2.4.5. Антропология. Пелагий и августин

На Западе теология и христология не вызывали таких споров, как на Востоке, ибо в этой части империи издавна придерживались традиционных взглядов и вместо абстрактного философствования больше внимания уделяли практическим вопросам. В начале V века здесь возник спор о природе человека и о пути его спасения. Главными действующими лицами спора стали уже известный к тому времени богослов — епископ Августин Гиппонский (по названию города неподалеку от Карфагена) и учёный монах из Шотландии — Пелагий.

Пелагий прибыл в Рим около 400 года и, пораженный низкой нравственностью этого города, начал большую работу над её укреплением. Практически его учение мало отличалось от традиционных представлений Востока, которые, как известно, прочно утвердились в кельтском христианстве. Пелагий и его последователи утверждали, что человек, входя в этот мир, свободен, как Адам, и может делать выбор между добром и злом, но слабостью человеческой плоти объясняется то, что люди делают зло и становятся грешниками. Они, как и большинство восточных богословов, практически отрицали первородный грех и утверждали, что в Эдеме согрешил только Адам, а дети его имеют силу не грешить, хотя и не используют эту способность. Собственно, то, что вошло в историю под названием пелагианства, было воссоздано на основе взглядов учеников Пелагия, особенно епископа Юлиана Экланумского. Фактически это учение было близко к взглядам популярной в то время стоической философии и этики. Фраза «если я должен, то я могу» хорошо отражает его главный смысл.

Августин начал литературную полемику против пелагианства. Его собственный религиозный опыт ясно показывал ему, что человек по собственной воле не может выйти из трясины греха, в которую он попал из-за своей унаследованной грешной природы. Хладнокровный и уравновешенный Пелагий ничего не знал об этой борьбе. По Августину, человек, хотя и мог свободно выбирать между добром и злом до грехопадения, после него оказался грешником по природе с настолько связанной волей, что он ничего не мог сделать, чтобы спастись. Только Бог может оживить эту волю так, что она будет в состоянии принять спасение, но эта оживляющая благодать дается только тем, кого Он избрал.

Пелагий не отрицал благодати, но он спорил против понятия «непреодолимая благодать». Учение Пелагия нашло поддержку на Востоке, где в палестинском городе Диасполе (Лидде) состоялся епископский собор в его пользу. Кроме того, его учение нашло некоторую поддержку у патриарха Константинопольского Нестория, однако несколько североафриканских соборов, а также папа римский Иннокентий I осудили это учение, а вскоре осудил его III Вселенский Собор в 451 году. Но ни взгляды Августина, ни взгляды Пелагия Восточная и Западная церковь полностью никогда не разделяли. Споры о свободной воле человека продолжаются и по сей день. Так, не только восточные отцы, но даже Иероним полагал, что человеческая воля участвует в спасении, и не одобрял понятия «непреодолимая благодать».

Так как Северная Африка была опустошена вандалами, интеллектуальное руководство на Западе перешло к Галлии, где благодаря усилиям монаха Иоанна Кассиана и особенно епископа Риезского Фауста (трактат «О благодати», 474 г.) утвердилось так называемое полупелагианство. Хотя оно было осуждено на одном из поместных соборов, взгляды Августина были значительно смягчены, и в Средневековье как Восточная, так и Западная церкви, формально отвергая полупелагианство, фактически следовали ему.

Большинство богословских споров утихли ко второй половине VI века. К этому времени в разных уголках империи стало нарастать серьезное недовольство тем, что служители церкви увлечены больше богословскими спорами, чем душепопечительством. Христианство явно эллинизировалось и забыло о своем призвании, превратив религию в одну из областей знания. Читая отчеты о деяниях соборов, переписку епископов, их послания и другие документы, невозможно не удивляться ожесточенности, с которой каждый из них отстаивал собственную формулировку догмата. Трудно поверить, что речь идет об учениках Христовых, когда слышишь дошедший сквозь века бескомпромиссный голос их обвинительных заключений и проклятий при малейшем несогласии с их мнением, построение богословских умозаключений на основе очень тонких и скользких силлогизмов, отлучение и клеветнические заверения о ереси личных противников. Если самое большое достояние эпохи богословских споров — это обретение догматики, то самая большая трагедия этой эпохи, очевидно, заключается в потере христианской любви.