лителя. Мышление — соглашается Кант с Плато­ ном — это безмолвный диалог с самим собой (das Re­ den mit sich selbst); уверенность, что мышление (по замечанию Гегеля) «делается в одиночку», — один из немногих случаев единодушия всех мыслителей. Ко­ нечно, абсурдно полагать, будто вы нуждаетесь в ком­ пании других людей или хотя бы готовы ее терпеть в момент интенсивной мыслительной работы; но если вы не способны письменно или устно сообщить дру­ гим все, что вы открыли в одиночестве, эта работаю­ щая в одиночестве способность мышления исчезает. По словам Ясперса, истина — это то, что я могу сооб­ щить другим. Научная истина основана на экспери­ менте, который могут повторить другие; она должна обладать всеобщей значимостью. У философской ис­ тины нет подобной всеобщей значимости. Однако она должна иметь, согласно требованию, предъявляемому Кантом суждениям вкуса в «Критике способности суждения», — «всеобщую сообщаемость». «В самом деле, сообщать друг другу прежде всего то, что касает­ ся самого человека, — это естественное человеческое призвание».93

ЛЕКЦИЯ СЕДЬМАЯ

Мы говорили о политических следствиях критиче­ ского мышления и об идее того, что из критического мышления выводится сообщаемость. Но сообщае­ мость, очевидно, подразумевает сообщество людей, к которым можно обратиться, которые слушают и могут

ЛЕКЦИИ ПО ПОЛИТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ КАНТА 75

быть выслушаны. На вопрос, почему нужны люди, а не Человек, Кант ответил бы так: чтобы можно было разговаривать друг с другом. Для людей во множест­ венном числе, то есть для человечества, — если угод­ но, для человеческого рода, к которому мы принадле­ жим, — «сообщать и высказывать свое мнение — это естественное призвание», согласно процитированно­ му мной ранее замечанию. Кант понимает, что, утверж­ дая зависимость самой возможности мышления, явля­ ющегося делом одиночки, от других людей, он расхо­ дится с большинством философов:

Правда, утверждают, что свобода мыслить, в отличие от свободы говорить или писать, не может быть отнята выс­ шей властью. Однако, спрашивается, сколь интенсивно и правильно мы мыслили бы, если это делалось бы не в сооб­ ществе с другими, кому мы сообщаем наши и кто сообщает нам свои мысли! Вполне можно, следовательно, сказать, что та самая внешняя власть, которая лишает людей свобо­ ды сообщать свои мысли публично, отнимает у них также и свободу мыслить — единственное сокровище, которое еще остается у нас при всех гражданских тяготах и исклю­ чительно благодаря которому вопреки всем бедам этого со­ стояния только и можно еще найти из них выход.94

На фактор публичности, необходимой для крити­ ческого мышления, можно взглянуть и с иной точки зрения. Когда Сократ низвел философию с небес на землю и стал испытывать мнения о том, что происхо­ дит между людьми, по сути, его достижением стало извлечение из любого мнения скрытых или невиди­ мых последствий; его «майевтика» в итоге сводилась именно к этому. Повитуха помогает ребенку родиться,

чтобы представить его на общий суд, Сократ тоже вы­ являет последствия мнений, чтобы представить их на общий суд. (Именно так поступает Кант, когда прихо­ дит к печальным выводам по поводу прогресса: Кант извлекает следствия из этого понятия; именно так по­ ступили мы, когда протестовали против аналогии с ор­ ганическим развитием.) Критическое мышление в огромной степени состоит из такого рода «анализа». Такое испытание в свою очередь предполагает, что все хотят и способны дать отчет о том, что думают и гово­ рят. Платон, пройдя майевтическую школу Сократа, стал первым, кто изложил философию таким спосо­ бом, который мы до сих пор признаем философским; позже у Аристотеля философия приобрела форму трактата. Платон видел разницу между собой и «муд­ рецами» древности, досократиками: действительно, какими бы мудрыми они ни были, они никогда не да­ вали отчета о своих мыслях. Они с готовностью дели­ лись своими великими озарениями; но молчали, когда их спрашивали. Logon didonai, «давать отчет», — не доказывать, но быть в состоянии объяснить, как у че­ ловека возникло некоторое мнение, по какой причине оно сложилось, — вот что отделяет Платона от всех предшественников. Это понятие приходит из сферы политики: афиняне требовали от своих политиков от­ чета не только в финансовых вопросах, но и в полити­ ческих. Политиков могли признать ответственными. Именно это — считать самого себя и всех остальных ответственными и отвечающими за свое мышление и учение — сделало философией возникшие в Ионии поиски знания и истины. Начало этому превращению

ЛЕКЦИИ ПО ПОЛИТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ КАНТА 77

положили софисты, справедливо называемые предста­ вителями греческого Просвещения; кульминация на­ ступает у Сократа в майевтическом методе вопросов и ответов. В этом исток критического мышления, вели­ чайшим представителем которого в Новое время, а возможно, за всю постклассическую эпоху, был Кант, полностью осознававший происходящие отсюда след­ ствия. В одной из его важнейших черновых заметок говорится:

Quaestiofacti, фактический вопрос, состоит в том, как впервые приобретают некоторое понятие; quaestio juris, юридический вопрос, состоит в том, по какому праву обла­ дают этим понятием и пользуются им.95

Критическое мышление применяется не только к получаемым от других доктринам и концепциям, не только к унаследованным предрассудкам и традици­ ям; искусством критического мышления овладевают, используя критические стандарты в собственном мышлении.

Такому применению невозможно научиться вне публичной сферы, без проверки того, что возникает из контакта с мыслями других людей. Чтобы показать, как это работает, я прочитаю вам два автобиографиче­ ских пассажа из писем Канта 1770-х годов, адресован­ ных Марку Герцу:

Вам ведь хорошо известно, что, знакомясь с разумны­ ми возражениями, я совсем не стремлюсь прежде всего опровергнуть их; напротив, я присоединяю их к своим суж­ дениям и допускаю возможность того, что эти новые дово­ ды заставят меня отказаться от всех прежних излюбленных

мною мыслей. Я всегда надеюсь на то, что, беспристрастно рассматривая свои суждения с позиций других мыслите­ лей, я найду некое третье, лучшее, чем мое первоначаль­ ное, решение вопроса.96

Вы видите, что беспристрастность достигается при учете позиции других людей; беспристрастность не исходит из некой высшей точки зрения, которая разрешает спор, пребывая над схваткой. Во втором письме Кант делает это даже более ясным:

[Ум нуждается в достаточном количестве передышек и развлечений для поддержания своей подвижности], что по­ зволяет рассматривать предмет со все новых сторон и рас­ ширять свой кругозор от наблюдения через микроскоп до общей перспективы, чтобы таким образом можно было воспринимать все возможные точки зрения, причем каждая поочередно проверяла бы очевидное суждение другой.97

Здесь слово «беспристрастность» не упоминается. Вместо него мы находим мысль о возможности «рас­ ширить» свое мышление для понимания мысли дру­ гих. «Широта мышления» играет ключевую роль в «Критике способности суждения». Оно достигается тем, что «мы в своем суждении считаемся не столько с действительными, сколько лишь с возможными суж­ дениями других и ставим себя на место каждого дру­ гого».98 Способность, позволяющая сделать это, назы­ вается воображением. Если вы прочитаете соответст­ вующие разделы «Критики способности суждения» и сравните их с процитированными выше письмами, вы увидите, что в первом случае происходит лишь кон­ цептуализация этих весьма личных заметок. Критиче­

ЛЕКЦИИ ПО ПОЛИТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ КАНТА 79

ское мышление возможно только там, где точки зре­ ния других людей открыты для обозрения. Поэтому критическое мышление, оставаясь по-прежнему де­ лом одиночки, не обособляет себя от «всех осталь­ ных». Конечно, оно проходит в изоляции, однако си­ лой воображения оно восполняет присутствие осталь­ ных и таким образом перемещается в потенциально публичное пространство, всесторонне открытое; ины­ ми словами, оно занимает позицию кантовского граж­ данина мира. Широко мыслить — значит приучать во­ ображение путешествовать. (Сравните с правом посе­ щения из трактата «К вечному миру».)

Здесь я должна предупредить вас о весьма распро­ страненном недопонимании. Тонкость критического мышления состоит не в безмерно расширенной эмпа­ тии, благодаря которой можно узнать, что на уме у всех остальных. Мышление, согласно кантовскому пони­ манию просвещения, значит Selbstdenken, то есть соб­ ственное мышление, — это «максима разума, который никогда не бывает пассивным. Склонность к пассив­ ности называется предрассудком»,99 а просвещение есть в первую очередь освобождение от предрассуд­ ков. Принятие того, что думают люди, чья «позиция» (то есть занимаемое положение и жизненные обстоя­ тельства; они у всех разные, зависящие от принадлеж­ ности к классу или группе) не совпадает с моей, равно­ сильно пассивному усвоению чужих мыслей, то есть обмену своих предрассудков, характерных для моего положения, на чужие. «Широкий образ мыслей» есть результат «выхода за рамки ограничений, случайным образом влияющих на наши суждения», пренебреже­

ния к «субъективным частным условиям..., в которых зажато так много других людей», то есть пренебреже­ ния к тому, что мы обычно называем своим интересом, являющимся, по Канту, непросвещенным или не спо­ собным к просвещению, но фактически ограничен­ ным. Чем больше размах — чем шире тот мир, в кото­ ром просвещенный человек способен переходить от одной позиции к другой, — тем более «всеобщим» бу­ дет его мышление. Эта всеобщность, однако, не есть всеобщность идеи, например идеи «дома», под кото­ рую подводятся различные типы конкретных зданий. Напротив, она тесно связана с частностями, с частными обстоятельствами тех позиций, через которые необхо­ димо пройти для достижения своей собственной «все­ общей точки зрения». Об этой всеобщей точке зрения мы упоминали выше как о беспристрастности; с этой позиции следует смотреть на вещи, наблюдать, состав­ лять суждение или, как говорит сам Кант, рефлектиро­ вать о людских делах. Она не объясняет, как посту­ пать. Она не объясняет даже, как применять муд­ рость, обретенную благодаря «всеобщей точке зрения», к частным обстоятельствам политической жизни. (У Канта не было опыта подобных поступков, его и не могло быть в Пруссии эпохи Фридриха II.) Кант не объясняет, как принять во внимание осталь­ ных; он не объясняет, как объединяться с ними ради действия.

Это ставит нас перед вопросом: не является ли все­ общая точка зрения просто позицией зрителя? (Насколь­ ко серьезно Кант относился к расширению своего мышления, показывает тот факт, что в университете

ЛЕКЦИИ ПО ПОЛИТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ КАНТА 81

он ввел в учебную программу курс физической геогра­ фии, который сам и читал. Кроме того, он был страст­ ным любителем всевозможных историй о путешест­ виях, он, никогда не покидавший Кенигсберга, хоро­ шо ориентировался и в Лондоне, и в Италии; он говорил, что ему некогда совершать реальное путеше­ ствие, поскольку его интересует слишком многое о слишком многих странах.) Для Канта, безусловно, — это позиция гражданина мира. Но имеет ли смысл бес­ печное выражение идеалистов — «гражданин мира»? Гражданство среди прочего предполагает ответствен­ ность, обязанности и права, но все это имеет смысл толь­ ко для ограниченной территории. Кантовский гражда­ нин мира, по сути, был Weltbetrachter, зритель мира. Кант прекрасно осознавал, что мировое правительство станет наихудшей мыслимой тиранией.

В последние годы жизни Канта эта дилемма прояв­ ляется у него в видимом противоречии между почти безоговорочным восхищением Французской револю­ цией и не менее безоговорочной оппозицией к любой революционной деятельности на стороне француз­ ских граждан. Цитаты, которые я вам зачитаю, отно­ сятся примерно к одному времени. Однако прежде чем мы продолжим, позвольте напомнить, что Маркс на­ зывал Канта философом Французской революции, а до него это говорил Гейне. Важнее, пожалуй, то, что эта оценка имела прочное основание в самопознании Французской революции. Сийес, прославленный ав­ тор «Третьего сословия», один из основателей якобин­ ского клуба, ставший впоследствии влиятельнейшим членом Конституционного собрания, призванного со­

здать Французскую конституцию, вероятно, знал Кан­ та и до некоторой степени находился под влиянием его философии. Во всяком случае, Термен, его друг, обратился к Канту с письмом, в котором говорилось, что Сийес намеревается распространять философию Канта во Франции, поскольку «1’etude de cette philo­ sophic par les Frances serait un complement de la Revolu­ tion [изучение этой философии французами стало бы завершением революции]».100 Ответ Канта не сохра­ нился.

Реакция Канта на Французскую революцию, на первый и даже на второй взгляд, далека от однознач­ ности. В качестве предвосхищения: он всегда призна­ вал величие того, что он называл «событием нашего времени», но без колебания осуждал всех, кто его под­ готовил. Я начну с самого известного высказывания Канта по этому поводу; кроме того, оно в определен­ ном смысле содержит ключ к видимому противоре­ чию в его позиции.

Это событие [революция] состоит не в важных совер­ шенных людьми деяниях или злодеяниях, посредством ко­ торых великое становится для людей ничтожным, а ни­ чтожное — великим, не в том, что как по мановению вол­ шебства великолепные древние государства исчезают и на их месте возникают словно из-под земли другие. Нет, дело совсем не в этом. В этой игре великих преобразований от­ крыто проявляет себя лишь образ мышления зрителей и за­ являет во всеуслышание о таком всеобщем и вместе с тем бескорыстном их сочувствии играющим на одной стороне против играющих на другой, что такая партийность может оказаться опасной и очень повредить им; это доказывает (своей всеобщностью), что человеческий род в целом обла­

ЛЕКЦИИ ПО ПОЛИТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ КАНТА 83

дает характером, и — (своим бескорыстием), что этот ха­ рактер, по крайней мере в задатках, морален; и он не только позволяет надеяться на продвижение к лучшему, но уже сам по себе есть таковое, насколько это возможно для него в данный момент.

Революция духовно богатого народа, происходящая в эти дни на наших глазах, победит ли она или потерпит по­ ражение, будет ли она полна горем и зверствами до такой степени, что благоразумный человек, даже если бы он мог надеяться на ее счастливый исход во второй раз, все же ни­ когда бы не решился на повторение подобного экспери­ мента такой ценой, — эта революция, говорю я, находит в сердцах всех зрителей (не вовлеченных в эту игру) равный их сокровенному желанию отклик, граничащий с энтузиаз­ мом, уже одно выражение которого связано с опасностью и который не может иметь никакой другой причины, кроме морального начала в человечестве.

...Деньгами нельзя было вызвать у противников рево­ люции рвение и душевное величие, которое пробуждало у ее сторонников [революционеров] чистое правовое поня­ тие, и даже понятие чести, присущее древней воинствен­ ной знати (аналог энтузиазма), отступало перед оружием тех, кто боролся за право народа, к которому они сами при­ надлежали и защитниками которого себя считали; эта экзаль­ тация вызывала живейшую симпатию сторонней наблюда­ ющей за событиями публики, не имевшей ни малейшего желания в них участвовать...

И вот я утверждаю, что по симптомам и предзнамено­ ваниям наших дней могу и без особого дара предвидения предсказать человечеству достижение этой цели, а вместе с тем и его с того самого момента не обратимое более вспять шествие к лучшему. Ибо подобное событие в истории че­ ловечества не будет забыто...

Но даже если цель, предполагаемая данным событием, и теперь не будет достигнута, если революция и реформа конституции народа все же в конце концов потерпят неуда­ чу или же, по истечении некоторого времени, все опять