92И произошло тут у мертвых смущение, ибо были они христиане.

Но когда ΦΙΛΗΜOΝ закончил речь, один за другим мертвые снова отступили во тьму, и шум их возмущения постепенно стих вдали. Когда крики прекратились, я повернулся к ΦΙΛΗΜOΝ и объявил:

«Сжалься над нами, мудрейший! Ты забираешь у людей Богов, которым можно молиться. Ты отнимаешь милостыню у нищего, хлеб у голодного, огонь у замерзающего».

ΦΙΛΗΜOΝ ответил, сказав: «Сын мой, эти мертвые должны были отвергнуть верования христиан, и потому они не могут молиться никакому Богу. Так что, мне учить их о Боге, в которого они могли бы поверить и которому могли бы молиться? Они именно это и отвергли. Почему они отвергли? Они должны были это отвергнуть, потому что не могли поступить иначе. А почему у них не было другого выбора? Потому что мир, о чем эти люди не знали, вступил в месяц великого года, когда можно верить только в то, что знаешь.⁹³ Это достаточно трудно, но это также лекарство от долгой болезни, которая возникла из-за того факта, что люди верили в то, чего не знали. Я учу их о Боге, которого и я, и они знаем, без его на то ведома, Боге, в которого не верят и которому не молятся, но о котором знают. Я учу мертвых об этом Боге, ведь они ожидали выступления и поучения. Но я не учу о нем живых людей, ведь они не жаждут моего учения. Почему же тогда я должен их учить? Поэтому я не отнимаю у них доброго слушателя молитв, их отца Небесного. Какое дело живым до моей глупости? Мертвым нужно спасение, ведь они – огромная ожидающая толпа, парящая над могилами и жаждущая знания, вера и отвержение веры в которое было их последним вздохом. Но каждый заболевший или умирающий хочет знания, и это ему можно извинить».

«Похоже», – ответил я, – «ты учишь об ужасном и пугающем непостижимом Боге, для которого добро, зло, человеческие страдания и радость ничего не значат».

«Сын мой», – сказал ΦΙΛΗΜOΝ. – «Разве ты не видишь, что у мертвых был Бог любви, и они его отвергли? Мне учить их о любящем Боге? Они должны были его отвергнуть, ведь еще раньше отвергли злого Бога, которого звали дьяволом. Потому они должны знать о Боге, для которого все сотворенное ничто, потому что он сам творец и все сотворенное и разрушение всего сотворенного. Разве они не отвергли Бога, который был отцом, любящим, хорошим и прекрасным? Того, у которого были определенные качества и особное бытие? Потому я должен учить о Боге, которому нельзя приписать никаких свойств, который есть все эти свойства и оттого ни одно из них, поэтому только я и они могут знать такого Бога».

«Но как, отец мой, могут люди соединиться с таким богом? Разве знание такого Бога не значит уничтожение человеческих уз и каждого общества, основанного на добром и прекрасном?»

ΦΙΛΗΜOΝ ответил: «Эти мертвые отвергли бога любви, бога доброго и прекрасного; они должны были его отвергнуть, и потому отвергли единение и сообщество в любви, в добром и прекрасном. И так они убили друг друга и разрушили идею сообщества людей. Мне учить их о Боге, который соединил их в любви и которого они отвергли? Потому я учу их о Боге, который разрушает единство, уничтожающий все человеческое, могуче создающем и могуче уничтожающем. Тех, кого не соединяет любовь, принуждает к этому страх».

И произнеся эти слова, ΦΙΛΗΜOΝ плавно наклонился к земле, коснулся ее рукой и исчез.

{8} На следующую ночь⁹⁴ мертвые подступали подобно туману с болот и восклицали: «Говори нам далее о Верховном Боге».

И ΦΙΛΗΜOΝ выступил вперед и начал говорить (и это третье наставление мертвым):⁹⁵

Абраксас есть Бог, коего мудрено распознать. Он имеет наибольшую часть, ибо она незрима для человека. От Солнца зрит человек summum bonum,⁹⁶ то есть высшее благо, от Дьявола infinum malum, то есть беспредельное зло, от Абраксаса же непреодолимую ни в коей мере жизнь, каковая есть мать доброго и дурного.⁹⁷

Жизнь кажется слабосильнее и меньше, чем summum bonum, посему даже в мыслях трудно представить, что Абраксас во власти превосходит Солнце, кое само есть сиятельный источник всякой жизненной силы.

Абраксас есть Солнце и наравне заглатывающее вековечное жерло Пустоты, все умаляющей и расчленяющей, жерло Дьявола.

Власть Абраксаса двукратна. Но вы не зрите ее, ибо в ваших глазах уравнивается противоположная направленность той власти.

Что говорит Бог-Солнце, есть жизнь, что говорит Дьявол, есть Смерть.

Абраксас же говорит слово досточтенное и проклятое, что есть равно жизнь и смерть.

Абраксас творит истину и ложь, добро и зло, свет и тьму в том же слове и в том же деянии. Оттого Абраксас грозен.

Он великолепен подобно льву во мгновение, когда тот повергает ниц свою жертву. Он прекрасен, как день весны.

Да он сам великий Пан, что значит Все, и он же малость. Он и Приап.

Он есть монстр преисподней, полип, тысячерукий, воскрыленный, змий извивистый, неистовство само.

Он же Гермафродит низшего начала.

Он господин жаб и лягушек, в воде обитающих и на сушу выходящих, ополудни и ополуночи поющих хором.

Он есть Наполненное, что воссоединяется с Пустым.

Он есть святое совокупление.

Он есть любовь и ее умерщвление.

Он есть святой и предающий святого.

Он есть светлейший свет дня и глубочайшая ночь безумства.

Его зреть – слепота.

Его познать – недуг.

Ему молиться – смерть.

Его страшиться – мудрость.

Ему не противиться – спасение.

Бог пребывает при солнце. Дьявол пребывает при ночи. Что Бог рождает из света. Дьявол утаскивает в ночь. Абраксас же мир, становление и преходящесть мира. На всякое даяние Бога-Солнце Дьявол налагает свое проклятие.

Все, что вы ни просите у Бога-Солнце, порождает и деяние Дьявола.

Все, что вы ни сотворите совместно с Богом-Солнце, дает Дьяволу сущую силу.

Таков он, грозный Абраксас.

Он есть могущественнейшее Творение, в нем Творение страшится себя самого.

Он есть явленное противоречие меж Творением и Плеромою, в коей заключено ничто.

Он есть ужас сына пред матерью.

Он есть любовь матери к сыну.

Он есть восторженность земли и жестокость неба.

Не вопрошает он и не отвечает.

Он есть жизнь Творения.

Он есть сущее Отличимости.

Он есть любовь человека.

Он есть речь человека.

Он есть свет и тень человека.

Он есть обманное сущее».⁹⁸