творческих кружков начала привлекать талантливых людей сама по себе. В

В отношении Перикла вопрос освещен в книге И.Е. Сурикова (см. предыд. сноску), в гл. 5: «великий миф» о Перикле впервые рожден в «Истории» Фукидида, но оспорен со­ временниками (Стесимброт и др.) и вторично рожден через 500 лет Плутархом, а новое «открытие» Перикла совершил в XVIII в. Иоганн Винкельман, после чего Перикла хвалят все, в т.ч. фашисты. У Стесимброта «афинский олимпиец» выступает как «жесткий до беспощадности, прагматичный до цинизма государственный деятель, во внутренней по­ литике не чуждый автократической тенденции, во внешней же не признающий ничего кроме имперской мощи Афин» (с. 272). Для Платона и Аристотеля Перикл был «звеном в процессе деградации демократии» (с. 273). Сам Суриков назвал упреки Периклу «мелоч­ ным выискиванием недостатков» у великого человека. На это надо возразить: таких зло­ деяний в античной истории наперечет. Если Перикл и великий, то великий злодей.

430

том числе даже богатых (например, Анаксагора). После поражения в Пелопон­ несской войне выплаты бедным ушли в прошлое, зато ослабло или даже совсем прекратилось притеснение, поскольку Народное собрание потеряло свою неог­ раниченную власть [2] - городской элите удалось договориться о том, что толпе полную власть ни в коем случае давать нельзя.

Это стало ясно еще в конце войны, когда нелепые приказы и казни воена­ чальников парализовали командование армией и флотом. Ключевую роль для умов сыграла, видимо, именно нелепая казнь Сократа - она была концом осо­ бенной афинской демократии.

Разумеется, историко-культурная роль Афин безмерно велика - там творили лучшие писатели и художники Греции, но, по-моему, она почти не связана с афинской демократией. Вся историческая роль последней состоит, как мне представляется, в том, что этот опыт оказался неудачным и никто его сознатель­ но повторять больше не захотел. Реализовать хотели, и не раз, его идеализацию, т.е. вымысел. Получалось то, что получалось, но это никогда не сопровождалось тем взлетом культуры, которого обычно ждали. Поэтому хочу напомнить тот из­ вестный факт, что идеализация всегда закрывает путь к истине.

Традиция идеализации Античности подчеркнуто внеисторична, что ясно сформулировал в 1928 г. А.Ф. Лосев: «Я хочу рассмотреть Античность как еди­ ный культурный тип» (он сослался в этом на труд И.-И. Винкельмана (1755 г.) [4, с. 5, 11]). Но вписать хотя бы 500 лет, от Гомера до Феофраста (в Афинах) и Каллимаха (в Александрии), в схему «единого культурного типа» вряд ли воз­ можно. Слишком изменялись в это время гражданские, культурные и хозяйст­ венные условия жизни, влиявшие на философские взгляды современников.

Сравним хотя бы гомеровского Зевса-разбойника и справедливого Зевса классических времен. Или - героев Гомера, влюбляющихся только в девушек, и "платоническую любовь", о которой сам же Лосев заявлял, что «диалоги, по­ священные этой божественной любви, содержат нечто такое, что при дамах да­ же не сразу прочитаешь вслух» [4, с. 775]. Однополость платонической любви вызывает на лекциях у слушателей оторопь - о ней не пишут.

Следует, по-моему, не приукрашивать Платона (цитаты о его "идеальном го­ сударстве" тоже вызывают шок у тех, кто чтит его, не читая), а стараться впи­ сать его взгляды в его эпоху. Задача эта более чем актуальна, поскольку на Запа­ де бурно возрождается евгеника (полностью оскандалившаяся и всеми лет на 40 забытая), выставляющая своим отцом Платона, точнее - его утопии.

Каждая эпоха пишет историю заново, поскольку видит в прошлом что-то но­ вое, а то и нацело меняет устоявшийся взгляд на прошлое. Сто лет назад, в нача­ ле XX века, итальянский историк и философ Бенедетто Кроче высказал мысль, что всякий историк более озабочен веком, в котором живет, чем веком, кото­ рый описывает. Это в полной мере относится и к истории науки.

Нам, пережившим надежды, восторги и разочарования «перестройки» и «ра­ дикальных реформ», видится в древней науке не то, что виделось прежним ис­ торикам, и не то, что увидят наши потомки. В частности, сейчас многим хочется

431

знать, как древние ученые переживали происходившее вокруг них, как это отра­ жалось на их мировоззрении и их науке, как они выживали, когда вокруг всё рушилось. Но в трудах по истории науки эта тема почти отсутствует.

Другими словами, сейчас нам интересно увязать когнитивную историю древ­ ней науки с социальной. Но, если верить упомянутому тезису Кроче, от презентизма никуда не деться, и остается одно: не дать ему власти над собой. Надо помнить, что он - всего лишь одна из точек зрения на прошлое знание, которую надо постоянно корректировать другими точками зрения. Каковы они?

Прежде всего, это антикваризм, т.е. желание видеть в древнем тексте прямо то, что в нем написано. Он сейчас не в моде, но неявно в какой-то форме и мере всегда присутствует. Например, при описании и даже оценке афинской демокра­ тии ее почитатели всегда цитируют речь Перикла, изложенную у Фукидида. В ней они видят нечто вроде катехизиса демократии и кредо самого Перикла. Это странно (все признают, что ее сочинил сам Фукидид, аристократ, причем сам же он заметил: «Такой речью Перикл пытался успокоить недовольство афинян про­ тив него и отвлечь от мысли об их тяжелом положении в настоящем»), но это факт. Научный анализ, наоборот, давно признал «речь Перикла» образцом со­ фистической литературы.

Антикваризм видится мне столь же наивным, как презентизм, но и тот, и дру­ гой бывают полезны в качестве предварительных приемов, когда иные приемы не дали понимания изучаемого исторического явления. Затем, конечно же, надо воспользоваться чем-то более совершенным.

Таким представляется мне метод самосогласования. Идея его в том, что собы­ тие, которое на самом деле произошло, само себе не противоречило, а потому све­ дения о нем должны укладываться в самосогласованную схему. Поскольку сведе­ ния, дошедшие до нас сложными и не всегда известными путями, могут выглядеть весьма сомнительными, пригодность их следует определять исключительно тем, уложились ли они в единую схему. Если в нее уложились почти все сведения об изучаемом явлении прошлого, следует признать ее приемлемой, а те немногие сведения, что не уложились - ложными.

Данный метод в зародыше содержится в книге А.О. Маковельского, а у меня развит в явном виде. Он в корне противоречит тем, какие применены в извест­ ных мне трудах по истории науки, где главное - надежность каждого сведения. В отношении раннеантичной науки почти нет сведений, которые надежны сами по себе, поэтому метод самосогласования представляется здесь единственным разумным [5].

Вольно выражаясь, можно сказать, что тем же методом создана и вся хроно­ логия Античности: надежные сами по себе даты редки в ней очень, преобладают косвенные соображения, однако в целом ею можно уверенно пользоваться. Не­ что похожее на метод самосогласования известно в кибернетике как «синтез на­ дежных схем из ненадежных элементов»; его предложил полвека назад Джон фон Нейман. Приведу пример из самой ранней истории греческой науки.