Телефонный разговор1

(Из серии «Дочь гештальтистки»)

• Але, я завтра на занятия не приду, заболела.

• Что болит? Скорее всего, простудилась, кашель и темпе­ ратура.

• Нет, не одна, у меня мама в гостях.

• Это твоя мама, когда ты заболеешь, смерит тебе темпера­ туру, даст горячего чаю с малиной, разведет колдрекс и пожале­ ет. А моя мама — психолог. Она скажет: «Это психосоматика, болезнь — это хорошо и правильно, она дана нам для осознава- ния; посади ее на стул и озвучь от первого лица...»

¹ В соавторстве с А. Ефимкиной. 232

Родительский сценарий¹

(Из серии «Дочь гештальтистки»)

Мать. Ты почему мне грубишь?!

Дочь. Терпи. Я еще не сделала свою светлую сцену на пси­хотерапевтической сессии: не вываляла тебя в дерьме и не от­мыла, чтобы принимать тебя такой, какая ты есть.

¹ В соавторстве с А. Ефимкиной.

233

Спокойной ночи, малыш¹

Черный день настанет. Он будет самый страшный. Неизвест­но точно, что будет, но мало не покажется. Есть станет нечего, наступит мор. Смерть покажется избавлением. Страсти-мордас-ти настигнут. Господь покарает. Догонит — и докарает. Придет волчок и укусит за бочок. Злой дядька посадит в мешок. Мили­ционер поймает и арестует. Влетит черная простыня. Соль — белая смерть. СПИД — чума XX века. У тебя СПИД — значит, ты умрешь. Простатит приведет к импотенции. Спички детям не игрушки. Не стой под грузом и стрелой. Не влезай — убьет. Сохранишь минуту — потеряешь жизнь. Капля никотина убива­ет лошадь. Энергетические вампиры — это реальность. Осто­рожно, злая собака. Любовь зла, полюбишь и козла. Правитель­ство коррумпировано. Мафия — вечна.

Ефимкина Р. П.

234

Постскриптум

Риммочка. Люди, это не про вас, это наши проекции!

Мариночка. Да нет, люди, про вас.

Риммочка. Мариночка, это плагиат, Гоголь уже до нас написал: «Над кем смеетесь? Над собой смеетесь!»

Мариночка. Даже не знаю, что на это ответить.

Риммочка. А не знаешь, так молчи. Люди, это не про вас, это наши проекции!

Мариночка. А что ты так забеспокоилась о каких-то там людях?

Риммочка. То, что на нас самих напишут пародию, — мало не покажется.

Мариночка. Слава Богу, у них таланта нет такого.

235

^{Приложения}

Роман Ф, М. Достоевского «Идиом» в свете гешталът-подхода¹

Я положил исполнить мое дело чест­но и твердо. С людьми мне будет, может быть, скучно и тяжело. На первый слу­чай я положил быть со всеми вежливым и откровенным; больше от меня ведь ни­кто не потребует.

Князь Мишкин (Ф. М. Достоевский)

Загадка Ф. М. Достоевского

Для меня роман Ф. М. Достоевского долгое время был загад­кой: я восхищалась, наблюдая удивительные метаморфозы, про­исходящие с людьми — совершенно разными по социальному статусу, возрасту, полу, интеллекту, воспитанию, мировоззре­нию — во время диалогов с князем Мышкиным. Как это достига­ется? Что заставляет людей, встречающихся с князем, менять привычные способы поведения, открываться с новой, лучшей стороны? Как князь Мышкин вызывает в людях желание менять­ся, что несет он людям и что при этом получает сам? Откуда, из какого универсального для всех людей опыта получаем мы это знание?

Я хочу проанализировать некоторые диалоги, проливающие свет на все эти вопросы, с тем чтобы хотя бы частично разгадать загадку Ф. М. Достоевского. Я назвала статью «Роман Ф. М. До­стоевского "Идиот" в свете гештальт-подхода», при этом рискуя впасть в вульгарные сравнения типа: князь Мышкин — гешталь-тист, диалоги героев — контакт и т. п. Однако параллели дей-

¹ Журнал практического психолога. 1999. № 4. С. 126-135. 238

Роман Ф. М. Достоевского «Идиот» в свете гештальт-подхода

ствительно есть, и когда я обучаю психологов коммуникациям во время консультирования, то в списке литературы в первую очередь указываю роман «Идиот» как лучшее пособие по взаи­модействию с людьми, в том числе и на тренингах, на консульта­циях. И какая принципиальная разница между этими двумя ре­альностями, если вопросы, на которые я ищу ответ, одни и те же? Итак, обратимся к тексту.

Князь Мышкин и Рогожин

Автор с первой страницы романа знакомит читателей с глав­ным героем, князем Мышкиным. Мышкин оказывается на пути из Швейцарии в Петербург в одном купе поезда с Рогожиным и Лебедевым. Последние ведут себя, как сказал бы гештальтист, «проективно»: «Черноволосый сосед в крытом тулупе все это разглядел, частию от нечего делать, и наконец спросил с тою неделикатною усмешкой (здесь и далее курсив мой. — Р. £.), в которой так бесцеремонно и небрежно выражается иногда людское удовольствие при неудачах ближнего: "Зябко?"» [с. 6]'.

Мое собственное ощущение от чтения этих строк похоже на то, что возникает, когда тебя оценивают. Это чувство униже­ния, возмущения и желание защититься, поставить человека на место, наказать, ответить агрессией на агрессию. Причем по­добная реакция появляется не на содержание вопроса, а на сам тон, подразумевающий желание уязвить. Мышкин же отвеча­ет «с чрезвычайною готовностью» [с. 6]: «Готовность бело­курого молодого человека в швейцарском плаще отвечать на все вопросы своего черномазого соседа была удивитель­ная и без всякого подозрения совершенной небрежности, неуместности и праздности иных вопросов» [с. 7]. Это дей­ствительно удивляет, потому что на привычный, знакомый, всем известный ход в известной и привычной игре (агрессия — кон­трагрессия) князь Мышкин делает непонятный ответный ход, непонятный потому, что это напоминает игру в «поддавки», ход,

¹ Цит. по: Достоевский Ф. М. Собрание сочинений в 15 томах. Т. 6. М.: На­ука, 1989. В скобках в тексте указывается страница. (Примеч. авт.)

239

Приложения

который, кажется, явно ведет к проигрышу! Но одновременно удивляешься тому, что князь при этом вовсе не проигрывает, а, наоборот, заинтересовывает, вызывает симпатию. Чем? Тем, что отвечает на вопросы с двойными трансакциями (если по Э. Берну) таким образом, будто скрытых трансакций нет, отве­чает по сути: как если бы разговаривали два человека, глубоко уважающие друг друга.

В диалоге выясняется, что князь лечился за границей: «Слу­шая его, черномазый несколько раз усмехался; особенно засме­ялся он, когда на вопрос: "Что же, вылечили?" — белокурый отвечал, что "нет, не вылечили" [с. 7]. Теперь уже над князем смеются двое попутчиков, Рогожин и Лебедев. Первый "язви­тельно заметил": "Хе! Денег что, должно быть, даром перепла­тили, а мы-то им здесь верим!" Его сосед поддакивает: "Истин­ная правда-с, только все русские силы даром к себе переводят!" В этот момент просто страшно становится за князя: двое на од­ного, причем на такого человека, который, как кажется на пер­вый взгляд, не может сказать "нет". И тут выясняется, что князь очень даже может сказать это пресловутое "нет", причем так, что никто из попутчиков не обижается, а наоборот, оба проника­ются к князю еще большей симпатией и доверием: "О, как вы в моем случае ошибаетесь, — подхватил швейцарский пациент тихим и примиряющим голосом, — конечно, я спорить не могу, потому что всего не знаю, но мой доктор мне из своих последних еще на дорогу сюда дал да два почти года там на свой счет содер­жал"» [с. 7].

Эти открытость, принятие чужого мнения, готовность согла­шаться с собеседником обескураживают и подкупают Лебедева, привыкшего повсюду искать подвоха. Он, хотя в душе и считает князя простофилей, не может не признать вслух: «Гм... по край­ней мере, простодушны и искренни, а сие похвально!» [с. 8].

Что касается Рогожина, то он неожиданно для себя совер­шенно откровенно рассказывает о том, что его волнует сейчас на самом деле: свою историю про бриллиантовые подвески, ко­торые он купил для Настасьи Филипповны на деньги отца-ско­пидома и из-за которых едва не поплатился собственной жиз-

240

Роман Ф. М. Достоевского «Идиот» в сбете гешталып-подхода

нью. Недоверчивый и озлобленный Рогожин открывает первому встречному самые сокровенные свои переживания. Почему? Мне кажется, это происходит потому, что князь сам открыт, в его словах нет недомолвок, недоговоренности, он «не темнит» сам и не предполагает, что будут играть в прятки с ним. В этом смысле показательно то, как Рогожин представляется: «Рогожи­на знаете?» — «Нет, не знаю, совсем... это вы Рогожин-то?» [с. 10]. Князь тем самым предлагает общаться прямыми по­сланиями, и первый демонстрирует, как это можно сделать, не оскорбляя достоинства своего и собеседника.

И в финале встречи вдруг обнаруживается, что Рогожин, не­смотря на его «сумрачное лицо», — человек, способный на на­стоящие искренние чувства, человек, в котором есть по крайней две стороны: злобная, черная, темная (это подчеркивается мно­гочисленными эпитетами — «черномазый», «черноволосый»); но также и светлая, широкая: «Князь, неизвестно мне, за что я тебя полюбил. Может, оттого, что в этакую минуту встретил, да вот и его встретил (он указал на Лебедева), а ведь не полюбил же его. Приходи ко мне, князь. Мы эти штиблетишки-то с тебя поснимаем, одену тебя в кунью шубу в первейшую, фрак тебе сошью первейший, жилетку белую али какую хошь, денег полны карманы набью, и... поедем к Настасье Филипповне! Придешь аль нет?» [с. 15].

Мне тоже было неизвестно, за что сразу же начинаешь лю­бить князя Мышкина. Легче всего сослаться на случайность, как Рогожин («может, оттого, что в этакую минуту встретил»), но «случайность» повторяется снова и снова, в других обстоятель­ствах и с другими людьми, которые, встретившись с князем, пос­ле разговора с ним оказываются под обаянием его личности.

Разговор с камердинером

В этом смысле замечательна встреча князя с камердинером генерала Епанчина, к которому он поехал сразу же с вокзала. К генералу пройти можно было аж через три (!) «заставы»: пер­вая — ливрейный слуга, смотревший на князя и его узелок с по-

241

Приложения

дозрением и недоумением, сдавший его с рук на руки камерди­неру только после «неоднократного и точного заявления, что он действительно князь Мышкин и что ему непременно надо видеть генерала по делу необходимому» [с. 19]. Вторая — камердинер, который «был во фраке, имел за сорок лет и озабоченную физио­номию и был специальный, кабинетный прислужник и доклад­чик его превосходительства, вследствие чего и знал себе цену» [с. 19]. Он отправляет князя в приемную ожидать секретаря (третья «застава»).

Все попытки князя заговорить камердинер просто пресекает: «"Да, у меня дело..." — начал было он. "Я вас не спрашиваю, какое именно дело, — мое дело только об вас доложить. А без секретаря, я сказал, докладывать о вас не пойду"» [с. 19]. Опыт­ный камердинер, привыкший видеть людей «насквозь», припи­сывает князю «заднюю мысль», но на этот раз чувствует, что что-то не то, «слишком уж князь не подходил под разряд вседневных посетителей» [с. 19]. И дело не только во внешнем виде. А в чем? Князь рассказывает, кто он, откуда, спрашивает, нельзя ли ему здесь где-нибудь покурить. «Казалось бы, разговор князя был самый простой; но чем он был проще, тем и становился в настоя­щем случае нелепее, и опытный камердинер не мог не чувство­вать что-то, что совершенно прилично человеку с человеком и совершенно неприлично гостю с человеком» [с. 21]. Впервые ка­мердинер не знает, как поступить. Его раздирают амбивалент­ные чувства: «князь ему почему-то нравился, в своем роде, ко­нечно. Но с другой точки зрения, он возбуждал в нем решитель­ное и грубое негодование» [с. 22]. Нравился как человеку и вызывал негодование как у функционера. Однако «человек» бе­рет верх: «Узелок-то постановьте хоть вон сюда» — «Я уж об этом думал, если позволите. И, знаете, сниму я и плащ?» — «Конечно, не в плаще же входить к нему» [с. 22]. А после расска­за князя камердинер сам предлагает ему покурить, хотя за не­сколько минут до этого упрекал его, что «стыдно и в мыслях это содержать» [с. 20].

Но главный вопрос для меня — почему камердинер все-таки стал слушать князя? Я думаю вот о чем. Зачастую мы не удоста-

242

Роман Ф. М. Достоевского «Идиот» в свете гештальт-подхода

иваем собеседника быть с ним откровенным, говорить о вещах, которые нас действительно волнуют. За ритуалами: «Как де­ла?» — «Спасибо, хорошо» — стоят вполне разумные рациона­лизации типа: «Это мои проблемы, зачем ему это надо»; «Неког­да»; «Все равно не поймет»; «Я не интересен»; «Если узнают мои сокровенные мысли и чувства, я стану уязвим» и т. д. Мы боим­ся быть смешными, неуместными, неинтересными, боимся, что нас просто не станут слушать. Князь Мышкин не боится быть неуслышанным, он говорит с камердинером на тему, которую не­мыслимо себе и представить, — о том, что он чувствовал во вре­мя присутствия на казни в Лионе и о собственных мыслях по этому поводу. И при этом не испытывает ощущения, что, воз­можно, «мечет бисер». И камердинер, «хотя и не мог бы так вы­разить все это, как князь, но, конечно, хотя и не все, но главное понял, что видно было даже по умилившемуся лицу его» [с. 25]. Что же это за «главное», которое понимает любой человек? На мой взгляд, это контакт между людьми, которого каждый нео­сознанно жаждет и так же неосознанно опасается. Куда безо­паснее пребывать в рамках ритуала, здесь опасность сведена к минимуму, поскольку все шаги известны наперед. В ритуале мы делимся тем, что не жалко отдавать, так как самим не нужно. В контакте же мы отдаем и получаем истину, которую отдать столь же рискованно, сколь и получить. И этот риск — плата за причастность, за «зрячесть», за знание того, что происходит на самом деле.

Встреча с генералом Епанчиным

Вот еще одна сцена — встреча князя с генералом Епанчи­ным — испытание прямо противоположное предыдущему. Те­перь разница в социальном статусе сменилась с плюса на минус. Общее же то, что генерал, как и камердинер, не желает слушать князя и не верит ему, так как заранее предполагает скрытую цель, а именно — ту же, что имел в виду и камердинер, — просьбу о деньгах. Замечательно описание невербального пове­дения генерала при встрече: «Генерал, Иван Федорович Епан-

243

Приложения

чин, стоял посреди своего кабинета и с чрезвычайным любопыт­ством смотрел на входящего князя, даже шагнул к нему два шага» [с. 26J. После обмена первыми репликами «генерал чуть-чуть было усмехнулся, но подумал и приостановился; потом еще подумал, прищурился, оглядел еще раз своего гостя с ног до го­ловы, затем быстро указал ему на стул, сам сел несколько наи­скось и в нетерпеливом ожидании повернулся к князю» [с. 26]. Генерал не захотел ответить князю год назад, когда получил от него письмо из Швейцарии. Не спешит он разговаривать с кня­зем Мышкиным и теперь. Действительно, что может быть обще­го между этими двумя людьми? Князь как будто и сам признает это: «И вот, ей-богу же, генерал, хоть я ровно ничего не знаю практически ни в здешних обычаях, ни вообще как здесь люди живут, но так я и думал, что у нас непременно это и выйдет, как теперь вышло. Что ж, может быть, оно так и надо... Да и тогда мне тоже на письмо не ответили. Ну, прощайте и извините, что обеспокоил» [с. 26].

Князь Мышкин показывает уважение к «границам» генера­ла: «Не желал бы беспокоить, так как я не знаю ни вашего дня, ни ваших распоряжений» [с. 26]; отказывается остановиться в доме генерала: «Это могло быть, но не иначе как по вашему приглашению. Я же, признаюсь, не остался бы и по приглаше­нию, не почему-либо, а так... по характеру» [с. 27]. Все это сби­вает с толку генерала, который видит в князе бедного родствен­ника, пришедшего просить на бедность. Особенно поражает его то, что князь готов, «несмотря на видимую затруднительность своих обстоятельств» [с. 27], в любой момент встать и уйти, при­чем совершенно без обиды, «весело рассмеявшись» [с. 27]. При­чем «взгляд князя был до того ласков в эту минуту, а улыбка его до того без всякого оттенка хотя бы какого-нибудь затаенного неприязненного ощущения, что генерал вдруг остановился и как-то вдруг другим образом посмотрел на своего гостя; вся пе­ремена взгляда совершилась в одно мгновенье» [с. 28].

Что произошло? «Мы почитаем всех нулями, а единицами себя...» Тем более поражает нас открытие в другом человеке та­ких качеств, как автономность, независимость, ощущение соб-

244

Роман Ф. М. Достоевского «Идиот» в свете гешталът-подхода

ственного достоинства, принятие других. Так же, как и камерди­нер, генерал меняет свое ретрофлексивное поведение, проявляя в князе участие: «Вот что, князь,... если вы в самом деле такой, каким кажетесь, то с вами, пожалуй, и приятно будет познако­миться» [с. 28].

Снова, в который уже раз, происходит это чудо — чудо контак­та: люди позволяют стене, разделяющей их, рухнуть (Э. Фромм). Князь Мышкин свято верит в ту идею, что между людьми «толь­ко так кажется, что нет точек общих, а они очень есть... это от лености людской происходит, что люди так промеж собой на глаз сортируются и ничего не могут найти...» [с. 28].

Когда читаешь про эти «общие точки» между людьми, неволь­но вспоминаешь схемы из гештальт-теории: вот два кружочка, не касающиеся друг друга, — это ретрофлексия. Вот сливающи­еся кружки — конфлюэнция. Частично закрывающие друг дру­га — интроекция и проекция. И наконец, схема, на которой два кружка касаются друг друга только в одной точке, — взаимодей­ствие, при котором возникает контакт.

Иешуа и князь Мышкин

На самом деле все мы, по большому счету, одиноки, все мы нуждаемся в добрых людях, и именно это нас объединяет. По­мните этот же феномен в булгаковском романе «Мастер и Мар­гарита»? Иешуа называет «добрыми» всех людей, не исключая Марка-Крысобоя: «Он, правда, несчастливый человек. С тех пор как добрые люди изуродовали его, он стал жесток и черств... Если бы с ним поговорить... я уверен, что он резко изменился бы»¹. И Иешуа, и князь Мышкин идут на этот риск — они не бо­ятся говорить, даже когда их не хотят слушать, они верят в силу слова, в силу контакта. И самое удивительное то, что их начина­ют слушать, потому что они говорят истину.

Раз уж речь зашла о романе «Мастер и Маргарита», не могу не привести еще один эпизод. Прокуратор, испытывая муки го-

¹ Булгаков М. А. Мастер и Маргарита // Романы. Кишинев, 1987.

245

Приложения

ловной боли, вынужден вести допрос Иешуа. Вслух он произно­сит: «Зачем же ты, бродяга, на базаре смущал народ, рассказы­вая про истину, о которой ты не имеешь представления? Что та­кое истина?» Про себя же он думает только о своей головной боли: «О, боги мои! Я спрашиваю его о чем-то ненужном на су­де... Мой ум не служит мне больше...» И в этот момент возника­ет тот самый феномен, который каждый раз поражает меня в гештальте, — происходит контакт здесь-и-теперь, то важное для обоих, заставляющее взглянуть людей друг на друга с непод­дельным, искренним интересом — та самая истина, о которой спрашивает Пилат, истина, а не разговоры о ней. Иешуа отвеча­ет Пилату: «Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе трудно даже глядеть на меня. И сейчас я невольно являюсь твоим палачом, что меня огорчает...»¹

В обоих диалогах — князя с генералом и Иешуа с Пилатом — есть общее: ретрофлексивная погруженность в себя, в свои за­боты генерала Епанчина и прокуратора Пилата, их нежелание впускать в свой внутренний мир постороннего. Послания, кото­рые делают князь и Иешуа: «я тебя понимаю», «ты мне нужен, а я лужен тебе». Ср. слова князя: «Еще в Берлине подумал... мо­жет быть, мы друг другу пригодимся, они мне, я им, если они люди хорошие» [с. 27]. Слова Иешуа: «Прогулка принесла бы тебе большую пользу, а я с удовольствием сопровождал бы тебя. Мне пришли в голову кое-какие новые мысли, которые могли бы, полагаю, показаться тебе интересными, и я охотно поделился бы ими с тобой, тем более что ты производишь впечатление очень умного человека»². И оба эти послания достигают своей цели.

Князь Мышкин и Иешуа — особые люди. В черновиках До­стоевский называет Мышкина Князем Христом. В романе же он сообщает об этом читателю через ремарки героев. «Словно Бог послал» [с. 53], — думает о князе генерал Епанчин. «Я верую, что вас именно для меня Бог привел в Петербург из Швейцарии.

¹ Булгаков М. А. Мастер и Маргарита // Романы. Кишинев, 1987. С. 417.

² Там же.

246

Роман Ф. М. Достоевского «Идиот» в свете гешталып-подхода

Может быть, будут у вас и другие дела, но главное, для меня. Бог именно так рассчитал» [с. 85], — говорит Мышкину гене­ральша. «Таких, как ты, Бог любит!» [с. 16] — замечает Рогожин, которому вторит Лебедев: «И таких Господь Бог любит» [с. 16]. «В первый раз человека видела!» [с. 179] — так отзывается о князе Настасья Филипповна.

Бог и человек в одном лице. Что есть у этих двух людей тако­го, чем не владеют другие, обычные люди? Если отвечать корот­ко — они умеют видеть и не боятся говорить. И этим отличают­ся от простых смертных. Эту разницу отлично знал Ф. М. До­стоевский. Знал Ф. Перлз, сказавший о своем искусстве контакта: «У меня выходит потому, что у меня есть глаза и уши, и я не бо­юсь». Знают дети, которые тоже, подобно богам, смотрят на мир открытыми глазами и называют вещи своими именами.

Человечество всегда знало об этом, метафорически запечат­лев свое знание в мифах. В мифе о Психее¹, описанном и проана­лизированном Робертом А. Джонсоном, смертная женщина, Психея, будучи замужем за богом Эросом, должна выполнять два условия — никогда не видеть своего мужа и не задавать ни­каких вопросов. Прозрев, она лишается рая земного и мужа од­новременно. И только пройдя ряд испытаний, Психея вновь об­ретает своего мужа, но главное — получает в награду бессмер­тие, то есть из обыкновенной женщины превращается в богиню. По мысли древних, только боги имеют привилегию видеть и го­ворить, то есть называть истину...

Разговор с генеральшей Епанчиной

Но вернемся к героям Ф. М. Достоевского. Во время встречи князя Мышкина и генеральши Епанчиной между ними происхо­дит два замечательных диалога как раз на эту тему. Генеральша, последняя в роду княжон Мышкиных, «которой почти никогда не удавалось поговорить о своей родословной, при всем жела-

¹ Джонсон Р. А. Она. Глубинные аспекты женской психологии. Харьков: Фолио; М.: Институт общегуманитарных исследований, 1996.

247

Приложения

нии» [с. 57], наконец нашла в князе благодарного собеседника. Здесь его готовы слушать. Генеральша: «— Ну, говорите же.

65535. Маман, да ведь этак очень странно рассказывать, — заме­ тила Аделаида...

65535. Я бы ничего не рассказала, если бы мне так велели, — за­ метила Аглая.

65535. Почему? Что тут странного? Отчего ему не рассказывать? Язык есть» [с. 58]. Действительно, кажется, ничего не мешает сказать о том, что ты чувствуешь сейчас, здесь, но большинство людей просто не умеют этого и не понимают, как можно вот так запросто, без подготовки, без репетиции, без шпаргалки гово­ рить о каких-то значимых для них вещах.

Похожий диалог повторяется через некоторое время между Аделаидой, князем и генеральшей:

«— Найдите мне, князь, сюжет для картины.

65535. Я в этом ничего не понимаю. Мне кажется: взглянуть и писать.

65535. Взглянуть не умею.

65535. Да что вы загадки-то говорите? Ничего не понимаю! — перебила генеральша. — Как это взглянуть не умею? Глаза есть, и гляди. Не умеешь здесь взглянуть, так и за границей не выу­ чишься» [с. 61].

Кажется, так просто: язык есть — говори, глаза есть — гля­ди. Можно ли этого не уметь? Можно ли этому научить? Поче­му это знает и умеет князь? Где, у кого он сам научился этому? Когда сестры Епанчины в шутку начинают просить князя по­учить их быть счастливыми, он рассказывает о своей жизни в швейцарской деревне и о дружбе с детьми. Именно дети, будучи не скованными социальными табу, способны глядеть и при этом видеть, говорить то, что чувствуют, понимать суть вещей, быть счастливыми. Швейцарскому учителю, который не мог понять, почему у князя дети все понимают, а у него ничего, князь отве­тил: «Мы оба их ничему не научим, а они еще нас научат» [с. 70].

«Ребенку можно все говорить, — все; меня всегда поражала мысль, как плохо знают большие детей, отцы и матери даже сво-

248

Роман Ф. М. Достоевского «Идиот» в свете гештальт-подхода

их детей. От детей ничего не надо утаивать под предлогом, что они маленькие и что им рано знать. Какая грустная и несчастная мысль! И как хорошо сами дети подмечают, что отцы считают их слишком маленькими и ничего не понимающими, тогда как они все понимают. Большие не знают, что ребенок даже в самом трудном деле может дать чрезвычайно важный совет. О Боже! Когда на вас глядит эта хорошенькая птичка, доверчиво и счаст­ливо, вам ведь стыдно ее обмануть!.. Через детей душа лечится» [с. 70].

Чему же князь учит сестер Епанчиных? Каждый из нас был ребенком, поэтому у каждого из нас есть этот опыт, это умение жить здесь и сейчас, эта способность быть в контакте с собствен­ными чувствами и желаниями. Отличие князя Мышкина от дру­гих людей в том, что он не утратил этого контакта со своим «ре­бенком»: «Шнейдер мне высказал одну очень странную свою мысль... что он вполне убедился, что я сам совершенный ребе­нок, то есть вполне ребенок, что я только ростом и лицом похож на взрослого, но что развитием, душой, характером и, может быть, даже умом я не взрослый, и так и останусь, хотя бы я до шестидесяти лет прожил... я и в самом деле не люблю быть со взрослыми, с людьми, с большими, — и я это давно заме­тил, — не люблю, потому что не умею. Что бы они ни говорили со мной, как бы добры ко мне ни были, все-таки с ними мне все­гда тяжело почему-то» [с. 77].

Мне снова хочется сравнить князя Мышкина и Иешуа. Князь Мышкин, так же как и Христос, «послан» людям: «Я сидел в ва­гоне и думал: "Теперь я к людям иду; я, может быть, ничего не знаю, но наступила новая жизнь. Я положил исполнить мое дело честно и твердо. С людьми мне будет, может быть, скучно и тя­жело. На первый случай я положил быть со всеми вежливым и откровенным; больше от меня ведь никто не потребует. Может быть, и здесь меня сочтут за ребенка, — так пусть!"» [с. 78].

Быть ребенком — значит быть открытым, любопытным, от­кровенным в своих проявлениях, иметь свой независимый взгляд на вещи, говорить о том, что думаешь на самом деле. У каждого человека есть этот опыт, «стоит только всякому вспомнить, как

249

Приложения

сам был ребенком» [с. 74]. В этом смысле князь Мышкин и в са­мом деле сохранил в себе Ребенка, и этот внутренний Ребенок является для него мерилом отношений между людьми. В Лиза-вете Прокофьевне и ее трех дочках князь с первого взгляда уви­дел людей таких же, как он сам, с этим внутренним Ребенком: «Послушайте, когда я давеча вошел сюда и посмотрел на ваши милые лица, — я теперь очень всматриваюсь в лица, — и услы­шал ваши первые слова, то у меня, в первый раз с того времени, стало на душе легко. Я давеча уже подумал, что, может быть, я и впрямь из счастливых: я ведь знаю, что таких, которых тотчас полюбишь, не скоро встретишь, а я вас, только что из вагона вышел, тотчас встретил. Я очень хорошо знаю, что про свои чув­ства говорить всем стыдно, а вот вам я говорю, и с вами мне не стыдно» [с. 79].

Еще одна важная деталь: известно, что дети очень хорошо понимают по выражению лиц то, о чем им не говорят словами. Взрослые делают детям по этому поводу замечания, их специ­ально учат не смотреть и не задавать вопросов. Считается не­приличным долго смотреть в лицо человека, особенно незнако­мого. Однако именно это делает князь («я теперь очень всматри­ваюсь в лица»), чтобы ориентироваться в незнакомом ему мире. И его наблюдательность буквально ошеломляет людей, не смею­щих вырваться из рамок социальных запретов.

Князь Мышкин и Таня

Для князя Мышкина несоответствие в самом человеке преж­де всего видно по его лицу. «"Он, должно быть, когда один, со­всем не так смотрит и, может быть, никогда не смеется" — по­чувствовалось как-то князю» [с. 25], когда он впервые, еще в передней генерала, увидел Гаврилу Ардалионыча (Ганю). Если с людьми, которых любишь, общаться легко и приятно, то обще­ние князя с Ганей — пример противоположный. Ганя злится на князя за то, что тот стал невольным свидетелем его сложной и темной игры. И когда его замыслы один за другим провалива­ются, он вымещает свое бешенство на князе: «О, идиот пр-ро-

250

Роман Ф. М. Достоевского «Идиот » в свете гештальт-подхода

клятый... И рассказать ничего не умеет!» Ганя, раз начав ругать­ся и не встречая отпора, мало-помалу потерял всякую сдержан­ность, как это всегда водится с иными людьми» [с. 91 ].

И снова происходит неожиданная вещь. Князь, который на протяжении длинного разговора с Ганей невозмутимо и от­кровенно давал ответы на все его вопросы, и при этом, казалось, невозмутимость его беспредельна, так что уж досадно за него становилось: совсем, что ли, гордости у человека нет, — этот самый князь сказал вдруг: «Я должен вам заметить, Гаврила Ар-далионович... что я прежде действительно был так нездоров, что и в самом деле был почти идиот; но теперь я давно уже выздоро­вел, и потому мне несколько неприятно, когда меня называют идиотом в глаза. Хоть вас и можно извинить, взяв во внимание ваши неудачи, но вы в досаде вашей даже раза два меня выбра­нили. Мне это очень не хочется, особенно так, вдруг, как вы, с первого раза; и так как мы теперь стоим на перекрестке, то не лучше ли нам разойтись: вы пойдете направо к себе, а я налево» (с. 91).

Эта речь князя Мышкина замечательна как пример «Я-вы-сказывания». Он говорит о собственных чувствах, называет дей­ствия собеседника, но при этом ни в коей мере не унижает его личность. И Ганя, который «ужасно смутился и даже покраснел от стыда» [с. 91], горячо извиняется. И снова князь находит за­мечательные слова, которые позволяют собеседнику остаться на высоте: «О, мне и не нужно таких больших извинений... Я ведь понимаю, что вам очень неприятно, и потому-то вы и бранитесь. Ну, пойдемте к вам. Я с удовольствием...» [с. 92].

Заключение

Притягательная сила романов Достоевского в том, что он со­здает в них ситуации, где человек проявляется очень глубоко, где он больше не хочет и не может притворяться, где с него сле­тает все напускное. В этом смысле его романы не похожи на жизнь. Мы прекрасно знаем, что в жизни нельзя проявлять чув­ства так же открыто, обнаженно, как, например, на групповом тренинге либо только с самыми близкими людьми да и то в ред­кие минуты. Когда князь говорит Епанчиным: «Я очень хорошо знаю, что про свои чувства говорить всем стыдно», — мне ка­жется, он именно это имеет в виду. Но именно этот прием Ф. М. Достоевского — искусственное создание ситуации, в ко­торой люди вскрывают процесс — позволяет не только понять движущие мотивы людей, но и самому читателю испытать силь­нейшие чувства. Именно так человек «прозревает», а прозрев, получает возможность выбирать: или жить по-прежнему, при этом видя, или изменить свою жизнь.

252

Игры, в которые играют героини Льва Толстого

Предыстория

Этот текст однажды уже был написан мною пятнадцать лет назад. Я училась на спецфакультете психологии, получая вто­рое образование, психологическое. По первой профессии я была учителем литературы и русского языка и прочла только что вы­шедшего в русскоязычном переводе Э. Берна «Игры, в которые играют люди». Конечно же, подобно всем студентам, я повсе­местно применяла только что полученный в руки метод — в дан­ном случае трансактный анализ, и текст романа Л. Толстого «Война и мир» как нельзя лучше подходил для такого анализа. В тот момент я еще не перестала удивляться тому, как работает психоанализ в обыденной жизни. Рассматривая «сквозь психо­логический кристалл» содержание текста, я обнаруживала скры­тые процессы, и это приводило меня в восторг. «Так вот почему Толстой — гений! — думала я, — потому что он, не зная никако­го психоанализа, так точно "услышал" и воспроизвел в диалогах своих героев игры и сценарии человеческих отношений! Так вот почему мне нравится Наташа Ростова и не нравится Элен Безу-хова! Элен "играет", а Наташа "вступает в отношения близо­сти"».

Я прочла «Войну и мир» новыми, «психологическими», а не «учительскими» глазами, написала самостоятельную работу, которую нам задали по курсу «Теории личности», отпечатала на пишущей машинке (персональных компьютеров в 1989 году и в помине не было, равно как и переводной литературы по психо­логии, а была перестройка, гласность и денежные реформы), сда­ла на проверку и... больше уже никогда ее не увидела. Она зате-

253

Приложения

рялась среди бумаг. Интересно было бы почитать сегодня, но че­го нет, того нет. Я решила написать текст заново, еще раз насла­дившись романом Льва Толстого, которого совершенно по праву называли знатоком человеческих душ.

Метаанализ

Метод, которым я пользуюсь при анализе коммуникаций кли­ентов во время психологического консультирования, с таким же успехом можно применить и к диалогам героев художественных произведений. Трансактный анализ он напоминает тем, что тоже вскрывает скрытые трансакции. Я описала его более подробно в главе 1, поэтому скажу о нем коротко. Коммуникация участни­ков диалога состоит из двух «этажей», слоев. Для удобства мож­но представить ее в виде дроби, в числителе которой находится содержание, а в знаменателе — процесс:

Содержание Процесс

Обычно в силу социальных норм (воспринимаемых как веж­ливость) мы общаемся друг с другом на уровне содержания и делаем вид, что скрытого плана нет. Пока участники коммуни­кации делают вид, что между ними нет ничего, кроме произне­сенного вслух, они не покидают безопасную территорию. Одна­ко, как сказала Л. Петрушевская, «все люди внутри остались животными и без слов чувствуют все, что происходит, ни одно душевное движение не остается без ответа»¹. Это значит, что на невербальном уровне мы отлично улавливаем как первый — явный — уровень взаимоотношений, так и второй — скрытый, и ни на минуту не заблуждаемся относительно того, как люди относятся друг к другу на самом деле.

Важно сосредоточить внимание не на том, что сказано, а на том, что НЕ сказано. Если и «числитель», и «знаменатель» дро­би совпадают, то есть люди что чувствуют, то и сообщают друг

¹ Петрушевская Л. С. Собрание соч. В 5 т. Т. 1. Харьков: Фолио, М.: ТКО ACT, 1996. С. 266.

254

Игры, в которые играют героини Льва Толстого

другу, то человек «не играет». Он открыт, а следовательно, не опа­сен и воспринимается нами с симпатией. Если два слоя отноше­ний неконгруэнтны (чувствую одно, а показываю другое), то че­ловек играет, и мы воспринимаем такое общение как опасное для себя, и тогда он нам не симпатичен.

Я воспользовалась метаанализом по отношению к тексту ро­мана Л. Н. Толстого «Война и мир», чтобы разобраться в скры­тых мотивах двух героинь — Наташи Ростовой и Элен Безухо-вой, раскрыть социально-психологическое содержание их взаи­модействия с другими героями романа, описать их стратегии.

На мой взгляд, Элен Безухова и Наташа Ростова олицетворя­ют собою две крайности во взаимодействии с другими людьми; коммуникация каждой из них является своего рода квинтэссен­цией того поведения, которое Э. Берн называет либо играми, либо близостью. Самое парадоксальное, что обе женщины пре­красны. Эта загадка еще ждет своего часа, пока же сравним, что общего в этих женщинах и чем они различаются.

Внешность героинь

...что есть красота И почему ее обожествляют люди? Сосуд она, в котором пустота, Или огонь, мерцающий в сосуде? Н. Заболоцкий

Красота Элен

Обе женщины красивы, но по-разному. Элен Л. Толстой так прямо и называет чаще всего «красавица Элен», потому что кра­сота — это основная ее характеристика. Впервые мы встречаем­ся с ней в самом начале романа в гостиной Анны Павловны Ше-рер: «Приехала дочь князя Василия, красавица Элен, заехавшая за отцом, чтобы с ним вместе ехать на праздник посланника. Она была в шифре и бальном платье» (1, 23)¹.

¹ Цит. по: Толстой Л. Н. Война и мир. В 2 т. М.: Художественная литерату­ра, 1983. В скобках первое число указывает номер тома, второе — страницу. (Примеч. авт.)

255

Приложения

Эта красота действует на окружающих людей ошеломляюще: «Княжна Элен улыбалась; она поднялась с той же неизменя­ющейся улыбкой вполне красивой женщины, с которою она во­шла в гостиную. Слегка шумя своею белою бальною робой, убранною плющом и мохом, и блестя белизной плеч, глянцем во­лос и бриллиантов, она прошла между расступившимися муж­чинами и прямо, не глядя ни на кого, но всем улыбаясь и как бы любезно предоставляя каждому право любоваться красотою сво­его стана, полных плеч, очень открытой, по тогдашней моде, гру­ди и спины, и как будто внося с собою блеск бала, подошла к Анне Павловне. Элен была так хороша, что не только не было в ней заметно и тени кокетства, но, напротив, ей как будто сове­стно было за свою несомненную и слишком сильно и победитель­но действующую красоту. Она как будто желала и не могла ума­лить действие своей красоты. "Что за красавица!" — говорил каждый, кто ее видел» (1, 27).

Несмотря на то что Элен было «как будто совестно» за свою красоту, она прекрасно знает ей цену и только ждет момента, чтобы эту цену получить. Чтобы выйти замуж за Пьера Безухо-ва, ставшего после смерти отца одним из самых богатых людей России, Элен пускает в ход свою внешность в целях его обольще­ния. Вот как описывает Л. Толстой ее приемы: «Он (Пьер) при­встал, желая обойти, но тетушка подала табакерку прямо через Элен, позади. Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улы­баясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близ­ком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуть­ся до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и слышал скрып ее корсета при дыхании. Он видел не ее мраморную красоту, со­ставлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой, и, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратить-

256

Игры, в которые играют героини Льва Толстого

ся к раз объясненному обману. Она оглянулась, взглянула пря­мо на него, блестя черными глазами, и улыбнулась.

«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? — как буд­то сказала Элен. — Вы не замечали, что я женщина? Да, я жен­щина, которая может принадлежать всякому и вам даже», — сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна быть его женою, что это не может быть иначе» (1, 231).

На протяжении всего романа ни разу Элен не бывает некра­сивой. Но она не бывает и чувствующей. Зато сама она может властвовать над чувствами других людей, вызывать ревность, ненависть, зависть, ужас, из-за нее на протяжении действия ро­мана происходят сцены, дуэли, крушения судеб и людские не­счастья.

Красота Наташи

А вот как выглядит Наташа в разные периоды жизни. Первое появление ее перед читателем происходит в день именин, когда Наташе исполняется тринадцать лет: «Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая» (1, 56).

Л. Толстой постоянно подчеркивает некрасивость Наташи в сравнении с Элен. Некрасивость приравнивается здесь к есте­ственности, к тому, как выглядит человек в моменты наиболее яркого выражения чувств. И Наташина внешность отражает всю палитру ее эмоций. Чтобы не быть голословной, я решила выпи­сать все упоминания эмоциональных состояний Наташи Росто­вой. Это оказалось непосильной задачей, так как их обнаружи­лось большое количество, поэтому я ограничилась описаниями эмоциональных состояний Наташи только лишь в одной сце­не — сцене поцелуя с Борисом Друбецким в зимнем саду.

65535. «Начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он сейчас не шел» (1,60);

65535. «осталась в своей засаде, как под шапкой-невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение» (1, 60);

9 3ак. 3373 257

Приложения

65535. «смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошен­ ную на кадке свою куклу, взяла ее в руки» (1, 61);

65535. «в покрасневшем ее лице видны были торжественность и страх» (1, 61);

65535. «улыбаясь и чуть не плача от волнения» (1,61);

65535. «улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо» (1, 62);

65535. «взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом» (1, 62).

Наташа живет в самом полном смысле слова — здесь и те­перь, ее душа совершенно раскрыта потоку жизни и реагирует мгновенно, откровенно, без какого-либо притворства. При такой эмоциональной жизни лицо не может быть красивым в том смыс­ле, который подразумевает социум, оно не может соответство­вать образцам, принятым в свете. Пик ее «некрасивости» пара­доксальным образом соответствует кульминационному моменту проявления душевной красоты. Это момент, когда Наташа про­никает ночью в комнату раненого Болконского, перед которым чувствует себя виноватой:

«— Простите меня за то, что я сде...лала, — чуть слышным, прерывным шепотом проговорила Наташа <...>.

— Я люблю тебя больше, лучше, чем прежде, — сказал князь Андрей, поднимая рукой ее лицо так, чтобы он мог глядеть в ее глаза.

Глаза эти, налитые счастливыми слезами, робко, сострада­тельно и радостно-любовно смотрели на него. Худое и бледное лицо Наташи с распухшими губами было более чем некраси­во: оно было страшно,. Но князь Андрей не видел этого лица, он видел сияющие глаза, которые были прекрасны» (2, 339).

Наконец, вот как выглядит Наташа в эпилоге: «Наташа не следовала тому золотому правилу, проповедоваемому умны­ми людьми <...> и состоящему в том, что девушка, выходя за­муж, не должна опускаться, не должна бросать свои таланты, должна еще более чем в девушках, заниматься своей внешнос­тью, должна прельщать мужа так же, как она прежде прельщала не мужа. Наташа, напротив, бросила сразу все свои очарованья

258

Игры, в которые играют героини Льва Толстого

<...>. Она, то что называют, опустилась. Наташа не заботилась ни о своих манерах, ни о деликатности речей, ни о том, чтобы показываться мужу в самых выгодных позах, ни о своем туалете, ни о том, чтобы не стеснять мужа своей требовательностью. Она делала все противное этим правилам. Она чувствовала, что те очарования, которые инстинкт ее научал употреблять прежде, теперь только были бы смешны в глазах ее мужа, которому она с первой минуты отдалась вся — то есть всей душой, не оставив ни одного уголка не открытым для него. Она чувствовала, что связь ее с мужем держалась не теми поэтическими чувствами, которые привлекли его к ней, а держалась чем-то другим, нео­пределенным, но твердым, как связь ее собственной души с ее телом» (2, 581).

Сравнивая два типа красоты этих двух женщин, можно ска­зать, что они дополняют друг друга и вместе составляют един­ство формы и содержания. Элен обладает идеальной формой — гармоничным соотношением черт. У Наташи под красотой под­разумевается эмоциональное богатство — то, что можно назвать пульсом жизни.

Отношения с мужчинами

Итак, два вида красоты двух героинь. Почему-то многие муж­чины романа — Пьер Безухов, Борис Друбецкой, Анатоль Кура-гин — влюбляются в обеих женщин. Такое впечатление, что Элен и Наташа — две половинки одного целого. Так, Борис влюб­лен в Наташу поэтической любовью, а к Элен его влекут страсть и выгода, возможность сделать карьеру. Анатоль был замешан в кровные отношения со своей родной сестрой Элен, являющейся самим воплощением порока, но Наташа также привлекает его своей чистотой и невинностью. Пьер был мужем той и другой, обнаружив в себе и плотскую, и платоническую части (лучше сказать: нездоровую, невротическую, и здоровую, зрелую). Князь Андрей Болконский, влюбленный в Наташу и считающий ее ред­ким сокровищем, редкостью в свете, не пересекается в романе с Элен, но его жена Лиза — та же Элен: красивая и недалекая.

259

Пр,

сложения

Случайно ли Л. Толстой заставляет своих героев влюблять­ся в таких разных женщин? Или это должно означать, что для них важно и то и другое: и «сосуд, в котором пустота», и «огонь, мерцающий в сосуде»?

Ум Элен и Наташи

Я всегда советую психоаналитикам: «Ищите себе исповедника или исповед­ницу!» Для этой роли лучше приспособ­лены именно женщины. Они часто наде­лены отличной интуицией, они видят все слабые стороны мужчины и все про­иски его Анимы. Они проницательны, как карточные гадалки. Они видят то, о чем мужчины не догадываются. Веро­ятно, поэтому еще ни одна женщина не полагала своего собственного мужа сверхчеловеком!

К. Юнг

Есть еще одна пара полярностей, на которых акцентирует внимание автор, — это ум женщин. Обеих героинь в разных эпи­зодах называют то глупыми, то умными, отталкиваясь от разных критериев. Давайте для начала сравним восприятие разными героями ума Элен.

Ум Элен

Еще в самом начале взаимоотношений с Элен Пьер, почув­ствовав силу ее красоты, отговаривает себя от продолжения от­ношений: «Но она глупа, я сам говорил, что она глупа» (1, с. 233). И тут же сам себя опровергает: «Нет, она не глупа; нет, она пре­красная девушка! Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина». Ча­сто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати

260

Игры, в которые играют героини Льва Толстого

сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересу­ет, либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутитель­нее всего показывали Пьеру ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой улыб­кой» (1, 234).

Итак, что же это за ум? Судя по всему, «умом» Элен является ее способность обыгрывать людей в психологических играх, то есть ставить человека в унизительное положение, оставаясь при этом на высоте, в превосходстве, таким образом имитируя и бо­лее глубокий ум.

Э. Берн говорит, что играм ребенок обучается в раннем дет­стве в собственной семье. Прояснить особенность ума Элен ста­новится возможным в сравнении с членами ее семьи. Отец князь Василий, мать, два брата, Анатоль и Ипполит — это те люди, среди которых она формировалась как личность и которые в ро­мане составляют для нее фон. Анализируя свои взаимоотноше­ния^ Элен, Пьер рассуждает: «Мне говорили, что ее брат Ана­толь был влюблен в нее, и она влюблена в него, что была целая история и что от этого услали Анатоля. Брат ее — Ипполит. Отец ее — князь Василий. Это нехорошо» (1,233). Что он имеет в виду?

Начнем по старшинству, с отца. На своего отца Элен похожа умением имитировать. Л. Толстой пишет, что князь Василий никогда не знал отцовской любви, а имитировал ее: «Ну что, Леля? — обратился он... к дочери с тем небрежным тоном при­вычной нежности, который усвоивается родителями, с детства ласкающими своих детей, но который князем Василием был только угадан посредством подражания другим родителям» (1, 239). Казалось бы, какая разница детям? Однако, воспиты­вая детей по типу эмоционального невмешательства, родители, пытающиеся скрыть свое равнодушие и холодность за преувели­ченной заботой, никого не обманывают: равнодушие безошибоч­но угадывается детьми и со временем усваивается ими.

А вот как Л. Толстой пишет об этом же самом качестве, так ценимом в свете, но на этот раз у Элен в салоне Анны Павловны Шерер: «Во все время рассказа [виконта] она сидела прямо, по-

261

Приложения

сматривая изредка то на свою полную красивую руку, легко ле­жавшую на столе, то на еще более красивую грудь, на которой она поправляла бриллиантовое ожерелье; поправляла несколь­ко раз складки своего платья и, когда рассказ производил впе­чатление, оглядывалась на Анну Павловну и тот час же прини­мала то самое выражение, которое было на лице фрейли­ны, и потом опять успокоивалась в сияющей улыбке» (1, 28). Почему Толстой так подробно описывает поведение Элен во вре­мя рассказа, эти направленные на свое тело и свое платье взгля­ды, жесты? Логично было бы предположить, что человек, ис­кренне увлеченный рассказом, ориентирован на рассказчика, а не на себя самого. Элен — нет. Однако показывать этого нельзя, значит, нужно научиться показывать что-то другое — и Элен сканирует выражение лица Шерер, дабы не быть разоб­лаченной.

Каковы отношения Элен с матерью? Мать Элен появляется в романе дважды: первый раз во время спровоцированного кня­зем Василием сватовства Пьера, второй раз — когда Элен соби­рается разводиться с мужем. Вот первый эпизод: «Кажется, я могу вас поздравить, — прошептала Анна Павловна княгине и крепко поцеловала ее. Княгиня ничего не отвечала; ее мучила зависть к счастию своей дочери» (1, 238). Зависть — чувство хотя и по-человечески понятное, но отнюдь не материнское, а, скорее, чувство женщины-соперницы. Во втором эпизоде — снова зависть, на этот раз в связи с тем, что она в свое время не знала про возможность развода: «В числе людей, которые по­зволяли себе сомневаться в законности предпринимаемого бра­ка, была мать Элен, княгиня Курагина. Она постоянно мучи­лась завистью к своей дочери, и теперь, когда предмет зависти был самый близкий сердцу княгини, она не могла примириться с этой мыслью» (2, 252). В чем же княгиня завидует дочери? Л. Толстой передает ее отчаяние восклицанием: «Но как это мы в нашу невозвратную молодость не знали этого? А это было так просто» (2, 253). От матери Элен Безухова усваивает умение жить без чувства любви, ориентируясь только на материаль­ную выгоду.

262

Игры, в которые играют героини Льва Толстого

Брат Анатоль — наиболее близкий Элен человек в семье. Л. Толстой намекает даже на инцестуальные отношения сестры с братом. Они тождественны стремлением к наслаждениям лю­бой ценой, даже ценой безнравственности. Анатоль тайно же­нат, что отнюдь не мешает ему соблазнять незамужнюю и не­винную Наташу Ростову. Элен замужем, но это не является для нее препятствием к тому, чтобы заводить многочисленных лю­бовников. Отчасти оправданием обоим служит тот факт, что в их семье не принято строить близкие отношения на основе любви. Так, желая женить Анатоля на богатой невесте, а дочь выдать замуж за богатого жениха, князь Василий уготавливает обоим детям ту же участь, что и себе самому, и своей жене, — брак по расчету. Недаром старый князь Болконский в разговоре с дочерью, к которой сватает сына Анатоля князь Василий, с пре­зрением отзывается о нравственных нормах этой семьи: «Ему ве­лят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать...» (1, 258).

Наконец, у Элен есть брат Ипполит, которого Л. Толстой на­зывает «le charmant Hippolyte». Он просто идиот, при этом Тол­стой подчеркивает необыкновенное сходство его с сестрой, явно намекая на то, что это сходство отнюдь не только внешнее: «Le charmant Hippolyte поражал своим необыкновенным сходством с сестрою-красавицею и еще более тем, что, несмотря на сход­ство, он был поразительно дурен собой. Черты его лица были те же, как и у сестры, но у той все освещалось жизнерадостной, самодовольной, молодой, неизменной улыбкой и необычайной, античной красотой тела; у брата, напротив, то же лицо было отуманено идиотизмом и неизменно выражало самоуверенную брюзгливость, а тело было худощаво и слабо. Глаза, нос, рот — все сжималось как будто в одну неопределенную и скучную гри­масу, а руки и ноги всегда принимали неестественное положе­ние» (1, 28). Так же, как Пьер не мог решить из-за самоуверен­ности Элен, умна она или глупа, невозможно было наверняка понять и про идиотизм Ипполита: «Из-за самоуверенности, с которою он говорил, никто не мог понять, очень ли умно или очень глупо то, что он сказал» (1, 29).

263

Приложения

Подводя итог сказанному, можно сказать, что ключом к «уму» Элен являются самоуверенность и умение имитировать. Неизменная улыбка и умение держать паузу — вот те стра­тегии, с помощью которых Элен не поддерживает контакт, а пре­доставляет собеседнику самому выпутываться из неловкой си­туации. Сама она при этом остается в стороне.

Ум Наташи

Когда княжна Марья Болконская спрашивает Пьера про свою будущую невестку Наташу Ростову: «Умна она?», — Пьер заду­мывается. «Я думаю, нет, — сказал он, — а впрочем — да. Она не удостоивает быть умной... Да нет, она обворожительна, и больше ничего» (1, с. 592).

Что значит обворожительна? Обворожить — очаровать, пле­нить, околдовать, наконец, свести с ума. То есть вызвать столь сильные чувства, что ум отходит на задний план и становится неважным, меркнет перед силой чувств. Как удается это Ната­ше Ростовой? Во втором томе романа, где мы встречаемся с уже повзрослевшими героями (нетрудно вычислить, что если в нача­ле романа, который начинается в июле 1805 года, ей исполняет­ся 13 лет, то в 1812 году Наташе, соответственно, уже 20), Л. Толстой, рассказывая про то, как Наташа слушает вернувше­гося из плена Пьера, пишет про ее ум так: «Он испытывал то ред­кое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, — не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и со­общить поскорее свои умные речи, выработанные в своем ма­леньком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасывания в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, не зная того, была вся внимание: она не упус­кала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагивания мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не вы­сказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера» (2, 543).

264

Игры, в которые играют героини Льва Толстого

Л. Толстой выделяет, таким образом, два вида ума: первый — имитация, которую ценят в высшем обществе, но которую, одна­ко, сам Толстой не ценит. Второй — эмпатия, принятие, «ум сер­дца», любовь.

Ум и сердце... Невольно вспоминается разговор К. Юнга с вождем племени Тао — индейцем пуэбло по имени Охвия Биа-но (Горное Озеро): «Я спросил его, почему ему кажется, что все белые сумасшедшие? "Они говорят, что думают головой", — от­ветил он. "Ну, разумеется! А чем же ты думаешь?" — спросил я с удивлением. "Наши мысли рождаются здесь", — сказал он, указывая на сердце»¹.

Игры Элен

Теперь, охарактеризовав двух женщин со стороны их вне­шности и ума и обнаружив, что каждая из них отражает один из полюсов полярности, обратимся к собственно к играм, в кото­рые они играют. Напомню, что, по Э. Берну, существует следу­ющая классификация человеческих взаимодействий: времяпре­провождения, игры, близость.

Времяпрепровождения невинны, они не заставляют людей чувствовать.

Игры вызывают массу чувств, хотя и предсказуемы, если уметь в них играть.

Близость, по Э. Берну, есть и должна быть самой совершен­ной формой человеческих взаимоотношений.

Элен виртуозно играет в классические игры, описанные Эри­ком Берном.

Игра «А ну-ка подеритесь»

Эту игру Э. Берн причисляет к разряду сексуальных игр, в основе лежит, по его словам, женская психология. «В силу сво­ей драматичности и выразительности АНКП легла в основу мно-

¹ Юнг К. Г. Воспоминания, сновидения, размышления. М.: ООО «Издатель­ство АСТ-ЛТД»; Львов: Инициатива, 1998. С. 303.

265

Приложения

жества произведении мировой литературы, как хороших, так и плохих»¹. В нашем случае мы также имеем дело с художествен­ным произведением, в котором игра встречается множество раз, причем как в «честном» варианте, так и в «бесчестном». В обоих случаях женщина ловко сталкивает двух симпатизирующих ей мужчин, давая понять и даже пообещав, что будет принадлежать победителю. В честном варианте она выполняет свое обещание. В нечестном «женщина, устраивая состязание между двумя со­перниками, чаще всего, пока они "сражаются", исчезает с тре­тьим возлюбленным. Для нее и ее избранника внутреннее и внеш­нее психологическое "вознаграждение" следует из их позиции: честное состязание — для глупцов»². Этот вариант игры Э. Берн относит больше к разделу комических.

Действительно, наблюдая игры «в мужчин» Элен, ко всем участникам процесса невозможно отнестись кроме как с ирони­ей. Л. Толстой не жалеет язвительных красок для описания трансакций своих героев. Например: «Элен, возвратившись вме­сте с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднитель­ном положении. В Петербурге Элен пользовалась особым покро­вительством вельможи, занимавшего одну из высших должно­стей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного. То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Бе-зухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпу­тываться хитростью из неловкого положения, она бы этим са­мым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, на­против, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую

¹ Берн Э. Игры, в которые играют люди. Люди, которые играют в игры. СПб., 1992. С. 104.

² Там же.

266

Игры, 6 которые играют героини Льва Толстого

она искренне верила, а всех других в положение виноватости» ! (2,246).

Далее следует ролевой треугольник власти, в котором пооче­ редно молодой принц («молодое иностранное лицо») и Элен вы­ ступают в ролях то жертвы, то обвинителя, то примирителя. «Женитесь на мне, и я буду вашей рабою!» — заплакав, сказала Элен. Лицо стало утешать ее...» (2, 247) и согласилось на все : условия.

Та же игра была проиграна со вторым претендентом: «Она вызвала ревность старика вельможи и сказала ему то же, что | первому искателю, то есть поставила вопрос так, что единствен-

] ное средство получить права на нее состояло в том, чтобы же-

ниться на ней. Старое важное лицо в первую минуту было так | же поражено этим предложением выйти замуж от живого мужа,

I как и первое, молодое лицо; но непоколебимая уверенность Элен

' в том, что это так же просто и естественно, как и выход девушки

замуж, подействовала и на него. Ежели бы заметны были хоть малейшие признаки колебания, стыда или скрытности в самой Элен, то дело бы ее, несомненно, было проиграно; но не только I не было этих признаков скрытности и стыда, но, напротив, она

с простотой и добродушной наивностью рассказывала своим близким друзьям (а это был весь Петербург), что ей сделали предложение и принц и вельможа и что она любит обоих и боит­ся огорчить того и другого» (2, 249).

«По Петербургу мгновенно распространился слух не о том, что Элен хочет развестись с своим мужем (ежели бы распро­странился этот слух, очень многие восстали бы против такого незаконного намерения), но прямо распространился слух о том, что несчастная, интересная Элен находится в недоуменье о том, за кого из двух ей выйти замуж» (2, 249).

Похоже, игра «А ну-ка подеритесь» является привлекатель­ной для многих «по таинственной причине». Эта причина, на наш взгляд, состоит в том, что демонстрировать истинные чувства в свете не принято, психологические игры — единственно воз­можная форма получения суррогатной близости. Единственный человек, выступивший с антитезисом к игре (как и к другим

267

Приложения

играм в романе), — Марья Дмитриевна Ахросимова, позволив­шая себе «прямо выразить свое, противное общественному, мне­ние» (2, 250).

Игра «Почему бы вам не... — Да, но»

Цель игры состоит не в том, чтобы выслушать предложения, а в том, чтобы отвергнуть их.

Э. Берн

Вторая игра является логическим продолжением первой. Элен, собравшаяся развестись с Пьером, нашла способ: сменить религию. Однако руководители затруднялись в этом содейство­вать, опасаясь осуждения светской власти. Элен решает подго­товить свет к этой мысли, запуская игру «Почему бы вам не... — Да, но...» среди представителей высшего общества.

Эта игра, описанная Э. Берном, по его словам, занимает осо­бое место в анализе игр, именно она послужила толчком к фор­мулировке самого понятия «игра», поскольку именно ее как са­мую популярную он первой вычленил из социального контекста.

Хрестоматийным примером игры «Почему бы вам не... — Да, но» является диалог между Элен и Билибиным, который но­сил репутацию умнейшего человека и был «бескорыстным дру­гом Элен, одним из тех друзей, которые бывают всегда у блестя­щих женщин, друзей мужчин, никогда не могущих перейти в роль влюбленных» (2, 251).

То, что Билибин считается «умнейшим человеком», очень важно. Игра «Да, но...», по Берну, представляет собой треххо­ довку, в которой Уайт прикидывается человеком, нуждающимся в совете, Блэк дает совет (а чаще всего советы), и третьим ходом |

Уайт возражает, предъявив аргумент, начинающийся со слов .

«Да, но...», тем самым ставя себя в положение выигравшего, так .4

как совет «не помог». В данном диалоге количество советов за­менено качеством, благодаря тому, что Билибин — «умнейший человек», он к моменту диалога с Элен уже все обдумал.

268

Игры, в которые играют героини Льва Толстого

Первый ход. Когда Элен, начиная с классического захода, обращается за советом к Билибину (а на самом деле с задней мыслью отвлечь петербургский свет от темы развода и перена­править его внимание на выбор между двумя выгодными партия­ми), то озвучивает только поверхностный слой содержания: «Послушайте, Билибин: скажите мне, как бы сказали вы сестре, что мне делать? Которого из двух?»

Второй ход. Билибин, несмотря на репутацию умнейшего человека, попадает в эту ловушку и тем самым поддерживает игру, в которой неминуемо потерпит поражение: «Вы не заста­нете меня врасплох, вы знаете. Как истинный друг, я долго обду­мывал ваше дело. Вот видите: если выйти замуж за принца, то вы навсегда лишаетесь возможности быть женою другого, и вдо­бавок двор будет недоволен. (Вы знаете, ведь тут замешано род­ство.) А если выйти за старого графа, то вы составите счастье последних дней его, и потом... принцу уже не будет унизительно жениться на вдове вельможи».

И наконец, третий ход, с помощью которого Элен получает сразу два выигрыша: психологическое вознаграждение и свет­скую поддержку. «Вот истинный друг! — сказала просиявшая Элен <...>. — Но ведь я люблю того и другого и не хотела бы огорчать никого. Для счастия обоих я готова бы пожертвовать жизнию» (2, 251).

Согласно Э. Берну, «существенная особенность игры — это ее кульминация: выигрыш»¹. Заметим, что в третьем ходе Тол­стой использует эпитет «просиявшая», тем самым передав не­конгруэнтность ситуации: вроде бы Элен не получила хорошего совета, в котором якобы нуждалась, так отчего же она просия­ла? По логике чувств, она должна бы была впасть в отчаяние. Это слово показывает, что на самом деле Элен в выигрыше: на поверхности женщина просит совета, на скрытом уровне дав­но уже знает правильный ответ и просияла оттого, что получила то, в чем нуждалась на самом деле: уверенность в своей правоте,

¹ Берн Э. Игры, в которые играют люди. Люди, которые играют в игры. СПб., 1992.С. 49.

269

Приложения

а также участие и поддержку одного из влиятельных представи­телей света.

Реакция Билибина также классическая, соответствующая правилам игры «Почему бы вам не... —Да, но»: «Билибин пожал плечами, выражая, что такому горю даже и он пособить уже не может» (2, 251). Это финал и одновременно кульминация игры, так как, согласно Берну, «истинной кульминацией игры яв­ляется пауза, которая наступает после того, как все остальные участники (а их целый Петербург! — Р. Е.) уже исчерпали свои возможности и им надоело придумывать приемлемые решения. Для мисс Уайт это означает победу, ибо она продемонстрирова­ла всем остальным, что это они не могут справиться с ситу­ацией»¹.

Антитезис

Интуитивно люди умеют различать скрытые трансакции, многие могут рефлексировать их сознательно. Так, в романе «Война и мир» «разрушительницей игр» является Марья Дмит­риевна Ахросимова, а в «Анне Карениной» — княгиня Мягкая. Такие люди неизменно пользуются уважением и авторитетом у одной группы людей и вызывают уважение и страх у другой. Дело в том, что люди, умеющие выходить в метапозицию, в со­циуме занимают более высокий статус благодаря рефлексии и личностной смелости (подобной тайной властью над самим ко­ролем обладал шут в королевстве).

Игры Наташи Ростовой

Теперь поговорим о Наташе Ростовой. Есть соблазн сказать, что она так хороша, что не играет в игры. Мы можем найти тому массу подтверждений в романе.

Так, будучи тринадцатилетним подростком, Наташа уже тог­да не хочет играть в игры. Едва появившись перед читателем

¹ Берн Э. Игры, в которые играют люди. Люди, которые играют в игры. СПб., 1992. С. 100.

270

Игры, в которые играют героини Льва Толстого

в романе, она отказывается поддерживать притворный разговор о кукле, хотя Борис Друбецкой делает это с блеском. Когда кня­гиня Карагина обращается к Наташе: «Скажите, моя милая, как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?» — Наташе не по­нравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно по­смотрела на гостью» (1, 56). Борис же «тотчас же нашелся и рас­сказал спокойно, шутливо, как эту Мими, куклу, он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу трес­нула голова» (1, 57).

Этот выбор — притворяться или не притворяться, играть или не играть — Наташа делает не один раз за роман. И каждый раз это новое страдание.

Встречаться или не встречаться с Борисом Друбецким, кото­рый собирается жениться не на бесприданнице Наташе, а на бо­гатой наследнице Жюли Карагиной? Наташа кривит душой, де­лая вид, что по-старому влюблена в Бориса, но находит какое-то мстительное удовольствие, видя, как вскружила ему голову...

Отказать или не отказать Денисову, сделавшему предложе­ние в забытьи страсти пятнадцатилетней Наташе? Надо отка­зать, она и сама это понимает, но так тяжело своим отказом де­лать больно дорогому человеку...

Изменить или не изменить своему жениху Андрею Болкон­скому с Анатолем Курагиным, которого она то ли любит, то ли нет, а спросить ответа на эти страшные вопросы не у кого...

Так играет или не играет? До тех пор, пока рядом мать, кото­рая является для Наташи внешним локусом контроля, Наташа поступает, что называется, «по совести». Но не она сама, а имен­но мать берет на себя функцию тактично поговорить с Борисом о неуместных визитах, отказать Денисову в предложении руки и сердца. А вот в инциденте с Анатолем матери рядом не оказа­лось.

Наташа Ростова тоже играет в социальные игры. Однако они отличаются от игр Элен. Дело не в том, что игры Элен более жесткие и изощренные, не в этом главное отличие поведения

271

Приложения

двух женщин. Дело, на наш взгляд, в том, что, живя в свете, где большинство людей общается по законам избегания близости, молодой Наташе постоянно нужно быть бдительной по отноше­нию к собственной душе. Душа проходит через испытания как через этапы инициации, и только через собственное страдание и боль осознаешь, сделал ты правильный шаг или оступился. Но, как говорится, за одного битого двух небитых дают — осту­пившись, героиня Л. Толстого становится только еще более зрелой.

Наташа в эпилоге — совсем другая Наташа, чем в начале ро­мана. Она забросила пение, «пополнела и поширела, так что трудно было узнать в этой сильной матери прежнюю тонкую, подвижную Наташу. Черты лица ее определились и имели вы­ражение спокойной мягкости и ясности. В лице ее не было, как прежде, этого непрестанно горевшего огня оживления, со­ставляющего ее прелесть. Теперь часто видно было одно ее лицо и тело, а души вовсе не было видно. Видна была одна сильная, красивая и плодовитая самка» (2, 580).

Это портрет Наташи 1820 года, ей двадцать восемь лет и она мать трех дочерей и сына. Когда-то, изучая роман в девятом клас­се, я была разочарована этим портретом своего кумира, с ужа­сом глядя на ее портрет как на свое будущее. Сейчас, оставив позади собственный период материнства, я любуюсь тем, как у Наташи «все идет хорошо и правильно», и предугадываю, как бы могли сложиться следующие этапы ее жизненного пути.

А у Элен они не сложились никак. Л. Толстой говорит: «Если цель обеда — питание тела, то тот, кто съест вдруг два обеда, достигнет, может быть, большего удовольствия, но не достигнет цели, ибо оба обеда не переварятся желудком. Если цель брака есть семья, то тот, кто захочет иметь много жен и мужей, может быть, получит много удовольствия, но ни в коем случае не будет иметь семьи» (2, 583). Я продолжу: если человек хочет прожить один и тот же период жизни дважды, например юность, то он не станет юным, но зато в погоне за призраками упустит и следу­ющую фазу жизни. Запутавшись в собственных силках, в стрем­лении еще раз прожить уже раз прожитый период, Элен умира-

272

Игры, 6 которые играют героини Льва Толстого

ет от аборта. Это очень символично — ведь ей хочется оста­новить собственную продуктивность, а это значит, что ей оста­ется только стагнация, которой не терпят законы развития.

Интеграция полярностей

На мой взгляд, роман «Война и мир» написан по законам са­мых глубоких мифологических традиций.¹ Две женщины — На­таша Ростова-Безухова и Элен Курагина-Безухова — представ­ляют собой в этом смысле героиню и лжегероиню. На наш взгляд, путь героини и путь лжегероини — это не два пути, один из которых «хороший», а другой — «плохой». Это два аспекта одного и того же пути, которые интегрируются как полярности.

Это касается пути развития каждого. Возьмем Пьера, кото­рый был мужем и Элен, и Наташи. Будучи настолько неопыт­ным, что позволил себя женить на нелюбимой женщине, Пьер все то, что ненавидит в людях: глупость, притворство, празд­ность, неверность, корысть и т. д. — в самой высшей мере нахо­дит воплощенным в собственной жене. Однако, пройдя через школу манипуляции, Пьер уже не тот, что предстает перед нами в начале романа. Главное, чему он научился, — различать скры­тые, игровые аспекты взаимоотношений — то, без чего в свое время сам стал жертвой манипуляций. И если двадцатилетний Пьер легко повергается в унижение простой трехходовкой Бо­риса Друбецкого: «Москве больше делать нечего, как сплетни­чать. Все заняты тем, кому граф оставит свое состояние. <...> А вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы полу­чить что-нибудь от богача. <...> Мы очень бедны, <...> но ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него» (1, 72), — то тот же, но уже другой Пьер, после «школы» Элен легко раскрывает манипуляции Бориса в разговоре с Мари Бол­конской: «Этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, — там и он. Я как по книге читаю в нем» (1, 590). Если в начале романа Пьер неспособен распо-

¹ Ефимкина Р. П. Пробуждение спящей красавицы. Психологическая ини­циация женщины в волшебных сказках. Монография. СПб.: Речь, 2006.

273

Приложения

знать, обманывает его человек или нет, то в конце, после плена, «к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким-то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать» (2, 531). Если он в первой половине своей взрослой жизни не может сам себе ответить, любит ли он женщину, то во второй половине, полюбив Наташу, «ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повто­рять» (2, 549).

Что же случилось? Говоря коротко, он осознал себя самое, свою бессмертную душу, но смог бы он это сделать, не пройдя страданий?

Другой путь — Андрей Болконский. Его брак с Лизой, каза­лось бы, являлся аналогом того, что происходило у Пьера с Элен. Его страстный монолог о женитьбе («Никогда, никогда не же­нись, мой друг!» (1, 45) как будто бы свидетельствует о том, что он научился отличать игру от близости. Но и этого, как выясня­ется, недостаточно для интеграции. Интеграция предполагает присвоение и того, и другого способа взаимодействия, Андрей же заменяет один другим. Встретив Наташу, он отмечает ее ес­тественность: «Это здесь редкость» (1, 500). Однако Андрей не приемлет динамики ее развития, он стремится «остановить пре­красное мгновенье», заставить Наташу быть такою всегда. Стол­кнувшись с «предательством» Наташи, он строго судит ее, не сумев понять, что она впервые стала жертвой в игре такого опытного и коварного манипулятора, как Анатоль Курагин, и что это не проявление «дурных» черт ее натуры, а приобретение ею опыта, становление ее личностной зрелости.

Заключение

Таким образом, на наш взгляд, оптимальной стратегией по­ведения во взаимодействии служит такая модель, которую мож­но назвать гибкой. То есть человек способен и к близости, и к игре, отдавая предпочтение близости как здоровому способу удовлетворения потребности в противовес суррогатному, како­вым является игра. При этом он видит скрытый уровень взаимо­отношений и способен выстраивать антитезис, если чувствует, что рискует стать жертвой манипуляции. Все это не дано «от природы», а интериоризуется в процессе взаимодействия че­рез собственный опыт человека, непременно связанный со стра­даниями.

Элен умирает, как умирает неадаптивный механизм. Наташа «плодится». Если рассматривать ее жизненный путь как мета­фору эволюции социальных взаимоотношений, то вершиной по­добной эволюции станет близость. «К счастью, свободная от игр человеческая близость, которая по сути есть и должна быть са­мой совершенной формой человеческих взаимоотношений, при­носит такое ни с чем не сравнимое удовольствие, что даже люди с неустойчивым равновесием могут вполне безопасно и даже с радостью отказаться от игр, если им посчастливилось найти партнера для таких взаимоотношений».¹

Март 2006

¹ Берн Э. Игры, в которые играют люди. Люди, которые играют в игры. СПб., 1992. С. 50.

275

Об авторе

Римма Павловна Ефимкина — психотерапевт, ведущий психолог Учебно-научного центра психологии Новосибирского государственного университета, кандидат психологических наук, член-корреспондент Международной академии психологи­ческих наук, региональный тренер Московского института ге-штальта и психодрамы. Ведет авторские тренинги «Психологиче­ская инициация женщины», «Ресурс "идиотизма"», «Бессо­знательное использование своего тела женщиной», «А на самом деле я такая!», «Когда с детьми легко», «Аукцион и стратегии со­стоятельности», полевой тренинг «Путешествие героя», а так­же долгосрочные образовательные программы по психодраме, артгештальт-терапии и гештальт-терапии. Автор монографии «Пробуждение спящей красавицы: Психологическая инициация женщины в волшебных сказках», а также более сорока научных статей и учебно-методических пособий.

rimma@academ.org; http://erimma.gorodok.net

276