281

5.Миф и наука

Внауке, именуемой «мифология», мифом называют отнюдь не всякое сказание, сочетающее правду и вымысел, но лишь то, которое прошло в данной культуре цен­ зуру времени и принято этой культурой [82, с. 32].

Ранее мы упоминали тезис Кроче - всякий историк более озабочен тем веком, в котором живет, чем тем веком, который описывает, а также тезис Лосева и Поппера

-наука основана на мифах, изредка друг друга сменяющих (см. пп. 2 и 6 лекции 1). Если принять их, то неизбежен вопрос: возможна ли вообще сколько-то устойчивая история? По-моему, возможна, но для этого надо постоянно сопоставлять знания и интересы своей эпохи с предыдущими. В сущности, к этому и призывал Любищев своим тезисом - если не хочешь, чтобы над тобой смеялись потомки, никогда не смейся над предками. Помня данные три тезиса, попробуем оценить кое-что из пройденного материала.

Мы знаем, что историки демократического склада мысли склонны идеализиро­ вать строй Афин, не замечая ни тамошней бюрократии, ни гонений на свободную мысль, ни "прямой народной демократии", приведшей процветавший полис к быст­ рой позорной гибели. Об устранении подавляющей части населения Афин от ос­ новной части прав и благ даже напоминать излишне. Образцом такой идеализации может служить статья 1994 года [65], в иных отношениях превосходная.

Вот пример из нее. Демократически настроенные историки, комментируя практи­ ку афинской демократии, писали:

«В Афинах, да, в сущности, и во всех остальных полисах не существовало ка­ кой-либо бюрократической надстройки, которая бы регулировала хозяйст­ венные взаимоотношения отдельных экономических ячеек. В роли регулято­ ра выступал рынок, где встречались свободные и равные товаропроизводите­ ли. Политическое равенство являлось проекцией в сферу политики экономи­ ческого равенства афинских граждан» [31, с. 13-14].

Сейчас эти слова поражают своей наивностью, увы, обычной в начале наших «радикальных реформ». Здесь не место давать анализ российской политической ситуации, поэтому замечу лишь, что рынок в принципе не может заменить государ­ ственного аппарата, что полисы были весьма различны, что в Афинах под прикры­ тием народного собрания царила злая бюрократия и что половина афинских хо­ зяйственных субъектов были метеками, т.е. бесправными негражданами. В самой книге, комментируемой данными авторами, отмечена ключевая роль несменяемых чиновников в чехарде ежегодно сменяемых «демократов» [Лисий, с. 261].

Наоборот, Спарту большинство историков склонно лишь бранить, хотя в ней было, по-моему, примерно то же самое, только более устойчивое и менее лице­ мерное. Куда ближе к истине те, кто видит в этих двух государствах два типа сою­ за рабовладельцев против рабов (см. п. 6 лекции 15).

В чем причина неувязки? Ответ прост: считается, что в Афинах была высокая культура, давшая начало европейской, а в Спарте таковой не было.

Однако мы видели, что первично культура Спарты была очень высока. Пусть в Спарте не было ученых, кроме историков204, зато ее поэты, музыканты и социаль-

283

Реальное знание и миф, постоянство и изменчивость, доказательное рассуждение и диалектика, авторство и плагиат, личное и общественное знание - все эти оппо­ зиции обсужались еще до Сократа. А он добавил новые вопросы: например, нужны ли и возможны ли в науке определения, возможна ли научно понятая этика.

Философские корни нынешних наук уходят и к другим классикам ранней Антич­ ности, о чем можно прочитать не одну лекцию (см. Прилож. Б 13).

Самым же важным мне представляется возможность разглядеть в судьбе Древ­ ней Греции нашу собственную. Первый пример этого находим у М. Элиаде:

«огромная заслуга Пифагора состояла в том, что он заложил основы "целостного знания", "холистики": научное знание включалось в совокупность этических, ме­ тафизических и религиозных принципов и дополнялось различными методиками телесных упражнений. Это традиционное "целостное знание", которое присутст­ вует в мысли Платона, равно как и у гуманистов итальянского Возрождения...» [109, т. 2, с. 222].

Данное влияние было важно не только тогда, оно очевидно и в наше время:

«Тот факт, что после Аристотеля престиж этого типа "тотального знания" упал и что научные исследования стали ориентироваться на методологию, которая в XVI-XVn вв. в Европе дала ошеломляющие результаты, отнюдь не свидетель­ ствует об ущербности холистического движения. Речь идет лишь о новой пер­ спективе и другой ориентации» (там же).

Другими словами, Элиаде рассматривал науку середины XX века как возрожде­ ние пифагорейства.

С иной стороны видел вечность общих проблем Гумилев. В 1960-х годах он вы­ двинул парадоксальную идею - что крупные исторические преобразования происхо­ дят по одной и той же схеме во все времена и у самых разных групп народов. Эту схему он назвал этногенезом (см. п. 6 лекции 7). Читать его трудно 20в, но с этим на­ до смириться - его концепцию полезно знать всем, даже тем, кто не считает ее на­ учной, поскольку некоторые вопросы ставит только она. В основе ее лежит идея взрыва пассионарности. В итоговой книге Гумилев определил пассионарность как

«непреоборимое внутреннее стремление (осознанное или, чаще, неосознан­ ное) к деятельности, направленной на осуществление какой-либо цели (часто иллюзорной). Цель эта представляется пассионарной особи ценнее даже соб­ ственной жизни». И далее: «Они-то и производили шум в истории» [29, с. 55, 67].

Такие люди есть всегда и всюду, но иногда они завладевают народом.

Легко видеть, что идея пассионарности по сути дела развивает идею силы стра­ сти по Гомперцу (п. 6 лекции 2). А именно, сила страсти народа выявляется в до­ вольно краткое время пассионарного перегрева (резкого роста его пассионарно­ сти). Такой рост Гумилев отмечал у многих народов.

Древние греки проявили высокую пассионарность как минимум дважды - сперва во времена сложения мифов, а затем во время ранней классики (-700 / -400 гг.). В обоих случаях мы видим элементы прямой полисной демократии (когда собрание граждан является властью, с которой считается правитель), перестройку религии,

284

"циклопические постройки", рождение оригинальной письменности и мораль навы­ ворот. Наоборот, времена дорийского нашествия и завоевания Римом - периоды падения греческой пассионарности. Понятно, почему архаика (мифы и Гомер) была столь актуальна в диктатурах -V века.

Вне фазы перегрева пассионарность наблюдается у отдельных лиц и может выражаться в самых различных формах - от бандитизма и садизма до страсти к науке и искусству. Особенность классической Греции - обилие КУЛЬТУРНЫХ пассио­ нариев - как в период взрыва пассионарности народа, так и еще лет 250 по его окончании. Это обилие, добавлю, отличает ее ото всех иных обществ, хотя парал­ лели и просматриваются (см. конец лекции 2).

Самая, на мой взгляд, важная - с российской интеллигенцией. Она ведь тоже - островок культуры (ср. п. 5 лекции 10), но мнит себя выразителем воли народа.

Те же процессы, что и Гумилев, в иных понятиях изучали многие207, но его ана­ лиз особенно важен тем, что исторический процесс признан здесь одновременно и общественным, и биологическим, причем ему дана количественная оценка.

Гумилев упоминал греков редко и вскользь (видимо, мало знал их) и явно не на них строил свою численную модель рождения этноса. Тем интереснее, что его схема (рис. 9) достаточно хорошо описывает второй взрыв греческой пассионар­ ности (первый, увы, расписать по стадиям невозможно). В частности, общая дли­ тельность акта заняла указанные на рисунке 1500 лет, если считать его началом первые признаки возрождения Лаконии после обезлюдения и первые шаги ее осо­ бых государственных учреждений (см. п. 5 лекции 8 и п. 1 лекции 15), а концом - ностальгические воспоминания греческих историков типа Плутарха, Павсания и Диогена Лаэрция. Фаза перегрева (-700 / -400 гг.) заняла тогда тоже положенные ей на рисунке 300 лет.

Только Александра Македонского коснулся Гумилев подробно, аттестовав его как человека редчайшей пассионарности. Добавлю, что то было время высшей пассио­ нарности всего македонского народа. Видимо, это был не отдельный пассионарный взрыв, а отставшее (в силу общего отставания Македонии от Греции) лет на 200 проявление общего цикла. Греки еще были в то время достаточно активны (хотя ак­ тивность их уже падала) и потому успешно пополнили ряды войск Александра, обес­ печив ему удивительные победы. Народы же, легко Александром покоренные, в то время были вообще, в понятиях Гумилева, пассионарности лишены.

А какова роль аналогий с архаикой в Новое время и в наши дни? Гумилев укло­ нялся от данной темы, а она очевидна. Ограничусь одним примером. Ярчайшим носителем раннегреческой хюбрис в форме «морали навыворот» был у нас в лек­ циях Ахилл, и можно бы думать, что столь крайняя ее степень - выдумка поэта, заказ пьяных басилевсов, но это не так. У нас в России тоже был знаменитый ге­ рой, готовый губить свои войска и дела в угоду оскорбленной гордыне:

«...когда кн. Волховской от царя прибыл в Искер с 500 ратников и с преиму­ ществом власти, Ермак перестает действовать, не заботится о продовольствии прибывших казаков, умирающих от голода и цынги, пока не скончался вое­ вода Волховской. Тогда Ермак опять начинает принимать известные ему