Контрперенос

В арт-терапевтической работе контрперенос вызывается также изобразительной продукцией пациента и особенностями создаваемого им образа. К. Юнг полагал, что контрперенос может играть и положительную роль и что аналитик во многих случаях может им пользоваться как действенным психотерапевтическим инструментом при том, однако, условии, что он не имеет сколько-нибудь серьезных психологических проблем. Целью при этом является создание таких условий, которые позволяют аналитику справляться со своими чувствами, не выплескивая их наружу, как пациент.

Перенос и контрперенос связаны с процессами проекции и интроепркции, протекающими параллельно. В арт-терапевтической работе интроекция предполагает идентификацию психотерапевта с переживаниями пациента, основанную на эмпатии, антипатии, симпатии и других аффективных проявлениях, возникающих при восприятии состояния пациента, а также продукции его изобразительной деятельности. В последние годы в арт-терапевтической литературе нередко используется термин «проективная идентификация». Он обозначает возникновение в психике аналитика чувств, мыслей или состояний, которые являются содержанием психики пациента. «Психотерапевт как бы осваивает внутренний объектный мир своего пациента, выражая для него те внутренние объекты, которые связаны с качествами его родителей. При этом психотерапевт может на какое-то время отражать позицию, ранее занимаемую пациентом».

Другим отличием юнгианского понятии контрпереноса от фрейдов­ского является то, что К. Юнг считал, что коптрперепос является отра­жением не только личного бессознательного аналитика, но и коллектив­ного бессознательного, а потому имеет определенные архетипические проявления. Взаимодействие пациента и психотерапевта на архетипическом уровне посредством переноса и контрпереноса, по мнению К. Юн­га и его последователей, начинает более активно проявляться после того, как пациент в достаточной степени интегрировал те неосознаваемые переживания, которые связаны с его биографическим опытом. Лишь после этого отношения пациента и психотерапевта перемещаются в так называемую область «мистического соучастия».

Таким образом, контрперенос может включать в себя не только готовые формы опыта психотерапевта, но и те, которые возникают и развиваются при взаимодействии сторон. При этом и пациент и аналитик являются партнерами и находятся в эпицентре динамического процесса, захватывающего всю психику обоих его участников, включая и сознание и бессознательное, и ведущего к психическому росту пациента и самого психотерапевта. При этом психотерапевт опирается не только на свои эмоциональные реакции и состояния, но и на продукцию своего собственного творчества, образы воображения и сновидений и т. д. В процессе психотерапевтического диалога пациент зачастую преображается, переживая и усваивая предоставляемые ему психотерапевтом психические содержания и энергию и постепенно раскрывая в себе внутренние ресурсы самоисцеления. Такое понимание феномена контрпереноса соответствует данному К. Юнгом определению анализа как динамического процесса, который есть «не простой, прямолинейный метод, каким может показаться поначалу, но... диалоги дискуссия между двумя людьми, которые вступают во взаимодействие». В арт-терапевтической работе большое значение име­ют идеи Д. Винникотта о невербальных отношениях мать–дитя, Соглас­но Д. Винникотту, язык является лишь продолжением способности ре­бенка к коммуникации и самоопределению, но не является ведущим в формировании его идентичности. Языку предшествует социализация на невербальном уровне, необходимая для выживания ребенка. Основным же способом коммуникации на невербальном уровне в отношениях мать—дитя является язык материнской заботы.

Идеи последователей теории объектных отношений о материнской функции психотерапевта, связанной с контрпереносом, перекликаются с мыслями современных последователей юнгианского анализа, которые считают, что в контрпереносе очень велика роль архетипических роле­вых отношений мать—дитя. При этом нередко имеется в виду то, что психотерапевт может быть мотивирован потребно­стью реализовать в своей работе либо избыток, либо дефицит материнской любви, которые он сам имел в детстве. Архетип матери активно проявляется в контрпереносе и включает любовь, заботу, нежность с одной стороны, и тревогу, фрустрацию, гнев и властность — с другой. Однако отношениями мать—дитя не исчерпывается ролевое содержание контрпереноса. В нем могут проявляться и иные архетипические ролевые комплементарные пары, такие как гуру—ученик, спаситель—грешник, хозяин—раб, колдун—подмастерье, целитель—пациент, мудрый старец—дурак и др.

Эти пары, как правило, предполагают двустороннюю проекцию, например, когда пациент проецирует на психотерапевта роль гуру, а психотерапевт на пациента — роль ученика. Однако данные ролевые содержания контрпереноса осмыслены в арт-терапевтической литературе в гораздо меньшей степени, чем ролевые отношения мать—дитя. Личность психотерапевта заключает в себе неограниченные ролевые возможности, позволяющие использовать контрперенос как гибкий инструмент психотерапевтического воздействия. Независимо от конкретной формы ролевых проявлений контрпереноса его положительная функция заключается в том, чтобы быть конструктивным элементом в психотерапевтических отношениях: помогать психотерапевту лучше понимать то, что переживает его пациент, и создавать для него надежную среду, в которой он может заново пережить и реконструировать старые и раскрыть новые формы опыта, а затем осмыслить и сделать их осознанным достоянием своей личности.

3.Природа и функция символа. Символ как инструмент межличностной и внутриличностной коммуникации.

Понятие символа имеет для арт-терапии принципиальное значение. Это связано с тем, что арт-терапия представляет собой процесс динами­ческой коммуникации, осуществляемой посредством символического «языка» образов. Кроме того, символы выступают и в качестве моста, соединяющего сознательные и бессознательные элементы психической . жизни как пациента, так и арт-терапевта. Используя их в своем изобразительном творчестве, пациент достигает всё большей интеграции между этими элементами, с чем связаны многие положительные лечебно-коррекционные и развивающие эффекты арт-терапии.

Основы психодинамического понимания символа были заложены Фрейдом, который связывал с символами действие примитивного психического механизма, позволяющего в какой-то мере снимать психическое напряжение, вызванное задержкой в удовлетворении инстинктивных потребностей. Символ, по мнению 3. Фрейда, является результатом иллюзорного совмещения предмета и инстинктивной потребности со свойствами внешних объектов. Когда это совмещение происходит, символы могут включаться как в первичные, так и во вторичные психические процессы. Если символы включаются в первичные психические процессы, то их содержание отрывается от свойств внешних объектов и отражает либидинозные фантазии, что характерно, например, для сновиденческих символов или видений невротика. Если же символы включаются во вторичные психические процессы, то их содержание так или иначе привязывается к системе внешних объектов. В этом случае символы способствуют адаптации и являются инструментом воображения.

По мнению З. Фрейда, служа первичным процессам, символы обеспечивают лишь кратковременное снятие психического напряжения, что, характерно для примитивного психического аппарата ребенка, а также различных психических расстройств. Включение символов во вторич­ные психические процессы ведет к постепенному осознанию человеком своих потребностей, а также развитию навыков коммуникации и взаимодействия с окружающим предметным миром. Тем не менее с символами Фрейд связывают ту или иную степень психического инфантилизма, воспринимая их как проявление примитивного механизма психической регуляции.

Иной взгляд на природу и функции символов характерен для К. Юнга. Если для З. Фрейда символы — это деформированные потребности, то для К. Юнга они представляют собой естественный способ психической экспрессии на самых разных стадиях психического развития, включая и зрелую психику. Символы тесно связаны с динамикой индивидуального и коллективного бессознательного. Те из них, которые отражают содер­жания коллективного бессознательного, имеют статус так называемых архетипических символов, обозначающих врожденные формы психиче­ского опыта. Архетипические символы имеют устойчивый, зачастую транскультуральный характер и отражают наиболее фундаментальные психические свойства и процессы, а также отработанные эволюцией способы разрешения внутрипсихических конфликтов. С архетипическими символами К. Юнг связывал проявления так называемой трансцен­дентной функции психики, выступающей фактором индивидуации и от­ражающей ее способность к саморегуляции. Идея К. Юнга о психике как сложной саморегулирующейся системе предполагала, что психика может сама поддерживать определенное равновесие путем включения на тех или иных стадиях развития определенных компенсаторных процессов, призванных преодолеть психическую дисгармонию. В символических образах, проявляющихся в творческом воображении или сновидениях человека, находит свое выражение энергия бессознательного, времен­ное блокирование которой является причиной психической нестабиль­ности и нездоровья. Таким образом, в отличие от 3. Фрейда, считавшего символы проявлением психического инфантилизма. К. Юнг полагал, что символы могут служить не только восстановлению психического балан­са, но и личностному «росту». Посредством их человек способен всту­пать во взаимодействие с блокированными аспектами бессознательного и их энергией, тем самым постепенно приходя к их осознанию и психической целостности.

К. Юнг рассматривал различные виды самостоятельной творческой работы своих клиентов как очень важные для их лечения и гармонизации. Эта работа протекала в форме спонтанного выражения материала бессознательного в изобразительной деятельности, движениях и танцах, художествен­ных описаниях и других видах творческой работы его клиентов. Одно­временно с этим психотерапевт обеспечивал безопасность во взаимодей­ствии пациента с материалом бессознательного через совместный анализ продуктов творческой работы и путем введения определенных правил обращения с ними.

К. Юнг полагал, что символы, обладая чрезвычайно емким содержанием, не могут быть однозначно истолкованы. Более приемлемым явля­ется, по его мнению, работа с заложенной в них энергией путем ее спон­танного «транслирования» через образы, а также использование таких форм обсуждения, которые предполагают множество способов их трак­товки. Его подход к практической работе с пациентами характеризуется высокой степенью доверия к их внутренним ресурсам самоисцеления, связанным с гомеостатической функцией коллективного бессознатель­ного. Отсюда та большая роль, которую он отводит самостоятельной творческой работе пациентов, а также постепенный отход от интерпре­тации переносов, по мере того как пациент выходит в своем творчестве на уровень коллективного бессознательного.

В связи с сопоставлением разных взглядов на природу и роль символов следует упомянуть фундаментальную работу Э. Джонса «Теория символизма». Он выделяет несколько атрибутивных свойств понятия «символ», в частности: символ является обозначением или заменой какого-либо представления; обозначаемое и обозначающее связаны неким общим свойством или переживанием, символ конкретно-чувствен, и в то же время обозначаемое им представление емкое и отвле­ченное. Э. Джонс, так же как и 3. Фрейд, рассматривает символическое мышление как сравнительно примитивное, связанное с ранними стадия­ми психического развития. Появление символов характерно также для утомления психики, психических заболеваний, сновидений, сомнолентности. Он также разделение два основных типа символов. Первый тип он называет «истинными» символами, они являются результатом внутрипсихического конфликта между инстинктивным импульсом и тенденцией к его подавлению, когда этому импульсу удается вторгнуться в сознание в «снятом» виде. Второй тип символов он называет «функциональными» символами. Они являются результатом неглубокой регрессии и имеют метафорический характер. Э. Джонс полагает, что символы связаны с архаичными представлениями о наиболее фундаментальных переживаниях, таких как переживания рождения, любви и смерти. Он полагает, что вклад «пост-психоаналитической школы» (к которой он причисляет и К. Юнга) связан с ее исследованием символов в разных мистических и религиозных традициях, которые используют символы для обозначения этических представлений. На деле идеалы этих традиций по мнению Э. Джонса, так и не были ими достигнуты, а символы отражают лишь попытку их утверждения на иллюзорном уровне и являются не более чем результатом сублимации.

Исследованием символов занимался также К. Райкрофт. Их универсальный характер, по его мнению, связан не с коллективным бессознательным, а с общностью инстинктивных побуждений разных людей, а также реакций сознания на эти побуждения, формирующих сходные гештальты.

Представления о символическом мышлении были в дальнейшем развиты представителями теории объектных отношений. Изучая отношения матери и ребенка, они обратили внимание на то, что символы, играя большую роль в психиче­ской жизни младенца, помогают ему адаптироваться к окружающей сре­де В своей работе «О важности символообразования в развитии Эго» М. Клейн утверждает, что символизм является основой для любой суб­лимации и любого таланта. «Символическое равенство» между внешни­ми объектами и содержанием либидинозных фантазий позволяет ребен­ку осваивать предметный мир, а художнику — творить новые формы. Она пишет, что «символы не только являются основой фантазирования и сублимации, но благодаря им также развивается способность субъек­та к взаимодействию с внешним миром».

Сходные идеи высказывает и Д. Винникотт. Его понятие «транзитных объектов» тесно связано и представлением о разных формах символического мышления ребенка. Он рассматривает их как основу для формирования культурного опыта, а также предпосылку для развития подлинного «Я» (Самости). Он подчеркивает большую роль матери в развитии способности ребенка к символообразованию и формировании у него здоровой психической конституции. Здоровая психическая конституция, основанная на подлинном «Я», по его мнению, характерна для тех субъектов, ко­торые способны к свободному использованию символов в качестве ин­струментов, обеспечивающих связь между фантазией и реальностью, что позволяет этим субъектам вести интересную и насыщенную культур­ную жизнь и наделяет их особыми творческими дарованиями. Напротив, лица с неразвитой способностью к символообразованию, с «ложным Я» характеризуются повышенной тревожностью и неспособностью к глубо­кой концентрации. Они испытывают потребность искать точку опоры во внешнем мире объектов, а их жизнь является не чем иным, как лишь по­следовательностью реакций на внешние объекты и события.

Нельзя не упомянуть также о взглядах М. Милнер на природу и роль символов. Она, как известно, сочетала в себе амплуа оригинальной ху­дожницы и психотерапевта, что, несомненно, отразилось на ее высокой оценке роли фантазийной жизни для развития богатого внутрипсихического плана творческой личности. Символообразование рассматривает­ся ею не как способ примитивной психической защиты, но как важный фактор в создании всего подлинно нового и как предпосылка здорового психического развития.

Таким образом, работы разных представителей психодинамического направления, касающиеся роли символов в психической жизни, послу­жили важным теоретическим обоснованием для арт-терапевтической практики. Они, в частности, позволяют рассматривать арт-терапевта в качестве посредника в коммуникации между внешним и внутренним планами психического опыта пациента, опирающейся прежде всего на символический язык изобразительного искусства. Другим важным след­ствием психодинамической теории символа является представление об изобразительной работе как особой деятельности, в которой сочетают­ся регрессивные тенденции и онтогенетически ранние формы взаимодей­ствия с миром, с одной стороны, и эволюционно-прогрессивные тенденции, связанные с творческой функцией психики, — с другой.