5. Диалектика Сократа

264

рой (соглашается Лахес), хотя благоразумнее явно первый, а «безрассудная отва­ га и упорство постыдны и вредны». Сократ резюмирует:

«Дела наши не согласуются со словами нашими», а Лахес признается: «По­ нимать-то я , кажется, понимаю, что такое мужество, а вот только не знаю, как это оно сейчас от меня так ушло...» {перевод Ф.Х. Кессиди).

Определения не найдено, и это обычно для Сократа: он знает только то, что ничего не знает. В этом состоял первый прием диалектики Сократа.

Второй состоял в майевтике, т.е. в «родовспоможении». Сократ говорил, что не может заставить ученика породить мысль, если тот не беременен ею. Сократ был уверен, что знание нельзя передать путем поучения или через письменный текст, что ученик должен черпать знание из самого себя, т.е. воспитывая свою ду­ шу. «Правда в том, - говорил Сократ, - что сам бог вынуждает меня к этому пови­ вальному делу, запрещая мне рожать самому».

Как отнестись к такой деятельности? Вела ли она к новому знанию? Лурье, на­ пример, ценил ее низко:

«Эта "диалектика" имела результатом то, что ученые стали точнее формулиро­ вать научные определения; однако привести к каким-нибудь новым взглядам она не могла». И подкрепил мысль цитатой из немецкого историка Юлия Белоха (1914): «Сократ не понимал, что результатом его бесед может быть только научная терминология, а никак не новое знание... Обычно значение Сократа чрезвычайно переоценивается» [61, с. 318].

Да, диалектика ни в какой ее форме к новому знанию не ведет. (По-моему, в ней есть лишь несколько полезных эвристических приемов, вроде упомянутой вы­ ше триады Гегеля, в остальном же она учит исследователя искать не истину, а подтверждение собственным убеждениям.)

В этом смысле Белох и Лурье были в своей оценке диалектики Сократа правы: она не несёт людям нового знания о мире. Однако они были, на мой взгляд, со­ всем неправы в другом: ведь роль философии в науке состоит отнюдь не в постав­ ках нового знания о мире - этим ученый занимается сам.

Философ нужен ему для другого - чтобы задуматься: «Чем я, собственно гово­ ря, занимаюсь?» (Эту мысль мне подарил мой покойный друг Сергей Мейен, и во­ прос - явно сократовский.) Но полезным ответом будет вовсе не определение - тут Сократ ошибся. Как поняли через сто лет стоики, понимание идет не через оп­ ределения, а через каталепсис (интуитивное ухватывание сути). Но и стоики на­ чинали свой поиск именно как сократики.

Далее, чтобы ученик мог «черпать из себя», он должен был до этого где-то учиться - либо у тех же софистов, либо у самого Сократа. И когда он однажды убедился в пригодности ученика к обучению, то «перестал смущать его разными вопросами, но вполне прямо и ясно излагал, что, по его мнению, следует знать че­ ловеку» (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе, IV, 2, 40).

Диалектика - единственная тема нашего Курса, которую нельзя завершить без выхода за его хронологические рамки. Так что выйдем на короткое время.

265

Когда элеаты впервые задумались над проблемой: откуда мы знаем, что наше мнение верно, - ответов было предложено немного, и, как ни странно, новых с тех пор по сути не добавилось. Вот они:

1). То, что сказано в священном тексте (или: в оракуле), истинно; 2). Мое мнение истинно, ибо я умнее моих противников (или: я опытнее, моими

устами говорит божество, я выражаю мнение большинства); 3). Утверждение истинно, если оно доказано, т.е. логически следует из всем

очевидных предпосылок (или: из доступных наблюдению фактов); 4). Истинно то, из чего следуют проверяемые факты; 5). Истинно то, что получено диалектическим рассуждением.

Когда рост культуры сделал недостаточными два первых ответа, родилась идея доказывать свою правоту тем, что позже получило имя логики. Однако любое логи­ ческое построение из чего-то исходит, а верно ли это исходное? Здесь возможно ли­ бо сослаться на авторитет (ответы 1 и 2), либо заявить об очевидности предпосылок или наблюдаемых фактов (ответы 3 и 4), либо признать, что истины как таковой не существует, а есть лишь более или менее удачные мнения.

Так было до Платона, а он первым предложил анализировать сами предпо­ сылки, анализировать до тех пор, пока анализ не убедит нас, что они верны (в том смысле, что сами следуют из всего, что о них известно и сказано) или ложны. Та­ кой путь доказательства он назвал диалектическим, взяв термин Сократа.

Но, при всем восхищении Сократом, Платон понимал диалектику совсем иначе - как высшую форму познания, как единственный надежный путь к истине. Если наука (имелась в виду геометрия) исходит из предпосылок, которые полагает как нечто данное, то диалектика, по Платону, берется анализировать сами предпо­ сылки и добивается этим восхождения к высшему, беспредпосылочному знанию {Платон. Государство, 510 b - 511 с). Так построены его главные диалоги, которые все кончаются торжеством общего согласия.

Тем самым, платонов девиз «Негеометр да не войдет» (в Академию) - не столько преклонение перед математикой (как часто пишут), сколько признание ее в качестве приготовительной стадии для истинного познания. Кстати, в трудах само­ го Платона есть мистика чисел (пифагорейство), но нет математики.

Диалог Платона - беседа, а не спор. Споров Платон не любил, искусству спо­ ра противопоставлял диалектику, т.е. искусство вести беседу, направляемую руко­ водителем беседы к определенной цели - выяснению какого-то понятия. В ранних диалогах (образцом может служить упомянутый ранее «Лахес») мы действительно видим беседу, но постепенно страсть Платона к речам берет верх, и диалог на­ полняется длинными монологами (образец - «Пир»), а затем вовсе обращается в монолог, прерываемый лишь поддакиванием слушателей («Государство» и, осо­ бенно, позднейший диалог «Законы»).

В основе диалектики Платона легко видеть идею Парменида (мир истины от­ крыт лишь умственному взору), но Платон пошел дальше, увидя в мире истины два уровня - тот, что виден этому взору сразу, и тот, который откроется лишь по выяснении основ, которые привнесены из мира мнений.

266

Пример: в диалоге «Лахес» мужество познается через такие понятия, как доб­ родетель, стойкость, опасность, упорство, благоразумие, отвага. Их не обсуждают, например - без обсуждения называют мужество добродетелью.

Но откуда взяты сами эти понятия? Как установлены связи между ними? Связи просто взяты на веру: принято называть мужественным хорошего воина и считать это качество добродетельным, вот и всё. При более глубоком анализе все исполь­ зованные определения (выражения исследуемого понятия через другие) оказались очень частными или даже неверными. Как быть?

Тут-то Платон и предлагал свою диалектику - исследование предпосылок, при котором каждая, как он был уверен, рано или поздно станет истинной или ложной. Уверенность же его базировалась на том, что истина сама по себе объективно су­ ществует, только не в нашем мире, а в мире идей.

Но, как показал философ Юрий Шичалин190, молодой Аристотель разрушил эту иллюзию старого учителя, и тот перестал упоминать диалектику. Суть возра­ жения Аристотеля Платону видится мне в том, что, согласно Аристотелю, идея не существует иначе, чем через свои реализации в материальном мире, и поэтому искать обоснование предпосылок в мире одних рассуждений нет смысла.

Резюмируя, выскажу свою позицию: польза от диалектики как совокупности прие­ мов поиска истины оказалась иллюзорной: достигалась не истина, а лишь самоуспо­ коение религиозного сознания в своей правоте. Никакого универсального приема нахождения истины до сих пор не найдено и, полагаю, не существует. Это не умаля­ ет ценности отдельных мысленных приемов, найденных в рамках диалектики (тако­ ва гегелевская триада и, его же, переход количества в качество).

Что же касается доплатоновой диалектики, то она стала одним из главных дости­ жений философии рассмотренного в Курсе периода, поскольку впервые занялась анализом понятий и позволила мыслителям перейти от поучений к поиску истины. Именно сознательный и публичный поиск истины радикально отличал новую науку от прежней, догреческой, где поиск истины был спрятан и утаён, а напоказ выстав­ лялся лишь результат. (Подробнее см. Прилож. Б 12.)

6.Место в истории

Вконце XIX века высказывалось мнение, что после Сократа в европейской сис­ теме знаний не появилось никаких принципиально новых способов думать (см. об этом [Мак, Введение, с. XII-XIII]). Это, по-моему, сильное преувеличение, но всё же надо признать, что персонажи нашего Курса остаются нашими собеседниками.

Ксожалению, оба, Гомер и Сократ - объекты безудержной идеализации, что всегда мешает увидеть и понять правду. Так, жуткую расправу Одиссея со своими рабами, которой Гомер восхищается, Боннар как бы не заметил и даже посмел заявить, что «высшим достижением» Одиссея было «патриархальное благополу­ чие его подданных» [10, т. 1, с. 94]. Это уже просто неправда: в чем состоит управ­ ление, обеспечивающее благо подданных, Гомер, певец сражений, не знал и нигде его не касался. У Боннара есть глава «Илиада и гуманизм Гомера», и в ней всё верно, кроме одного - она есть, а главы о бесчеловечности Гомера нет, хотя для нее в обеих поэмах нашлось бы фактов не меньше, а гораздо больше.

267

Мне ближе писательница Беттани Хьюз, когда она пишет:

«Илиада - разгул убийства. Поэзия Гомера сочетает трогательные строки с упоительным описанием подробностей смерти и страдания, что может само чтение превратить в мучительное занятие». И далее: «в период Средневеко­ вья гомеровская дикая грязная кровавая баня становится кладезем нравствен­ ности, предусмотрительности и государственной мудрости» [103, с. 283, 529]. Гомер служил грекам для преподавания и поддерживал ту аморальную атмо­

сферу, какой, увы, знаменито греческое общество. Ученикам твердили (да и твер­ дят), что герои мифа высокоморальны, только - в рамках морали своей эпохи. И ученик должен ставить их себе сам, что мало кому посильно. На деле же греческие мифотворцы дружно проповедовали отнюдь не мораль как таковую, а совсем иное - что герой, совершая подвиги и преступая нормы морали, тем самым приближается к богам, поскольку именно они в мифах аморальны беспредельно.

Очень немногие ученики могут сами понять, что героизм бывает иным - этиче­ ским, как у Сократа. Зато весьма наглядна (и понятна на подсознательном уровне большинству) та мысль, что безнравственность удобна. Например, если ты мерзкий злодей, то любой твой обычный для человека поступок будет воспринят как трога­ тельное великодушие. Таков весь образ Ахилла, главного греческого воина под Тро­ ей. Оправдывая его зверства, Боннар и другие предлагают нам забыть всю сюжет­ ную канву Иллиады - когда Ахилл, возмущенный тем, что красивая пленница доста­ лась не ему, надолго покидает поле боя, отчего греки терпят жестокое поражение и многие гибнут. Ради морали навыворот (см. лекцию 2) он забыл даже обычную ры­ царскую честь. Это нам стоит обсудить на семинаре (см. Примеч.19-1).

Не надо себя обманывать - "этика" Гомера чудовищна, и отнюдь не всё в ней можно списать на «жестокий век»: ведь тогда же существовали бесстрашный обли­ читель Ферсит (о нем шла речь на лекции 3), презираемый Гомером, и Фалес Стар­ ший, размышлявший о богах, судьбе и звездах. Эти нелюбимые Гомером люди по сути нам гораздо ближе, чем беспринципный Одиссей, вечно готовый избить или убить собеседника, а заодно сказать лесть или ложь, правду же поведать в «лживых рассказах». Но не будь Гомера, мы не знали бы ни Ферсита, ни «лживых рассказов» о покорности судьбе и набеге в Египет, да и самой "этики" общества -VIII века.

Сократ, наоборот, весьма этичен, причем этичен для всех эпох. За этическое не­ соответствие своей эпохе афинское общество, воспитанное, в частности, на "этике" Гомера (т.е. морали навыворот), его и казнило. О причине казни учебники едва (и не всегда) упоминают, упор делая на диалектике Сократа и его страсти давать опреде­ ления, то есть, на двух, с моей точки зрения, тупиках мысли.

Надо признать иное - что опыт Сократа оказался триумфальным, но отнюдь не в школьной науке. Казалось бы, его оплакала его лишь горстка друзей, видевших то, что видел Учитель, однако оказалось не так. После его казни афиняне начали понимать, что государству нужна власть закона, а не народного собрания [53].

Сразу же в Греции возникло около десятка философских школ, все они были в некоторой мере сократическими, причем все заметные ученые к какой-либо из них принадлежали - хотя бы в молодости.