Глава 2. Партия как политический институт

В современном мире политические партии и их деятельность представляют собой один из базовых элементов политической системы. Даже в проходившей в последние десятилетия ХХ в. дискуссии о кризисе партий положения о том, что партийная демократия не отделима от либеральных представлений о власти и механизмах ее функционирования и остается базой современного общества, не подвергались сомнению. Также как не оспаривалось определение большинства современных демократий как «партийных государств», т.е. такого типа политического устройства, при котором парламенты утрачивают свою самостоятельную роль «в качестве института выражения суверенной воли народа»: они «в основном лишь ратифицируют решения», принятые партиями, входящими в коалицию большинства¹⁵⁰.

Являясь общественно - политическим институтом и одним из основных субъектов избирательных кампаний, политические партии обеспечивают систему представительства и контроль общества, хотя бы периодический, за деятельностью государственных органов, способствуют рекрутированию политической элиты. Аккумулируя и артикулируя интересы различных групп и слоев, партии придают государственной политике идейную направленность, выступают мощным каналом политической коммуникации власти и общества и участником процесса выработки «повестки дня». Кроме того, они участвуют в формировании общественного мнения и являются одним из механизмов политической мобильности граждан.

Недаром партогенез как процесс формирования партий стал неотъемлемой частью политической модернизации и демократизации общества. Определенную роль в этом играет и тот факт, что начиная с середины ХIХ в. исследователи видят в партиях мощный антиреволюционный механизм, транслирующий общественное недовольство текущей политикой в смену правящей партии вместо изменения режима в целом.

Возникнув в эпоху модерна, партии стали одной из форм организации общества, одним из каналов вертикальной мобильности, тесно переплетаясь, а подчас, заменяя системы организации традиционного общества – родовые структуры, иерархии, бюрократию и др. Вместе с тем, известный российский политолог А.М. Салмин предлагал рассматривать партии не только как «организационную форму, обеспечивающую в современных обществах их вертикальную политическую интеграцию», но и как «специфический элемент политической культуры» Запада¹⁵¹.

Действительно, процесс институционализации партий параллелен динамике парламентаризма. И хотя Н. Макиавелли в «Истории Флоренции» очень подробно описывал борьбу за власть партий гибеллинов и гвельфов¹⁵², большинство политологов ведет их историю с группировок английского парламента конца XVII в. Во время Великой французской революции конца XVIII в. политические партии стали создаваться на европейском континенте.

Однако процесс изучения, признания и адекватного отражения в законодательстве политических партий протекал очень долго и сложно. Вряд ли можно назвать другой такой основополагающий политический институт, который бы на всем протяжении своей эволюции встречал единодушное отрицание со стороны мыслителей античности, теологических концепций средневековья, государственных воззрений периода абсолютных монархий, а также со стороны раннего либерализма и «классических теорий государства». Позитивное отношение к партиям появляется лишь в конце XVIII в., в первую очередь благодаря классику консерватизма Э. Бёрку. Свободное государство состоит из партий, политические партии являются необходимым элементом свободного государства – вот тезисы Бёрка, в которых, пожалуй, впервые признается важное значение партий в политической жизни государства и общества¹⁵³.

Не менее сложен был и процесс легализации партий в законодательстве, придания им правового статуса, что связано с их общественно-политическим, а не государственно-правовым характером. Так, германский государствовед Г. Трипель в первой половине ХХ в. выделил четыре признаваемых до сих пор этапа, соответствующих определенному отношению к партиям со стороны государства:

1. Стадия противодействия, подавления и борьбы с партиями (до конца XVIII в.) как и любой политической группировкой, противоречащей принципам абсолютистских государств.

2. Стадия игнорирования партий (конец XVIII – конец XIX вв.), когда государства в лице своих публичных властей обеспечивали формальные условия для любой политической инициативы, не нарушающей правопорядка.

3. Стадия признания и легализации партий современными государствами (первая треть XX в), в которых партии приобретают функции «посредника-руководителя».

4. Стадия «конституционно-правовой инкорпорации» (с 40-х гг. ХХ в.), давшая мощный всплеск науке о партиях, когда партии окончательно превратились в «посредников» между гражданским обществом и государством¹⁵⁴.

И, наконец, долгое время отсутствовали социологические, политологические и государствоведческие концепции, позволявшие описать место партий в обществе и политике, в частности теории плюралистической демократии, элит, институционализма и др. Все это обусловило борьбу негативного и позитивного отношения к партиям в общественно-политической мысли вплоть до середины XIX в., когда победа «сторонников партии» привела к легитимации данного института и положила начало формированию партологии как науки о партиях, законах ее строения и функционирования.

В ХХ в. ее развитию в немалой степени способствовало появление представления о политике как рынке, на котором политические акторы конкурируют за поддержку избирателей, в результате чего «рождается политическая продукция: проблемы, программы, анализы, комментарии, концепции, события, из которых и должны выбирать обычные граждане, низведенные до положения «потребителей»»¹⁵⁵.

Методологический характер теория политического рынка приобрела во второй половине ХХ в. в работах теоретиков школы «общественного выбора» К.Дж. Эрроу, Э. Даунса и др. Они перенесли на сферу политики свойства экономических процессов: избиратели уподоблялись потребителям, политические партии и лидеры – предпринимателям, предлагающим широкий набор услуг и меньшие налоги в обмен на голоса; политическая пропаганда трансформировалась в коммерческую рекламу; правительственные учреждения рассматривались как государственные фирмы, существование которых зависит от того, покрывает ли получаемая в результате их деятельности политическая поддержка расходы на содержание. Иными словами, вся политическая система рассматривалась сторонниками «общественного выбора» как гигантский рынок спроса и предложения «общественных товаров и услуг»¹⁵⁶.

Вместе с тем, несмотря на легитимацию института политических партий, вопрос их дефиниции до сих пор остается открытым. Сущностные признаки партии нашли отражение в множестве определений, наибольшее распространение из которых получили, структурное (М. Дюверже, М.Я. Острогорский), функциональное (К. Лоусон и др.), электоральное (Дж. Сартори и др.), структурно-функциональное (С. Нойман).

Так, сторонники структурного (институционального) подхода выводят сущность партии из специфики ее организационного устройства. Данная традиция берет начало в работах М. Я. Острогорского и Р. Михельса, исследовавших структурную динамику современных им политических партий и тенденции их олигархизации в условиях демократического общества и расширения избирательного права. Но наиболее отчетливо это направление представлено у М. Дюверже, видевшего в партиях «общность на базе определенной специфической структуры», в которой «их сущность раскрывается куда более полно, нежели в их программах или классовом составе»¹⁵⁷.

Оригинальное структурное определение политической партии предлагал Р.Ф. Матвеев, считавший, что партия есть организация, соединяющая общественное движение и течение общественно-политической мысли¹⁵⁸.

Наиболее распространенными в современной политологии являются функциональные определения партий. Так, К. Джанда определял партию как организацию, стремящуюся получить и удержать власть над процессами в обществе на определенном уровне для защиты и реализации специфических интересов определенных социальных групп, поддержкой которых государство пользуется и на выражение воли которых она претендует. По мнению К. Джанды, одной из главных задач партии является продвижение лиц, представляющих ее, в систему власти и управления¹⁵⁹.

Французский политолог Ж.-Л. Кермонн видел в партии «организованную силу, объединяющую граждан одного политического направления для мобилизации общественного мнения в определенных целях, для участия в органах власти либо для ориентации властей на осуществление своих требований»¹⁶⁰.

К функционалистам, фактически являясь их разновидностью, примыкают электоральные определения политических партий, делающие акцент на связи партий с электоральным процессом, обеспечивающим приход к власти определенной группы политиков. К примеру, Дж. Сартори называл партии «политическими группами, участвующими в выборах и имеющими возможность посредством выборов и своих кандидатов занимать должности в государственных учреждениях»¹⁶¹. К этому направлению также принадлежат определения К. Лоусон, согласно которому «политическая партия – это организация индивидов, которая стремится путем выборов или помимо выборов продлить полномочия народа или его части, чтобы осуществить политическое господство над данным учреждением»¹⁶² и К. фон Бёйме, видевшего в партиях «общественные организации, конкурирующие между собой на выборах во имя достижения власти»¹⁶³.

Из отечественных исследователей подобного подхода придерживается, в частности, Г.М. Михалева, определяющая политические партии как «общественные объединения, участвующие в выборах на различном – федеральном, региональном и местном – уровне, формулирующие политические цели и стремящиеся к участию в органах власти»¹⁶⁴.

Наиболее перспективным на сегодняшний день является комплексный структурно-функциональный подход, нашедший отражение в работах С. Ноймана, Дж. Лапаломбары¹⁶⁵ и др. Для сторонников этого подхода партии представляют «уставную организацию политических агентов общества, которые связаны с контролем правительственной власти и которые соревнуются за народную поддержку с другой группой или группами».

В российской партологии к структурно-функциональному подходу близко определение Ю.С. Гамбарова, данное в его известной работе «Политические партии в их прошлом и настоящем»: партии – это «...свободные общественные группы, образующиеся внутри правового государства для совместного действия на почве общих всем объединяемым индивидам интересов и идей»¹⁶⁶.

Кроме того, все многообразие определений политических партий можно представить как тяготение к одной из двух «полюсных» функциональных дефиниций. Первый «полюс» образует «альтруистский» подход Э. Бёрка, согласно которому партия есть устойчивое объединение людей, стремящихся посредством совместных усилий на основе собственных общих принципов служить общенациональным интересам¹⁶⁷. Второй – «прагматизм» М. Вебера и Й. Шумпетера, где партия представляет собой «группу, члены которой предполагают действовать сообща в конкурентной борьбе за политическую власть»¹⁶⁸.

В то же время, несмотря на разнообразие определений политической партии, в основе их лежит ее институциональная сущность. Еще французские исследователи середины ХХ в. (М. Прело, Ж. Бюрдо, М. Дюверже) относили партии к «институтам - организмам» или «институтам - личностям», видя в них долговременные объединения людей с общей идеологией или интересами, подчиненных авторитету или фиксированным правилам¹⁶⁹.

Пройдя через этап неоинституционализма, сводившего институты к «ментальным конструктам», «смыслам» и «идентичностям»¹⁷⁰, современная политология приходит к комплексному подходу, признающему, что «мы не можем рассматривать институты как чисто символическую систему. Они действительно образуют подобную систему, но она, по определению, отсылает к чему-то иному, чем символизм»¹⁷¹. Символы, воображаемые значения выполняют роль неких ментальных конструкций, руководствуясь которыми люди в процессе социального взаимодействия создают политические «организации» или институты¹⁷². Иными словами, политические институты, с одной стороны, являются выражением «духовной общности», а с другой, концентрируя ресурсы, приобретают определенную самостоятельность по отношению к политическим ментальным конструкциям, начинают жить собственной жизнью.

Исходя из этого, возвращаясь к политическим партиям, под ними можно понимать устойчивые во временном отношении организации, выражающие интересы части общества и ставящие целью борьбу за обладание властью, характеризуемые общностью ценностей и корпоративных интересов. Для осуществления политической деятельности партии обладают целым комплексом ресурсов и возможностей, включая организационные структуры, финансовые и материальные ресурсы, издательские мощности и пр.

Говоря об образовании политических партий, в качестве универсальной используется модель М. Дюверже, выделявшего два основных пути происхождения политических партий: парламентский и электоральный, сущность которых он видел в образовании и налаживании взаимодействия между двумя структурами – парламентскими объединениями и избирательными комитетами.

«Парламентские группы обычно появлялись раньше избирательных комитетов: ведь политические ассамблеи существовали еще до всяких выборов. Парламентские же объединения с равным успехом зарождаются в лоне как автократических, так и выборных палат: действительно, борьба «группировок» обычно обнаруживается во всех наследственных или кооптируемых ассамблеях, идет ли речь о Сенате античного Рима или Сейме Речи Посполитой. Разумеется, группировка – это еще не парламентская группа; между ними существуют все те различия, что отделяют стихийное от организованного. Но последнее вышло из первого путем более или менее быстрой эволюции»¹⁷³.

Электоральный путь образования партий М. Дюверже связывал с деятельностью предвыборных структур, которые он условно обозначал как избирательные комитеты. При этом в качестве основы для избирательного комитета, по М. Дюверже, могли выступать структуры различных организационно-правовых форм: «Весьма часто созданию комитета предшествует ассоциация: в эпоху Французской революции философские общества играли, таким образом, активную роль на выборах; в 1848 году то же самое делали народные клубы; в Соединенных Штатах избирательная деятельность местных клубов приобрела большое значение с началом объединения. Инициаторами создания комитетов часто выступают газеты — известна роль «Насиональ» и «Реформы» во Франции 1848 года»¹⁷⁴.

С институциональной точки зрения партии прошли эволюцию от аристократических клик, клиентелистских сетей и элитарных клубов до массовых и всеохватных организаций. Из парламентских фракций, которые избирались узкими цензовыми сообществами и опирались на местных нотаблей, в условиях массового избирательного права они, как подробно описано в классической работе М.Я. Острогорского «Демократия и политические партии», превратились в политические машины с бюрократией и активом для вербовки сторонников в массовых социальных группах. Партийные организации «установили постоянное общение с массами при помощи митингов, собраний, личных разъяснений по вопросам общественного значения и, таким образом, поддерживали интерес к общественной жизни»¹⁷⁵.

В типологической интерпретации данная динамика нашла отражение в выделенных М. Дюверже, опираясь на выводы М. Вебера, двух исторических типах партий – кадровые и массовые. Именно кадровые партии появлялись как политические клубы или близкие к парламентским фракциям кружки, представлявшие интересы правящих слоев в условиях ограниченного избирательного права. Партийные организации были слабо структурированы, в них доминировали парламентарии и/или представители аристократии и крупной буржуазии, располагавшие ресурсами и формулировавшие политические требования. Немногочисленность избирателей не требовала от партий больших денежных ресурсов и трудовых затрат во время избирательных кампаний: их финансирование осуществлялось с использованием собственного капитала лидеров и с поддержкой групп интересов¹⁷⁶.

Распространение избирательных прав на неэлитарные слои в ходе избирательных реформ середины – второй половины XIX в. повлекло за собой постепенное становление массовых партий с разветвленным бюрократическим аппаратом, посвящающим основные усилия вербовке массового членства. В условиях всеобщего избирательного права они оказались более эффективными по сравнению с кадровыми, т.к. могли лучше представлять общественные интересы, мобилизовать избирателей, формировать общественное сознание и обеспечивать легитимацию режима¹⁷⁷.

Кроме того, период становления массовых партий совпал с усилением классовых конфликтов, что усиливало их идеологическую определенность, делало их каналом артикуляции политических интересов социально гомогенных сторонников, формирования политических представлений этих групп и мобилизации их политической активности. Массовые партии действовали в условиях ясных конфликтных линий между однозначно определяемыми субкультурами с определенными социально-экономическими особенностями, мировоззренческими представлениями и организационными связями, объединяющими членов «от колыбели до гроба»¹⁷⁸.

Вместе с тем, исследователи начала ХХ в., в частности М.Я. Острогорский и Р. Михельс, оценивали переход к массовым партиям весьма скептически. Во-первых, считали они, с увеличением размеров организации снижалась ее идеологическая функция. Как только основной задачей организации, базирующейся на бюрократических принципах, становится вербовка как можно большего числа членов, борьба за идейные принципы начинает выступать как препятствие на пути к политике «электоральной эффективности. В этом смысле Р. Михельс сравнивал массовые партии с прусской армией: вступая в нее, представитель любой социальной группы «отчуждается от своего класса» и принимает идеологию и манеру поведения, характерную для данной партии¹⁷⁹.

Во-вторых, в условиях массовизации партий, когда все члены технически не могли и не были способны участвовать в их деятельности и управлении, усиливалась дистанция между «рядовыми и генералом». Власть сосредотачивалась в руках партийной олигархии, что вело к ликвидации внутрипартийной демократии¹⁸⁰, а также способствовало олигархизации политического управления в целом, т.к. наблюдался процесс сближения принципов организации кадровых и массовых партий в силу перехода власти в последних в руки парламентариев, образующих внутри них своеобразную «закрытую корпорацию».

В итоге парламентарии вместе с профессиональным лидером и партийной бюрократией, составлявшие партийную олигархию, определяли политику партии, могли корректировать ее решения и убедить или заставить массу членов поддержать их позицию. Всякая же попытка противостояния олигархическим тенденциям и создания оппозиционных групп дискредитировалась как демагогическая и «злонамеренная»¹⁸¹.

Признавая правоту концептуальных положений исследователей начала ХХ в., в то же время следует отметить, что массовые партии внесли существенный вклад в трансформацию политических процессов. Они обеспечили выход «ядер» партий за рамки парламентских фракций, сформировали механизмы партийной пропаганды и рекрутирования членов в партии, а также позволяли снижать издержки партий в избирательных кампаниях, становившихся все более финансово- и трудоемкими.

В целом, обобщая процесс партогенеза, можно сказать, что на образование и развитие партий влияет целый комплекс внешних факторов, в частности, политическая культура, особенности политического режима, избирательной системы и системы правления.

Так, роль партий и связанные с этим установки и методы их деятельности различаются в состязательных и неконкурентных партийных системах. В первом случае партии пытаются, прежде всего, выстроить электоральную поддержку, выяснять желания избирателей, приобретать преданных сторонников и представлять их интересы в политическом процессе, чтобы в конечном итоге, завоевав большинство голосов в каком-то районе или выиграв общенациональные выборы, получить контроля над правительством. При этом, даже став правящей, партия останется состязательной, т.к. ее электоральное превосходство этой может быть оспорено другими партиями¹⁸².

Анализируя роль состязательных партий в агрегации интересов, следует принимать во внимание не только отдельную партию, но и структуру взаимодействующих между собой партий, электоратов, избирательных законов и органов, вырабатывающих политический курс. Как правило, в состязательной партийной системе агрегация интересов происходит на нескольких уровнях: в рамках отдельных партий, поскольку партия отбирает кандидатов и выдвигает предложения относительно политического курса; через электоральную конкуренцию, объемы поддержки избирателями различных партий варьируются; через торг и коалиционное строительство в законодательном органе или в исполнительной власти¹⁸³. В авторитарных же системах партии стремятся управлять обществом.

Учитывая все вышесказанное, тем не менее базовым фактором, детерминантой образования партий и межпартийной конкуренции в мировой политологии признаются размежевания западного общества по отношению к существующим религиозным, местным традициям, интегрировавшие ряд других конфликтов более низкого порядка.

Данную схему образования партий и партийных систем предложили в 1967 г. С. Липсет и С. Роккан. Пытаясь дать концептуальное объяснение европейской партийной карте, они представили ее как результат взаимодействия линий четырех кливажей в рамках двух революций: национальной и индустриальной. В ходе национальной революции возникли конфликты «между культурами центра… и провинций, периферий, имеющих свои этнические, лингвистические и религиозные особенности», и между централизующимся «государством-нацией и исторически укрепившимися привилегиями церкви». Индустриальная же революция породила «конфликт между интересами земельных собственников и растущего класса промышленных предпринимателей, а также конфликт между собственниками и работодателями, с одной стороны, и рабочими и служащими – с другой»¹⁸⁴. Впоследствии к этой схеме С. Рокканом были добавлены некоторые новые аспекты, связанные с институциональным строительством, политическим и экономическим развитием, мобилизацией масс, рекрутированием и взаимодействием элит и т.д.¹⁸⁵

При этом, разделяя общую точку зрения на элитарный характер политических партий до избирательных реформ XIX в., исследователи в конечном итоге сделали вывод, что именно элитные альянсы и противостояния составляли ядро кливажей и детерминировали структуру партийных систем отдельных стран¹⁸⁶.

Образование партий стало, по мнению известного немецкого ученого А. Рёммеля, результатом организационного компонента размежеваний, когда дифференцированные социальные группы, осознавшие свою дифференциацию, начинают создавать механизмы защиты групповых целей и идентичностей¹⁸⁷. Отсюда основная функция партий, согласно теории Липсета-Роккана, состояла в том, чтобы перевести элитные конфликты из деструктивной борьбы в публичное поле представления интересов этих групп в политике государства через электоральный процесс¹⁸⁸. Таким образом возникли региональные и национальные партии, партии, созданные на конфессиональной основе, аграрные партии для защиты интересов сельских хозяев от наступления городской буржуазии, рабочие и буржуазные партии. Более поздние партии встраивались в уже сложившуюся систему партийной коммуникации, не меняя ее структуры, что позволило авторам сделать вывод о некотором «замораживании» конфликтов после Второй мировой войны. Свою роль в этом процессе сыграли «смягчение идеологических размежеваний» и «укоренение партий рабочего класса в местных и государственных» органах власти и политической системе в целом¹⁸⁹.

«Размораживание» же социальных кливажей и, как следствие, частичную трансформацию партийных систем политологи связывают с появлением в 70-е гг. ХХ в. постматериального измерения, «предполагающего конфликты по таким проблемам, как качество окружающей среды, альтернативные жизненные стили, права меньшинств, участие, социальное равенство и др.»¹⁹⁰, ростом самосознания этнических меньшинств¹⁹¹, формирующих конфликт между европейцами, в частности местными рабочими, и иммигрантами¹⁹² и т.д.

При этом новые общественные конфликты не носят столь постоянного и комплексного характера, они более локализованы и фрагментированы, а размежевание по интересам часто носит временный, ситуационный характер, создавая в основном кратковременные, нестабильные объединения. По выражению У. Бека, социальная конфигурация по типу «или-или» заменяется взаимодействием «и-и»¹⁹³. В соответствии с этим фрагментируется и политика, она носит по большей части «конкретный» и «монопроблемный» характер, не будучи завязана на какие-то большие, всеобъемлющие проекты. Это предопределяет падение интереса к традиционной, идеологизированной политике, обычно ассоциировавшейся с массовыми партиями.

В этих условиях, как справедливо указывают сторонники «институционализма рационального выбора», в партиях запускаются адаптационные механизмы, идет саморазвитие, оказывается влияние на окружающую среду. Обладая властным ресурсом, партии способны воздействовать на характер и формы политических отношений, политическую конкуренцию, на социальные и экономические условия и на собственный организационный потенциал¹⁹⁴.

Показателем данного процесса стала трансформация партийных организаций в новый тип всеохватных (catch-all) партий, выделенный О. Киркхаймером в 1966 г.¹⁹⁵ Причины их возникновения, наряду с ослаблением традиционных социальных конфликтов, коренились в постоянном стремлении массовых партий к расширению своих структур и наращивании численности, что приводило к росту социальной гетерогенности их членов и сторонников. Связанное с этим снижение мобилизационных возможностей партий в сочетании с ростом стоимости избирательных кампаний привело к появлению непартийных источников формирования партийных ресурсов, например, пожертвований представителей бизнеса. Тем самым, как отмечали Р. Катц и П. Мэир, всеохватные партии приобрели некую форму компромисса между кадровыми и массовыми – «по своей форме» они «выглядели как массовые партии (постоянное членство, отделения, партийные собрания, партийная пресса), но на практике зачастую продолжали функционировать как независимые парламентские партии»¹⁹⁶.

Сыграли свою роль в распространении всеохватных партий и размывание до этого ясно определенных социальных границ, а также сознательный отказ партий от конфронтации в рамках консолидированной демократии. В результате партии «перестали быть обществами единоверцев, не выходящих за пределы своего круга, и организаций, помогающих им»¹⁹⁷.

Конституционное закрепление ключевой роли партий в политической жизни, принятие законов о партиях, расширившие их участия в процессе принятия государственных решений на фоне роста сегментированности общества, превратили всеохватные партии в механизмы опосредования различных социальных интересов, «брокеров» (Р. Катц и П. Мэир), извлекающих выгоду из посредничества между государством и обществом¹⁹⁸, которыми руководят политические менеджеры. Иными словами, как справедливо отмечали сторонники теории рационального выбора¹⁹⁹, организационные, идеологические и институциональные характеристики современных партий все больше обусловлены стратегиями, преследуемыми партийными лидерами, функционирующими как рациональные акторы²⁰⁰.

Таким образом, современные политические партии представляют собой многомерные образования, обладающие собственной исторической реальностью и обычно связанные с очень разнородными, долго «подбиравшимися» одна к другой социальными группами. Интересы и конфликты последних прослеживаются в конкуренции партий, но, конечно, не сводятся к ней без остатка. В свою очередь, и группы вынуждены искать свое место в борьбе партий: поляризоваться, объединяться, идти на компромисс, особенно в ситуациях, когда создание самостоятельной партии по тем или иным причинам невозможно или бесполезно. В итоге каждая из партий превращается в сложный конгломерат экономических, политических и бюрократических интересов, формальных и неформальных отношений, наслаивающихся друг на друга в течение жизни нескольких, а иногда и многих поколений. В ряде случаев партии полностью или почти полностью утрачивают «идеологическое лицо», что не мешает им оставаться узнаваемыми «политическими личностями».

Пытаясь осмыслить произошедшие изменения, в политической науке конца ХХ в. развернулась дискуссия о кризисе «старых» партий и их трансформации в условиях постмодерна и развития сетевых политических объединений.

Вслед за К. Лоусон, П. Мерклом и рядом других авторов, исследователи партий, в отечественной партологии, например, С.Н. Пшизова, К.Г. Холодковский, М. Афанасьев²⁰¹, говорили об упадке партий, который усматривался в следующих тенденциях: сокращении числа членов политических партий и числа молодых людей среди партийных активистов; превращении «вчерашних массовых партий» в «партии действующих политиков». Отношение к парторганизациям как лидеров, так и рядовых членов и избирателей становится все менее идеологизированным и все более инструментальным. Как образно заметил К. фон Бойме, «в постмодернистском обществе членство в партии – как и членство в церкви, какой-либо ассоциации или даже в браке – больше не является принадлежностью всей жизни. ...Люди входят в вагон, едут какое-то время и выходят, когда не видят причин ехать дальше»²⁰².

В то же время, по мнению английских политологов А. Липоу и П. Сейда, масштабы выхода членов из партий были преувеличены, т.к. в предыдущий период массовые партии нередко завышали свою численность²⁰³.

Этот вывод разделяли участники исследования по политической культуре и социальным изменениям в России и на Западе, которые приводили следующие данные: «летом 1989 г. в среднем по Европейскому Сообществу одна четверть опрошенных граждан заявила о том, что они «очень» или «достаточно» близки к той или иной партии». При этом в 1990-е гг. имело место резкое падения числа партийцев «во Франции, Ирландии, Италии и Швеции, периодические спады и подъемы наблюдались в Британии и Германии (равно как и в США) и относительная стабильность – в Бельгии, Дании, Нидерландах и Норвегии». На юге же Европы, особенно в Испании, наблюдался даже рост численности членов партий. В целом, результаты лонгитюдных исследований позволили авторам сделать вывод о том, что «уровень членства в партиях в западных демократиях … остается … стабильным на протяжении последних десятилетий» и, например, в Западной Европе варьируется между 5 и 10% избирателей²⁰⁴.

Помимо структурных проявлений кризиса партий участники дискуссии отмечали снижение доверия к ним со стороны общества²⁰⁵, увеличение флуктуация голосов, подаваемых за разные партии; акцентирование представительства не столько социально-классовых или идеологических различий, сколько интересов избирательных округов и регионов. Лишаясь гарантированной поддержки массового электората, партии всё больше превращаются в избирательные машины для лидеров; телевидение делает персональные имиджи главными действующими лицами политического процесса; рядом с партиями возникают профессиональные коммерческие организации по продаже политических товаров. Отсюда следовал радикальный вывод об окончании века политических партий, которые с функциональной точки зрения уже не нужны. Как писал один из участников дискуссии, испано-американский социолог М. Кастельс, партии «исчерпали свой потенциал в качестве самостоятельных носителей социальных перемен...: их сгубила логика информационной политики, а их основные платформы, сводившиеся к институтам национального государства, во многом утратили свою актуальность»²⁰⁶.

Большинство из вышеприведенных тенденций сложно отрицать. Так, общепризнан факт падения доверия к партиям. Среди причин этого указываются коррупционные скандалы, бюрократизация партийной жизни, недостаточный учет или даже игнорирование партийным руководством мнения рядовых членов партий. «Система внутрипартийной иерархии ослабляет возможность контроля над деятельностью тех, кому доверено представлять партии в парламенте. По существу, парламентские фракции все больше становятся «партией в партии», решая многие проблемы не только без использования механизма консультаций с партийными низами, но и подчас пренебрегая мнением партийного ареопага, что иногда ведет к острым внутрипартийным кризисам»²⁰⁷.

На доверии к партиям сказалось и проявление кризисных явлений в жизни политических институтов на уровне гражданского общества. Формализация и ритуализация публичной политики, сосредоточение реального управления в руках исполнительной власти, нивелирование партийных различий, увеличение роли «больших денег» на выборах, обусловливание национальной политики наднациональными инстанциями – все это не могло не привести к росту отчуждения от парламентских институтов и к увеличению политической пассивности.

Еще одной причиной своеобразной «девальвации» института партий ученые называют снижение его роли в политической карьере: в последние два – три десятилетия при назначении на многие важные государственные посты предпочтение отдается не партийным функционерам, а компетентным и авторитетным в своем деле специалистам. Характер власти, принципы ее кадрового комплектования изменились в связи с усложнением и глобализацией общественных процессов и отношений. Функциональное предназначение власти упростилось: открылась возможность решать управленческие задачи без оглядки на интересы второго, третьего, четвертого, тем более пятого порядка. Это привело к рационализации системы управления, однако, отсекло власть от общества.

Политика стала менее идеологизированной, власть – менее политизированной, по сути дела беспартийной. В результате власть, перестав быть идейно-политическим органом принятия государственных решений, трансформировалась в технический аппарат управления, практически не зависящий от перемен, происходящих в сфере общественного сознания и политического поведения людей.

Наконец, нельзя не учитывать и изменение психологии масс. С ростом образовательного уровня, индивидуализации и рационализации сознания гораздо меньше, чем раньше скованного нормами и традициями тех или иных социальных групп, увеличивается значение личного выбора в процессе политической самоидентификации. Этот выбор складывается под влиянием множества разнородных и ситуативно меняющихся факторов. Партийные предпочтения теряют устойчивость, приобретая все более инструментальный характер. Так, для американцев становится типичным так называемое «расщепленное» голосование, когда один и тот же избиратель на выборах президента и конгресса голосует за представителей разных партий.

Неизбежно повышаются требования граждан к формам и инструментарию политической деятельности. Стремление политически активного населения к автономному самоопределению сталкивается с привычной для партий тенденцией «водить людей за ручку», навязывать им образцы поведения и мышления. Сказанное особенно относится к молодежи. Предпочтение все чаще отдается более «свободным», чем партийные, формам политической активности (движениям, «монопроблемным» гражданским инициативам и т. д.), которые к тому же лучше удовлетворяют потребности в прямом политическом участии, чем партии с их чересчур жесткими «правилами игры».

На этом фоне все большее значение в посредничестве между обществом и государством приобретают корпоративные структуры и организованные группы интересов, причем не только предпринимательские организации и профсоюзы, но и отдельные корпорации, потребительские общества, объединения экологистов и др. При подготовке и принятии социально-экономических решений они нередко оказываются эффективнее традиционных партий. Этому способствует широкое распространение во всех развитых странах органов функционального представительства, берущих на себя задачу согласования интересов по отдельным проблемам.

Как справедливо отмечал, Р. Дарендорф, «место политических партий занимают специфические интересы и образующиеся вокруг них социальные движения: индивиды больше не «принадлежат» какой-то одной группе, но меняют свою «принадлежность» в зависимости от того, насколько важной оказывается для них та или иная проблема в то или иное время»²⁰⁸.

Однако относительное уменьшение роли партий вряд ли может быть достаточным основанием для заключения об их закате как политического института. Если в одних сферах, например, в политической социализации, формировании общественного сознания и др., роль партий уменьшилась, то в других, например, в сфере рекрутирования элит, сбора средств для поддержки кандидатов на выборах, принятии государственных решений она существенно возросла²⁰⁹. Партии может быть уже не столько выражают интересы отдельных групп, сколько сводят их воедино в политически действенных формах.

В связи с этим, правильнее, на мой взгляд, говорить о «переформатировании» партий, вызываемом сложным комплексом общественных и социально-экономических реалий. Партии «постиндустриальной» эпохи действительно все меньше похожи на своих предшественниц вековой или даже полувековой давности. Происходят значимые изменения в системе ценностей общества: разрушаются традиционные субкультуры, растет индивидуализм, в результате ослабляются традиционные структуры гражданского общества – церковные общины, профсоюзы, низовые партийные организации. В то же время революция средств массовой коммуникации в условиях информационного общества делает возможными новые, более «пиаровские» по характеру партийные проекты. Новые партии действуют сообразно обстоятельствам: перенимают «рыночный» тип поведения и выстраивают коммуникацию со слабоструктурированным обществом как с аморфной аудиторией.

С другой стороны, избиратели ориентируются в своем выборе не на собственную социальную позицию или статус или же существующую электоральную традицию, а голосуют на основании сиюминутных симпатий. В результате партийная пропаганда строится как череда рекламных акций (в мирное время) и как массированная рекламная кампания (во время выборов). Основным «посланием» партийной пропаганды становится не программа (которой отводится, да и то не всегда, роль гарнира), а персональные образы лидеров. Соответственно, партии все меньше выполняют функции артикуляции и агрегирования интересов и формирования политической повестки дня, а также функции коммуникатора и посредника между обществом и государством, – с этим лучше справляются группы интересов и новые социальные движения.

Трансформируется и организационная структура партий. На смену массовым партиям, отстаивавшим политическое представительство больших групп граждан, в политику возвращаются партии – избирательные машины для лидеров. В партиях произошла дальнейшая профессионализация партийного руководства и парламентской деятельности, делая их, в конечном итоге, «электорально - профессиональными» организациями. Став более функциональной, партийная жизнь меньше ориентирована на политическую социализацию, повышение квалификации и солидарность партийных кадров. Партии предпочитают создавать «мозговые центры» на базе лояльных научно-образовательных структур или рекрутировать готовых специалистов для выполнения конкретных задач в партийном аппарате. При этом деятельность в рамках партии рассматривается специалистами сугубо профессионально, без какой-либо идейно-эмоциональной детерминанты.

Недаром часть политологов²¹⁰, говоря о кризисе партий, уточняли, что это в первую очередь кризис их массового типа с жесткой структурой, сильной разветвленностью и слабой мобильностью. Наиболее же отвечающей требованиям современного общества признается разветвленная партийная структура с вертикально и горизонтальной дифференциацией, развитой двусторонней коммуникацией, демократичностью внутренней жизни и системой молодежных и иных общественных организаций, служащих для партии электоратом и кадровым резервом²¹¹.

К подобного рода структурам, наряду с всеохватными, можно отнести новые кадровые партии. Они не нацелены на массовое членство, а стремятся расширить влияние на избирателей через средства массовой информации и (или) вовлечение в свою орбиту представителей общественно-политических движений, групп интересов и гражданских инициатив. Такого рода «рамочные» партии (термин Т. Ляйфа и И. Рашке) представляют собой как бы возврат к элитарным партиям на новой основе, заимствование американского опыта²¹².

С другой стороны, процесс институционализации общественно-политических движений, в частности экологического, привел к образованию монопроблемных партий-движений со свободной организацией и отсутствием четкой грани между активистами партий и соответствующих движений²¹³.

Кроме того, на современном этапе процесс формирования общественно-политических и социально-экономических интересов стремится к поляризации, в результате сужается сфера их альтернативной реализации. Естественным образом сокращается и политическое пространство, на котором могли бы зарождаться и действовать массовые и даже всеохватные партии. На местном и региональном уровне их место занимают сегментарные партии, выступающие «политическими представителями своих сегментов и обеспечивающие надежный механизм выдвижения лидеров сегментов, участвующих в больших коалициях»²¹⁴.

В итоге партийная система дифференцируется – на национальном уровне реальное политического влияние сосредотачивается у нескольких, иногда двух, партий, не слишком отличающихся друг от друга в подходе к ключевым аспектам развития страны. Как правило, одна из таких партий воплощает в себе интересы бизнеса и предпринимательства и исповедует консервативно-либеральную идеологию, другая, соперничающая с первой, олицетворяет интересы наемных работников, государственных служащих, прежде всего занятых в сфере образования, здравоохранения, культуры. Эта партия придерживается соответственно социально-демократической ориентации. Третья в случае возникновения политических неясностей обеспечивает необходимый баланс сил и интересов. Ее концептуальные установки весьма подвижны.

В этих условиях деятельность общенациональных партий, стремящихся получить или сохранить свое доминирование, становится все более профессиональной, приобретающей маркетинговый характер, а, следовательно, более дорогостоящей. Недостаточность партийных взносов для ее обеспечения подтолкнуло партии к поиску новых стабильных источников финансирования. Им стало государство, когда партийные парламенты закрепили принцип государственной поддержки партий, в первую очередь, финансовой. Поэтому для большинства партий выгодным становится не рекрутирование новых членов, а участие (даже не обязательно победа) в выборах, дающее право на получение государственных дотаций.

Кроме того, крупные доминирующие партии, долгое время участвующие в формировании органов государственной власти, неминуемо были вынуждены менять предвыборную конфронтационность на компромиссы в процессе осуществления текущей политики. В результате, фактически став монополистами, они сумели выработать общие взаимовыгодные «правила игры» и стремятся не допустить в свой круг новые партийных игроков, привносящих некоторую нестабильность в сложившуюся ситуацию. Р. Пелиццо сравнивает их с олигополиями в экономике, когда «небольшое число компаний контролирует большую часть рынка. На таких рынках спрос не определяет ни цену, ни количество представленного товара». Так и партии «не только перестают реагировать на электоральный спрос, но и идут на сговор друг с другом, стремясь закрепить за собой господство на политическом пространстве»²¹⁵. Именно их Р. Кац и П. Мэир предложили называть «картельными» партиями.

Картель характеризуется сочетанием единого корпоративного интереса с внутренним соперничеством входящих в него партий. По словам П. Мэира, такие партии «ведут себя не как проводники определенной политики, но как механизмы занятия и удержания власти». Они «поглощаются государством и … больше не являются посредниками между гражданским обществом и государством»²¹⁶.

В их рядах состоят «уже не простые граждане», а люди, «занимающие высокие государственные посты». Их существование и деятельность связаны с «получением госсубсидий и … покровительством со стороны государственных структур»²¹⁷. При этом в условиях «партийного государства» партии сами создают себе преференции в плане государственного финансирования, доступа к СМИ.

Вместе с тем, Р. Кац и П. Мэир отмечали, что в отдельных странах картель может включать не только партии, представленные в парламенте, но и «исключенные из непосредственного процесса управления или… находящиеся в длительной оппозиции», т.к. они не лишаются доступа «к распределению государственных постов, к средствам массовой информации и государственным дотациям»²¹⁸. Для них также важно не допустить появления новых партий, что может повлечь за собой перераспределение выделяемых ресурсов.

Обратной стороной картелизации партий, создающей угрозу как для демократических режимов, так и для самих партий, выступает потеря «связи с простыми людьми и, как следствие, постепенная утрата легитимности»²¹⁹.

Таким образом можно констатировать, что партии как бы завершили цикл своего развития: возникнув как «предприятия претендентов» на определенные посты, партии снова вернулись к роли преимущественно «электоральных машин». Произошедшие социальные трансформации не просто заставляют их адаптировать свою тактику и стратегию, программные цели к новым реалиям, но лишают партии монополии на агрегирование политических интересов. Правила политической конкуренции существенно меняются: поддержку общества партиям приходится обеспечивать принципиально иными способами, но все равно они остаются основными акторами в политическом пространстве.

Только они обладают властью и являются основным механизмом смены правительства вместе с проводимой им политикой через выборы. Это единственная функция, которая не может быть выполнена какими-либо другими общественными институтами и которая является интегрирующей, системообразующей функцией, обеспечивающей идентичность демократии как политического режима²²⁰. А потому, вслед за С.М. Липсетом, можно говорить о «неизбывности политических партий»²²¹. Они остаются тем процедурным механизмом, который приводит в действие представительную демократию, так как сегодня нет иного института передачи власти и ее легитимации, перевода сформировавшейся повестки дня в поле практической политики.