6. Литургия оглашенных.
Первый вход.
В современном своем виде византийская литургия начинается целым рядом предварительных священнодействий и молитв (1). Первой начинается проскомидия (жертвоприношение), которая совершается самим священником на столе, расположенном с левой стороны (с северной стороны) от престола или в отдельной апсидной часовне для жертвоприношения, расположенной слева от алтаря. Во время этого священнодействия священник приготавливает хлеб и вино для Святой Евхаристии. Приготовление (разрезание) хлеба составляет священнодействие, во время которого вспоминаются Спаситель и святые. После того, как хлеб и вино приготовили, над ними совершают каждение ладаном и покрывают покровцами. Затем, совершают каждение церкви. Диакон начинает с каждения престола, затем совершает каждение алтаря, и потом всего храма. После этого он возвращается в алтарь и кадит престол во второй раз. После каждения священник встает на свое место у престола, а диакон на свое, снаружи Царских Врат с левой стороны. Священник благословляет начало ектении возгласом «Благословенно царство Отца и Сына и Святаго Духа». Далее следуют три ектении (одна длинная (великая) и две коротких (малых)), которые сопровождаются чтением молитв и пением антифонов.
Эти три предварительные священнодействия, предшествуют Малому Входу, или, следуя терминологии Максима Исповедника, Первому Входу (2). Тем не менее, в ранневизантийской литургии богослужение начиналось просто с Первого Входа; вышеупомянутые три предварительных священнодействия являются поздними вставками. Существование проскомидии не наблюдается даже еще в VIII веке (3). В манускрипте Барберини (Barberini) IX-го века священнодействие состояло только в молитве, призывающей Божию благодать на хлеб и вино (4). Каждение тоже является более поздней вставкой. Хотя Брайтман (Brightman) в своей реконструкции ранневизантийской литургии и говорит о каждении церкви на основании упоминания об этом священнодействии в житии Евтихия (582г.) (5), все же этот текст, как отмечает Ханссенс (Hanssens), не дает нам ни полной информации в какое время богослужения совершалось каждение, ни указывает на то, что это был уже стандартный, установившийся обряд (6). Данный случай описывает богослужение в Пасхальную ночь, что никак не может быть идентичным ежедневному богослужению. Пасхальное каждение церкви является особым священнодействием; оно описано в типиконе Студийского монастыря IX-го века, а также в типиконе Х-го века храма Святой Софии (7). Максим Исповедник в своем описании константинопольской литургии не упоминает о каждении (хотя его предшественник Псевдо-Дионисий описал начальное каждение в Сирийской Литургии) (8). Герман (Germanus) также не указывает на каждение храма в этот момент литургии, хотя и описывает каждение перед чтением Евангелия (9). Кроме того, ектении с их антифонами и молитвами также являются поздней вставкой к первоначальному обряду, и их происхождение было рассмотрено Матеосом (Mateos) (10).
Таким образом, в эпоху Ранней Византии литургия начиналась с Малого Входа. Свт. Иоанн Златоуст говорит о простоте ранней литургии, когда в одной из своих проповедей он выступает против «жидовствующих»: «Когда служитель входит, он не восходит на трон, пока не благословит всех присутствующих миром» (11). Порядок был следующий: 1) вход служащего священнослужителя; 2) его благословение миром; 3) его восшествие на трон, находящийся в апсиде; 4) начало чтений. Церемония входа начинала литургию, но каким образом она происходила, пока еще не изучено должным образом, и, так как не существует никаких особо важных текстов молитв, относящихся к этому Входу, литургисты с легкостью забывали о нем (12). Тем не менее, это было очень важное священнодействие, очень значительное для внимания комментаторов и весьма впечатляющее для зрительного восприятия. Мы читаем, что патриарх Евтихий перед своей кончиной в воскресенье был в храме Святой Софии на вечернем богослужении, «и там была огромная толпа людей, потому, что им особенно нравилось видеть, как он совершал вход в своем патриаршем облачении» (13). Учитывая евхаристический характер литургии, церемония Первого Входа должна была быть более впечатляющей, так как на ней присутствовало большее число священнослужителей, а также (как мы убедимся позже) и мирян. Желательно подобные священнодействия представлять и образно и действенно для того, чтобы более явственно ощутить взаимосвязь литургического священнодействия с архитектурной планировкой, связанной с ним.
В современной Византийской Литургии Первый Вход является сокращенным вариантом процессии с Евангелием. Литургические правила предписывают: « священник и диакон совершают три поясных поклона перед престолом; затем, священник берет Святое Евангелие и передает его диакону; после этого они выходят северными вратами в предшествии свещеносцев на Малый Вход» (14). «Малый Вход» составляет полукруг (больший или меньший), проходящий от северных врат к Царским (центральным) Вратам алтаря. Служащий священник идет за диаконом, который несет Евангелие. Подойдя к вратам, священник тайно читает Молитву Входа; диакон возносит Евангелие и описывает им крестное знамение; предстоящий священник и диакон входят Царскими (центральными) Вратами в алтарь и возлагают Евангелие на престол, пономари входят в алтарь южными вратами (15). В эпоху Ранней Византии это священнодействие происходило совершенно по-другому.
Первое отличие состоит в том, что сам Вход в ранневизантийскую эпоху был действительно входом, как таковым, т.е. первым входом в храм, а не круговой процессией из алтаря через церковь обратно в алтарь. Свт. Иоанн Златоуст говорит о нем, как о входе в церковь, а Максим Исповедник определяет его как «Первый Вход священнослужителей в храм» (16). Таким образом, предварительные священнодействия, с которых начинается литургия в наше время, являются более поздними вставками, так как священнослужителям не было никакого смысла входить в алтарь до Первого Входа.
Таким образом, можно представить, что Первый Вход в эпоху Ранней Византии следовал за официальным входом из нартекса через центральный вход в неф, и проходил далее вдоль центрального нефа к алтарю. Такой маршрут предписан для великих праздников в De ceremoniis (IX – X века) (17). Приходя в нартекс храма (Халкопратийского, Святых Апостолов или Святой Софии) со своим двором, как того требовали некоторые праздники, император садился на свое место, расположенное в нартексе, и ожидал прихода Патриарха. Затем появлялся патриарх, которого сопровождала процессия, и патриарх и император приветствовали друг друга. Предстоя перед Царскими Вратами (центральными входными дверьми (αϊ βασιλικαί πύλαι), держа в руках зажженные свечи, они совершали три поясных поклона в то время, как патриарх читал Молитву Входа (ή εύχή τής είσόδου) (18); затем, совершался сам вход. Патриарх и император вместе проходили через весь центральный неф, проходя через амвон, и поднимались на солею, подходя к Царским Вратам алтаря (αϊ άγιαι θύραι) (19). Тот же образец входа в общем виде представлен и в типиконе Святой Софии, описывая, как патриарх совершает Божественную Литургию в стациональных храмах* города, в которые он прибывал из церкви Святой Софии, проходя, предположительно, официальным шествием через атриум и нартекс. Если патриарх приходил в храм Святой Софии во время богослужения, то он входил в церковь неофициально через галерею, так как об этом говорится, что он «нисходил» и входил в алтарь (20). С другой стороны, что касается Божественной Литургии, то здесь говорится только о том, с какого места патриарх начинал «совершать вход», очевидно подразумевая его официальный вход через нартекс (21). Однако следует помнить, что, несмотря на то, что маршрут входа оставался прежним, сам вход в IX и X веках стал несколько замедляться пением антифонов, которые начали вводить в VIII веке. Только во время более торжественных богослужений, таких, какие описаны в De ceremoniis, антифоны опускались, и литургия начиналась с Малого Входа, как это предусматривал более древний устав.
*стациональный храм – храм, предназначенный для совершения стациональной Литургии; стациональная Литургия - богослужение, которое совершается епископом или его представителем в определенном храме, часовне или общественном месте в пределах города (или в его окрестностях) в дни праздников, постов или памятных дат, связанных с главным праздничным днем местной церкви. Первоначально появилась из-за отсутствия в данных храмах священников. (John F. Baldovin, S. J. “The Urban Character of Christian Worship. The Origins, Development, and Meaning of Stational Liturgy.” Pont. Institutum Studiorum Orientalium, Piazza S. Maria Maggiore,7 00185 Roma 1987).
Таким образом, Первый Вход включал в себя официальную процессию служащих священнослужителей, проходящую в здание храма, и далее в алтарь. Второе, и наиболее важное отличие между современной литургией и первоначальной состоит в том, что в древней литургии в Малом Входе участвовал не только служащий епископ или священник, но и весь верующий народ. В ранней Римской Литургии мы наблюдаем нечто противоположное: все миряне и младшие священнослужители сразу занимали свои места в церкви, а вход епископа был драматически разработан как кульминация их входа (22). В Константинополе миряне входили в храм вместе с епископом. Максим Исповедник сообщает: «Вход верующих в церковь вместе со служащим священнослужителем означает обращение неверующих от их заблуждений и незнания к ведению Бога, и обращение верных из беззакония и неведения в жизнь праведную и исполненную знания, как об этом говорит наш отец (Псевдо-Дионисий). … Такой человек (обращенный) в жизни и истине совершает вход со Христом, нашим Богом и Первосвященником, в жизнь праведную, которую символизирует церковь» (23).
Вход епископа символизирует пришествие Христа. «Первый Вход священнослужителя в церковь является образом и символом первого пришествия в мир во плоти Сына Божия Христа Спасителя» (24). Но важнее моральной трактовки входа мирян, которую изложил Максим, является, вероятно, внутреннее изменение состояния их сердец. Далее, в следующем отрывке говорится о том, что «Первый Вход во время Божественной Литургии» символизирует изменение помраченного состояния материального мира в состояние созерцательной жизни. В своем преображенном состоянии «душа взойдет, даже воспарит, как в храм, в неприкосновенное святилище состояния мира и естественного созерцания духа, созерцания спокойного, свободного от всякого беспокойства; взойдет вместе со Словом и под руководством Слова, нашего великого и истинного Бога и Первосвященника» (25). Или еще: «Первый Вход означает отвержение безверия и умножение веры, обуздание беззакония и возрастание в праведности, отвержение неведения и умножение знания» (26). И, в конечном итоге: «Первый Вход, в основном, означает первое пришествие нашего Бога; но еще он означает преображение входящих с Ним и через Него, преображение из неверия в веру, из беззакония в праведность, из неведения в знание» (27).
Таким образом, Максим Исповедник свидетельствует об участии мирян в Малом Входе, которому приписывает огромное моральное значение. В те времена Малый Вход также сопровождался молитвами, которые также свидетельствуют о том, что в этом священнодействии принимали участие и миряне. Современная молитва входа, которую тайно читает священнослужитель перед входом, находится в манускриптах IX-го века Литургии свт. Василия Великого. Ее текст только в общих чертах упоминает о мирянах в прошении о том, чтобы «со входом нашим, входу святых ангелов быти» (28). В то же время, соответствующая молитва Литургии свт. Иоанна Златоуста более точна в определениях и может быть датирована эпохой, когда со служащим священнослужителем в храм входила вся община. «Благодетель и Создатель всего творения, прими церковь входящую, исполни полезное каждому человеку, приведи всех к совершенству и сотвори нас быть достойными Твоего Царства» (29). Как отмечает Матеос (Mateos), эта молитва должна была читаться вслух (30).
В добавлении к вышесказанному, надо отметить, что благословение, которое сейчас произносят перед входом в алтарь, по всей видимости, также относится к входу верующих мирян. Диакон просит благословить вход и священнослужитель отвечает: «Благословен вход святых твоих, всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь» (31). Матеос (Mateos) переводит выражение τών άγίων σού, как среднего рода «вход (т.е. врата) святых твоих», приписывая его значение к алтарным вратам (32). Тем не менее, такое выражение было бы доволно необычным по форме. Более распространенный термин, относящийся к алтарю – «Святая Святых», τά άγια τών άγίων, а более распространенный термин, означающий алтарные врата – «Святые Врата», τά άγια θυρία (33). Более того, термин среднего рода τά άγια в литургической терминологии относится к Святой Евхаристии, как, например, в возгласе «Святая святым» (34). Таким образом, как благословение, так и предшествующая ей молитва, должны были произноситься не перед входом в алтарь, а перед входом в неф храма (у Царских (центральных входных) Врат), когда священнослужитель вместе со всей общиной верующих входил в церковный неф. Как мы уже отметили выше, De ceremoniis помещает Молитву Входа именно в этом месте (35).
Во время Малого Входа патриарха сопровождали и священники и миряне. Среди них самое важное положение занимал диакон, несущий Евангелие. В этом отношении современный ритуал, по всей видимости, в точности отражает первоначальную процессию. Диакон несет Евангелие впереди священнослужителя, перед ним идут свещеносцы и несут кадило с воскуриваемым ладаном. Как и в раннем римском богослужении, Евангелие возносят и кладут на престол, как бы символизируя воцарение Христа, Слова Божия, - лейтмотив общий в раннем христианстве и для западного и для византийского искусства (36). Тот факт, что Евангелие предшествует священнослужителям, говорит о его превосходстве над священнослужителем, так как совершенно ясно, что в византийском порядке процессии первенство чести соответсвует первенству места, в отличии от римского правила «juniores priores».
В De ceremoniis мы постоянно видим, что при Первом Входе патриарха на литургии используется Евангелие, кроме того здесь упоминается и еще один елемент, используемый в этой процессии – иподиакон, несущий крест (37). Крест использовался при входе всегда, из какой бы части города в храм ни шла бы процессия. Когда император присоединялся к процессии, обычно уже в нартексе, он приветствовал патриарха, целовал Евангелие и крест (38); иногда соблюдался и другой порядок, согласно которому император целовал Евангелие до приветствия патриарха, что, вероятно, было более правильно (39). Евангелие имеет непосредственное отношение к Христу, и, следовательно, ему первому должно оказывать почтение.
Также и у Германа (Germanus) мы находим, что Евангелие несли впереди епископа, так как в описании говорится сначала о внесении Евангелия, а уже потом о том, как епископ занимал свое место на троне (40). Хотя Максим Исповедник и не говорит точно о внесении Евангелия, но его слова о том, что Малый Вход совершается «вместе со Словом и под руководством Слова», можно рассматривать как намек на это (41).
Священство также должно было принимать участие в Первом Входе, сопровождая служащего епископа вплоть до синтрона, находящегося в апсиде. Ни Герман, ни Максим не упоминают, какое участие они принимали в этой процессии, но De ceremoniis упоминает различные степени священства, сопровождающие епископа. Обычные священнослужители (κοινοί κληρικοί) не входили Царскими Вратами с епископом, а пользовались дверьми, находящимися сразу справа от центральных врат, и входили вместе с лицами городского гражданского правления (42). Однажды упоминаются также и регенты, как «идущие впереди патриаршей процессии» (43); вместе с патриархом входили митрополиты и епископы (44). De ceremoniis не указывает, каким образом они предшествовали или следовали за предстоящим епископом, но в современной Византийской Литургии если с предстоящим епископом служат и другие епископы, они следуют за ним.
И в заключении, император принимал свое, особое участие в Малом Входе. Надо быть очень осторожными, как мы уже говорили, и не переоценить роли императора, так как его участие в литургии было скорее исключением, чем правилом. Но когда он принимал участие в литургии, обычный порядок предусматривал его прибытие в нартекс перед появлением патриарха, которое совершалось особой процессией; когда он прибывал в нартекс храма, он садился и ожидал прибытия патриарха и его процессии. После того, как император целовал Евангелие и приветствовал патриарха, он становился вместе с патриархом перед Царскими Вратами (центральными входными) для совершения молитвы, которая и начинала Первый Вход. И патриарх, и император проходили рядом друг с другом к центральной части нефа, проходили через амвон и солею, и подходили к Царским (Святым) Вратам алтаря (45). В этом случае Малый Вход украшался также почетной охраной императора. В двух отрывках эта охрана просто названа камергерами (46), но в другом отрывке перечисляются равдофоры*, те, кто нес ордена, знамена, а также упоминается охрана из римского монашества (47). Они шли впереди процессии и занимали места справа и слева на солее. Идентичность почетной охраны римского епископа в VII веке во время входа в стациональной литургии** с вешеупомянутой настолько поразительна, что наврядли является простым совпадением. В Риме почетная охрана состояла из регентов, солдат, несущих знамена, и тех, кто нес кресты и
* жезлоносцы (жандармы, расчищавшие дорогу императору от толпы прим. пер.).
**стациональная Литургия - богослужение, которое совершается епископом или его представителем в определенном храме, часовне или общественном месте в пределах города (или в его окрестностях) в дни праздников, постов или памятных дат, связанных с главным праздничным днем местной церкви. Первоначально появилась из-за отсутствия в данных храмах священников. (John F. Baldovin, S. J. “The Urban Character of Christian Worship. The Origins, Development, and Meaning of Stational Liturgy.” Pont. Institutum Studiorum Orientalium, Piazza S. Maria Maggiore,7 00185 Roma 1987).
свечи (48). Они располагались по обе стороны пути процессии или солеи, которая в ранних церквах Рима находилась в центральной части нефа перед алтарем (49). Похоже на то, что константинопольский обычай ведет свое происхождение со времен Ранней Византии, и довольно рано был заимствован Римом. Можно предположить, что оба эти обычая ведут свое происхождение от императорской церемонии эпохи Позднего Рима (50).
Подойдя к Святым Вратам, император пропускал в алтарь патриарха (также и митрополитов) первым, оставаясь снаружи, совершая молитву и держа в руке горящую свечу (51). Затем он входил в алтарь, клал на престол пожертвование золотом, выходил из алтаря боковыми дверьми и занимал свое место в южном нефе.
Целью Малого Входа был синтрон, находящийся в апсиде храма. Как мы уже увидели, свт. Иоанн Златоуст говорит о следующем порядке: 1) вход служащего священнослужителя; 2) его благословение миром; 3) его восшествие на трон в алтаре (52). Максим Исповедник не упоминает о восшествии на трон, а переходит сразу от Первого Входа к чтениям Священного Писания, хотя однажды он упоминает о том, что после чтений епископ сходит с трона (53). Герман (Germanus) более точен, кроме того он придает духовное значение восшествию на синтрон.
«26. Предстоящий епископ восходит на синтрон и благословляет людей, как и Сын Божий (который), исполнив дело нашего спасения, вознес руки Свои и благословил святых Своих апостолов словами «мир вам», а через апостолов и благословил весь мир.
27. Сидение епископа на троне означает, что Сын Божий облек Себя в человеческую плоть и возложил на Свои плечи найденную овцу (т.е. заблудшее человечество), что и означает омофор; плоть Свою Он вознес выше всякого царства и силы и власти добродетелью свыше, и принес в жертву Богу Отцу. Бог Отец принял это как жертву приятную за все человечество, и сказал Сыну: «Сиди одесную Мене». И Сын сидит одесную Силы свыше (54)».
Таким образом, восшествие на синтрон означает и принесение себя в жертву Христом и последующее Его прославление одесную Отца. Порядок, изложенный Максимом Исповедником, слегка отличается от того, который изложил свт. Иоанн Златоуст тем, что здесь говорится о том, что епископ благословляет людей непосредственно перед тем, как воссесть на синтрон, а не перед тем, как он восходит на трон; но эта деталь не существенна. Предположение Боуера (Bouyer) о том, что священнство садилось на свои места, расположенные в центральном нефе храма, до окончания чтений, не подтверждается никакими литургическими данными (55).
Вместе со служащим епископом в алтарь входили и другие сослужащие ему священнослужители. Они занимали свои места на синтроне по обе стороны от епископа после того, как он садился на свое место. Этот порядок предписан Лаодикийским Собором и наблюдается в Византийской Литургии и в наше время. «Не подобает пресвитерам прежде входа епископа входити и сидети в олтаре, но с епископом входити, кроме случая, когда епископ немощен или в отсутствии» (прав. 56), - предписывает собор (56). И этот порядок отличается от римского, где священники занимали свои места в апсиде, ожидая прихода епископа. Синтроны Студийской базилики и церкви св. Евфимии, также как и описание храма Святой Софии Павлом Силенциарием, указывают на то, что только самая верхняя лавка предназначалась для сидения. Древние церковные соборы запрещали диаконам и прислужникам садиться вместе со священниками (57).
Таким образом, мы достаточно много знаем о порядке церемонии Первого Входа в том виде, в котором она проводилась в ранневизантийскую эпоху. Мы знаем участников этой церемонии: предстоящий епископ, диакон, несущий Евангелие, клирики и крещеные миряне; кроме того, около двенадцати раз в году император и его охрана. Мы знаем последовательность и маршрут процессии: от Царских (центральных входных) Врат, где предстоящий епископ читал Молитву Входа, далее к центральной части нефа, через амвон на солею мимо императорской охраны, которая стояла по обе стороны; далее, через Царские (Святые) Врата алтаря к престолу, на который возлагалось Евангелие, и далее к синтрону, откуда предстоящий епископ благословлял миром верующих до того момента, как он садился на верхней скамье синтрона в окружении священников и\или епископов. Мы уже рассмотрели архитектурную обстановку ранних церквей Константинополя, в которой разворачивалось это священнодействие, и здесь мы должны учитывать тесную взаимосвязь между самим священнодействием и архитектурой.
Во-первых, строгие продольные линии богослужебной процессии имеют очевидную связь с храмовой планировкой продольного типа, которая так характерна для эпохи Ранней Византии. Совершенно очевидная ось соединяет Царские (центральные входные) Врата и Святые (Царские алтарные) Врата. Первые всегда ставились намного выше, чем остальные двери нартекса. Единственным исключением является храм св. Евфимии, в котором перестройка дворцового зала в церковь заставила сдвинуть ось в сторону от главного большого входа. Но это даже больше подчеркнуло эту ось, так как пришлось поставить дополнительную дверь, расположенную на этой оси для того, чтобы не нарушать обычного порядка процессии Малого Входа. Также и солея подчеркивает продольный характер ранневизантийской храмовой планировки, а параллели между римским и константинопольским обрядами в этом отношении являются поразительно схожими. Наверное, мы должны объяснить ту неохоту, с которой ранневизантийская архитектура отходила от линий базилики, характерных ранним церквам, прочностью литургических традиций. Независимо от того, придаем ли мы причинное значение этой взаимосвязи, непреложным фактом остается то, что до тех пор, пока Малый Вход сохранял характер официальной процессии, идущей из нартекса в апсиду, храмовая планировка сохраняла свои продольные тенденции (даже в купольных храмах св. Ирины и Святой Софии). С другой стороны, мы обнаруживаем, что после того, как Первый Вход изменился в эпоху Средней Византии в простое исхождение из алтаря и возвращение обратно, продольная планировка стала исчезать и заменяться центрической планировкой.
Во-вторых, тот факт, что литургическая процессия начиналась снаружи храма, исключает возможность расположения диаконника, предназначенного для облачения, внутри церкви. Служащий епископ начинал свой вход уже облаченный для совершения литургии, и это совершенно очевидно из того, как это описывается в житии Евтихия: людям «особенно нравилось видеть, как он совершал вход в своем патриаршем облачении» (58). Следовательно, совершенно бессмысленно пытаться определить в том или ином углу Святой Софии место, которое использовалось как диаконник, или пытаться представить себе, что для этой цели использовался тесный коридорчик, спрятанный под синтроном.
Священнослужитель облачался до входа в церковь, или в резиденции патриарха, или в другом каком-либо месте, откуда начиналась праздничная процессия. В V – VI веках облачение, несомненно, было менее формальным: епископ надевал обычную одежду патриция и надевал на нее нарамник (омофор) (59).
Также становятся ясными и другие точки соприкосновения между церковной планировкой и церемонией. Элементарная необходимость организовать огромное количество людей для участия в Первом Входе продиктовала планировку атриума и нартекса в передней части храма, а также наличие в храмовом здании множества входов. Миряне играли довольно важную роль в этом священнодействии, и довольно прискорбно, что об этом у нас не так много информации. Литургические источники в основном говорят о главных участниках литургии – священнослужителях, императоре и его дворе; о той роли, которую играли простые люди, мы можем только догадываться. Но наличие атриума во всех церковных планировках, которые известны нам, должно говорить о том, что община мирян должна была ожидать прихода служащего епископа и входить в храм после него. Перед храмом находилось крытое место, где люди могли собираться, ожидая появления епископа, и, затем, встречать его возгласами приветствия. Император подходил к храму Святой Софии со стороны часовой башни, и люди также встречали его возгласами приветствия (60). Несомненно, это и есть основная литургическая функция атриума.
Нартекс, по всей вероятности, служил местом организации начала процессии Малого Входа. Здесь соблюдался протокол встречи императора с патриархом, а клирики и императорский двор занимали свои места перед Царскими Вратами для начала литургии. Вероятно, что и миряне занимали свои места перед тем, как должна была начинаться литургия. Как нам сообщают, когда император ожидал прибытия патриарха, церемониймейстер начинал пение тропаря или антифона «и все, кто принимал участие в процессии, входили в нартекс Великой Церкви с пением тропаря» (61). С пением византийского песнопения, которое эквивалентно римскому интройтусу*, они входили в нартекс и ожидали появления епископа, чтобы во главе с ним войти в храм. Двойной нартекс храма Святой Софии может быть не более чем помещением, практически приспособленным для большого количества людей, что облегчало здесь организацию процессий. Идея о том, что нартекс являлся портиком для оглашенных и кающихся должна быть окончательно предана забвению, как это уже было изложено в предыдущей главе.
*интройтус, интройт – входной стих, который поется или играется на органе, первая часть обедни (Азаров А. А. Большой Англо-Русский Словарь Религиозной Лексики. Москва, изд. «Флинта», изд. «Наука» 2004).
Порядок, по которому в храм входили миряне, неизвестен, хотя люди, имеющие положение в обществе, должны были входить впереди простого народа. После того, как в храм входили люди высокого общественного положения, простой народ вероятно просто беспорядочно входил в церковь через множество входов, расположенных в нартексе и с боковых сторон храма, для того, чтобы занять свое место в центральном и боковых нефах к тому времени, как патриарх взойдет на трон, повернется к народу, и благословит его словами «Мир всем». Само священнодействие должно было быть очень захватывающим и для тех, кто принимал в нем активное участие, и для зрителей, так как внезапно все здание оживало, пробужденное волной массового пения и процессии с Евангелием, несущей множество свечей в сопровождении клириков.
К нашей реконструкции Первого Входа два изображения могут добавить красок. В Минее Х-го века Василия II из множества миниатюрных изображений процессий одно ясно определяется как изображение Малого Входа (ил.90). Эта миниатюра изображает празднование 26-го октября, праздник избавления города от землятрясения 740 года. Процессию возглавляет епископ, несущий в левой руке Евангелие с золотым окладом и украшенное драгоценными камнями, в правой руке епископ держит кадило; здесь экономность художника приписала епископу те задачи, которые присущи сопровождающим его диаконам. С правой стороны от епископа стоит человек, несущий крест. Его шею обхватывает ремень, который помогает ему нести тяжелый крест. Сам же крест является образцом ювелирного искусства: сделанный весь из золота, он усыпан жемчугом и самоцветами, и украшен ювелирными подвесками, свисающими с обеих сторон поперечной перекладины. Справа от человека несущего крест идет мирянин, несущий свечу, по всей видимости, почетный гражданин высокого общественного положения.
Во втором ряду фигур мы видим молодого диакона, носящего белый орарь как свечу; справа от него расположен другой клирик, который держит в своей правой руке пергаментный свиток и, судя по положению его пальцев, читает. Этот человек, как полагает редактор Минеи, должен быть регентом, который давал тон в эктениях для прихожан или запевал тропарь входа (62). Вслед за этими более важными персонами следуют остальные клирики, а за ними толпа обычных мирян, несущих в своих руках свечи. Так в самом миниатюрном масштабе, который можно только себе вообразить, миниатюрист изобразил все детали Малого Входа: здесь есть и епископ, и Евангелие и Крест, регент, диакон, клир и даже миряне. Храм, возле которого они собрались для входа, - известная ранневизантийская базилика V – VI-го века храм Богородицы во Влахерне (63).
Первый Вход также изображается и в алтарной мозаике храма Сан Витале в Равенне, правда с тем отличием, что в этом случае во входе принимает участие и императорский двор, что привело к некоторым проблемам в интерпретации этого изображения (илл. 91 – 92). Полемика, которая разгорелась между Стрицевичем (Stričević) и Грабаром (Grabar), не помогла решить основной иконографический вопрос панелей, так как ни одна из предложенных альтернатив не является абсолютно приемлемой (64). Стрицевич утверждает, что на мозаике изображено перенесение хлеба и вина на Великом Входе (это было и ранней гипотезой Ланцони (Lanzoni) и фон Симсона (von Simson), высказанной ими еще до Стрицевича (65)). Как утверждает Грабар, это иконографически невозможно, и не потому, что Великий Вход не существовал в ранневизантийской литургии (как утверждает Грабар), а потому, что Великий Вход (или Вход Таинства) совершенно не похож на ту церемонию, которая изображена на мозаике. Как мы увидим позже в реконструкции Великого Входа, в нем не принимали участие ни епископ, ни Евангелие, ни Крест, а перенесение Даров совершалось исключительно диаконами. Если в процессии принимал участие император, то он просто сопровождал диаконов, неся свечу (66).
Со своей стороны Грабар попытался полностью проигнорировать литургический контекст этого изображения только для того, чтобы подчеркнуть параллели с другими сценами, изображающими императорское пожертвование, как, например, панель базилики Сан Аполлинарио ин Классе (67). Однако эти параллели носят не более чем общий характер. Очень специфичными являются изображения пожертвования на панелях в храме Сан Витале, так как относятся к Малому Входу Божественной Литургии, и все отрывки, цитируемые Грабаром из De ceremoniis, однозначно относятся именно к этой церемонии, хотя Грабар и не заметил этой особенности. Епископ Максимиан возглавляет эту процессию, облаченный в архиепископский нарамник или паллиум; в своей правой руке он несет ювелирно украшенный крест (ил.91). Непосредственно рядом с ним находятся два диакона, один из которых несет Евангелие (облаченное в золото и усыпанное жемчугом и сердцевидными изумрудами), а другой – кадило.
При входе в неф храма епископа сопровождает император, который встречает епископа в нартексе церкви. Нордстрём (Nordström) утверждает, что эта сцена относится к изображению событий, происходящих в нартексе, так как Юстиниан изображен все еще в царском венце (68), но даже в нартексе император должен был снимать свой венец при встрече епископа; здесь же императорский венец является просто обычным отличительным знаком императора. По всем признакам эта процессия находится уже в активном движении. Императора сопровождают три высокопоставленных представителя императорского двора (иногда их ассоциируют с банкиром Аргентарием, который находится слева от императора, и военачальником Велизарием, который находится справа от императора). За ними следует военная охрана.
В это же время, на противоположной панеле (ил.92) изображена императрица Феодора, которая входит в одну из дверей храма из атриума, что может подтверждать изображение фонтана. На ней также возложена императорская диадема, которая отличается более пышной художественной работой: подвески диадемы дотрагиваются до плеч императрицы; ожерелье императрицы по своей роскошности не имеет себе равных. С правой стоорооны ее сопровождают два камергера, один из них отдергивает для императрицы дверную завесу; слева от императрицы находятся две фрейлины. Главные персонажи сопровождаются толпой женщин, одетых лишь немного строже их. Императрица несет чашу, которую она протягивает в дарственном жесте, точно также как и император несет дискос или неглубокое золотое блюдо. Императорское пожертвование, как мы уже увидели, было неотъемлемой частью императорского участия в Первом Входе. В Х-м веке пожертвование обычно составляло мешочек золота, хотя, как мы читаем в литературных источниках, временами оно могло состоять из потира и чаши (69). (Согласно Павлу Силенциарию, при освящении храма Святой Софии всякий входящий в храм приносил дары) (70).
Художник, росписавший панели Сан Витале, уменьшил количество клириков, участвовавших в Малом Входе до трех основных участников. Правда, в качестве компенсации, он оставил нам впечатляющее изображение участия во Входе императора и императрицы с их двором и со всеми их регалиями. Эти две панели также изображают и разнообразие движения людей, принимающих участие в этой церемонии: епископ входит в неф храма главным маршрутом через Царские (центральные входные) Врата, другие участники Входа входят в храм другими дверьми. Таким образом, живописные источники дополняют литературные в реконструкции этого предначального священнодействия ранневизантийской литургии, связанного с величайшим народным волнением.
Чтение Священного Писания и проповедь
Когда епископ приходил на свое место на синтроне, священнослужители располагались на синтроне по бокам от него, а народ занимал свои места внутри храма, после всего этого начиналась Литургия Слова. Основные компоненты Литургии Слова во всех раннехристианских литургиях были стандартны: целый ряд чтений текстов Священного Писания, обычно чередующиеся пением псалмов и проповедями. Хотя литургисты уделили огромное внимание текстам чтения и их последовательности в течении литургического года, при этом они очень мало уделили внимания самой последовательности этого священнодействия, и еще меньше вопросу проповеди (71).
Из частых упоминаний в проповедях свт. Иоанна Златоуста выясняется, что в ранневизантийской литургии существовало три чтения из Священного Писания: одно из Ветхого Завета (вероятно, относящееся к пророкам); одно из Деяний Апостолов или Апостольских посланий, как принадлежащее апостолам; и, в конечном итоге, как кульминация всего чтения, Евангелие (72). Максим Исповедник говорит о том, что эта традиция сохранялась и в его дни; хотя он и не перечисляет чтения, но, говоря о чтениях, которые предваряли Евангелие, он говорит о них во множественном числе (73). К временам Германа (по крайней мере, к IX-му веку) чтения сократились до современных двух – апостольским и Евангелию (74).
Вероятно, с самых ранних времен разница в чтении Писаний определялась торжественностью, с которой читались (или пелись) пророческие и апостольские Писания и с которой читалось Евангелие. Первые читали младшие клирики из класса чтецов. В эпоху правления Юстиниана в Святой Софии было 110 чтецов, а во времена Ираклия их число достигло 160 (75). Созомен сообщает, что в Константинополе Евангелие обычно читал диакон, хотя один раз в год, в Пасхальное Воскресенье, епископ лично читал священный текст о Воскресении Христовом (76).
Как определенно утверждает Павел Силенциарий, местом для чтения Священных Писаний обыкновенно являлся амвон (77). Торжественность, с которой проводились первые два чтения, была минимальной, в отличии от чтения Евангелия, которое вносили на престол перед епископом целой процессией; вероятно, что книги для первых двух чтений просто клали на амвон. Это наиболее правдоподобная трактовка слов Павла Силенциария о том, что амвон как «башня возвышается для того, чтобы на нем беспрепятственно пользоваться священными книгами» (78). Таким образом, без каких-либо формальностей, за исключением краткого диалога – епископского благословения миром и возгласа чтеца, призывающего к вниманию, чтец восходил на амвон и начинал чтение, без какой-либо формальной процессии. Подобным же образом на амвон восходили и регенты для того, чтобы задавать тон псалмам, чередующимся с чтением Священного Писания. Лаодикийский Собор определенно говорит о том, что регенты для пения восходят на амвон (79). Максим Исповедник подтверждает, что в ранневизантийской литургии между чтениями существовали такие музыкальные вставки (80).
В отличии от первых двух чтений, чтение Евангелия сопровождалось особой торжественностью. В раннехристианские времена книга Евангелия являлась образом Христа par excellence*; при любом священнодействии: и при возложении на престол или кафедру, или при торжественной процессии, этой книге воздавалось особое почитание как Самому Христу. Так при спорах с иконоборцами упоминалось и Евангелие, как аналогия икон Спасителя, а соборное определение, утверждающее почитание образа
*главным образом
Христа, просто основано на том, что, как и образы, Евангелие во все времена было предметом поклонения христиан (81). Следовательно, следует предположить, что когда диакон выходил с Евангелием из алтаря к амвону, то это происходило с особой торжественностью.
В современном византийском обряде диакон вначале кадит престол и алтарь, затем иконостас и людей, после этого он входит в алтарь и принимает Евангелие из рук предстоящего священника, который и благославляет его; в заключении он выносит Евангелие, перед ним несут свечи к тому месту, где он будет читать Евангелие, то есть перед Царскими Вратами алтаря (амвон практически уже исчез) (82). Весь этот порядок священнодействия, по всей видимости, отражает порядок первоначального византийского обряда. Джером (Jerome) упоминает об использовании свечей в процессии с Евангелием: «во всех церквах Востока, когда выносят для чтения Евангелие, зажигают свечи, даже если солнце взошло уже высоко, - не для того, чтобы рассеять тьму, а для того, чтобы выразить радость» (83). Несомненно, Джером говорил на основе собственного опыта присутствия на литургиях восточного обряда, включая Константинополь, который он посетил между 379 и 381 годом (84). Герман говорит о каждении в этот момент богослужения на ранневизантийской литургии, хотя Максим Исповедник об этом не упоминает (85).
Если зрительно добавить к каждению и свечам богатство самого Евангелия, которое обычно было облачено в золото и драгоценности, то несложно понять слова Павла Силенциария, утверждающего, что изнесение Евангелия было впечатляющим священнодействием, которое «приковывало к себе взгляды людей» (86). Люди, которые сидели (что было позволительно на первых двух чтениях), все вставали на чтение Евангелия, а император снимал свой венец. После чтения, когда Евангелие вносили обратно в алтарь с амвона через солею, люди проявляли еще больший интерес. При этом диакон нес Евангелие так, чтобы верующие могли поцеловать его или дотронуться до него. «Море людей» накатывало на солею, выражая свое поклонение Евангелию (87). Учитывая внимание людей к чтению Евангелия и сопровождающих его священнодействий изнесения Евангелия из алтаря и внесение его обратно, можно твердо утверждать, что это было кульминацией всех трех чтений Священного Писания.
Во время чтений Священного Писания епископ оставался на своем месте в апсиде алтаря. Епископское благословение «мир всем», которое предваряло каждое чтение, по словам Максима Исповедника прозносилось «из алтаря» (88). Как председательствующий на собрании, епископ наблюдал за порядком ведения Литургии Слова, находясь на своем возвышении на синтроне. Максим рассматривает епископское благословение как подтверждение подлинности порядка ведения богослужения или как ангельский глас, поднятый против ересей диавольского врага. В продолжение всех чтений присутствие епископа ощущалось довольно сильно, хотя основное внимание приковывалось к амвону, расположенному в центральной части нефа. И когда заканчивалось третье – евангельское чтение, все взоры обращались к епископу – люди ожидали услышать, как он будет толковать евангельские слова, которые они только что услышали.
Удивительно, но в отношении проповеди в раннехристианской литургии было уделено очень мало внимания. Лучшей работой в этом вопросе является раздел Бингхема (Bingham), которому уже сто лет и который никогда не упоминался в литургической литературе (89). Большинство литургистов, кажется, забыли, что проповедь (или гомилия) была неотъемлемой частью раннехристианского богослужения; Ганссенс (Hanssens), Салавилль (Salaville), Шульц (Schultz) и другие обходят этот вопрос стороной, не проронив ни слова. И все же, поскольку проповедь подводила итог и давала трактовку содержанию трех чтений Священного Писания, то она являлась кульминацией первой части литургии. Это был своего рода порядок возрастания, когда народ вначале слушал чтецов, потом диакона, и, в конечном итоге, самого епископа, который последовательно излагал учение Христа. Гомилия являлась единственной личностной и неспланированной частью богослужения. При достаточном красноречии проповедника эта часть первой половины богослужения могла стать и самой длинной; мы даже знаем, что свт. Иоанн Златоуст обстоятельно защищал свои длинные проповеди, многие из которых длились до двух часов (90).
Как отметил Бингхем (Bingham), общий порядок проповеди в раннехристианской церкви был противоположным современному: если сейчас прихожане сидят, в то время как священник проповедует стоя, то в раннехристианской Церкви епископ для проповеди садился на епископский трон, а прихожане стояли. Как и большая часть Литургии Слова, этот обычай, несомненно, был заимствован из ветхозаветной церкви. В отношении синагогального богослужения мы читаем, что Христос стоял, когда читал книгу пророка Исаии, но когда Он окончил чтение, Он сел и стал учить людей (Лук. 4, 20). Слова «седалище Моисеево» относились именно к учительской роли раввинов, восседающих на нем. Неединичные экземпляры раннехристианского искусства, изображающие проповедующего Спасителя, Который восседает в кругу Своих апостолов, представляли для верующих некую аналогию того, что они видели каждое воскресенье – епископа, который проповедовал, восседая в кругу своих пресвитеров. Герман (Germanus) делает эту аналогию более явственной: «Алтарь – это возвышенное место и престол, на котором восседает Христос Вседержитель в кругу Своих апостолов» (91).
Насколько обычны были проповеди в ранневизантийской литургии, можно только предположить. Лаодикийский Собор рекомендует, чтобы проповеди (именно во множественном числе) следовали за чтениями и произносились до ухода оглашенных (92). Что касается V-го века, непревзойденная подборка проповеднической литературы, которую оставил свт. Иоанн Златоуст, является ярким свидетельством того, что в его дни проповедь в храме была частым явлением. И на воскресных литургиях, и на литургиях в будничные дни Великого Поста богослужение было украшено красноречием великого патриарха. В начале V-го века Созомен также свидетельствует о том, что в Константинополе проповеди произносятся довольно часто, в то время, как в Риме они являются редкостью (93). Согласно Кодексу Феодосия, епископы, которые или пренебрегают проповедью, или проповедуют небрежно, классифицируются как sacrilegii (кощунники) (94). Этот же закон повторен и в Кодексе Юстиниана (95), а Трулльский Собор, состоявшийся в конце VII-го века, утверждает, что епископы должны проповедовать каждый день, но особенно в дни воскресные (96). При этом, из слов последнего закона, совершенно ясно следует, что к этому времени в Константинополе перестал соблюдаться обычай проповеди. Интересно отметить, что в VI-м веке в Константинополе не наблюдается ни одного более или менее значительного письменного автора проповедей; при этом ни Герман, ни Максим Исповедник в своих описаниях литургии не говорят о проповеди, как о неотъемлемой части богослужения.
Что касается специфической информации о том, как проводилась проповедь в Константинополе, то она почти полностью отсутствует, за исключением того факта, что свт. Иоанн Златоуст обычно проповедовал с амвона. Созомен в своем рассказе о том, как народ толпился, желая услышать проповедь свт. Иоанна Златоуста, говорит о том, что святитель «находился посреди народа, восседая на возвышении для чтеца» (97). Сократ, описывая проповедь Златоуста против Евтопия (Eutopius), говорит нам о том, что Златоуст восседал на амвоне, «где он предпочитал проповедовать, так как отсюда его могли лучше услышать» (98). Ван де Паверд (van de Paverd) обращает внимание на то, что этот отрывок свидетельствует о том, что проповедь не была в это время обычной в Константинополе, а скорее была исключением, так как здесь приходится говорить о том, что Златоуст хотел, чтобы его лучше услышали (99). В другом случае, который имеет очень важное значение в жизни свт. Иоанна Златоуста, мы видим, что он проповедует с обычного места – епископского трона. После однодневного изгнания Златоуста в 403г., сторонники святителя вошли в окрестности Фракийского Босфора и заставили его вернуться в храм Святой Софии. Затем они «заставили его благословить людей миром, по священническому обычаю, и воссесть на епископском троне (τόν έπισκόπικον θρόνον). После этого они потребовали, чтобы он произнес небольшую импровизированную проповедь» (100). Важность происшедшего события была очевидна для всех. Восставшие на бунт сторонники святителя не ощущали себя паствой, у которой действительно есть епископ до тех пор, пока епископ не занял свой трон и не стал проповедовать как архиерей. С другой стороны, противники святителя использовали против него этот же аргумент, обвиняя его в том, что он занял епископский трон до того, как синод восстановил его официально (101). Свойственным местом для епископа была его кафедра, расположенная в апсиде, которая была символом его власти управления и проповедования в отношении вверенной ему паствы (102). Сам Златоуст приписывает символику учительства епископскому трону, когда указывая на качества, необходимые для епископа он говорит: «Если кто не знает, чему он должен учить согласно православному учению, то такой человек должен быть удален от учительского трона» (103).
Таким образом, во времена свт. Иоанна Златоуста в константинопольских церквах находилось два трона (что необычно для нас): обычный епископский трон (или кафедра), расположенный в апсиде, и временный трон (вероятно нечто большее, чем просто кресло), предназначенный для тех случаев, когда епископ проповедовал с амвона. Амвон еще назывался «возвышением для чтецов» в отличии от священнического возвышения, которое относится к алтарю. Для епископа взойти на амвон означало сойти, так как амвон предназначался для младших клириков, а иногда даже мог использоваться в сугубо мирских делах. Мы читаем, что в 625г. комит и спафарий взошли на амвон Святой Софии для того, чтобы обсудить цену хлеба (104).
Мы не знаем, следовали ли преемники свт. Иоанна Златоуста этому обычаю, так как исторические источники в этом вопросе ничего не говорят. Максим Исповедник сообщает о том, что после чтения Евангелия, незадолго до того, как отпустить оглашенных из храма (т.е. после проповеди, если таковая была), «епископ сходил со своего трона» (105). Следовательно, в это время в обычной богослужебной практике не было принято проповедовать с амвона (106).
Единственным примером византийского искусства, который изображает епископа, проповедующего с синтрона, являются изображения Пятидесятницы, на которых мы находим не одного епископа, а двенадцать первых епископов – апостолов, проповедующих одновременно. Эти изображения являются, несомненно, литургическими в своем построении, и дают нам хоть какой-то намек на то, как проводилась проповедь во время литургии. Также как и на изображении свт. Григория Богослова на Парижском манускрипте (ил. 93), апостолы восседают на полукруглой скамье, которая возвышается на одну ступень. Держа в руках книги или свитки Евангелия, они оживленно жестикулируют, как будто они вдохновенно проповедуют. В центре, вместо одиноко возвышенного епископского места, изображена этимасия*, Слово возшедшее на престол и Святой Дух, парящий над головами апостолов. Ниже, с каждой стороны от
* композиция с престолом, на котором лежат книга и орудия страстей Христа (иконография) прим. пер.
проповедников, стоят толпы людей, надписанных словами ΦΥΛΑΙ и ΓΛΩCΑΙ, то есть люди от всякого народа и языка, которые слушают проповедь на своем родном языке.
Литургия Слова оканчивалась исходом оглашенных из храма. Максим Исповедник описывает это в следующих словах: «После чтения Святого Евангелия, епископ сходит со своего трона, а священники выводят оглашенных и других, кто недостоин присутствовать при Таинствах, которые вскоре будут открыты для верных» (107). Это священнодействие для Максима Исповедника являлось образом того, как на Страшном Суде ангелы будут отделять верных от неверующих после того, как Евангелие будет проповедано во всем мире. Далее автор продолжает: «После чтения Евангелия и ухода оглашенных, закрываются двери святой Церкви Божией, что означает конец материального мира и вход достойных в мир духовный, то есть на брачный пир Христов после страшного разделения и более страшного приговора» (108).
Исход оглашенных предваряется молитвой о них (109). Затем, им говорят о том, что они должны покинуть храм, и привратники закрывают двери (из исторических источников мы узнаем, что в храме Святой Софии было 110 привратников) (110). Как было отмечено выше, закрытие дверей при строгом выполнении эффективно предотвращало сообщение между нижним этажом и галереями, так как вход в галереи в основном находился с наружи церковного здания.