Введение

спартанка семейный лаконофоб воспитание

Особый интерес к «женской теме» обусловлен разнообразием ролевых функций, которые осваивают женщины в современном обществе. Мир, в котором не так давно акцент был сделан на предоставлении женщине возможности реализовать свои карьерные амбиции, в последнее время в связи с нестабильностью в экономическом секторе, а также обострившейся демографической проблемой, обращается к патриархальной политике. Проявляется это в форме ограничения участия женщин в государственно-профессиональных сферах, что порождает недовольство женщин и напряженность. В результате чего перед государствами становится задача по выработке политики, предоставляющей равные условия реализации для женщин.

Тема роли женщины в Античном мире всегда была актуальна - интересовала, и будет интересовать историков. Существует немало исследований различных сторон жизни и деятельности наиболее известных представительниц аристократической элиты, а также простых жительниц античных государств.

Всесторонний анализ жизни и деятельности женщин, начиная с древнейших времен, позволяет вернуться к истокам процесса вхождения женщины в социум, где и произошло осознание важности и необходимости присутствия женщин в жизни общества. Изучение проблемы взаимоотношений женщины и социума обеспечит понимание значимости активной деятельности женщин в становлении правового государства, а также будет содействовать повышению статуса женщины.

В классическом греческом полисе ярко выражено доминирование мужского начала. Человек - это всегда мужчина, муж. Женщина не только не занимает высокого положения в обществе, но по своему положению всегда несамостоятельна, полностью зависит от мужчины. Она является низшим существом, и это положение четко формулирует Аристотель. Отличаясь теми или иными особенностями, в разных полисах положение женщины в целом одинаково.

Но женщины древней Спарты (Лакедемона) представляли собой совершенно особую породу женщин. В отличие от других гречанок, они были спортивны и образованы. В 7 веке до н.э. великий законодатель Ликург реорганизовал политическую и социальную структуру этого древнего полиса, создав дисциплинированное и сплоченное общество, в котором женщины занимали высокое социальное положение. Хотя прямых исторических документов, описывающие жизнь и культуру древних спартанок, сохранилось немного, историки полагаются на творение древних поэтов (до 7 века до. н.э.), а также на произведения историков и писателей последующих времен и (в немалой степени) - на мифологию.

Предметом исследования выступает жизнь женщин древней Спарты.

Объектом исследования является женщина древней Спарты рассматривающиеся в качестве отдельной социокультурной общности, для которой характерен жизненный стиль, определяемый правовым статусом женщины в семье и обществе, установленные нормы поведения, а также определенные способы реализации в обществе.

Цель данной работы заключается в изучении положения женщин на территории древней Спарты.

В соответствии с поставленной целью необходимо решить следующие задачи:

изучение поведения женщин в Спарте;

рассмотрение политического положения женщины;

изучение основополагающих начал, устройства спартанской семьи;

рассмотрение вопроса о воспитании девушек в Спарте;

описание женских костюмов.

1. Спартанская гинекократия

.1 Две крайности: лаконофобы и лаконофилы

Пожалуй, никакой другой аспект пресловутого спартанского образа жизни не привлекал к себе в древности такого пристального внимания и интереса, как поведение женщин и то особое, по понятиям древних, явно ненормальное положение, которое они занимали в обществе. У одних, так называемых «лаконофилов», этот интерес смешивался с нескрываемым восхищением и преклонением перед государственной мудростью великого спартанского законодателя Ликурга; у других - лаконофобов - его дополняло столь же откровенное неприятие, переходящее в чувство глубокого нравственного негодования. Сугубо негативная позиция этой второй группы наблюдателей с предельной ясностью выражена в одном из разделов II книги «Политики» Аристотеля. Ликург обвиняется здесь в том, что, позаботившись о насаждении добрых обычаев и нравов среди мужской части населения Спарты, он не сумел сделать то же самое по отношению к женщинам, которые будто бы воспротивились воле законодателя, и ему пришлось отступиться от своего замысла. Предоставленные самим себе женщины предались своеволию, распущенности и роскоши, и более того, начали вмешиваться в государственные дела, что, в конце концов привело к установлению в Спарте самой настоящей гинекократии. «Да и какая разница, - горестно вопрошает философ, - правят ли сами женщины или же начальствующие лица находятся под их властью? Ведь следствие (в обоих случаях) одно и то же». В вину спартанским женщинам ставится то, что они позволяли себе роскошествовать, бросая тем самым вызов строгим нормам официальной морали, что они оказывали какое-то давление на должностных лиц, так что те попали в плохое положение и вообще вели себя дерзко и нагло.

Завершая весь этот перечень обвинений, Аристотель дает понять, что именно ненормальное положение женщин было одной из главных причин того, что Спарта во второй половине IV в. до н.э. страшно обезлюдела и лишилась своей былой военной мощи. По его словам, женщины в это время завладели двумя пятыми всей земли, находящейся в пределах государства, что повлекло за собой резкое сокращение числа граждан, пригодных к военной службе.

Конечно, мы не вправе забывать о том, что, изображая положение дел в спартанском государстве в столь мрачном свете, великий философ имел в виду, прежде всего современную ему упадочную Спарту, уже утратившую свою былую славу и могущество и пораженную тяжелым внутренним недугом. Возможно, те проявления женской распущенности, о которых рассуждает автор «Политики», были так или иначе связаны с этим упадком и, напротив, не были характерны для более ранних этапов развития спартанского полиса. Здесь невольно напрашивается сравнение с Римом времен империи, где женская свобода также вышла, по понятиям древних, далеко за рамки дозволенного. Однако, сохранившиеся в греческой литературе отголоски более ранней антилаконской традиции, убеждают нас в том, что Аристотель был, не так уж одинок и не так уж оригинален в своей неприязни к спартанским женщинам. Об их распущенности, роскошестве и расточительности был осведомлен уже его учитель Платон и писал о них почти в тех же выражениях, что и Аристотель, хотя и не так многословно.

Но еще задолго и до Аристотеля, и до Платона в чем-то сходные суждения высказал великий трагический поэт Еврипид. В его трагедии «Андромаха», созданной еще в те времена, когда Спарта находилась в зените своей славы и могущества, старец Пелей сурово порицает спартанца Менелая за то, что он ничего не сделал для того, чтобы оградить свой семейный очаг от скверны прелюбодеяния. Сам Пелей, однако, находит поступок Елены вполне естественным и соответствующим тем нравам, которые царят у нее на родине: «…А впрочем, спартанке как и скромной быть, когда / с девичества, покинув терем, делит она палестру с юношей и пеплос / ей бедра обнажает на бегах…/ Невыносимо это… Мудрено ль /, что вы распутных растите». Брюзжание Пелея явно повторяет обрывки каких-то реальных разговоров, которые поэт мог подслушать у афинских моралистов в первые годы Пелопоннесской войны или еще до ее начала. Очевидно, среди современников Еврипида слухи о непозволительно свободном образе жизни спартанских женщин были, что называется, «притчей во языцех».

Прежде чем судить о том, насколько справедливы были все эти обвинения, необходимо выслушать также и другую сторону - друзей и почитателей Спарты, лаконофилов. Связанная с этим сюжетом лаконофильская традиция наиболее полно представлена в сочинениях Плутарха, заимствовавшего многие из своих суждений и оценок у таких авторов более раннего времени, как Критий, Ксенофонт, Филарх и целый ряд других, не столь известных. В «Биографии Ликурга» (XIV. 1-4) он вступает в прямую полемику с Аристотелем, доказывая, что спартанский законодатель отнюдь не обошел женщин своим вниманием, а, напротив, очень хорошо позаботился об их воспитании. Вслед за Ксенофонтом он усматривает большую заслугу Ликурга в том, что, обязав спартанских девушек упражняться в беге, борьбе, метании диска и копья, он тем самым наилучшим образом подготовил их к тяготам ожидающего их материнства и, что особенно важно, гарантировал им и их будущим супругам здоровое потомство.

Вероятно, отвечая на один из наиболее часто повторявшихся выпадов лаконофобов, обличавших непристойное поведение юных спартанок, которые то ли совсем нагишом, то ли в одном только коротком хитоне появлялись перед юношами и мужчинами во время торжественных процессий, священных танцев, песнопений и атлетических состязаний, Плутарх уверяет читателя, что «их нагота не заключала в себе ничего постыдного и даже, напротив, способствовала тому, что у девушек вырабатывался самый возвышенный образ мыслей и укреплялось чувство собственного достоинства».

Переходя вслед за тем к описанию брачных обычаев и семейной жизни спартанцев, он дает достойную отповедь недругам Спарты, видимо, особенно изощрявшимся в остроумии по поводу неслыханного распутства, будто бы царившего в этом государстве.

Опровергая эти домыслы, Плутарх обращает внимание читателя на величайшую стыдливость и целомудрие, которые проявляли молодые супруги уже в первый год их совместной жизни. Следуя правилу, установленному Ликургом, они могли встречаться лишь урывками, обязательно в неосвещенном помещении и непременно в тайне от всех окружающих. «Бывало, - замечает историк, - что уже и дети рождались у некоторых, прежде чем им удавалось увидеть своих супруг при свете дня».

Как и Ксенофонт, чью аргументацию он здесь в основном использует, Плутарх находит эти меры предосторожности весьма полезными, как с точки зрения чисто евгенической, так и с точки зрения нравственной.

Защищая спартанцев от обвинений в бесстыдстве, Плутарх не мог не умолчать о некоторых особенно щекотливых аспектах их сексуального поведения, явно идущих вразрез с общегреческими представлениями о морали. Но даже и эти очевидные отклонения от нравственной нормы он постарался обратить на пользу своим «подзащитным». По его словам, Ликург, стремясь вытравить из сердец граждан «пустую бабью ревность», предоставил возможность «сообща заводить детей людям достойным».

Плутарх ясно дает понять читателю, что главной заинтересованной стороной было государство, контролировавшее и направлявшее процесс детопроизводства в масштабах всей гражданской общины. «Ведь Ликург, - утверждает он, - впервые признал, что дети принадлежат не их отцам, но всему государству, и именно поэтому хотел, чтобы граждане рождались не от кого придется, а (только) от лучших родителей». И тут же уже без всяких околичностей сравнивает этих образцовых производителей с припускными самцами, оплодотворяющими сук и кобыл по желанию их хозяев, которые однако же забывают о всех правилах евгеники, когда дело касается их собственных жен, и после расплачиваются за свое неразумие, воспитывая хилых и немощных

Детей, рожденных от них самих, а не от «порядочных молодых людей» со стороны, как это заведено в Спарте. Завершая этот в высшей степени интересный пассаж, Плутарх замечает еще, что все эти порядки, так хорошо устроенные, с точки зрения как естества, так и политики, были настолько далеки от распространившейся позже так называемой «женской распущенности», что прелюбодеяние среди них (т.е. спартанцев) было бы чем-то совершенно невероятным.

Вскоре, однако, становится ясно, что весь этот патетический слог, в которых Плутарх облек свое восхищение мудростью спартанского законодателя и его заботой о женском благонравии, был во многом наигранным. В «Сопоставлении», которым завершаются биографии Ликурга и Нумы Помпилия, он решительно отдает «пальму первенства» римскому царю, находя оптимальным избранный им способ решения «женского вопроса». Акценты в оценке нравов и поведения спартанских женщин, а также их общественного положения здесь явно смещены в сторону «общих мест» антилаконской традиции. Брачные обычаи спартанцев и в особенности обычай уступки жен другим мужчинам теперь уже не кажутся Плутарху такими уж превосходными. По его мнению, «человек, способный на такое дело, либо совершенно равнодушен к своей супруге, либо, повинуясь закону, обречен терзаться жестокими муками ревности». Уже не вызывают у него былого восторга и спартанские принципы женского воспитания. Теперь он склоняется к мысли, что Ликург, допустив девушек и женщин к участию в атлетических состязаниях, предоставил им слишком большую и по природе им несвойственную свободу, что не могло не шокировать поборников общественной нравственности в других греческих государствах и не раз служило поводом для насмешек и издевательства поэтов. Плутарх напоминает, что уже Ивик называл спартанских девушек «обнажающими бедра», что об их неистовой похотливости был хорошо осведомлен Еврипид. Эта ничем несдерживаемая свобода сделала спартанок «чересчур дерзкими и мужественными, что первыми испытали на себе их собственные мужья, ибо они и домашними делами распоряжались самовластно, и при обсуждении важнейших государственных дел могли свободно высказывать свое мнение». Симпатии автора здесь явно на стороне римского законодателя, который в отличие от Ликурга сумел привить девушкам и женщинам скромность, стыдливость и послушание. Таким образом, Плутарх как бы раздваивается, солидаризируясь то с восторженными почитателями спартанских порядков, то, напротив, с их неистовыми хулителями, и в результате вступает в очевидное противоречие с самим собой.

Сопоставляя разноречивые суждения Плутарха и некоторых других античных авторов о спартанских женщинах, мы можем теперь определить, в чем заключалось основное различие в трактовке этого «деликатного вопроса» представителями двух противоположных традиций: лаконофобской и лаконофильской. В то время как лаконофобы в своих рассуждениях всячески подчеркивали своеволие и распущенность жен и дочерей спартиатов, видя в них носительниц стихийной разрушительной силы, враждебной закону и порядку, лаконофилы, напротив, пытались объяснить все странности и аномалии в их поведении их дисциплинированностью и законопослушанием. В изображении лаконофобов Спарта превратилась в своего рода перевернутый мир, в котором обычно бесправные и униженные женщины будто бы чуть ли не полностью подчинили себе мужчин и, оттеснив их от кормила власти, взялись сами вершить как домашние, так и государственные дела. Лаконофилы со своей стороны явно переоценили степень социализированности спартанских женщин, сделав их послушными рабынями государства, ради высших интересов которого они готовы были стать неким подобием «рожающих машин». В основе суждений как того, так и другого рода, по всей видимости, лежит один и тот же «мужской шовинизм», т.е. взгляд на женщину как на существо низшего рода, по своей природе нуждающееся в опеке и надзоре.